Про Васю

Прапорщик Вася Шлямкин был начальником 2-го РМО. Отделение занималось в бригаде ремонтом всего. От мясорубки на кухне до фильмоскопа из детского сада, куда водили комбригову внучку.
В Васиных кандейках всегда можно было найти нужную в хозяйстве железку или подобрать ей замену. Соответственно, вся бригада стаскивала Васе все поломанное, найденное и просто ненужное. Что-то Вася ремонтировал, что-то разбирал, что-то ныкал целиком, но никогда ничего не выбрасывал. Приняв отделение с двумя кандейками, Вася строил пятую и уже сейчас вынимал из комбрига душу насчет шестой.
В очередной поездке на стрельбище, офицеры нашли в полигонных кустах, странное на вид и сильно ржавое устройство. Вася разобрал агрегат, почистил, смазал, и опознал в устройстве машинку для метания угольных тарелочек. По ним из дробовиков садят. Машинка упокоилась под стеллажом.
Теперь пару слов о бригаде.
После войны часть была автомобильным полком. Во времена недоброй памяти Хрущева, захирела и усохла до кадрированного батальона. Зато при Брежневе ожила, расширилась, разрослась и превратилась в автомобильную бригаду окружного подчинения. Построились новые казармы, штаб, чипок, а старую территорию отвели под парк.
В противоположной от КТП части парка стоял оставшийся с батальонных времен небольшой постамент с бюстом Ленина. Бюст регулярно белили, весной на клумбе сажали цветы, возле бюста инструктировали наряд по парку и, иногда, караул.
В воскресенье, дежуривший по парку Вася, взял из казармы молодого бойца по фамилии Каплан. Нужно было прибрать в кандейке. Как раз именно в той. Стоявший под стеллажом аппарат вызвал у солдатика живой интерес. Боец подтащил его к дверям и нашел под верстаком жестяную крышечку.
Данг. Фррррр.
Крышечка скрылась за деревьями. Уй, как здорово! Воин уложил на рычаг колесную кразовскую гайку.
Данг. Бряк. Угодившая в бюст гайка, отвалила со щеки многолетние штукатурные напластования и отбила вождю мирового пролетариата нос.
Перепуганный солдат помчался докладывать Васе. Оценив ущерб, Вася испугался еще больше чем солдат. Потому что лучше представлял себе последствия. Время на дворе стояло насквозь советское, а всякие Новодворские еще не водились. То есть, наверное они были, но содержали их отдельно.
Рявкнув на солдата сидеть в каптерке и ни шагу, прапорщик отправился докладывать дежурному по части. Про вовка помовка, и не успел Вася выйти за КТП, как увидел идущего навстречу дежурного. ДЧ в тот день стоял замполит. Пришел он в бригаду недавно, но уже успел себя зарекомендовать и получить кличку Мудав.
Вполне заслуженную.
Вася, взяв под козырек, попытался было доложить, но запутался в военно-бюрократических "отсутствиях-присутствиях" и испуганно замолк. Помолчал несколько секунд и доложил просто и понятно:
- ЧП, трщ капитан. Рядовой Каплан, он это, в Ленина,ну это, стрельнул.
Капитан медленно опустил руку и с интересом посмотрел на прапорщика, позволяющего себе с замполитом ТАКИЕ шутки.
Но в круглых Васиных глазах никаких шуток не было, а наоборот, плескался самый настоящий страх. Пришло время растеряться замполиту.
- Каплан-это женщина, товарищ прапорщик.
Мудав сам не знал, зачем он это сказал. Вася вспомнил тоненькую фигурку в затянутом ремнем безразмерном х/б, и глаза у него стали еще больше и еще круглее.
- И это было давно, - тут же замполит понял, что сказал лишнее. Ему живо представился начальник политотдела округа.
- Такая трагедия не бывает давно, - как наяву услышал Мудав.
- Такая трагедия всегда. И странно,что ты этого не понимаешь, капитан. Или старший лейтенант? Слепой совсем стал, понимаешь, не могу звездочки сосчитать. Кхе-кхе.
Стараясь побыстрей исправить ситуацию, замполит добавил:
- Ее уже расстреляли.
Не отнимая руку от козырька, Вася замотал головой.
- Никак нет, тащ капитан, еще не расстреляли. Он, ну в смысле она, она в каптерке пока сидит.
- Кто???
- Каплан.
Внезапно Мудав все понял. Да ведь прапорщик этот, он того. Ку-ку и ага. Положеньице. А если кинется?
Вася внешне был дохл и невзрачен, но замполит читал, что у психов силы удесятеряются. Отступив на шаг капитан, подровнял фуражку, поправил портупею и как бы невзначай, передвинул кобуру ближе на бок. Внезапно его осенила идея.
- Ну что ж, товарищ прапорщик, показывайте. Ведите.
Последняя команда была рассчитана на то, что Вася повернется спиной. Так и получилось. Отстав еще на шаг, Мудав пошел следом. Дальше было понятно. Как только рехнутый прапорщик зайдет в каптерку, закрыть за ним дверь и вставить в проушину любую железку, да вот хоть протирку от макарова. А потом звонить командиру и вызывать скорую.
Насвистывая сам для себя какую-то незнакомую мелодию, замполит отбивал такт пальцами по клапану кобуры.
Но вопреки ожиданиям, прапорщик повел его не к своим владениям, а прямо через парк, и немного не дойдя до постамента с бюстом, остановился и молча указал рукой.
Мудав присмотрелся. Увидел повреждения на лице вождя, куски штукатурки на клумбе, здоровенную, ржавую, присыпанную известкой гайку, и все стало ясно. Как говорится, все части головоломки стали на свои места. Да, собственно, и головоломки-то никакой не было. Мудав сообразил, что точно, вроде в списках последнего призыва была фамилия Каплан.
И вспомнив ситуацию, свою растерянность, вспомнив расстрелянную рядовую Каплан, замполит начал хохотать.
А глядя на перепуганное Васино лицо, Мудав залился совсем уже по-детски.
Но Вася непонятным взглядом смотрел капитану через погон, за спину. Мудав резко обернулся. И тут же смех, еще секунду назад такой мягкий и ласковый, вдруг стальными тисками сдавил замполиту горло. А потом став, твердым и тяжелым, свалился в низ живота и что-то очень больно там придавил.
В нескольких шагах, щуря и без того маленькие глазки, на Мудава внимательно и недобро смотрел НачПО округа.
Рядом с ним, опустив голову и багровея шеей, двигал желваками комбриг.

