Однажды по Калининграду на крытом грузовике ехала со съемок фильма <Женя, Женеч-ка и "катюша"> группа, в составе которой были Олег Даль и Михаил Кокшенов. Вообще, они разыгрывали и подначивали друг друга постоянно, а тут что-то особенно развеселились. И вот в центре города оба спрыгивают на мостовую, впереди бежит Даль в военной бутафорской форме с оружием в руках, следом за ним несется Кокшенов и, выпуская время от времени ко-роткие автоматные очереди, кричит:
- Стой, гад! Сдавайся!..
Прохожие в ужасе прижимаются к стенам, кто-то прячется за деревом, кто-то падает на асфальт, опасаясь шальной пули.
В этот момент со скрежетом тормозит настоящий военный патруль. Даль и Кокшенов бросают оружие на землю и поднимают руки, а начальник патруля немедленно начинает допрос. Дело в том, что оба артиста были одеты в совет-скую форму времен войны, и это, конечно, больше всего насторожило патрульных.
- Кто такие? - спрашивает начальник патруля, капитан третьего ранга.
- Морская кавалерия, товарищ майор! - козыряет Кокшенов.
- Железнодорожный флот! - в свою очередь объясняет Даль.
- Десять суток ареста, - объявляет им начальник караула. Артистов отправили на настоящую гауптвахту, откуда их вызволили с большим трудом.
Взято с www.peoples.ru

Читаю истории о студиозах на сборах и плакать хочется. Попали бедные ботаники в суровую и незнакомую среду. А вот у меня было совсем по-другому.

1989 год п. Ручьи под Минском (отд. танковый корпус)

Мы-то были первым "Андроповским" призывом студентов в СА, все уже отслужившие и т.д.
Впервые почуяли неладное офицеры корпуса, увидев наш строй весь в сержантских и старшинских званиях (они еще не знали, что толпа айзеров, по привычке явившаяся получить дань с ботаников, уже наводит блеск на туалет в нашей казарме под ленивое объяснение "сынки - вы наши пра-пра-молодые").
Далее последовало построение наряда по столовой (уроженцы солнечного Узбекистана) и прием пищи только после того, как они помыли посуду качественно (студент существо всеядное, но чистоплотное). Затем был обнаружен спортгородок (напомню, в те времена качка была самым модным занятием), тренажеры на хорошем уровне - молодец начфиз. Наверное, долго упрекали потом бойцов в недостаточном внимании к физподготовке и нас в пример ставили. И это все за первый день. Ностальжи, блин.

Станция Мирная - это скопление одноэтажных разнокалиберных домиков, размазанное жестокими забайкальскими ветрами вдоль железной дороги. Поселок словно цепляется за рельсы, и кажется - убери дорогу, и все эти домики полетят, покатятся по прилизанным и выглаженным теми же ветрами сопкам наперегонки с перекати-полем.
Одним своим концом железная дорога упирается в китайскую границу, а другим - в неизвестные и прекрасные дали, простирающиеся к западу от Читы. Но оба эти конца от станции далеко, их не видно, поэтому посредником между населением Мирной и прекрасными далями (но чаще все же - китайской границей) выступает деревянное здание вокзала.
Вокзал похож на большую собачью конуру, переоборудованную в барак, но это слово произносится в поселке с большой буквы. Снаружи конура покрыта лохмотьями масляной краски неопределенного цвета, изнутри - надписями, художественно и не очень выполненными поколениями дембелей. Станция существует около пятидесяти лет, войсковых частей здесь много, поэтому счет дембелям идет уже, наверное, на сотни тысяч - если хорошенько потрудиться, сосчитав автографы на стенах и скамьях, можно узнать точную цифру. Расписания поездов на вокзале нет, да оно и не нужно. Каждый житель поселка, включая годовалых младенцев, знает его с рождения: единственный пассажирский Чита-Краснокаменск-Чита идет на запад в десять вечера, на восток - в шесть утра. Время в пути - восемь часов. Другие поезда на станции Мирная не останавливаются.
Жизнь поселка довольно скучна и однообразна, любое сколько-нибудь выбивающееся за рамки обыденности происшествие производится в ранг События - будь то хлебный фургон, приехавший в местный магазинчик или лошадь, провалившаяся в дыру на мосту. Но даже они слабо оживляют монотонное существование аборигенов. Поэтому покупка начальником военторга новой машины произвела эффект разорвавшейся бомбы.
На новехонький белый 'Ниссан' приходили посмотреть пешие делегации из окрестных поселений, водители военторговских грузовиков несколько дней топтались вокруг него, восхищенно матерясь, и с завистливым презрением к иностранной хилой штучке тыкали пальцами в капот. Две недели весь военторг бурлил, обсуждая и оценивая, на какой срок хватит запаса прочности деликатного заморского чуда на местных дорогах, в ухабах которых, тщательно замаскированных жидкой грязью, нашел свой конец не один видавший виды армейский 'Урал'. Однако конец 'Ниссана' оказался более легким, и аборигенам так и не довелось потешить свои сердца зрелищем очередного изуродованного дорожной ловушкой автомобиля. Просто-напросто через какое-то время в баке 'Ниссана' естественным путем кончилось дизельное топливо. Из традиционной шоферской солидарности никто из военторговских водителей не признался, кто именно из них залил вместо него бензин марки АИ76... Так или иначе, начальник военторга, майор Черняев здраво рассудил, что искать виновного бессмысленно, ибо уволить его за заправку личной начальской автомашины казенным бензином все равно нельзя. И посвятил себя ремонту своей любимицы.

