Камчатка. Рыбачий. 1995год. Экипаж АПЛ. Лодочку сдали, готовимся к отпуску. Лето.Август. И как на грех, тянется очередная комиссия из Москвы, с целью проявить внимание к нам, несчастным, осчастивить нас своим вниманием, а заодно, загрузиться икоркой, побухать и всё в лучших традициях флотского гостеприимства.
Ну, естественно, казарма нашего экипажа попала в план проверки и народ неделю убивался, всё крася, маркируя и т.д.
Я, целый страшный лейтенант, стою дежурным по части. Мичман - помощник дежурного и дневальные тоже на стрёме. С контрольной проверкой перед визитом высоких гостей должен прийти наш доблетный командир дивизии, целый контр-адмирал, Костя Сиденко. Уникальный кадр.
Ну я за дежурство спокоен, как мамонт в леднике. В казарме всё что можно пометить, промаркировать, привести в порядок и т.д. - в норме. Старпом лично влез в каждую шхеру и сказал, что все нормально. Но за что я получил замечание и оно было внесено комдивом в книгу журнал, не поверит в здравом уме никто.
Наши матросы, вдохновленные бездельем и инициативой зама, на подоконниках поставили горшки для цветов и навтыкали туда красивых искуственных цветов. С расстояния - как настоящие, и пахнут приятно.
Комдив лазит по казарме, ищет, к чему пристебаться. Я лазю за ним, а еще свора штабных идиотов, в которую, зачем то, затесался даже флагманский мускул, интеллектом ничем не отличавшийся от табуретки. Естественно, замечаний нет и быть не может, но надо... Флагманский мускул что-то почтительно шепчет комдиву на ухо. мне не слышно. Потом подходит строевым шагом к подоконнику, берет горшок с цветком и несет его к комдиву. В итоге записано замечание, от которого ржал весь экипаж: "На цветах остутствует бирка с датой поледнего полива!"