Отношение к делу

"Этот день будет окончательно испорчен если запас высоты, запас скорости и моя изобретательность закончатся одновременно"
(Известный летчик-испытатель)


Красная метка расчетной посадочной скорости никак не хочет надеваться на стрелку индикатора. Мы только что пересекли привод, шасси и закрылки вышли штатно, теперь трясемся на предпосадочной прямой, как на разбитой толпой возбужденных динозавров проселочной дороге. Согласно свежей метеосводке порта, ветер на поверхности гуляет 50 градусов по направлению и, при силе в 25 узлов, достигает порывами 42. Веселуха там, одним словом. Здесь, на высоте в 2000 футов от земли грешной все еще веселее, но я не смеюсь. Только матерюсь сквозь зубы, чтобы дышать было легче, и работаю одновременно всеми рулями и сектором газа, стараясь не допустить волшебного превращения потолка в пол и наоборот.

Еще эту скорость надо выдерживать, а она с порывами пляшет, скотина. Выше 165, и набегающий поток вырвет закрылки. Ниже 130 и.. о плохом лучше сейчас не думать. Нам в симуляторе этот сценарий давали - сверхкритичное крыло Арджэйки "срывается" на раз, самолет начинает переваливаться с борта на борт и тупо падает, теряя остатки скорости - твою последнюю надежду. А ты в посадочной конфигурации, земля близко и сделать совсем ничего нельзя. Вобщем, сцена прибытия получается излишне печальной. Надо держать расчетные 142. Можно маленько выше, но только маленько, иначе красиво прогарцевав над полосой, мы уйдем на второй круг, и все придется начинать сначала...

Престижа, финансового благополучия и дешевой славы в авиации давно уже нет. Девались куда-то со временем. Осталась тяжелая работа, сверхдорого оплаченный опыт и настоящие профессионалы. Без них, несмотря на современные высокие технологии, количество "аллюминевых дротиков" на газонах вокруг аэропортов было бы поистине удручающим. Количество меньших по масштабам трагедий тоже. Вчера завтракали с экипажем в "Березке" Вашингтонского порта, вдруг раздается женский крик, и, выдав нам с кэпом указание вызывать "скорую", наши стюры уходят с низкого старта. Вызвали спасателей по трансляции, пошли глянуть в чем дело. С дядькой среднего возраста случился, судя по всему, сердечный приступ, наши милые дамы приступили к процедуре стабилизации и, сорвав со стены портативный дефибриллятор, уже были готовы начать интенсивное откачивание, и двух минут еще не прошло.

Пассажиры, они для них не только в самолете пассажиры. На земле тоже. Ответственность. Взял себе на заметку хорошо продуманную тактику этого мужика: валится от приступа лучше всего в проходе женского туалета. Может, малость попинают, но без внимания точно не останешься.

...Победив очередной зверский порыв ветра Арджэйка угловато встает лапами шасси на полосу. Катимся. Что в таких случаях говорят отмороженные техасцы? Й-и-и-х-а-а! Многочисленные рулежки и терминалы этого порта-призрака уже больше года как пустуют. Раньше здесь был хаб и большая база одной известной авиакомпании. Но отцы города решили помочь бедным, и средства на социальную помощь выкачать, подняв до поднебесья расценки на использование терминалов. Куда та компания денется с подводной лодки? Деньги на бочку! Пр-а-а-а-вильно... Через месяц все рейсы были благополучно перенесены в другой город. Не знаю, как стало с минорной бедностью, но тысячи людей здесь точно остались без работы. Пример политического профессионализма. Со знаком минус.

Припарковавшись и заглушившись я усиленно отдыхаю. Почему-то ноют плечи. Как будто это я, а не Арджэйка, махал сейчас крыльями, пробиваясь через этот дурацкий ветер на теплый бетон полосы. Как будто у меня есть крылья. Странная штука. Бронедверь в кабину на парковке всегда открыта. Иногда родители приводят детей посмотреть на приборы и "порулить". Если нет необходимости бороться с очередным кризисом, мы им всегда рады и найдем время показать и объяснить что сможем. Сегодня случай особый. Кэп уступил свое кресло пацану лет семи. Пацан слепой. Держится за штурвал и любопытно втягивает носом воздух. Запах в кабине самолета ни с чем не спутаешь. Это букет из усталости, скуки, продуктов питания с просроченным сроком годности, смазки, горелого керосина, изоляции и, иногда, страха.

В проходе между креслами сидит его собака-поводырь. Вот кто здесь настоящий профессионал. Никаких псиных эмоций, весь внимание и полный контроль ситуации. Красный фартучек с большими буквами - "Просьба не гладить, я на работе". Этих трудяг в салон самолета пускают без ограничений. Всегда.

