Осман

72-й год прошлого века. Теплый ноябрь, сбрасывающие свой наряд деревья и развеселые проводы в армию. Осенний призыв. Каждое утро ровно в 7.00 от военкомата под оглушительный свист провожающих отъезжают «Икарусы» и «Лазы» с будущими защитниками Отечества. А иногда просто скромный «Пазик» с десятком свежеподстриженных под «ноль» парней почти незаметно отъезжал в сторону краевой столицы. С завистью смотрели вслед автобусам друзья. И как обидно было тем, кому в силу обстоятельств перенесли срок призыва на полгода! Краевой пункт призыва в эти дни напоминал муравейник. Вновь прибывшие проходили очередную медкомиссию, где-то на задворках принимали через щель в заборе от местных жителей и запровожавшихся друзей сосуды с веселящими напитками, продолжая отмечать проводы. Особо отличившиеся наматывали первые километры строевой еще в гражданской обуви, некоторые лениво и с трудом, как бывает с похмелья, махали метлами, подметая импровизированный плац. Кому-то повезло больше: они сидели рядами на скамьях и впервые в жизни слушали чтение Устава. Время от времени выкрикивался номер команды, и вскоре группы парней выходили неровным строем в ворота навстречу новой жизни. Уже военной.
Среди призывного люда выделялся паренек кавказской национальности в огромной фуражке, получившей в народе название «аэродром», и под стать фуражке огромным кавказским носом. Имя его было Осман. Невысокого роста, худощавый, он бродил, как призрак по призывному пункту, появляясь то в одном месте, то в другом. Бродил в полном одиночестве, словно отрешившись от реальности. Многие предлагали поменяться с ним головными уборами, предлагая и шапку, и шляпу, и даже летный шлем времен Чкалова, но он отвечал отказом. После нескончаемого 3-х дневного пребывания в этом муравейнике, наконец приехали и за нами покупатели с Флота. Человек 20 вошло в морскую команду, и вот небольшая группа, сопровождаемая каплеем и двумя старшинами, старясь держать строй и шаг, под незлобивые крики: «ТРИ ГОДА!», «Шнурки», с рычащим сквозь зубы ответом: «Сапоги!» выходила из ворот в направлении вокзала. Следующим пунктом был Краснодар. Опять медкомиссия, а также помывка в бане и пропарка вещей. В разгар купания среди бетонных скамеек, жестяных тазиков, клубов пара и ребячьего гомона вдруг наступила полная тишина. Появилось худое, голое тело с огромным носом и в огромной фуражке. Это был Осман. Даже в бане он не мог расстаться со своим «аэродромом», боясь, что его скрадут. Как он мыл голову, никто не видел. Вещи после пропарки надевали чуть влажными, а мой офицерский ремень скрючило до такой степени, что я его еле застегнул. Погода портилась, и наконец мы увидели Османа в шапке. Видно, кто-то все-таки уговорил или убедил поменяться. Выдали сухой паек: тушенку, каши 3-х видов в металлических банках, галеты, посадили в эшелон, и отправился он в город морской славы Севастополь. Галеты были съедены с тушенкой, а каши, как мы не мудрили, не пошли. И перед Севастополем на небольших полустанках, когда поезд замедлял ход, мы в открытые окна аккуратно бросали на перрон банки с кашей, где их подбирали шустрые старушки. Севастополь. Сопровождающие нас морские офицеры называли его городом чистоты. Некоторые развязные призывники - городом камней, б...