Рыбалка....Настоящая! Зимняя! Отец меня с собой взял! Вот он, рядом стоит, курит и посмеивается, глядя, как я с упоением терзаю лед Негето шнековым буром... «Ладно, ящик разбери пока...» - бросает отец, забирая у меня бур. Ну и что, подумаешь, главное, что я свою лепту внес, вон, сантиметров 10, а то и все 15 пробурил! «Так, это моя удочка, а эти три - батины, а «косынки» он пусть сам разбирает, запутаю еще...» - размышляю я, пока отец без видимых усилий проходит оставшиеся полтора метра льда, отделяющих нас от вод озера Негето, в котором плещется рыба. Нет, РЫБА! Ведь не может же мне на крючок пойматься обычная рыбешка, на первой в моей жизни зимней рыбалке?! Конечно же, это будет РЫБА! Нет, даже РЫБИЩА!
Шшффухх...Озерная вода фонтаном выплескивается из наконец то пробуренной ледяной шахты....Ага, первая лунка есть! Для меня, конечно же. Так, рыбацкий ящик вместо стула, червяк на крючке, мормышку в воду! Сидим, ждем....Не, я не понял, где рыба то?! Не, ну так не честно, вон отец уже руками перебирает, что то из лунки тянет...Ну нечестно так!!! Стоп! Вода в лунке слегка поднимается, значит...Значит....Значит, какая то рыбина подошла! Есть! Путаясь от волнения в леске, тяну свою (Свою!!! Первую!!!) добычу. Ух ты! УРРРРА!!!
«Ну большая ведь...Вон какая сорога!» - обиженно бормочу я, глядя на сперва вздрогнувших от моего радостного вопля, а теперь ржущих в голос мужиков вокруг. И батя с ними тоже смеется....Ну и ладно...И пусть смеются, а я пока еще поймаю. Есть! Еще одна!....
«Эххх...Пацаны в школе обзавидуются! Вон, дядь Миша своего Серегу с собой не взял! А меня отец взял!». Хочется орать от счастья. Огромный, ослепительно белый ледяной панцирь Негето усеян фигурками рыбаков, издали здорово смахивающих на муравьев, редкие деревца виднеются на плохо различимом отсюда берегу, кррррасота! Только небо посерело, жаль, утром такое чистое было!
Белизна озера все быстрее наливается синевой....Отец машет издали, сворачивайся. Да, пора уже....Рыбы и так полный рюкзак. Гляжу на часы («Командирские», подарок брата на 11 лет, вот уж месяц, как главный предмет зависти одноклассников!), уже 4 дня, часам к 8 дома будем, мама уху сготовит...А уж завтра в школе как я всем рассказывать буду! И даже врать не особо придется, вон сколько поймали! Не спеша устраиваемся в теплой будке «Урала»-вахтовки, я у окна, естественно. Вовремя уехали, ветер поднялся, да и снег все сильней....И чего это Михалыч, водитель наш, такой озабоченный? Едем, приятная усталость во всем теле, пальцы красные, распухли от ледяной воды. Жаль, до школы все пройдет, а то бы девчонкам показал, как трудно настоящим мужикам рыба достается! Эх, а пурга то как разыгралась! За окном ничего не видно, сплошная пелена! Ну да ладно, домой доберемся, там хорошо, там и пурга не страшна....
УРРРРР....Истошно ревет двигатель, все три моста перемешивают снег. На месте стоим почему то, а двигатель работает, и колеса вращаются, странно... И мужики все вдруг замолчали, а ведь как галдели до этого...Распахивается дверь будки, заглядывает Михалыч, «Мужики, сели. Сбился я, зимника не видно, пуржит. Откапывать надо, сами всё понимаете...» Вот это да! Я и не знал, что отец так материться умеет! Мужики вереницей тянутся к распахнутой двери будки и пропадают там, в морозной снежной мгле. Дверь захлопывается. На мгновение становится жутковато. Я один во всей вахтовке. А, ладно, ерунда. Они же взрослые, они всё могут! Впадаю в полудрему...А ведь два часа уже прошло....И что они там возятся? Изредка кто нибудь залетает в будку и греется у обогревателя. Пять часов... Да что ж это, когда ж мы дома будем, что, мама уху ночью готовить будет, что ли?!.... Резкий толчок будит меня. Тронулись. Сонно смотрю на часы. 2 ночи, ничего себе!
У нашего, Нового вагонгородка выходим вчетвером, вахтовка уходит дальше, к Старому. Идем мимо вагончика дядь Миши, окно светится и в нем силуэт, тёть Таня, похоже. И чего ей не спится, 5 утра уже... Дядь Миша неслышно что то кричит отцу сквозь пургу и ныряет в пристрой. А вот и балок дяди Рустама, скоро и наш вагончик. Странно, и у него свет горит, и тетя Галия в окне маячит...А вот мы и дома. И мама окаменела у окна. Перед глазами все плывет...Спать...И почему мама такая бледная? И зачем плакать...А уж на отца кричать то зачем...И меня все время зачем то вспоминает...Спать....Сквозь сон вяло ощущаю, как меня раздевают и укладывают...Слышны голоса, мамин, со всхлипами, и отцовский извиняющийся ....
Лишь через несколько лет я узнал, что за две недели до нашей рыбалки точно так же сбились с дороги рыбаки из соседней автоколонны. Топливо кончилось, все, что могло гореть, было сожжено. Когда спустя несколько дней пурга утихла, пробившаяся помощь смогла лишь забрать окоченевшие тела 15 человек. И это был не первый и не последний случай.....

Север не прощает ошибок....Его ледяное безмолвие безразлично ко всему и всем...И человек для него - лишь досадная помеха его вечному сну....