Включаю для пацана режим тестирования речевого интерфэйса. Арджэйка начинает ругаться фразами типа "земля, земля, тяни на себя", "пожар, пожар", "недопустимый крен" и прочими ужастиками. Я думаю на совершенно отвлеченные от обязанностей первого офицера темы. Я надеюсь что, когда нибудь, медицинская наука найдет способ вылечить глаза этого маленького человека. И он увидит, как раскрасив линзу бесконечного неба в невероятные цвета, прячется за землю солнце. Как черно-черно-синяя полоска терминатора ползет от горизонта в зенит и растворяется в нем. Как танцуют на ветровом стекле маленькие молнии - огни Святого Эльма. Как лучи посадочных фар прожигают туннель из бешенных светлячков в сплошняке дождя, как из мглы неожиданно и долгожданно прыгают навстречу огни полосы. Какими близкими бывают звезды, на высоте, в ночном полете, когда тихо на всех частотах, и кажется, что ты один во всем мире. Как выглядят все те длинные секунды и короткие часы, когда я люблю эту работу.

Очень похоже на исчерпавшего запасы финского генерала из "Особенностей национальной охоты", Арджэйка сконфуженно выдает "речевой тест успешно завершен" - ну, что знал, рассказал.. Пацан в капитанском кресле улыбается, а я веду себя совершенно непрофессионально и чешу за ухом большую черную собаку.

Делу партии верны...ее верные сыны!