й и бескозырок. Чистота в городе была идеальная, камней и бескозырок тоже хватало, а остальное нас пока не интересовало. Мы прибыли служить в Военно-Морском Флоте. В экипаже снова на глаза попался Осман. После очередной пропарки вещей он в глубокой задумчивости крутил в руках то, что раньше называлось шапкой. Температура пара уменьшила ее до размера кулака, и теперь шапка подходила по размерам разве что на его шикарный нос. Но... шапка ему больше не понадобится. Через насколько часов он наденет грубую, негнущуюся робу, и с трудом застегнув на брюках пуговицы, надев бескозырку с надписью ЧЕРНОМОРСКИЙ ФЛОТ, еще на шаг приблизится к флотской жизни. После экипажа наши дороги разошлись, и попал я служить без земляков. Прибалтика, Украина, Сибирь, Узбекистан, а я один, сапсэм адин. И когда я через пару месяцев увидел Османа, не спеша бредущего по краю плаца в учебке, искренне обрадовался. Но на этом радость и закончилась. С грустью в голосе Осман сообщил мне, что он комиссован. Так мы и расстались. Прошло лет десять.
В середине 80-х я был послан в командировку на сакман. И когда нас представляли старшему чабану, с которым предстояло работать, перед нами предстала личность кавказской национальности с огромным носом и в огромной фуражке-аэродроме. Это был Осман. И он узнал меня. Сколько водки было выпито в этот вечер под шулюм из 4-х месячного ягненка, известно только Богу и Аллаху. Всю ночь мы просидели, вспоминая и перевоспоминая то короткое время нашего знакомства. Заезжали чечены, ингуши, даргинцы с соседних кошар, он представлял меня им, как лучшего флотского друга, заставляя меня краснеть. Ребята были открыты и добродушны, то один, то другой предлагали остаться, и обещая через три года сделать меня если не миллионером, то очень богатым человеком. У Османа было 3 дочери и сын. Сын был младшим, долгожданным ребенком, и Осман любил его, как могут любить на Кавказе отцы своих сыновей. Однажды Фатима, его жена, взяв сына, поехала в село за продуктами. И надо ж было так случиться, попала под страшный ливень. Молния ударила в ЛЭП, провод упал на лошадь, убив ее. А везла эта лошадь Фатиму с ее маленьким сыном. Когда Осману сообщили об этой трагедии, единственным вопросом было: «Сын жив?» И отпечаталась в памяти картина: конь, поднятый на дыбы, с оскаленной от натянутых поводьев мордой, и всадник, низко пригнувшийся к шее коня, и мчащийся во весь опор по степи, поливаемой ливнем. И возвращающийся, крепко прижимающий к себе сына, счастливый отец. Прошло время, закончилась моя командировка. Я не поддался на уговоры остаться и стать если не миллионером, так богатым человеком, и уехал домой, по-братски попрощавшись и получив в подарок ягненка. А через полгода мне сообщили, что Осман погиб под колесами машины, сбившей его среди чистой степи.

