С той поры, как от штурмана Юры ушла жена, он сильно изменился.
Конечно, Юра Селедкин был большим занудой, но это наложила отпечаток профессия штурмана. Мог порядочно выпить, а кто не пьет? Когда выпивал - любил сильно спорить. Наши-то все это знали и с ним не связывались, поэтому Юрик часто на эскадрильских пьянках спорил сам с собой. И вообще он был чудаковатый.
Но ведь это же не повод для семейного разрыва и побега!
А жена Селедкина имено сбежала. К маме.
В Челябинск.
И Юра загрустил. Стал молчаливым и замкнутым. Иногда забывал секретный штурманский портфель в летной столовой. Перестал в командировках играть в карты. Забывал отдавать честь командиру полка.
А в этой командировке вообще отказался пить спирт!
Лег на свою кровать, накрылся с головой одеялом и стал делать вид что спит. И это в половине девятого вечера...
Да...
После его отказа разговор за столом между остальными членами экипажа пошел в полголоса, как в доме умершего. Говорили о Юрике.
-Совсем пропадает парень...- начал командир, участливо глядя на штурманское тело.
-Или заболел, или крыша поехала... - тихо поддержал правак.
-Тут или водка поможет, или встряска хорошая... - добавил радист.
-Надо спасать человека! - решительно сказал борттехник, и, наклонившись с середине стола, шепотом добавил - Есть идея...
После короткого совещания идея была одобрена, разработан план, к выполнению которого приступили немедлено.
К началу программы 'Время' включили телевизор 'Электрон', стоявший в номере на тумбочке. После чего сам телевизор аккуратно перевернули верх ногами и оставили вещать дальше. Подождав, пока висящий вниз головой диктор Кириленко приблизится к концу какого-то сюжета, командир громко сказал фразу, содержавшую ключевое слово:
-Смотрите, ребята, ЧЕЛЯБИНСК показывают!
При слове 'Челябинск' одеяло зашевелилось и из под него показалась всклокоченная голова Селедкина. Увидев, что сюжет закончился и Кириленко сменила Ангелина Вовк, голова устало опустилась на подушку. Чтобы через секунду появиться оттуда с широко открытыми глазами.
Перевернутая Ангелина докладывала об успехах тружеников сельского хозяйства.
Юра осторожно перевел взгляд на сидящих за столом. Там, поглядывая на телевизор, вспоминали прошлогоднюю командировку в Челябинск, смеялись и головой вниз не висели. Переведя взгляд на телевизор, отказник увидел комбайн, едущий по небу среди пшеницы. Глубоко внизу летали птицы.
И тут штурман принял единственно правильное решение.
Он спрятался под одеялом.
Это пройдет! Это временно! Сейчас я полежу, успокоюсь, прийду в себя... Кровь прильет к голове... И все будет нормально... Все нормально.. Уже все нормально...
Край одеяла осторожно отодвинулся и появился юрин глаз. Он внимательно оглядывал комнату. Действительно, все было нормально. Стол. На столе недопитая бутылка спирта. Котлеты из столовой. Спокойно болтающий экипаж. Телевизор на тумбочке. На телевизоре стоит графин с водой. А в телевизоре самолет F-16 к верху брюхом и авианосец 'Эйзенхауер', бороздящий облака.
Юра резко отбросил одеяло в сторону и, не глядя на телевизор, встал.
-Что такое, Юрик? - по отцовски ласково спросил командир.
-Я, эта.. голова кружится... пойду в это... - сбивчиво начал штурман.
-В санчасть? - услужливо подсказал борттехник.
-Нет, в этот... в туалет! - сказал Юра и решительно пошел к двери, все так же не глядя в сторону телевизора.
-Правильно, освежись, а то совсем бледный. Хреново выглядишь! - крикнул ему в догонку борттехник, довольно потирая руки.
Вернувшись из туалета и войдя в комнату, Юрик первым делом остановился и посмотрел на телевизор. Шел прогноз погоды. И диктор был головою к верху. И север был на севере. Все было нормально.
Потому что за то время, пока болезненный штурман освежался, телевизор был перевернут в нормальное положение. Согласно плану.
Наш герой подошел ближе для полной уверенности.
'На севере европейской территории СССР...' - сказал диктор и поднял указку к верху карты.
Все нормально!!!
Селедкин развернулся и, подойдя к столу, спросил: 'Спирт остался?'
И, не дожидаясь ответа, сам вылил в стакан остатки спирта из бутылки и одним махом выпил.
За его спиной командир тихо сказал бортехнику 'Заработало...'
'Спасли...' - так же тихо ответил ему борттехник.