Быть советским офицером, а вдобавок еще и не просто рядовым носителем погон, а офицером военно-морского флота, вдобавок проходящем службу на ракетном подводном крейсере стратегического назначения, и не быть членом КПСС в достопамятные советские времена считалось нонсенсом, и хотя такие случаи все - же бывали, и довольно нередко в последнее десятилетие советской власти. Беспартийный офицер на большую карьеру рассчитывать не мог, и максимум чего достигал, так это «майорских» звезд на погоны, да и то по старости, выслуге лет или перед уходом на пенсию. Мой личный поход в коммунистическую партию, закончился, даже не успев толком начаться, о чем я собственно абсолютно не жалею, но чем и не хвастаюсь, как некоторые в нынешние времена.
Будучи сыном офицера-подводника, я практически с пеленок знал, что маломальской карьеры без членства в КПСС не сделаешь. А так, как я считал себя военнослужащим с нормальным чувством карьеризма, то и вступление в ряды, этой святой организации, считал для себя делом решенным. Единственное, что как-то не получалось сначала обозначить, так это реальную дату подачи заявления. По правилам, насколько сейчас вспоминается, вступать в ряды партии можно было не раньше, чем через год, после службы в данной войсковой части, то есть в училище. Но первая же попытка обратиться с этим вопросом к заместителю начальника факультета в начале второго курса, когда в моей роте ни одним коммунистом еще и не пахло, обернулось легким фиаско. Замполит горячо и всемерно поддержал этот мой замысел, но признал действие сие в настоящий момент идейно незрелым. Мол, ни членов КПСС, ни кандидатов в моей роте еще нет, меня придется приписывать к парторганизации другой роты, что создаст неудобства в партийном строительстве факультета и так далее и так далее. Мне был дан совет сделать то же самое, но через год. И не одному, а найти еще соратников в борьбе, чтобы влиться сразу мощной струей, а не жалкой единичкой в ряды грозных бойцов партии. Совет я принял, деться было некуда, хотя в тайне надеялся, что, будучи первым, смогу избежать многих подводных камней в прохождении кандидатского стажа, да и не тратя время на партийные собрания в роте с одним рядовым коммунистом и председателем парторганизации в лице начальника курса.
Прошел год. За это время, я успел побывать старшиной своей роты, потом после «лысого» скандала, который требует отдельного рассказа, был, как бы снят с должности, а точнее получил в виде наставника старшиной своей роты старшекурсника Тватненко, при котором остался стажером старшины роты, с его же правами, и обязанностями, но во второй инстанции. А потому, желая чтобы начало третьего курса немного подзабылось, заявление в кандидаты члены КПСС, я написал сразу после зимнего отпуска в конце января. К действу этому я подошел основательно. Я набрался нахальства, и решил обзавестись двумя адмиральскими рекомендациями. Так как адмиралов в училище было всего четверо: дедушка Крастелев, вице-адмирал в отставке, начальник училища контр-адмирал Коротков, его зам, контр-адмирал Сидоров и сосланный в училище за какие-то провинности, наш заместитель начальника факультета по политчасти контр-адмирал Бичурин Амир Имамович. На заслуженного ветерана Крастелева я и не замахивался. Человек он был принципиальный, старой закалки и писать рекомендацию совершенно неизвестному третьекурснику не стал бы категорически. Кандидатуру Короткова я тоже отбросил сразу, примерно по тем же соображениям. Оставалось двое. Сидоров и Бичурин. За неимением другого выбора на них я и остановился.
К старому матерщиннику Сидорову я подошел, точнее, отчеканил, перед занятиями, ведя роту в учебный корпус после камбуза. Тот, как всегда торчал в заломанной на ухо фуражке на трапе центрального входа в учебный корпус и громогласно, исконно флотскими выражениями комментировал прохождение рот. Получалось у него талантливо и очень искренне, отчего в это время, женский персонал училища старался миновать плац обходными путями, стараясь не слышать этот фонтан красноречия.
- Товарищ контр-адмирал, прошу разрешения обратиться! Главный корабельный старшина Белов!
Адмирал исподлобья взглянул на меня.
-Ну, обращайся старшина...бл...
Я набрался храбрости и выпалил в режиме оперативного доклада:
-Товарищ контр-адмирал, прошу вас дать мне рекомендацию, для вступления кандидатом в члены КПСС!!!
Судя по всему, адмирал был несколько обескуражен просьбой. Он по простецки почесал затылок, отчего фуражка приняла совсем уже угрожающий крен, что-то невнятно пробурчал и, наконец, ответил:
- Ты...как тебя, бл...Белов...гм...дело серьезное. Я вообще-то рекомендаций не даю...ты бл...ё... Белов, я подумаю, завтра или послезавтра подойдешь. Свободен старшина!
Отходил я от адмирала, тем же парадно-церемониальным шагом, спиной чувствуя буравящий мою спину взгляд адмирала.
К Бичурину я отправился в тот же день, решив не откладывать дело в долгий ящик. Кабинет политссыльного адмирала располагался в крыле нашего факультета, и не размерами и обстановкой не соответствовал высокому званию его хозяина. По некоторым непроверенным слухам, бродившим в курсантской среде, оказался Амир Имамович в нашей системе, после чересчур бурной вечеринки политотдела средиземноморской эскадры, по случаю возвращения с боевой службы. Вечеринка видно удалась, так как подпившая политэлита флота, решила закончить ее в изысканном женском обществе, для чего загрузившись на катер, прямиком отправилась на госпитальное судно «Енисей», в надежде на кокетливое общество молоденьких медсестер. Но на «Енисее», оказался очень грамотный и расторопный каплей, дежурный по кораблю, который, узрев катер с нежданными золотопогонными друзьями, да еще и в сильно поддатом состоянии, находчиво приказал подать им парадный трап, одновременно доложив о визите оперативному дежурному по флоту. Дальше сработала негласная любовь моряков к политикадрам, и доклад незамедлительно пошел наверх. И пока пьяненькая политкомпания разбредалась по палубам «Енисея» в поисках женских тел, на берегу была срочно собрана группа облаченных полномочиями офицеров во главе с начальником штаба флота, которая уже через полтора часа была на борту плавучего госпиталя. Дальнейшее покрыто мраком, но по слухам из партии адмирала не выгнали чудом, ограничившись строгим выговором, но сослали на должность не соответствующую званию в училище. На партийном учете адмирал, как и все офицеры факультета, состоял в одной из рот факультета, и по рассказам строгий выговор и, правда имел, но через год его сняли,...но как-то незаметно, и без партсобрания. Судя по всему нынешнего своего положения адмирал несколько стеснялся, и поэтому приезжал из города в училище в штатской одежде, а уж в форму облачался у себя в кабинете. И еще по всему было видно, что был адмирал полон решимости вернуть былое величие, отчего являл собой на службе абсолютный пример сознательного и идейного военнослужащего, верного донельзя делу партии и правительства, чем пугал не только курсантов, но и нервировал большинство офицеров.
Разговор с нестроевым адмиралом начался по стандартной схеме, но протекал в отличии от беседы с Сидоровым несравненно дольше и насыщеннее. Выслушав мою просьбу, Бичурин усадил меня на стул, и провел со мной настоящее собеседование, в лучшем стиле приверженцев марксистско-ленинской философии и диалектического материализма. Говорил адмирал негромко, скажем даже проникновенно и с придыханием, но, сохраняя при этом высокие патетические нотки, и только иногда в самые нужные моменты, очень профессионально и по актерски поднимал голос до уровня строевого командира на плацу. Выжав из меня, все возможное и невозможное, Бичурин, наконец, остановился, и кажется остался доволен собой и результатом. Рекомендация была мне обещана сразу, в отличие от Сидорова, но заодно с этим я еще получил не очень завлекательное обещание в будущем, когда я стану коммунистом, постоянное партийное кураторство со стороны адмирала. Это обещание, мне потом не раз еще икнулось...