12 января 2006 года, при возвращении с трассы Тарко-Сале - Новый Уренгой, в 56-ти градусный мороз, сбился с дороги и заглох «Урал»-вахтовка. 8 человек спешили к своим семьям. К женам...К детям.... Не успели......Вечная им память и низкий поклон всем тем, кто, несмотря ни на что, продолжает жить и трудиться на Крайнем Севере.

*Легенды ВВИОЛУ им. Дзержинского*

КОНФУЗ

Его звали товарищ капитан 1 ранга Лебедев.
И имя его было таким же и отчество тоже.
И сам он себя тоже так называл и дома и на работе. А работал он в училище имени Ф.Э. Дзержинского заместителем начальника. Назначили его на эту должность не очень давно.
Никто из курсантов не знал за какие заслуги. Но, видимо, знал он сам, но никому эту страшную тайну не рассказывал. Да и не умел он толком и более-менее связано что-либо рассказывать. Его запас слов человеческих, наподобие известных из классики племенных индейцев, составлял слов триста, большая часть из которых, процентов девяносто пять, были вычитаны им из настольных книг настоящего воина - из уставов воинской службы.
Да ещё, пожалуй, штук десять междометий типа «э...», «а....», «м...», которые он вставлял между уставными предложениями, видимо, как ему казалось, для лучшего восприятия слушающими этих самых его предложений. Чтоб до сердца дошло, до печенок пробрало, чтоб запомнилось....видимо так. Если ещё к этому добавить около двадцати слов матерных и их интерпретаций в разных дичайших вариациях, то получим общую и полную картину его высочайшей степени интеллекта.
А масштабности и габаритам его фигуры, двигавшейся по училищному плацу с грациозностью танка, нам, тщедушным и немощным, по сравнению с ним, людишкам, оставалось лишь завидовать. Жаль, я не художник, а то писал бы с него портреты, за которые непременно получал бы многие деньги, продавая их на разных выставках.

Судите сами: огромное, пропорционально телу,
но вытянутое вниз массивнейшим подбородком лицо его, чем-то, но не преданностью и не красотой, напоминало лошадиную морду. Всё лицо его крупное, красноватое, а по середине его - небывалых размеров нос.
Вот что в нем всегда могло привлекать, так это то, как он следил за своей формой. Повсеместно начищен и наглажен, просто красавец. Про прическу его сказать ровным счетом ничего не могу - я никогда не видел его без головного убора. Казалась, что он не снимает фуражку ни когда ест, ни когда спит, ни даже когда, восседая гордо на очке в училищном гальюне, думал тяжкую думу о том, как же всё-таки вывести училище по всем показателям в передовые. Заканчивая картину его описания, добавлю, что лицо этого милого человека с огромным носом и маленькими мышиными глазками вокруг него, было напрочь лишено малейшего искусства мимики.
Оно всё время и в любых обстоятельствах было каменным и ничего не выражавшим. Голос низкий, весомый и медленный, безо всяких намеков на интонации.

Преисполненный своей значительностью и небывалых высот важностью, ходил он по учебным корпусам училища с целью найти прогульщика и тунеядца и наказать, а также поснимать с нарядов непременно плохо стоящую вахту и снова наказать. Других действий по отношению к подчиненным у него в арсенале не было. Курсанты его просто боялись, и, завидев того издалека, мчались, не щадя ног своих кто куда, рискуя в забеге упасть и свернуть себе шею. Офицеры тихо, но плохо скрываемо, ненавидели его. А для него не существовало каких бы то ни было приличий и субординаций. Он мог совершенно спокойно, не стесняясь присутствующих курсантов, обозвать матерно заслуженного капитана второго ранга за что-нибудь и добавить для пущей убедительности: «Скатина. Мммм...Скатина вы». Именно так он понимал своё наиглавнейшее предназначение, как заместителя начальника и второго здесь человека, - чтоб все без исключений боялись его.
И, надо сказать, это у него прекрасно получалось.....