В. Хорошилов

Мемуары.

Деревня деревней, петух Арбековский кукарекнул, фыркают лошади стуча по полу коновязи, воробьи чирикают воровато подбираясь к парящим каштанам, только-только светает, в вольере подрагивая ногой собака спит. Тишина осенняя такая, то непонятный дождик вдруг буквально несколько раз стук стук по жестяному подоконнику, и нет его, то сморкнётся гулко часовой одну ноздрю зажав.
Сижу в ленинской комнате, в темноте почти, тихонько по струне гитарной поскрипываю ногтем, и думаю. А чего думаю? Как дальше жить. Начальник сказал, что ближайшим бортом, в отряд, и адьё, дембель.
Что я имею? 10 классов, права ВС, и мозоль на жопе от седла. В Одинцово может податься, там полк конный… Опять же Москва рядом, и родина, на север чего-то не тянет, откуда призывался. Летом в институт какой-нибудь поступить, хотя какой институт, школу-то закончил так себе, нет, не поступить наверно. А может всё-таки в шахту или в экспедицию? Накосить денег за зиму, летом в Крым, в Судак, подружку какую-нибудь захватить. Светает. В нише над телевизором проявился белый череп бюста Ленина, который вдруг голосом замбоя сказал:
- Ты куда делся? Дрыхнешь ёбаный папуас? Времени полвосьмого уже, поднимай Умрихина, пусть корову доить идёт, а колуна почему не поднял? Расслабился? Вылечу!
- Владимир Анатольевич, как дальше-то жить, куда податься?
Иваныч (кличка от фамилии Иванов), помолчав, посмотрел исподлобья.
- В дежурку подайся, и там живи, а не ленкомнате.

В полдевятого я лёг спать, а в десять меня растолкал дежурный. Собирайся, из отряда борт вылетел.
Присел в курилку, в последний раз. Подошел Иваныч, задымили.
- Я когда только из училища в КВПО распределился, комендантом у нас был полковник Кукушкин, Михаил Иванович. Сейчас он ректором в Свердловском юридическом институте. Привет передашь. Может поможет. И запиши мой московский телефон. На пенсию через год.

В СЮИ я поступил без протекции, правда благодаря определённым льготам, армейским, и целевому направлению от республиканской прокуратуры.

28 мая, когда последняя сессия была сдана, и впереди грозно нависли госэкзамены, сижу я как-то на лавочке возле альма-матери, со сломанной ногой в гипсе, и пиво пью. Фуражка, все дела. Жду корешей, чтоб в парк ехать отмечать. Подъезжает волга чёрная, и выходит из неё Ректор. Тоже в фуре! И ко мне. Спрятал пиво быстренько, на костыли поднимаюсь.
- Сиди сиди. Поздравляю, то, сё…
- Михаил Иванович, поздравляю взаимно, и хочу вам привет передать из прошлого, так сказать.
И рассказываю про Тополёвку родную заставу, да про замбоя своего Иванова Владимира Анатольевича. И телефон его московский, внутри на фураге записанный.
- Вовка твой бывший замбой???!!!
- А чего раньше-то не передал привет?
- Да как-то не довелось, сами знаете, подальше от начальства, поближе к столовой…
- На каком курсе-факультете?
- СП, выпускаюсь уже.