Предложения местных специалистов открыть капот и 'поковыряться' в двигателе при помощи имеющегося в их распоряжении нехитрого инструмента и обширного словарного запаса были с негодованием отвергнуты. Выход оставался один - везти больную машину в Читу, где находился ближайший специализированный автосервис.
В военторговском гараже выбрали грузовик покрепче, силами пятерых грузчиков по наклонным доскам затолкали в него 'Ниссан', выдали Андрюхе Мартынову командировочные на двое суток и назначили старт на 5 часов следующего утра.
Пропив командировочные в тот же вечер, Андрюха напрочь забыл, что Черняев собрался лично передать машину из рук в руки работникам автосервиса, и пришедший в назначенное время в условленное место майор увидел лишь удаляющиеся задние габаритные огни мартыновского грузовика, увозящего зеницу его ока. И в этот момент Черняев потерял голову. Только так можно объяснить, почему он не стал дожидаться Андрюхиного возвращения, чтобы устроить ему соответствующий разнос, а вместо этого разнес в пух и прах весь ни в чем не повинный персонал конторы, весь день не находил себе места, и вечером прыгнул в десятичасовой поезд и помчался в Читу. Когда поезд, громыхая как консервная банка, выезжал за пределы станции Мирная, было уже довольно темно, поэтому бедный майор не увидел стоящий на переезде мартыновский грузовик с целым и невредимым 'Ниссаном' в кузове.

Несмотря на поздний час весть о возвращении гонца облетела подчиненных Черняева мгновенно. Когда поезд, уносящий майора в Читу, еще только миновал станцию Оловянная, вокруг Андрюхи и его грузовика возле конторы собрались все начальницы отделов, грузчики и два сторожа, самовольно по такому случаю покинувшие свой пост на складской базе.