А однажды я служил в армии

А однажды я служил в армии. Было это в середине 80-х годов, я работал на заводе наладчиком, совмещая работу художника-оформителя. И когда пришла повестка из военкомата, даже обрадовался, до такой степени мне надоело выполнение и перевыполнение плана и постоянное обновление наглядной агитации. Это были те времена, когда агитация была архиважной государственной задачей. Хотелось развеяться, и я гадал, куда меня отправят - на ЧФ или на родной Северный Флот. Каково же было мое разочарование, когда я узнал, что моя переподготовка будет проходить на авторемонтном заводе в г.Ростове на Дону, где восстанавливали ЗИЛы-164 после очередной уборочной кампании. Но назад дороги не было. Полтора десятка парней из городов Кавминвод, вырвавшись на свободу от семей и каждодневной рутины, по прибытии к месту службы представляли собой в дым пьяное сборище во главе с пьянющим старлеем, сопровождавшим нас. Первыми словами майора, дежурившего по части, были: «Толпу в автобус, и не задерживаясь, домой!» Но после проведения дипломатических переговоров все-таки прозвучала команда: «Построиться в одну шеренгу, вещи к досмотру!» Майор шел медленно вдоль качающейся, как на ветру, шеренги, шерстя подозрительные на предмет алкоголя чемоданы, и найдя искомое, отставлял в сторону, попутно матеря хозяина. Так он добрался до меня и остановился, сверля меня злыми глазами. Наверное, я произвел впечатление самого трезвого, т. к. стоял по стойке «Смирно» и абсолютно не шатался. Нельзя мне было шататься, потому что за поясом моих брюк было засунуто четыре бутылки водки, и каждое резкое движение было чревато последствиями. «Кто таков?» Представляюсь: «Старшина 1-й статьи....». - «Вот, моряк, почти трезв» - и вдруг: «Отвечаете за порядок в роте. При нарушении будете наказаны!». За ночь ничего страшного не случилось, не считая сорвавшегося со второго этажа казармы «партизана». При полной свободе прохода через КПП он решил спуститься на связанных простынях из окна с последующим полетом, окончившимся сломанной ногой и благополучной отправкой в больницу. А утром после получения и переодевания в солдатское ХБ нас собрал нач. завода, он же командир воинской части, и со словами : «Ну и рожи!» начал знакомиться с каждым в отдельности. Спрашивая, кто есть кто, он с благожелательностью кивал головой, слыша: «Автослесарь, сварщик, каменщик», делал отметки, сортируя - кого в военный городок, на стройки, кого в сборочный цех и т. д. Дойдя до меня, и услышав, что я наладчик гидрокопировальных станков, он спросил майора: «А что с ним будем делать?» И было мне торжественно поручено отремонтировать пресс. Распределив всех, нач. завода попросил остаться старшин и сержантов. Была проблема с зам. ком. роты, прапорщиком, извечно пьяным, заменившим свои прямые обязанности постоянными поисками алкоголя. На его место назначили Сашку Москалева, веселого пьяницу, бывшего старшину погранзаставы, а прапорщика отправили на губу с последующим определением в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий). Утро начиналось с завтрака и развода на работы, одни уходили в цеха, других на машинах увозили в военный городок на строительные работы. Я за три дня отремонтировал злосчастный пресс, к которому за 2 месяца нашего пребывания никто не подошел, и слонялся от безделья по цехам, наблюдая, как из искореженных ЗИЛов получаются новые автомобили. Иногда я заходил на склад, где с гражданскими девчатами выпивал полстакана чистого спирта, и после долгих бесед на разные темы продолжал шатания по заводу. Через неделю меня вызвал к себе зам. начальника завода, кап.3 ранга, ранее служившим на ТОФе, и бог весть каким образом очутившимся в г. Ростове. Он носил морскую форму, и мне от одного его вида становилось легче на душе. Не один я моряк служу в СА. С подачи Сашки Москалева начальству стало известно о моих художественных наклонностях, и оно без обиняков предложило мне оформить ленинские комнаты на территории части и военного городка. Договорились, что я оформляю четыре огромных стенда, и у меня появляется возможность аж на два дня раньше закончить службу. На заводе был художник-оформитель, чем он занимался, никто не знал, но гонору у него было выше крыши. После того, как были сбиты четыре огромных щита, я потребовал отпустить меня на двое суток домой, взять необходимые для работы инструменты и материалы. Т.