Рита стояла на пятачке перед училищным КПП и нервно курила уже четвертую сигарету. Она не хотела сюда ехать, но выбора не было - её муж, её любимый муж, он же курсант этого долбанного училища, не появлялся дома уже третий день. Позавчера и за день до того, он позвонил и сказал, что его не будет, потому что его сняли с наряда и нужно заступать снова. Вчера же он и вовсе не сообщил о себе ничего.
«Я дождусь его. Дождусь и выясню что между нами происходит. Ведь у нас маленький ребёнок. Весь в него. Что же он делает...». Она горестно думала о себе, о том, что непонятно чем не устраивает своего оболтуса - мужа, о сынишке, как две капли воды похожем на всё ещё любимого своего человека, и внешние уголки её глаз опускались от этого груза всё ниже, придавая её личику, и без того грустному, дополнительную печаль. Она стояла здесь уже около часа, вот уже и первые старшекурсники повалили в увольнение. Может и он сейчас выйдет... Но его всё не было. Рядом, на пятачке, ворковали влюблённые и не очень, пары.
«Когда то и мы с ним вот так же подолгу стояли здесь. И никак было не расстаться. Он смотрел на меня своими влюблёнными глазами. Казалось счастью моему не будет окончания...казалось....

"Куда же всё это ушло? Почему? За что???», - думая подобным горестным образом, Рита и не обратила внимания, как курсанты, стоящие на пятачке побросали свои окурки, быстро заправились, одели головные уборы, а некоторые из них совершили унизительную попытку спрятаться за телами своих подруг - на КПП медленно, но не минуемо и страшно неожиданно, возник товарищ капитан первого ранга Лебедев.

- Што вы тут стаите? и... курите мне перед училищом? Вам тут не фабрика, а военная часть. Едьте себе в свой колхоз и..там курите, - забасил наш замначучилища.
А Ритуля и не сразу поняла, что это к ней обращено. Она повернулась лицом в направлении говорившего, который подняв свои грабли-руки шел на неё, создавалось впечатление, что тот хочет столкнуть её с пятачка прямо на дорогу, прямо под колеса машин. Курсантам было жалко эту милую девушку, которая виновата была лишь в том, что попалась на глаза этому монстру, но они только сильнее вжались в тела и одежды своих избранниц.

- А не пошёл бы ты на хуй, ваше благородие?, - неожиданно для всех, а более всего для себя, выпалила Рита. Стоп-кадр: Товарищ капитан первого ранга Лебедев остановился пораженный щедростью и откровением сказанного. Его маленькие глазки начали увеличиваться. Он остановился и вид его был наиглупейший. Как будто корове вместо того, чтобы дать сена, дали лопатой по тупой морде, - Ну что смотришь? Руки опусти и иди куда сказали, - Риту было не остановить. Вся горечь обиды на это несчастное училище вылилось в ней в двух фразах.
А товарищ капитан первого ранга Лебедев послушно опустил руки, развернулся и пошёл назад, на КПП, что-то глупо мыча себе под нос, совершенно невменяемый...
............................................................................................................
В тот день Ритуля так и не дождалась своего любимого мужа. Но история эта осталась в сердцах курсантских на долгие годы. Ещё бы, хрупкая девушка, застроила такое неразумное бычьё. И все курсанты, на памяти которых осталась физиономия этого милого человека, знают эту историю. Она с годами обрастала как снежный ком новыми, не бывалыми подробностями.
В 1996 году, когда я служил на одном очень большом надводном корабле, лейтенантом к нам пришел выпускник нашего училища. Хороший парень, с добрым лицом и по фамилии Добрецов. Мы частенько с ним сидели в каюте за чаем и не только. Вспоминали былое. Вспоминали и товарища капитана первого ранга.
В очередной раз я услышал небывалую историю об очень смелой девушке, которая не только послала товарища, но и чуть ли не запинала его ногами до смерти. Я тогда не согласился с Добрецовым и рассказал об этом, как знал сам, но он мне не поверил...