- А я чё…. А чё я… А хрен его знат, куда его… И где этот… - оправдывался Андрюха. Постепенно, после долгих расспросов выяснилось, что Андрюха все же доехал до Читы, поколесил по ней немного в поисках автосервиса или хотя бы начальника, не нашел ни того, ни другого, но вызвал подозрения читинского ГАИ. Его трижды останавливали и проверяли документы, включая накладную на груз, которой не было. Во всех трех случаях Андрюха откупался бутылкой личного самогона, купленного по дороге, но потом самогон кончился, и он счел за благо убраться поскорее восвояси. Более того, выяснилось, что в случившемся недоразумении Андрюха себя виноватым не считает, а во всем обвиняет Черняева.
- Ну ты кого болташь? Кого ты болташь, балбес?! - кипятилась начальница планового отдела, вечно суетливая Алина Спиридоновна, - Ты сам-то понимаш, что он с тобой сделат?
- Ыгы…. - шмыгнул носом Андрюха и снова затянул свое 'А чё я-то?'
Стали держать совет под председательством Спиридоновны. Андрюху военторговские женщины любили за безобидность и безотказность, поэтому единодушно решили защитить его от начальского гнева. Тут же сбегали за ключами от конторы, выписали Мартынычу командировочные еще на двое суток и благословили в путь, разрешив предварительно соснуть три-четыре часа. Таким образом Андрюха успел бы встретить Черняева на вокзале в Чите. Но случилась катастрофа - он проспал.
В тот момент, когда обшарпанный грузовик со сверкающим 'Ниссаном' в кузове въезжал в Читу, разъяренный Черняев расспрашивал автослесарей, не привозили ли им в ремонт белую иномарку на бортовом ГАЗе. Слесари смотрели на него странно, покручивали гаечными ключами у висков и от всего отказывались. При этом Черняев совершенно упускал из виду, что ни адреса автосервиса, ни денег на всякий случай он Мартынову не дал.
Вечером того же дня, когда Андрюха, не солоно хлебавши, опять вернулся вместе со злополучным 'Ниссаном' в Мирную, Черняев сел в поезд в Чите в полной решимости по возвращении уволить весь гараж. Тем временем совет во главе с Алиной Спиридоновной постановил спрятать на время Андрюху подальше. Для этого вновь сбегали за ключом, открыли контору и Спиридоновна лично двумя пальцами нашлепала на машинке приказ о предоставлении ему очередного отпуска. Приказ был тут же подписан заместительницей начальника, Андрюхе тут же выдали отпускные и велели быстро бежать домой и затаиться, пока буря не уляжется.
В шесть часов утра на станцию прибыл Черняев. Увольнять весь гараж он в пути передумал, но едва дождавшись девяти часов, явился в контору и устроил грандиозный скандал сразу по нескольким поводам всем сотрудникам по отдельности и всей конторе в целом. Алина Спиридоновна, чувствующая себя главной зачинщицей смуты, пряталась в кассе и глотала валокордин. Были посланы гонцы, чтобы доставить на разбор Андрюху Мартынова. Просидев у Андрюхи в гостях два часа и выпив с ним три бутылки водки, гонцы вернулись с известием, что Мартыныча дома нет и где он - неизвестно. Черняев, в свою очередь, просидел в своем кабинете в тяжелых раздумьях еще два часа, выпил бутылку водки в одиночку и решил, что проштрафившийся Андрюха недостоин возложенной на него высокой миссии. Призвал к себе всех чудом спасшихся от увольнения водителей и долго ходил вдоль строя, решая, кого из них облечь доверием. Выбор пал на Сережу Айвазяна, который имел репутацию хорошего семьянина и славился среди шоферов своей смекалкой. Подробный инструктаж занял еще полтора часа и еще одну бутылку водки. После этого Сережа получил командировочные на двое суток и указание выезжать на рассвете с тем, чтобы в девять часов стоять вместе с обеими машинами возле автосервиса, адресом которого на этот раз Черняев водителя предусмотрительно снабдил.

Весь вечер грузчики, весело и многоэтажно матерясь, вытаскивали 'Ниссан' из мартыновского кузова и грузили в айвазяновский. Утративший покой личный состав военторговской конторы ровно в 22.00 с благими пожеланиями вновь посадил своего начальника в читинский поезд, а на рассвете с такими же пожеланиями проводил в путь Сережу. Весь день в конторе никто не работал. Чувствующие себя морально измочаленными и физически разбитыми женщины растекались по столам, подпирая головы руками, переговаривались односложно и непроизвольно прислушивались к каждому проезжающему автомобилю.