Председателем экзаменационной комиссии был разумеется сам ректор. Госы я сдал на все четвёрки.
Через месяц, вся в слезах приходит домой жена. Окончив академию с красным дипломом, решила поступать в аспирантуру, но на выбранной ею кафедре, явно дали понять, что она пролетает.
На следующий день, пошёл я к Кукушкину. Так мол и так, блатных дохуя, а человек с мозгами как фанера над Парижем.
- Развели бляди гадюшник! Не волнуйся, пусть ко мне подойдёт супруга твоя, решим вопрос. А сам-то чего решил?
- Да чего хотел, в прокуратуру, следователем . В городе мест нет, только в область. Придётся в милицию.
- А сам чего в аспирантуру не хочешь?
- Да куда мне, видите ж сами, чего творится, и потяну вряд ли, сколько можно учиться...
- Не ссы! Аля, Игнатенко мне пригласи пожалуйста!
Я аж похолодел. Вошел завкафедрой международного права.
- Вот, твой будущий аспирант.... я надеюсь.
- Гавновопрос, пусть пишет заявление.

Специальность и иностранный я "сдал" на пятёрки, философия - трояк.

На втором году аспрантуры 28 мая, Михал Иваныч, наливая мне водку вдруг спросил:
- Как насчёт Кубы?
- Никак! Языка нет. К диссеру собираю по Азии материалы.
- Хуйня война, главное манёвры. Стажировка наклевывается.
- Да я в курсе, там желающих мама дорогая!
- Не ссы! Аля, Игнатенко мне пригласи пожалуйста....
- Сюрприз у меня есть для тебя, замбою своему привет передашь, он там работает в посольстве. Справлялся насчёт тебя.
В носу защипало.

Перед тем, как сесть на китайское направление, защитившись я ездил в Москву в ВАК за дипломом, чтоб время не терять. И сразу заодно подписывал свои бумаги в "одной организации". Получив письмо в конверте, от Кукушкина, без всяких проволочек, на заявлении о моём трудоустройстве поставил визу И.К. (кто знает, тот поймёт)


P.S.
Не пересеклись мы с замбоем в Гаване тогда, он в отпуске был, в Москве. Зато дочку его видел, второкурсница МГИМО, халтурила в качестве переводчицы в летние (впрочем там всегда лето) каникулы. А помню её ребёнком совсем на заставе.
Смотрели семейные фотографии. И вот тут-то братцы я и ох уел. Показывая на фото моего ректора в молодости, комментирует:
- А это - отчим моего папы. Мой типа дедушка. Только они много лет не общались, до недавнего времени, там какой-то семейный скелет в шкафу.

Вот такая товарищи фигня. Я даже себе боюсь представить, чтоб со мной было в жизни, стань я не пограничником, а каким-нибудь шурупом :)