Самое удивительное в том, что на следующий день, я был вызван с занятий в кабинет Сидорова, где после короткого напутствия, перемежаемого легким матерком, я получил на руки рекомендацию заместителя начальника училища. Была она очень лаконичной, писана короткими рублеными фразами, и при смене моей фамилии на бумаге на другую, могла бы служить рекомендацией любому другому военнослужащему. Но это меня мало волновало. Первая адмиральская рекомендация у меня была! Еще через неделю, я так же был зван в кабинет Бичурина, где после еще одного получасового идейного вливания, я получил вторую драгоценную бумажку с адмиральским автографом. Говоря честно и откровенно, на такой успех я не рассчитывал совсем. Не знаю, какие обстоятельства тут сыграли роль, может мое довольно детское и наивное нахальство, может то, что я был одним из немногих старшин рот на младшем курсе из своих, носил мицу не по курсовому рангу, и оттого был заметен на общем фоне, может еще что-то другое, но факт оставался фактом: рекомендации в КПСС мне написали два адмирала из четырех возможных. Надо заметить, что с самого начала я на всякий случай, попросил написать мне рекомендацию еще и у своего начальника курса, что тот сделал без возражений, так как это было у него практически в обязанностях. Дальше все было как-то обыденно... Комитет комсомола роты, потом факультета...голосовали...постановили...утвердили...направили...поздравили. И в конце-концов мне довели дату, когда парткомиссия училища будет решать, быть ли мне в рядах КПСС или нет. В том, что мне там быть, я уже ни на грамм не сомневался, так как фотографии для кандидатского билета у меня взяли заранее, да и адмиральские рекомендации вызвали сильное уважение со стороны комсомольского актива училища в лице группы освобожденных комсомольских старлеев и лейтенантов. А парткомиссию назначили на 25 февраля...
За десять дней до партийной комиссии я загремел в санчасть. По собственной глупости. Поддался общей на тот момент мускуломании, и слишком сильно поддал вечером по штанге с гантелями. И утром свесив ноги со шконки, чтобы зашнуровать ботинки и выползти с ротой на утреннюю зарядку нагнулся...и не смог разогнуться. Ну, короче говоря, завтракал я уже в санчасти, куда был доставлен на руках товарищей. Там мне обкололи спину обезболивающим, потом разогнули в прямое положение и уложили на ортопедическую кровать. Кровать эта была ортопедической только по названию, а реально была самой простой панцирной койкой, под щупленький матрас которой был подложен деревянный щит, чтобы спина не прогибалась. Штука по нынешним временам варварская, но действенная, ибо уже через пару-тройку дней я бойко залазил под эту самую кровать за тапочками, без всяких намеков на боль. В моей палате обитало семь человек вместе со мной. Там же уже неделю обитал боец из моей роты Василий Иванович, по прозвищу Чапай, прозванный так во первых из-за одинакового с легендарным героем имени и отчества, а во вторых из-за абсолютно идентичных с прославленным комбригом усами. Еще там уже недели две продавливал койку четверокурсник с нашего же факультета, по прозвищу Боб, уж не знаю, за что так прозванный, но парень деятельный, быстро соображавший, а ко всему прочему врожденный проныра и раздолбай. Кроме нас троих, еще в палате поправляли здоровье три первокурсника, двое с нашего факультета, и один с третьего и один матрос, на котором надо остановится поподробнее. Матрос этот был из роты обеспечения училища, прослужил всего чуть больше года и, не смотря на столь малый срок службы, после выписки из нашей медбогадельни собирался в отпуск. Дело в том, что был этот матрос, которого, кстати, звали Дима, просто водителем адмиральской «Волги», и возил, чуть - ли не с первого дня своей службы по городу Севастополю начальника училища, контр-адмирала Короткова. Видно возил неплохо, раз прослужив только треть своей срочной службы, Дима собирался в отпуск, из-за чего все свое свободное от процедур время ушивал и перешивал форму, чтобы появиться на родине в полном блеске обтягивающей формы и донельзя перезолоченных неуставных нашивок. Вообщем, самая непритязательная компания. Первокурсники, пользуясь моментом, день и ночь зубрили высшую математику и конспектировали классиков марксизма-ленинизма, матрос-водитель обложенный нитками и иголками кроил и перешивал уставное обмундирование, а мы втроем резались в шашки и шахматы, постепенно одуревая от безделья. Дело в том, что если ты и попадал в нашу училищную санчасть, то уж лечили тебя на совесть и с воодушевлением. Скороспелых решений в санчасти не принималось. Боб, коротавший уже третью неделю на медицинских харчах, попал на лечение с банальным ОРЗ, и с температурой чуть выше 38 градусов. Температура и все остальные признаки заболевания, пропали уже через несколько дней после ударного лечения, и с тех пор никак не проявлялись, но Боба не выписывали, все также продолжали кормить таблетками, и на просьбы о выписке отвечали уклончиво и неохотно. У Чапая же была просто анекдотичная история, связанная с чесоткой. Как таковой, этой болезни, присущей как правило, неразвитым странам мира, или отдельным бомжующим элементам у Василия Ивановича конечно-же не было, просто будучи в наряде по дежурству по гидролотку, он умудрился вздремнуть на теплой трубе, обмотанной для теплоизоляции стекловатой. В темноте Чапай этого не заметил, уютно прохрючил на теплой поверхности свои четыре часа, а утром расчесал полтела, включая промежность до неприглядного состояния. В санчасти сразу же сыграли тревогу, и Чапай получил положенный любому инфекционному больному комплекс мероприятий, направленный на нераспространение эпидемии, не взирая на ссылки на стекловолокно в штанах и просьбы просто дать какую- нибудь мазь. От обилия сильнодействующих лекарств в организме, чапаевский желудок неожиданно ослаб, и оставшиеся дни Василия Ивановича на фоне постепенно сходящих расчесов в интимных местах, лечили уже от элементарного расстройства желудка. Меня же, по собственному разумению, выписывать можно было уже на четвертый день, так как моя спина неожиданно отказавшая, так же абсолютно неожиданно перестала напоминать о себе после трех дней уколов и прогреваний. Но, наши флотские слуги Гиппократа, очень трепетно и осторожно относившиеся к здоровью гардемаринов, на все наши мольбы и просьбы мягко советовали не торопиться, или просто в приказном порядке отсылали в палату болеть дальше. Оттого дурели мы от безделья с каждым днем все больше и больше. Санчасть, где по большому счету бытовали довольно либеральные внутренние правила, одновременно с этим была как неприступная крепость. Мало того, что при покладке в нее отбирали форму, так еще и в 21.00. каждого вечера санчасть наглухо запиралась изнутри дежурной сменой в составе дежурного врача с медсестрой, которые в 23.00. выключали свет, не взирая не на какие протесты болезненных военнослужащих. Самоходы из санчасти по определению были делом нереальным, хотя и не без исключений, так что практически выздоровевшим больным оставалось только преть и преть на своих коечках. Так прели и мы, потихоньку сатанея от безделья, и часами занимаясь бестолковым трепом после отбоя. А когда военнослужащему нечего делать, он начинает чудить....
Числа 20 февраля, наша компания вдруг сообразила, что через, несколько дней праздник, 23 февраля-День Советской армии и Военно-морского Флота. Как мы не старались, выписаться до праздника нашей команде не удалось. Начальник медслужбы училища убыл в командировку до 24 числа, а без его визы выписка была попросту невозможна. И тогда пришла нормальная военная мысль... Мысль отметить праздник в санчасти, невзирая ни на что! Инициаторами были естественно мы трое. Первокурсники по причине своего малого срока службы имели только право совещательного голоса, а водитель Дима не просто поддержал начинание, но и пообещал материально-техническую поддержку. Удивительно, но оказалось, что запастись самым главным- алкоголем, ему оказалось проще всего. Водители чаще всего бывали в городе, причем в самое разное время, в самых разных местах. Нам оставалось только сброситься, и Дима отзвонившись в роту обеспечения, вызвал своего напарника, и выдал ему деньги. Рота обеспечения свое название оправдала полностью, и уже 21 числа вечером мы зашхерили в палате три бутылки знатного крымского портвейна и практически призовую бутылку водки. Дело оставалось за малым. За закуской. Но и тут проблем не возникло. Как раз 22 числа наша рота, а точнее чапаевский класс заступил на камбуз, и в обед 23 февраля, нам передали очень порядочный тормозок с жареным мясом, картошечкой и прочими непритязательными курсантскими радостями. Мы были готовы.