Потом день закончился. Ночью никто не спал. Как впоследствии рассказывали друг другу коллеги, те, у кого из окон была видна контора, несколько раз за ночь вставали и смотрели, не показались ли возле нее знакомые фары. Но все было спокойно. Только под утро измученные сотрудницы смогли забыться беспокойным сном.
На следующий день, в четверть десятого, когда не верящий еще в благополучное завершение автомобильной эпопеи военторговский коллектив приступил к первой чашке традиционного чая, дверь конторы картинно распахнулась, слетев с одной петли и отбив кусок штукатурки со стены, и перед глазами публики предстал Черняев. В своих эмоциях он уже миновал стадии бурного и тихого бешенства и находился теперь в состоянии, которому психологи названия пока не подобрали.

- Где моя машина? - тихо спросил он, обращаясь к пропыленной люстре, голосом, от которого даже у самых закаленных кадров военной торговли прошел мороз по спине. Не получив ответа ни от люстры, ни от своих подчиненных, он обратился к японке в бикини, висевшей на стене между окнами.

- Где этот урод? - и все почему-то сразу поняли, что речь идет об Айвазяне.
Японка молчала, как и все остальные, но глаза Черняева вдруг округлились и засветились какой-то недоброй теплотой. Мимо окон проплывал пропыленный борт грузовика с аршинными белыми цифрами, по которым любая мирненская собака могла опознать Сережину машину. Над бортом, победно ухмыляясь, маячила белая крыша 'Ниссана'.
Из отдельных выкриков и угроз, доносящихся из-за обитой дерматином двери начальского кабинета, столпившийся под этой дверью коллектив сделал вывод, что Сережа не оправдал ни оказанного ему доверия, ни своей репутации хорошего семьянина. Заглянув по пути в гости к свояку, жившему в поселке в десяти километрах от Мирной, Айвазян употребил командировочные за двое суток не по назначению или, попросту говоря, загулял. Протрезвев, Сережа напряг свою хваленую смекалку и рассудил, что Черняев наверняка его в Чите не ждет, и во избежание худших неприятностей поехал обратно - сдаваться. Как выяснилось позже, правильно сделал. У Черняева уже не оставалось душевных сил на яркие эмоции, поэтому Сереже опять сухо и деловито были выданы командировочные на двое суток и вновь строго-настрого приказано выдвинуться в Читу на рассвете, не сворачивая по пути ни к друзьям, ни к родственникам, ни в придорожные забегаловки.