к. все пропились чуть ли не догола, парни собрали мне червонец на дорогу, вручили мне пакет писем к родным и близким с просьбами об оказании материальной помощи, и с напутствиями отправили меня на автобусе домой. Управившись с делами, объехав всех родственников от Кисловодска до Минвод, и взяв то, зачем приезжал, я вернулся в Ростов. Встречали меня все, хоть поезд пришел поздно ночью. А утром, на построении, меня вызвали из строя, и майор, он же замполит объявил личному составу, что отныне я являюсь зам. ком. роты. Сашка пробыл в этой должности всего две недели и был отправлен на губу за систематическое пьянство. Пили почти все и круглосуточно. Мне вменялось следить за порядком в роте, водить ее в столовую, мелочи уже не помню. В помощь моим художественным изысканиям мне дали помошника, сапожника из Минвод, который в этом деле был профаном. Но так как он мастерски владел сапожным ножом, я поручил ему резать трафареты. Было также выделено помещение под мастерскую. День проходил за днем, щиты были покрашены в заводской малярке, сапожник вырезал буквенные трафареты, начальство время от времени интересовалось ходом работ. Я же целыми днями пропадал у вольнонаемных девчат на складе автозапчастей, где трехлитровыми баллонами нами уничтожались заводские запасы спирта. В роте был относительный порядок. Солдаты-срочники, пригонявшие машины на ремонт из своих воинских частей, сначала быковали, но после проведенной беседы и убеждения, три года не два, а прослуживший на Флоте полтора года еще не «годок» и не «дед», они все поняли, и мы нашли общий язык. Они держали в роте порядок, я отпускал их под свою ответственность по гражданке до утра в город. Конечно, рисковал, но давал им свою гражданскую одежду. Но вот до истечения службы осталось ровно три дня. Зашедшие в мою импровизированную мастерскую офицеры во главе с начальником заводе были немало удивлены и раздосадованы, видя абсолютно чистые щиты без намека на оформление. Полковник на полном серьезе пообещал мне 15 суток с последующими добавками, а из-за спин офицеров выглядывал, ехидно улыбаясь и неприлично жестикулируя, заводской художник. Как я был зол на него, но тем не менее абсолютно спокоен. «Договаривались за два дня до окончания службы, значит сделаю. Стенды завтра будут висеть» - сказал я. «Срок тебе до утра, - была последняя фраза, - и на губу». С тем они и удалились, оставив меня в глубоком раздумье. Выгнав сапожника, который опух ото сна и замкнувши дверь, я стал ваять.... . А утром, разбудил парней, с которыми отнесли и повесили два щита в ленинской комнате. Когда прибыло командование завода и зашло в оное помещение, у начальника завода временно пропал дар речи. С левой стороны центральных дверей висело «ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС» (обязательный атрибут того времени), с правой стороны - «ЗНАМЕНИТЫЕ ПОЛКОВОДЦЫ И ФЛОТОВОДЦЫ РОССИИ», (тоже не лишние, все-таки воинская часть). Они отлично смотрелись - яркие, огромные, цветные портреты. Такого я сам не ожидал. После кратковременного молчания полковник осмотрел своих подчиненных, и раздался мощный рык, от которого все вздрогнули: «А за каким хреном мы держим на заводе художника, если он за три года не мог додуматься до такого?» Я злорадствовал - это была моя месть этому мазиле, зажавшему мне плакатные перья. И мне: «Вы свободны. Но уедете последним, когда сдадите роту. Раздолбай твоя фамилия». Эту фразу я не раз слышал в дни службы на крейсере от ПК корабля Иванова. Когда все покидали ленинскую комнату, кап.2 ранга выходил последним. Со словами: «Я так и предполагал», - он коротко хмыкнул, и хлопнув меня по плечу, удалился. Больше мы с ним не встречались, как впрочем и с теми, с кем я служил эти два месяца. Так и закончилась мое недолгое пребывание в СА. Военкомат меня с тех пор не тревожил, только раз в пять лет вызывали на медкомиссию, которая заканчивалась одной записью в карточке: «Годен к службе на надводных кораблях.