Весь праздничный день санчасть проверялась руководством всех факультетов, и дежурной частью училища на предмет отсутствия безобразий, как и положено в уважающей себя воинской организации. Все эти проверки мы прошли играючи, так как умудрились перепрятать на время проверок алкоголь в кабинет несколько растерянного окулиста, умудрившегося забыть ключ от своего кабинета в замке. Туда же был упрятан и тормозок, и еще кое-какие нелегальные вещички, в виде спортивных костюмов и прочей мелочи. Была даже идея, и гульнуть там, же, но от нее пришлось отказаться ввиду опасной близости дежурного врача. А им, кстати, заступила небезызвестная зуботеррористка Конкордия, которая ко всем своим «достоинствам» обладала совершенно несговорчивым и вредным характером. И вот, наконец, суета улеглась, училище практически в полном составе свалило в увольнение, дежурные по факультетам после ужина в очередной контрольный раз зашли и пересчитали своих больных. Конкордия следуя особенностям своего характера, заперлась внутри санчасти не в 21.00, а в 20.00. и внутри нашей небольшой больницы снова воцарилось повседневное сонное состояние. Ближе к 22 часам наш оперативный запас, молниеносным броском был перебазирован из кабинета окулиста в палату. В 23.00. Конкордия прошла строевым шагом по всему третьему этажу, гася свет не обращая внимания на любые протесты, так же решительно затушила телевизор и убыла в свою дежурку. С ней никто особо не припирался, зная, что может выйти себе дороже, и уже около 23.30 на этаже воцарилась практически полная тишина. Настал час нашего праздника.
Стол накрывать не стали, в целях конспирации, а вдруг та же Конкордия решит провести ревизию спящих курсантов. Разобрали ложки, а бачок с птюхой, просто передавали друг другу. Приоткрыли окно, чтобы выветривался сивушный дух. Вроде бы подготовились к неожиданностям. Вздохнули. И понеслось... Режим «Тишина» соблюдали довольно долго. Спервоначалу шикали друг на друга, если кто, не дай бог начинал, разговаривать в полный голос. Да и шикала наша тройка в основном друг на друга, потому-что наши первокурсники, опрокинув по стакану портвейна, сразу пришли по слабости организма в некоторое аморфное и безмолвное состояние, которое правда не мешало им особенно шустро уминать закуску за нас троих. Зато вот Диму понесло на рассказы о родине, маме и папе, сестрах и братьях, рыбалке и охоте...и о своих девушках. А уж мы зацепились за темы и развивали их до умопомрачения. Надо заметить, что все тосты поднимались исключительно за Флот и все примкнувшие к нему вооруженные силы, хотя сразу же сворачивали на женщин и их роль в становлении будущих офицеров. Потом захотелось курить. Сначала совершали короткие перебежки в гальюн, где в дневное время курить как бы и не разрешалось. Где-то к половине первого ночи портвейн иссяк, а с ним иссякло и желание бегать на перекур. Решили курить по очереди у открытого окна. Первокурсники уже сладко чмокали губами во сне, а наша оставшаяся четверка готовилась к заключительному аккорду в виде бутылки «Сибирской водки». Тут-то все и произошло...
В палате неожиданно зажегся свет. Боб в это время курил в приоткрытое окно возле двери, восседая на спинке кровати. Первокурсники спали. Дима, на его счастье именно перед этим упал в койку и накинул на себя одеяло. Василий Иванович сидел на кровати по-турецки, в штанах и тельнике. Моя же кровать была как раз напротив двери, у противоположной стенки у окна, и в это время я, держа во рту незажженную папиросу, открывал ту самую злополучную бутылку водки.
В проеме двери стояло двое. В памяти в первую очередь отпечатались две детали: курчатовская борода начальника нашего факультета капитана 1 ранга Тура и адмиральский погон Амира Имамовича, а уж за этим все остальное.
- Таааак...Всё ясно! Белов и компания...
Водка, как бы сама выскользнула из моих рук и мягко съехав по брюкам мягко приземлилась между ног. Но не тут то было. Туда же упала и папиросина.
- Белов! Бутылку сюда!
И не дожидаясь пока я ее подам, начфак, стремительно бросился между кроватей ко мне. Через секунду бутылка уже была разбита о подоконник и выброшена в окно.
- Конкордия Павловна, всех выписать!!! Всю палату!!! Сейчас же...сию же минуту.
Подняв глаза, я натолкнулся взглядом на взгляд Бичурина. Тот молча стоял в проеме двери и смотрел на меня. В его зло-презрительном взгляде я увидел, как падают с моих погон старшинские полоски, и еще я увидел, конец своей так и не начавшейся партийной карьеры...
- Всем собрать вещи и через пять минут всем вниз. Конкордия Павловна оформляйте выписку.
Ругающийся начфак и его молчавший заместитель-адмирал вышли из палаты.
За те несколько минут, пока мы собирались, нами было принято довольно благородное решение. Первокурсников не сдавать, их могут и отчислить. Стоять на том, что они не при чем, и не пили. Никто их ночью обнюхивать не будет, да и наши начальники сами видели, что мальчишки спали. Диму тоже решили не сдавать. Ему в отпуск ехать. Засвети его сейчас, так вообще все свои три года родных не увидит. Значит на все наши четыре бутылки остались мы втроем. На том и порешили. Так нас и выписали в два часа ночи.
Когда мы спустились вниз, контр-адмирал Бичурин подозвал меня к себе и, заложив руки за спину, очень тихо, но очень и очень зло сказал:
- Тебе моя рекомендация Белов, еще долго вспоминаться будет. И я сделаю все возможное, чтобы ты это училище не закончил...Ты меня опозорил!
И мы побрели в казарму.
Наверное, не надо объяснять, что после этого в ряды членов КПСС я в училище вступать более даже и не решался. И потом на флоте я уже тоже не торопился этого делать, сам даже не знаю почему, хотя меня настойчиво толкал туда наш замполит. А уж еще через пару лет, было понятно, что в партию вступать уже и не нужно...она умирала. Причем не гордо и красиво, как положено такой огромной и сильной организации, а как-то мелко и противно...
А подвела нас, тогда в санчасти, как ни странно, наша полная общественная несознательность. Я бы даже сказал, политическая близорукость. Мы все забыли, что на утро 24 февраля были назначены выборы в Верховный Совет СССР. И как, наверное, многие еще помнят, выборы в воинских частях проходили в одном режиме. Подъем на час раньше, и галопом голосовать, чтобы уже к 09.00 утра, начальники могли доложить, что в такой то в/ч...такого-то гарнизона, военнослужащие уже поголовно все проголосовали....И оставались начальники в такие дни ночевать в своих частях, и оставляли командиров ниже рангом, чтобы обеспечили они поголовную явку своих подчиненных. Вот и остались наши начальники в училище на ночь, и пошли со скуки свой факультет прочесывать. И уж не могу точно сказать, но показалось мне, что когда и начфак на меня кричал, и когда адмирал шепотом стращал, попахивало от них одинаково...вроде как коньячком. Хотя стоит ли гадать, праздник ведь был, и они тоже нормальные люди. Погоны с меня тоже естественно сняли, но ненадолго. С меня, их то снимали, то снова одевали, сколько раз уж и не упомню. Только один Сидоров, увидев меня в общем строю роты, подозвал меня к себе, и как-то по душевно и по дружески пробурчал:
- Ну, что? Обосрал старика? Иди...учись жить...мудило молодое...
Я и пошел. И наверное он, более из всех был прав. Молодость, она ведь всякая бывает, главное чтобы зрелость достойной стала.