Звонит знакомый профессор-медик, сперва про здоровье-житье-бытье, но на второй минуте разговора начинает осторожненько так прощупывать на предмет моего касательства с ОРГАНАМИ, мол ты ж вроде у них там... где-то как-то.
Выясняется ситуация: по обмену в К. приехал американский профессор, его несколько дней кряду возили по клиникам-кафедрам, а потом сей ученый муж возжелал ознакомиться с работой нашей скорой помощи. Нашлись нужные люди, подыскали экипаж посолиднее, авто менее убитое. Короче, поехал америкос кататься по городу К. на машине реаниматологов (Мерседес, по бедности подаренный нашим бундесами). Познакомились, наши с некоторым трудом нашли с американцем общий (английский, естественно) язык.
А тут подоспел вызов, они и рванули, как водится - с огнями и ревом, причем последний большей частью исходил из пробитой выхлопной трубы. Вот с такими фанфарами они и вкатили на территорию совсекретной лаборатории неизвестно чего. Кому-то из наглухо засекреченных сотрудников стало совсем невмоготу, вот их и позвали. Американец, кстати, спец именно по реанимационным мероприятиям (у них там вообще очченно узкая специализация), принял живое участие в проведении процедур, вполне вписался, так сказать.
Вот только пока проводились собственно мероприятия никто из присутствующих в суете не обратил внимания, что бригада как-то странно общается промеж собой - на англоматерном языке. Но когда кульминация была достигнута и пациент так и не стал именоваться "телом" и его уже приматывали к носилкам, кто-то из местных товарищей таки обратил внимание окружающих на несовместимость чужеродной речи и статуса "объекта".
Возникла коллизия: с одной стороны, пациента срочно нужно отправлять в соответствующее медучреждение, а присутствуещего в бригаде чужака - по совсем иным инстанциям. Местный товарищ, который по должности должен быть первым (не путать с директором), что объясняется принадлежностью к соотв. отделу, проявив недюжинные умственные усилия, предложил решить дело таким образом - американец остается "гостем", а бригада, сдав пациента, в полном составе возвращается и вместе с ним ждет приезда других товарищей, более серьезных.
Американец, когда ему вежливо предложили остаться "на чай", радостно согласился. Особист, приставив к нему молодого инженегра смутно владеющего аглицким языком (в пределах институтского курса), с инструкциями заговаривать шпиену зубы, отправился звонить в известную организацию. Американец же, с удовольствием попив чаю с сушками, завел разговор с молодым человеком, из коего почерпнул, что находится в институте. О, йес, про институты он знает много! Его же по всем по ним возили три дня! Но в этом он еще не был. О, а не скажет ли приятный молодой человек, не по медицинской ли части специализируется ваш институт? Из всего словесного потока, который обрушился на молодого специалиста по тонким химическим технологиям, тот понял только одно: американец хочет в санчасть, видимо ему поплохело от сушек и грузинского чая. Куда он его и сопроводил.
А в это время к железным воротам института уже подруливала черная Волга с заинтересованными лицами. Коих было не много ни мало три штуки (не считая водителя), и которые в сопровождении местного первого номера прибыли в кабинет, где сиротливо стояла пустая чашка и... никого. Очевидцы утверждают, что от увиденного первый номер потерял дар членораздельной речи и мог только издавать придушенные хрипы, а во взглядах сопровождающих серьезных товарищей читалось "Где ВРАГ?!"
Американец же, оказавшись в санчасти пришел в детский восторг, ибо такую аппаратуру он на родине видел только в музее, он по детски счастливо смеялся, разбираясь с устройством прибора для определения объема легких (стеклянный сосуд с вставленной в него резиновой камерой, когда в нее дуют, уровень изменяется; 19 век) и прочей амбулаторной дребеденью, чем вызвал легкий ступор, переходящий в паралич у местной фельшерицы.
В общем, помимо проникновения на территорию американцу инкриминировалось теперь попытка скрыться (неудачная) и порча казенного имущества с попыткой отравления сотрудников института (разбил ртутный термометр, он не знал, что их делают не только из пластика).
Все закончилось вполне мирно для американца. А вот с нашими медиками провели ряд бесед на тему "что такое секретность и как с нею (или за нее) бороться", которые они называли не иначе как "клизма".

БЫЛИ "ПАРКЕТНОГО" КРЕЙСЕРА-8 или "я русский бы выучил только за то…"