Эта история стала маленькой легендой....
Кто-то может спросить, отчего это я так настаиваю именно на таком развитии событий.
А вот настаиваю, друзья мои, несмотря на то, что меня там в тот момент не было.....
Всё дело в том, что Рита - моя....жена....

НИЧЬЯ
4.

Утром он не явился на завтрак. Потом пропустил обед. Ему было грустно, и он никак не мог справиться с этой грустью. Он лежал в вертолете, раскатав между дополнительными баками матрас, жевал югославское печенье, запивая ежевичной Доной, курил. Брал карандаш, рисовал в блокноте профили и силуэты, зачеркивал.
Тишину стояночной сиесты вдруг нарушили крики инженера, беготня по железным настилам, вой запускаемой аишки. Улетали какие-то «красные» генералы - две «восьмерки» и пара сопровождающих «мессеров». Борттехник вышел на улицу. На ближней к нему стоянке уже запустилась «двадцатьчетверка» под номером 07. Увидев борттехника, майор в кабине приветственно поднял руку в черной перчатке, улыбнулся. Борттехник помахал в ответ, показал большой палец, и стоял, не пряча лица от секущего песка, пока вертолет майора разворачивался и выруливал, покачивая хвостом.
Они улетели. Борттехник вернулся в салон, захлопнул дверь, и опять растянулся на матрасе, баюкая свою грусть. Из дремы его выбил стук в дверь. Очень легкий стук - это был не грохот инженерского кулака или «московский Спартак» техника звена. Стучали неуверенно, словно боясь, что хозяин окажется дома. Борттехник встал и открыл. Увидел ее, тревожно оглядывающуюся, подал руку, втянул, закрыл дверь на защелку.
Разговор был сбивчивый и недолгий. ...Завтрак - тебя нет, обед - тебя нет, я дура, не думала, что так получится, хотела тебе сказать чуть погодя, уже целый месяц все это, ты не поймешь, - с ним надежно, хорошо, он обещал... Наверное, я жадная дрянь, но время уже кончается, наше время здесь - замена же скоро... Ты не так смотрел, как другие... И он про тебя рассказывал, да местные бабы про вас всех все знают... Я случайно, поверь, - сама не ожидала. Ты так прикоснулся, что... В общем, впутала я тебя...
Еще не поздно, - молча курил он, - ведь ничего не было. Ну, поцеловались, с кем не бывает.
- Ты прав, не нужно этого, - сказала она, не дождавшись от него ни слова. - Я сейчас уйду... Так всем лучше... - Еще помолчали. Вздохнула, одернула юбку. - Ладно, пойду... Скажи только, что там написано про все это? - и она протянула ему руку.
Он взял, всмотрелся в полумраке, подтягивая ее узкую ладонь к узкому свету, водя пальцем, - вот они, две линии рядом, вливаются в линию судьбы, - видишь, одна потолще, другая потоньше... - и заткнулся, ощутив прохладу ее пальцев на своей горячей шее...
Автор вдруг сомнамбулически встает, подходит к книжной полке и берет купленную там книгу. Он помнит, - нужную страницу борттехник заложил красно-синим фантиком ежевичной «Bonko» (она обкатывала ее языком как море сердолик). Фантик здесь! - и здесь же про то, как на край стоянки увел он жену чужую... Она наряд разбросала, он снял ремень с кобурою. А бедра ее...
- Что ты делаешь?.. - шепотом, мягко упираясь пальцами в его упрямую голову, - Мама же говорила тебе - не тяни в рот что попало...
А потом остается жара. Два мокрых, счастливых животных в леопардовых пятнах солнца лежат рядом, вытянувшись, и соленое озерцо дрожит в ее пупке...