Остаток дня майор провел в своем кабинете, потерянно глядя в одну точку и подпирая голову руками. Неделя в краснокаменском поезде и переживания о здоровье своего драгоценного авто подорвали его здоровье. Он осунулся, побледнел, перестал улыбаться и даже отказался от предложенного секретаршей для подкрепления стакана самогона.
К десятичасовому поезду подчиненные несли его едва ли не на руках. Когда начальник уже поднялся в вагон, Алину Спиридоновну вдруг осенила мысль.
- Владимир Михалыч, - завопила вдруг она, перепугав своих и без того запуганных спутниц, - а почему бы вам с ним не поехать? С ним, с Сережей! В кабине!
Мысль страшно понравилась остальным провожающим, они замахали руками и принялись скандировать 'С Се-ре-жей! В ка-би-не!' Некоторые даже подпрыгивали на месте от возбуждения. Но Черняев, отделенный от жизни толстым вагонным стеклом и слоем пыли, их уже не слышал, только болезненно улыбался и согласно кивал.
С рассветом на запад выехал и Айвазян, зарекшийся отныне навещать своих родственников в соседних поселках. И начался еще один длинный день и еще одна длинная ночь. Коллеги так же односложно переговаривались, так же метались ночью к окнам, проверить, не вернулся ли Сережин ГАЗ со своим драгоценным грузом. Восьмая ночь, прошедшая под знаком 'Ниссана', не принесла сюрпризов.
На восьмое утро, около шести часов почти весь персонал конторы под разными предлогами оказался на вокзале. Женщины непринужденно прогуливались, дышали свежим степным воздухом, любовались унылым пейзажем… С опозданием всего на полчаса пришел краснокаменский поезд, остановился на минуту, выплюнул двух или трех пассажиров и проследовал дальше в сторону китайской границы. Черняева среди выплюнутых пассажиров не было. Постояв на всякий случай на перроне еще четверть часа после ухода поезда, военторговские служащие неприлично оживились, заговорили громкими голосами и решили - чего уж там, - идти на работу. Это был день необычайного душевного подъема. Все вдруг стали чрезвычайно дружелюбны, говорили друг другу приятные вещи, работали с необыкновенным энтузиазмом и ходили в гости из отдела в отдел….
Черняев вернулся в полдень на буфере поезда Москва-Пекин, останавливающегося на станции Безречная, в тринадцати километрах к востоку от Мирной. То есть буфер появился в его рассказах позже, для красного словца, когда он, как человек неглупый, оценил нелепость всей истории. На самом же деле он приехал в тамбуре последнего вагона, куда его пустила сердобольная проводница. Он появился в конторе молча, в чужой фуражке и без одного погона. Так же молча проследовал в свой кабинет, вытащил из сейфа заветную бутылку дорогого коньяка и жадно выпил половину прямо из горла.
До конца рабочего дня подчиненные ходили на цыпочках, боясь испугать своего начальника каким-либо резким звуком. За полчаса до закрытия конторы из-за поворота, хорошо видного из окна планового отдела, в облаке пыли появился грузовик со знакомой белой крышей в кузове. Выбежавшая на крыльцо Алина Спиридоновна замахала руками, как флотский сигнальщик или как большая встревоженная курица. 'Уезжай! Уезжай!' шептала она, но грузовик не внял. Сережа в полуобморочном состоянии вывалился из кабины, сунул Алине Спиридоновне заявление об отпуске и на негнущихся ногах с видом обреченного человека двинулся к Черняеву. Все объяснялось просто. Когда до Читы оставалось совсем немного, Сережин ГАЗ, послабее и поизношеннее Андрюхиного, попросту не смог взобраться со своей ношей на одну из сопок, которые по мере приближения к областному центру становились все выше. Промучившись с двумя машинами несколько часов, Айвазян плюнул на все и развернулся в обратный путь, мысленно кроя на чем свет стоит Черняева с его дурацким 'Ниссаном' и представляя, что и как он, гордый и справедливый, скажет своему начальнику. Однако по дороге, чтобы снять злость и напряжение, все же завернул к свояку и вновь употребил командировочные не по назначению. Парализованный ужасом, Сережа мигом забыл все то гордое и справедливое, что собирался сказать Черняеву.
Начальник военторга в гробовом молчании выслушал его сбивчивые и невнятные оправдания, сделал еще один большой глоток из бутылки и, глядя в окно, сказал равнодушно:
- Да пошел ты…. - подумал и добавил, - и твой 'Ниссан' туда же.
Так бесславно, к злорадному восторгу местной шоферни, закончилась карьера японского автомобиля в забайкальских степях. Его выгрузили из кузова и поставили памятником человеческому тщеславию под окнами дома, где жил Черняев.
Через месяц его колеса поросли травой, зимой он вмерз на ладонь в землю, весной в его японском нутре весело играли дети. К следующему лету от него остался только корпус, похожий на высушенный солнцем и обглоданный ветрами лошадиный скелет.
Мудрое мирненское население однако нашло в хозяйстве применение для импортной автомобильной начинки.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ

Да простит меня Достоевский.