Кто службу срочную служил на Флоте.

Вспоминаю подготовку к ДМБ. Это особый ритуал. Ты отслужил два с половиной года. Форма последнего срока, ни разу не надеванная, лежит и ждет своего часа. Вот сходит с корабля последний годок, и ты принимаешь эстафету. Занимаешь его койку, его освободившийся рундук, его место по расписанию, сам становишься годком. Слова «Дембель» на Флоте не было, только ДМБ.
Ты ищешь на корабле лучших портных, сапожников, знакомых в типографии, фотографов, художников. Находишь всех. С портными договариваешься, чтобы раскроили суконку и брюки. Если повезет, все пошьют на машинке, если нет, то только раскроят и наживят нитками. Свободными вечерами вручную шьешь себе и брюки и суконку, тщательно, не торопясь, чтобы все было капитально. Шьешь долго и упорно, Флот научил терпению и усидчивости. Наконец настает день, когда с шитьем закончено. Примерка, первая глажка, опять примерка. Форма сидит отлично.
Находишь сапожника, почему-то узбека. Отдаешь ему новые ботинки и из них он делает совсем другую модель. Срезаются ранты, чуть-чуть увеличивается и делается рюмочкой каблук. Вот и обувь готова.
Гюйс, то есть воротник. Отпарываешь синюю изнанку и из куска новой наволочки пришиваешь белую. После этого идешь к корабельному художнику и по великой просьбе он за полчаса на белом фоне рисует в профиль крейсер, естественно, «В память о службе на КСФ», годы службы и название крейсера. Обязательный атрибут.
Погоны делаешь сам. Металлизированный шеврон с офицерских галунов, свой особый трафарет СФ на погоны к бушлату и пластмассовые вставки, чтобы погоны были чуть выпуклые. Бушлаты редко кто перешивал. Мы их мало носили, и почти у всех они были по размеру. Особым шиком на бушлате считались медные пуговицы. Надраенные до зеркального блеска, они конкретно меняли внешний вид.
Ну и бескозырка. Этот священный атрибут каждого моряка. Всеми правдами и неправдами доставали беску, пошитую на заказ. В мое время их шили только в Севастополе. И когда она, долгожданная, была, наконец-то, у тебя в руках, с плавно изогнутым крабом, да еще с новой ленточкой, с горящей надписью «Северный флот», ты был на седьмом небе от счастья.
День за днем ты приобретаешь все необходимое для схода с корабля. Вот у тебя появляется только что отпечатанный в корабельной типографии фотоальбом с надписью «...и в годы те в морях дороги наши были ...», аналогичные корочки на Военный билет с изображением крейсера и Флота, на котором ты служил. Вечерами ты занимаешься оформлением альбома, клея намертво фотографии клеем ПВА и рисуя тушью на кальке между листами картинки на морские темы.
Приобретается ДМБовский чемодан или портфель, лучше чемодан. Кому везло достать немецкие переводные, клеили на чемодан пару смазливых мордашек. И постепенно чемодан начинал заполняться. Новое махровое гражданское полотенце. Нетронутые, зубная паста, зубная щетка, хорошее мыло и, конечно, флакон хорошего по тем временам одеколона типа «Русский лес».
Там же лежали и ждали своего часа знаки отличия: классность, «Пройдено 160000 миль», «20-летие Крейсера» и, конечно, «За дальний поход», и еще силуэт крейсера, сделанный из купроникеля своими руками.
О! Еще ремень. Особо ценились черные (белые не котировались) кожаные флотские ремни с разогнутой, почти прямой бляхой. Разгибалась бляха просто. Один хороший удар по подушке и бляха разогнута, как тебе нужно.
И вот месяца за два до приказа одежда начинала приводиться в порядок. В основном работал утюг. По очереди мы часами гладили суконки, брюки, воротники. Надраивали бляхи, пуговицы на бушлате, до зеркального блеска чистились ботинки. В итоге на брюках появлялись такие стрелки, что можно было обрезаться. За малым клеша не стояли.
Время от времени мы облачались в ДМБовскую форму, чтобы хоть немного привыкнуть к ней. И полюбоваться на себя! Суконка, если надевал её сам, то снимали вдвоем. Брюки - клеш от бедра, с клиньями 38-40 см. Ремень горит, бляха сверкает. Ботинки, как зеркало, хоть смотрись. Бескозырка - почти на бровях или на затылке. Бушлат с надраенными пуговицами. Ничего лишнего. Сказка!!! Потом это все снималось, аккуратно укладывалось в чемодан и пряталось в рундук до следующего раза.
А еще предстояла задача, как эту красоту отправить с корабля на берег или в попутный город, потому что в этой форме сойти с корабля было нереально. И отправляли, вплоть до Москвы. Сходили в нормальной уставной форме, по дороге заезжали к знакомым, там переодевались. И как нормальные флотские ребята, ехали кто на БАМ, кто на золотые прииски, кто в тралфлот, кто просто домой. Кто куда...