Дверь задергалась, загрохотала. Зашептали быстро, вспорхнули в панике, шторы на створках сомкнулись, комок одежды следом. Открыл дверь, - взъерошенная голова инженера, перекошенные очки.
- Хули закрылся? Готовь борт, сейчас полетите на караван, группа уже на подходе. - Прищурившись, всмотрелся в полумрак салона, увидел матрас с мокрым пятном Роршаха. - А это что?
- Качался, - сказал голый по пояс, мокрый, тяжелодышащий борттехник.
- А-а! То-то иду, смотрю, вертолет лопастями машет, - сказал инженер. - Думал, дрочишь. Амортизаторы не страви, качок, делать тебе нехуй.

Был жаркий афганский август. Почти каждый день, если после обеда борттехник был на стоянке, она приходила к нему - благо, его машина стояла у самой «колючки», на краю стоянки. В раскаленном закрытом вертолете они пытали друг друга. Перед ее приходом он обливал салон водой и запасал два ведра, чтобы пара скользких грешников могла обмыться.
Борттехник стремительно худел. Зимы, дайте ему зимы, добрые боги войны! Чтобы под вечер разыгралась вьюга, чтобы его бобровый воротник серебрился морозной пылью, и чтобы она вошла с мороза раскрасневшаяся... В раю, дорогие товарищи, стоит вечная зима. Несмотря на все ваши багамские надежды. Мало того, там вечная ночь, и вечный борттехник, забыв о горящей в пепельнице сигарете, пишет: «Она дика и порывиста. Она пугает незнакомых с нею - и они даже не подозревают, как нежна и покорна бывает она. Истина ее - на границе загара и белого - и прикосновение - даже не губами, а теплом губ - влечет за собой волну ее и твоих мурашек. Она поднимает голову и удивленно смотрит в его глаза, - откуда ты знаешь? никто еще не прикасался так...».

А тихими августовскими вечерами в майорском балке шел матч за шахматную корону эскадрильи. Из зрителей - только она.
Поначалу борттехнику было страшно и стыдно. Каждый раз, приходя к майору, он боялся, что тайна уже раскрыта. Криво смотрел в глаза, прислушивался к интонациям, анализировал твердость рукопожатия. Он все время обещал себе прекратить. Однажды, сцепившись незримыми рогами, они играли. Представив эту картинку - лось и олень, - борттехник прыснул. Майор поднял глаза от доски, внимательно посмотрел, сказал:
- Что-то ты похудел, дорогой. Это наша борьба так изматывает тебя?
Во взгляде скользнула и канула непонятная тяжесть. Борттехник был обеспокоен тоном. Его обдало жаром, он нескрываемо покраснел.
Она, обнимая майора за шею и глядя на борттехника счастливыми глазами, - а ему идет худоба.
- Да и ты как стиральная доска стала, - майор задумчиво водил пальцем над фигурами.
- Август, - сказала она, даже ресницы не дрогнули, - жарко в столовой.
Но с реплики майора на доске все пошло наперекосяк. Ту партию борттехник проиграл, в очередной раз дав себе слово завязать с завтрашнего дня.
Но пришло завтра, пришла она, и все продолжалось. На второй неделе страх притупился, спрятался за привычкой. Главное, быть осторожным. И оправдание есть - она говорит, что любит майора. Это утешает и бесит одновременно. Пытаясь понять, борттехник мучительно анализирует. Майор уже стар (автор смеется над борттехником). Страшно представить - ему под сорок! (Треугольник, где уперлись лбами два странных катета длинами в 39 и в 24, и удивительная гипотенуза, равная 31, - такой треугольник не решит ни один Евклид!) Но посмотрим на него ее глазами, - темный ежик волос, спокойный прищур голубых глаз, рельефное тело - мышцы натружены войной, высушены пустыней - перед нами возведенная на пьедестал зрелость греческого полководца, дошедшего почти до самой Индии. Она может любить его, - разрешает со вздохом борттехник, - но у него слишком сильные руки, да и заточены они под управление «крокодилом» - натиск и сила. А где же нежность, товарищ майор?
- Странная она стала в последнее время, - как-то сказал майор. - Теперь ей подавай разговоры перед этим, да еще, чтобы я у ее ног, и гладил их пальцами. С чего бы эти извращения?
Но вы же сами добились права отвести в рембазу искалеченную «восьмерку» - у нее был перебит шпангоут кокпита, кабина складывалась гармошкой. Воткнули между приборными досками деревянный брусок, чтобы дотянуть (потом борттехник узнает, что вертолет вернулся из ремонта с тем же бруском, но выкрашенным в зеленый цвет! - там видимо решили, что это необходимая доработка), и борттехник помог майору набить борт контрабандой - вынимали из радиоблоков начинку, утрамбовывали джинсы и батники, дверь разъяли и аккуратно уложили туда коробки с блестками. Майор улетел, наказав молодому козлу сторожить капусту.
Впервые борттехник ночевал не в своей комнате. В тот вечер, откуда ни возьмись, налетела черная градовая туча, похолодало, зашумело, ударило по стенам и стеклам белым горохом, вечерняя земля проявилась, внезапно зимняя, - и она вбежала с мороза раскрасневшаяся...