Награда

Опять дождь, и колено ноет, спасу нет.
Логвин оперся руками о подоконник, провел пальцем, пыльный след. Зачем-то провел еще раз. Вытер ладонь о ладонь и вышел на кухню. Зажег конфорку, поставил чайник.
- Катя, - позвал - тебе ча...
И как ледяной водой плеснули по груди, тяжело на табурет опустился. Восемь дней, восемь дней уже после похорон.
Восемь дней нет Кати.
Встал, прошел в комнату, из ящика фланелевый сверток достал,присел за стол, развернул. Тускло блеснула латунь медалей.
Никакой он не герой, самый обычный набор. Вот только "Красная Звезда". Он получил ее тогда, после ранения. Ранение-то не сказать, чтоб тяжелое было. Посекло мелкими осколками и кусками камня. Да в лицо что-то тяжелое прилетело, щеку всю и скулу распахало. Но вид, говорили, страшный был. Лицо разорвано,гимнастерка в клочьях, кожа как стручки гороховые, позаворачивалась. Его тогда в госпиталь повезли, а Кате в Союз кто-то заботливый из штаба позвонил. Дескать, погиб ваш.
Катя тогда скинула. Долго зачать не могла, когда получилось у них, радовалась очень. А как скинула, так больше уже и не беременела.
Когда заболела Катя, сестра к ним приходить начала. Сначала по утрам приходила, укол делала, потом и по вечерам стала приходить. А больше, сказала, нельзя. Не положено, сказала.
Как-то утром, уснула Катя после укола, увидел Логвин медвежонка с кровати упавшего, любимая игрушка Катина. Она его ведмедиком называла. Поднял, хотел на кровать положить, присмотрелся, а у ведмедика лапы искусаны. Катя, значит, чтоб не кричать зубами сжимала. Взял он тогда этот самый сверток и в сквер поехал, где деньги старые и медали продают-меняют.
Сел на лавочку,развернул рядом, разложил. Рано еще было, долго никто не подходил. А потом чья-то рука медаль взяла. Большая рука, толстая, волосатая. Перстень с черным камнем на пальце,а на другом перстень выколот. Поднял Логвин голову и бритого увидел. Странные глаза у бритого. Блеклые какие-то, и взгляд тоже странный, размытый взгляд.
Таким взглядом человека не рассмотришь, только контур рассмотришь, как на ростовой мишени. Бросил медаль бритый на фланельку, "Звезду" поднял, покрутил в пальцах, тоже бросил. Упала "Звезда", перевернулась. Логвин ее поправил.
Потом большая рука за клапан на кармане Логвиновой зеленой рубашки взялась. Дернула кверху. Нитки выдержали, пуговица пополам переломилась. Вторая рука толстую пачку серо-зеленых денег в карман засунула. А потом сгребла медали вместе с фланелькой и тоже в карман. И голос, опять странный, севший что ли, сказал:
- Чапа, старого домой отвезешь.
В машине Чапа вопросы задавал, да ловко так, не хотел Логвин говорить, а все и выложил. Остановились у дома.
Чапа ручку из кармана между седушками достал, бумагу взглядом поискал, не нашел. Оторвал верхушку у пачки сигаретной, телефон написал. Логвину дал.
- Позвони, скажи что от Чапы, пусть перезвонят, проверят. Они нормально берут, и привозить сами будут.
Почти месяц после того прожила Катя. Спокойно прожила. Только глаза изменились, блестеть стали и зрачки большие.
О ребенке нерожденном часто заговаривала, спрашивала у Логвина,как он думает,мальчик был или девочка. И то-то незнакомое в голосе звенело.
Денег много было, и на похороны осталось. Да еще Дмитрич, зампотех бывший, с племянницей приехал. Огонь девка, все приготовила, накрыла. Хорошие поминки получились. Дмитрич тоже денег привез. Не хотел Логвин брать, да Дмитрич в руку сунул.
- Мне зачем, - сказал глухо, - я свою уже схоронил.
Сестра-хожалка с бумагами помогла, Логвину бегать особо не пришлось. И денег не взяла, только ампулки использованные зачем-то попросила.
Логвин на столе медали разложил, как их носить положено."Красную Звезду"отложил, на другую сторону груди, стало быть.
Перевернул, гайку пальцем крутанул. Задумался.
А ведь получил он свою самую главную награду. Раньше не думалось о таком,а сейчас дороже ничего нет. И быть уже не может. Получил он легкую Катину смерть.
Гайка соскочила со штифта, звякнула по столу. Логвин поднялся, стараясь на больную ногу не опираться сильно, и пошел на кухню. Там заливался свистком вскипевший чайник.