Анатолий С., капитан-лейтенант, был помощником командира нашего корабля. Галина была его второй женой. В Рыбачьем (тогда Петропавловск - Камчатский - 53, сейчас, говорят, Вилючинск) мы были соседями - три офицерские семьи с нашего корабля жили в трехкомнатной квартире. Частенько вспоминаем с женой этот период, и поверьте - не помним ни одного случая скандала на кухне, размолвок - недомолвок, ругани или ссор. Даже наоборот - три семьи закатывали праздники на общей кухне, помогали друг - другу, делились впечатлениями, увлечениями, ходили вместе гулять.
Анатолий С. был старше нас. Мы были лейтенантами.
Сказать, что Толя был оригинальным, неординарным человеком - это почти ничего не сказать. Это был офицер, который легко относился к жизни, и к службе тоже. Если точнее - то может быть и даже безответственно до некоторой степени. Другие, с которыми я служил, таких поступков не допускали.
Я хочу привести здесь только один случай, который произошел в жизни Анатолия, и я в какой-то степени был участником его.
В середине 80-х его перевели для продолжения службы во Владивосток. Через год - другой и я с семьей перебрался туда же. Встал вопрос жилья. Снять квартиру было единственным путем решения этой проблемы. И делать это надо было быстро - мой корабль через месяц уходил на 180 суток в море. После поиска вариантов я решил обратиться к Анатолию - он служил в тылу и получил к этому времени квартиру. И действительно, с помощью Толи и Гали мы сняли квартиру в соседнем с ними доме.
Как-то в августе, в пятницу вечером я вернулся с корабля домой. Стучу, звоню - дверь закрыта, а ключей хозяева оставили только один комплект. Где моя Ольга с дочерью? Конечно у Гали С. Спускаюсь с третьего этажа, выхожу в общий двор, вижу - дети наши играют. Захожу в квартиру Галины - точно, на кухне сидят две дамы. Щебечут. Говорю жене:
- Оля, пошли домой.
Галя отвечает:
- Валера, посиди немного у детей в комнате, почитай журналы. Сейчас мы закончим.
Я согласился. Сижу читаю. Минут через десять слышу: входная дверь открылась грубым ударом ноги. Щебет на кухне прекратился. Мимо комнаты, где я сидел, проходит одетый в форму Анатолий. И в тишине слышу такой диалог.
Толя из зала:
- Скоба!
Галя из кухни:
- Чего, Толечка?
- Подойди сюда!
- Иду, Толечка!
Галочка вышла из кухни, прошла в зал.
- Что тебе, Толечка?
- Дай я тебя поцелую, может вырвет!
Чмок. И Толин голос:
- Нет, не помогло.
Дальше слышен грохот рухнувшего на диван тела.
Галя:
- Толя, Толечка, ботинки…
Возня, кряхтение. Бодрым шагом из зала выходит Галя. В правой руке флотские ботинки, в левой - фуражка. Ботинки летят в угол, фуражка - на полку.
Галя, проходя на кухню:
- Сволочь!
Щебет продолжился.
На следующее утро, в субботу, я должен был идти на свой корабль, стоящий на 37 причале. Была моя смена обеспечения - 'большой сид' (суббота, воскресенье, понедельник). Помывшись, побрившись и выйдя на кухню, глянул в окно. Ба! Анатолий выбивает коврики. Говорю жене:
- Наверное, тяжело Толе с утра такими делами заниматься?
Жена отвечает, что он только - что вынес вторую партию.
Позавтракал и вышел во двор, направляясь на корабль. Проходя мимо Толи, говорю:
- Доброе утро, Анатолий Иванович!
Бурчит в ответ:
- Да какое оно доброе. С утра вон скоба что-то взъелась. Вчера на службе с ребятами немного выпили. Утром выхожу на кухню - очень пить хотелось, сушняк. Холодильник открываю - ничего жидкого. Подхожу к раковине со стаканом - ручки с кранов сняты - не открыть! А она уже стоит с ковриками: 'Иди! Выбивай!'. Одну партию выбил быстренько, хотел чай попить, а она прямо в дверях дает мне вторую партию еще больше. Злая такая, слово сказать не дала. Говорит: 'Давай быстрее! Обои еще клеить надо!'. Какие тут обои, сейчас умру. Чего она взъелась, не пойму...
Я спрашиваю:
- Толя, ты себя вчерашнего помнишь?
- А что я вчера делал? Тихо пришел и лег.
Когда я рассказал Анатолию о его вчерашних 'действиях', он тяжко вздохнул и сказал:
- Да-а-а, будем обои клеить.

Три источника и три составных части дисциплины. Эссе.