(Продолжение следует).

В три раза лучше.
Провожали на пенсию одного заслуженного, увы, уже ныне покойного, полковника. Он служил долго, долго даже по советским меркам, на момент увольнения из рядов было ему уже за 60 лет. Человек был уважаемый, участник войны, один из руководителей учреждения, несмотря на крутой нрав, у подчиненных пользовался любовью и уважением, прежде всего за справедливость и отходчивость. За глаза его звали «Папа Коля». Так получилось, что увольнялся он в летний период, на уже заблаговременно подобранную под него гражданскую должность, плавно перейдя из одного агрегатного состояния в другое не покидая стен родного учреждения, и по сему официальная церемония проводов сразу в отставку, минуя запас, была отложена на середину осени. К тому времени «юный» пенсионер уже успел слегка пообтесаться в своем новом гражданском качестве. Церемония в силу неординарности личности фигуранта была многолюдна. Один за одним следовали обычные в таких случаях сетования и пожелания, подарки, адреса, цветы, а также поцелуи от женской части коллектива. Наконец слово было предоставлено виновнику. Николай Александрович был человеком далеко нетривиальным. Война, годы службы, загранкомандировки длительные и не очень, встречи с интересными людьми плюс талант превосходного рассказчика, заставили разом умолкнуть уже чуть утомленную и слегка жужащую аудиторию. Николай Александрович оказался верен себе. Вот по памяти, пересказ его лаконичного выступления.
Вы знаете, спустя 45 лет, я опять стал гражданским человеком, и уже за несколько месяцев пообвыкся в этом качестве. И, представьте себе, я сделал для себя неожиданный вывод. Я стал жить в три раза лучше! В аудитории восцарилась звенящая тишина. Как это, удивился каждый про себя? Выдержав поистине мхатовскую паузу, Николай Александрович продолжил. Дело в том, что когда я, уже будучи офицером, вскоре после войны женился, то у меня сложилась привычка при получении денежного довольствия, перед тем, как отдать его супруге, оставлять у себя небольшую заначку. Шли годы, проходили денежные реформы, менялись номиналы денег и оклады денежного содержания, но привычка оставлять эквивалентную сумму денег себе оставалась неизменной. Как вы знаете, все военнослужащие получают денежное довольствие один раз в месяц. А теперь? Я получаю аванс, получку, пенсию - и все это три раза в месяц в разные дни. А привычка оставлять себе эквивалентную сумму денег осталась и я ничего с собой поделать не могу и оставляю ее себе, но уже трижды в месяц! Концовка речи Николая Александровича утонула в раскатах хохота и громе аплодисментов. На чем официальная часть мероприятия собственно говоря и закончилась.