Змеиный супчик и театр абсурда

Одна знакомая кино-дива как-то затащила меня на некую тусовку по поводу закрытого кинопросмотра.
На мой взгляд, просмотр этот совершенно правильно сделали закрытым, дабы не смущать неокрепшие умы, ибо показывали очередную экранизацию С. Беккета «В ожидании Годо».
Данное произведение - классический образчик театра абсурда (типа «Черного квадрата» в супрематизме). И (да простят меня эстеты и фанаты Беккета и Малевича) ввиду бредовости сюжета и диалогов (это ИМХО), смотреть данную пьесу можно в любом языковом исполнении, перевод тут не нужен, все равно ничего не понять.
Публика была весьма похожа на публику на выставке Малевича, то есть - те же утомленно-умные лица истинных знатоков и ценителей искусств. Единственным отличием было содержание восклицаний, то есть вместо «Ах, Малевич, ах, Квадрат!», говорили «Ах, Беккет, ах Годо!».
И тут я заметил в толпе вальяжного джентльмена в зеленом смокинге с блестками, но не смокинг привлек мое внимание, а знакомая форма ушей, нечто ностальгически знакомое. Проследив за моим взглядом, моя спутница горячо зашептала мне на ухо, что это сам мэтр Мишель де Эстре - знаменитый кинокритик в сфере элитного кино, и меня как громом поразило: ведь это был никто иной, как капрал Легиона Мишель Эстрагон. Личность уникальнейшая. Эдакая помесь Швейка, Тартарена и Рембо, причем его мать была дочерью русского прапорщика из Русского экспедиционного корпуса, и он помимо французского, английского и немецкого прекрасно разговаривал на русском. Мы с ним пару дней общались в прошлой жизни в одной жаркой стране, и он показал себя прекрасным рассказчиком, безудержным фантазером и отличным пулеметчиком. Я подошел к нему сзади и негромко спросил: «Капрал, а у тебя не найдется ящика китайских патронов пятидесятого калибра?»
Мишель как всегда был весел и громогласен, и когда мы прекратили дружеские похлопывания по плечам друг-друга (одним таким хлопком можно было отправить в нокаут пару гуманитариев), он проорал на весь зал, что Годо опять опаздывает и будет минут через сорок, не раньше, так что пошли-ка пока в буфет. Мне бросилось в глаза, что часть публики, заслышав эти слова, утвердилась в мысли, что Годо, видимо, и есть автор пьесы, и вот-вот должен быть.
Буфет был разделен на три части: платный бар, бесплатный легкий стоячий фуршет (где все подмели, как вы понимаете, уже в первые пять минут) и бесплатный сидячий фуршет для почетных гостей, которых было немного и главным из которых, как выяснилось, был Мишель. Мы с Мишелем сели за стол и стали предаваться воспоминаниям о былых боях Холодной войны, а так как Мишель был ни много, ни мало кем-то официальным по культурным связям, то кругом нас сгрудилась куча штатских, которые мешали двум ветеранам не только общаться, но даже выпивать и закусывать, а это было недопустимо. Как я уже говорил, Мишель был прекрасным рассказчиком, причем его фантазия не знала предела. Тут как раз на стол перед нами поставили блюдо с ветчинными ролами, и я попросил Мишеля напомнить рецепт готовки некоего блюда с помощью пулемета «Максим». И капрал с радостью ударился в воспоминания, не забывая добавлять в них цветастую канву фантазии, а рецепт этот выглядел так...
Был, и до сих пор еще кое-где есть на вооружении, пулемет с водяным охлаждением ствола по имени «Максим». То есть ствол его заключен в резервуар с водой, на котором сверху есть специальная крышечка для долива воды. И когда пулемет стреляет, ствол, соответственно, нагревается, и вода его охлаждает, но, согласно законам физики, нагреваясь при этом сама. Ну, думаю, термин «закипевший пулемет» слышали или читали все.
Так что, по рецептуре Мишеля, берется пулемет с кожухом, заполненным водой, туда через лючок запускается змея (соль и специи по вкусу), крышечка закрывается и пулеметчик ведет огонь до готовности блюда. В Африке Мишель, рассказывая эту методу готовки, упоминал, что змея была предварительно подвергнута эвтаназии, освежеванию и набивалась ароматическими травами и рисом, но сейчас, в виду раздраженности на мешающую нам отдыхать публику, Мишель заявил, что несчастное животное засовывается в пулемет живьем. Мишель умудрялся давать одновременно и русскую и французскую версию, и вел свой рассказ настолько громогласно, что к концу оного наш стол, да и соседние заметно опустели. Слабая оказалась элитная публика, да и что возьмешь со штатских, не видевших толком ни змей, ни пулеметов. Так что мы смогли и пообщаться, и усугубить настоящего Камю.
А потом привезли фильм, и хотя Мишель сказал, что он хоть и критик, но считает большинство таких произведений полным Мёрде, мы пошли его смотреть, он - по положению, а я - для поддержки. Но разочек мы не сдержались... Несмотря на то, что Эстрагон был весь из себя деятель искусства, и я тоже вроде был более-менее интеллигентный человек, но тем не менее, после прозвучавшей с экрана фразы:
- Эстрагон и Владимир хотят повеситься, но у них нет крепкой веревки. Завтра они принесут веревку, и если Годо снова не придет, то повесятся обязательно, - мы бессовестно заржали. Так что, и театр абсурда может дать толику хорошего настроения. Особенно, если есть друзья и Камю (который не Альбер).

МОИСЕИЧ


Его вспоминают только добрыми словами.

Хороший старшина, отличный специалист, прошёл Великую Отечественную, был ранен и награждён, буквально перед самым дембелем получил только-только введённое в Союзе диковинное тогда звание прапорщика.

Ну а то, что прижимист был порою слишком, так это национальное у сынов Израилевых.

Если вдруг боец интересовался, есть (нет) ли у него закурить, то Моисеич одним словом скороговоркой выдавал:
- Какоенахуйвашедело!?


Как то бойцы стаханочно (со всех сторон) выполнили его «задание партии» и Иван Моисеевич -тут уже куда деваться - угостил их сигаретами.

Их было - отделение всего-то, но каждый ухватил по две, сейчас и про запас. В результате только что початая пачка оказалась пуста.

Моисеич смял её, бросил в урну и, вздохнув, вымолвил:
- Пейте-пейте мою кров...