МППСС

На очередной встрече ветеранов "Минска" мой друг начхим Серёжа Юровский как всегда зачитал приказ командира на предстоящее мероприятие. Там были такие строчки: дежурным по экипажу вечно стоять капитану 2 ранга Юровскому, пока не выучит МППСС. Ватенным офицером бессменно стоять капитану 1 ранга Ульяничу, пока эти правила не забудет.
Ох уж эти Международные Правила Предупреждения Столкновений Судов в море! Это вам не какие-нибудь ПДД. Они учатся и сдаются наизусть. Сколько бессонных ночей за ними!
Лишь однажды, помню, они почти что дали мощные висты моему курсантскому другу Серёге Смирнову, которыми он не сумел воспользоваться. Я гостил у него после четвёртого курса в солнечной Феодосии. Сэм обаял на танцплощадке романтичную особу из Новосибирска, и для осуществления своих подлых намерений включил весь свой незаурядный интеллект, который начал вскорости давать сбои. Последнее внятное словоизвлечение случилось у него в районе грота Пушкина: "Там чудеса, там леший бродит, короче, русалка на ветвях сидит..." И всё. И тут очарованная барышня, вглядываясь в чёрную южную ночь воскликнула:
- Смотрите, Серёжа! Огоньки в море. Белый и зелёный. И ничего больше. Что бы это значило?
- Нет ничего проще. Судно с механическим двигателем длиной менее 54 м. 73 см. идёт вправо от нас.
- Какой вы умный, Серёжа! Всего два огонька, и вы по ним всё это смогли определить?!
Ответ: "А ху....", - правда, тут же вдребезги разнёс намечавшуюся идиллию, но, думается, в сухопутном Новосибирске ещё не раз обсуждали парапсихологическую полготовку курсантов военно-морских училищ.
Но вернёмся к моему другу химику. Тот опереточный приказ перенёс сознание на тридцать лет назад на занятие по командирской подготовке, и не улыбаться было уже невозможно...
...Командир "Минска" капитан 2 ранга Гокинаев доходчиво излагал кандидатам в вахтенные офицеры авианосца, собранным на занятия в кают-компанию лётного состава "Киева", какие честь и ответственность их ожидают после сдачи зачётов и получения допуска к самостоятельному несению ходовой вахты. В отличие от офицеров ракетно-артиллерийской и минно-торпедной боевых частей, начальник химической службы не проникся этими честью и ответственностью и включил "дурака". Рассказы командира о каком-то легендарном химике - командире атомохода, о лучшем вахтенном офицере "Киева" начхиме Захарове никакого действия не возымели.
- Вводная: я держу флаг на "Киеве", временно сошёл на берег. По главной базе объявлен сигнал "Ветер-раз", - держа паузу, командир выбирал жертву. - Вы - вахтенный офицер. Ваши действия?
- Докладываю... сообщаю... предпринимаю...
- Сдать вахту! Следующий...
- ...сообщаю... докладываю...
- Сдать вахту!..
Наконец-то, очередь дошла до химика.
- Ваши действия?
- Сдаю вахту, товарищ командир!
На этой весёлой ноте перешли к следующему эпизоду: сдаче зачётов по "Международным правилам предупреждения столкновений судов в море". Если бы не эти правила, начхим и не артачился бы. Но столько текста он и в стихах бы не выучил наизусть, а тут ещё вдобавок к этой непонятной и неподъёмной прозе по каким-то огонькам нужно было определять класс судна, его размеры, действия и ещё невесть что. И никому дела нет до того, что он не Вольф Мессинг, а химик обыкновенный.
Поднятая командиром вверх очередная карточка с несерьёзными кружочками разных цветов напоминала химику: он подкрадывается... Да нет - уже пришёл.
- Итак...
- Рыбак, товарищ командир!
- Штанга.
Через некоторое время очередная карточка смотрела на начхима круглым отверстием воронёного ствола. Но моряки не сдаются:
- Рыбак, товарищ командир!
Прослушав круг ответов более удачливых коллег, химик стоически вынес пытку очередной карточкой и выдал на-гора проверенную временем фразу:
- Рыбак, товарищ командир! - и по реакции командира с удивлением смекнул, что не промахнулся.
- Вот видишь, Сергей Леонидович, можешь, когда захочешь. А что, кстати, рыбак делает? (В зависимости от орудия лова и его размеров несутся разные огни. Прим. авт.)
Нет, это уже удар ниже пояса. Да и вопрос не блещет интеллектом. А что ещё рыбак может делать?
- Рыбу ловит, товарищ командир!
Химик расстроился даже, увидев расстроенное лицо экзаменующего, но виду не подал и держался молодцом.
- Пошли по последнему кругу. Сосредоточьтесь...
Но мысли всех уже были сосредоточены только на одном: неужели опять...
- Рыбак, това... - хохот, напоминавший рёв простуженных бизонов, поглотил остатки гениального то ли слогана, то ли рефрена.
В голосе командира не зазвучали стальные струны. Он как-то по отечески, мысленно выражая соболезнование юродивому, закончил истязание офицера:
- Ну, почему опять рыбак, Серёжа?!
- А они для меня все - рыбаки, товарищ командир...