Моя знакомая, которая окончила какой-то новомодный московский институт, говорила, что их там заставляли писать эссе (бля, я сначала написал: "писсать эсе"). Расспросив подробнее, я понял, что это усечённая курсовая. Не в этом суть. Обратимся к эпохальному вопросу "Дедовщина в армии". Вдумаемся в него.
Итак, отсутствие дисциплины в армии, на мой взгляд, имеет глубочайшие фрейдистские корни. Вообще, армия в сексуальном плане тяготеет к СМ. Ибо она предоставляет своему члену неограниченную возможность издевательства над нижестоящим. Подразумевая, одновременно, возможность для вышестоящего неограниченно издеваться над тобой. Суть дедовщины в том, что, не получив мазохисткого удовлетворения от начальника, начинают искать его в садистских экспериментах по отношению к подчинённым. Напротив, полностью удовлетворённый военнослужащий сублимирует свои желания в рвении. Тому примеры.
В мою бытность в службе, ходило по войскам сказание, что есть, де, на свете дивизион ПВО, в котором Устав выполняется неукоснительно. Слухи были смутные и большей частью противоречивые. Молва помещала чудесный дивизион то на Беломорье, то в Крым к татарам, то к ближе к скитам староверов в Сибирский округ. Однако, как офицеры, так и рядовой состав сходились на том, что дивизион несомненно есть, при этом в их глазах и интонациях голоса (а легенда рассказывалась, как правило, ближе к ночи) проскальзывала затаённая грусть и надежда когда-нибудь туда попасть. При всех разноречиях и путанице в деталях дело сводилось к следующему.
В дивизионе был заведён особенный от всей армии порядок объявления замечаний и их устранения. Так, заметив расстёгнутую пуговицу на воротнике у молодого солдата, командир дивизиона не делал прямо ему замечания. Отнюдь, он спокойно проходил мимо, затем вызывал к себе к канцелярию командира батареи, по статусу своего зама, и там его просто пиздил. И требовал неукоснительного соблюдения этого метода от всех своих подчинённых. Командир батареи вызывал к себе командира взвода. Таким образом дисциплинарное воздействие катилось вниз по служебной лестнице с нарастающим ожесточением. Властная вертикаль укреплялась. Когда на нижней ступеньке дело доходило до злосчастного сусла, его просто месили сапогами даже после того, как он застёгивал пуговицу.
Нет смысла упоминать, что дедовщины в дивизионе не было.
Ещё мысль. Дисциплина в американских войсках держится на общеизвестном факте: родился ты негром в Гарлеме - у тебя только одна дорога наверх - дисциплинированное служение Отечеству в армии. В России этот номер не пройдёт. Родился ты негром - негром ты и помрёшь. Поэтому дисциплина в России держится на самодурских выходках начальствующего состава, и чем более дики эти выходки, тем крепче дисциплина. Был у меня знакомый комбат. Я уже давно стал штатским, и нас связывали деловые отношения по поводу строительства. Батальон числился отдельный, что подразумевало повышенный уровень бардака. Батальон был строительный, что подразумевало повышение уровня бардака до космических высот. Когда я первый раз попал на территорию части, я ошалел. На основании жизненного опыта я ожидал увидеть сценки из спектакля "Брянск 1942" с солдатами в образе оборванных партизан и сержантами в образе полицаев. Увиденная картина сразила наповал. По территории ходили строем и бегали поодиночке мордатые молодые, одетые в первосрочку. Ими командовали ещё более мордатые сержанты. Как это достигалось. Как-то, приехав из отпуска, комбат в первый вечер прослушал песню на вечерней прогулке и пришёл к выводу, что войска орут недостаточно усердно. После этого весь вечер уши комбата, засевшего в канцелярии, услаждал хор. Но не солдат, а прапорщиков и офицеров батальона. Командовал хором начальник штаба. При таком подходе для дедовшины не оставалось жизненного пространства.
Я не знаю, когда и как будет наведён уставной порядок в Российской армии, одно знаю точно, с чего это начнётся. В один прекрасный день Верховный Главнокомандующий заведёт к себе к канцелярию в Кремле министра обороны и уебёт ему, не глядя на то, что оба они лицеисты. После чего министр Обороны вызовет к себе замов и отпиздит их, невзирая на то, что они Генерального штаба. Процесс пойдёт.
Что касается заголовка, то он никакого отношения к содержанию истории не имеет.