"Паркетный" крейсер уже который день жарился под флоридским солнышком. Палуба была наводнена американскими коллегами.
Классные, оказывается, парни - эти американцы! А мы их всё время на учениях "Вулканами" (крылатая ракета - прим. Авт.) глушим. Вон они какие улыбчивые и общительные.
Общительные… А кстати, и когда ж они успели в "великом и могучем" русском так поднатаскаться, если "железный" занавес только-только расходиться начал? И говорят как хорошо - куда там нашему "школьному" английскому. Об этом мы спросили дружелюбных американских офицеров, и внимательно выслушали их ответы.
- Я еще до колледжа посещал кружок "русско-американской дружбы"! Там я и выучил русский язык.
- Я закончил исторический университет, увлекся историей славян, и поэтому выучил русский язык.
- О! Я в восторге от русской литературы. Толстой, Тургенев, Пушкин, Лермонтов! Мне так понравились их произведения, что я выучил русский язык!
- Мои далёкие предки были русскими. Я заинтересовался историей своей семьи и решил выучить русский язык.
Звучали и другие замысловатые и интригующие истории о том, какими неисповедимыми путями просыпалась в простых американских парнях неистребимая тяга к познанию русского языка. Почему-то именно любители русского обожали фотографироваться (конечно, своим фотоаппаратом) на фоне вооружения и аппаратуры крейсера, с восторгом обменивались адресами для дружеской переписки, с маниакальной настойчивостью уточняя должности и анкетные данные новоявленных друзей.
И только один офицер под конец очередного фуршета на вопрос об истоках знания русского мудро улыбнулся и промолвил:
- РАБОТА У МЕНЯ ТАКАЯ!
Штирлицы, блин.

...If I Could Fly...


Лебединая

- На охоту пойдешь?
- Я-то? Не-е… Я, как-то, пацифист, что-ли…
- Ты? Ерохина ты есть, надеюсь, не собирался? А челюсть ему сломал и сотрясение опять же…
- Дак то Ерохин. Из госпиталя - сразу в дисбат. Ладно, пойду. Один хрен чем-то заняться надо…
Временный начальник пограничного радиотехнического поста старлей Валерик Темнов валялся на койке в канцелярии и лениво наблюдал, как замполит Мишка собирался на утку. Осенний перелет был в самом начале, и балтийские острова начинали в сумерках крякать и хлопать крыльями, выманивая любителей пострелять на свои пологие песчаные мысы. А в лучах древнего маяка на Сескаре то и дело вспыхивали белым огнем сидящие на воде лебеди.
Как и всякий морской офицер, да еще 'дуст - пахучий голландец' севастопольского образца, Валерик считал себя человеком творческим. Здесь, на островах, где все население состояло из маячников и военных, Валерик бал гостем довольно редким и в основном комиссионным, так как служил в бригаде пограничных кораблей флагманским химиком, а как известно, это штатный командировочный. Сейчас его пихнули сюда на замену постовского начальника, который с воплями ускакал в отпуск, явно намереваясь готовить перевод не материк.
То есть Валерик, особенно при наличии штатных зама и старшины, не нес почти никакой ответственности за пост и целыми днями купался, рыбачил, ходил в гости на маяк и один раз в припадке творческой бессонницы забрел на пост ночью, и там поймал почти годка Ерохина за стандартным воспитанием двоих молодых радистов. Теперь Ерохин лежал в госпитале, а заменить 'старшего лейтенанта РХБЗ' Темнова было некем, поэтому жилось ему на удивление для командированного военного спокойно и комфортно.
Его зам Мишка Кохтин, тоже старлей, но совершенно пехотный, изначальный зеленый погранец, происходил из тайги. Так как его детство в уссурийских дебрях состояло в основном из кедровых шишек, медведей и веселой самодеятельности в клубе погранотряда, что прикажете выбирать в жизненный путь? Так и попал Мишка учиться в Алма-Ату, где понял - служить надо честно, но все-таки поближе к цивилизации. Балансируя на этой почти незаметной грани, справедливый и готовый ко всем тяготам и лишениям Мишка в конце концов и оказался замом на островном РТП. В отличие от военно-морского разгвоздяя Темнова, Михаил крайне трепетно относился к командованию людьми и все еще старался выполнить все бредни многочисленных начальников.
Честно говоря, красивых мест в этом уголке России довольно много. Вообще-то, она вся состоит из красивых мест, надо только присмотреться. Это получается, когда занимаешься абсолютно новым и неизвестным делом. Вот и Валерка, в первый раз на охоте, хрупая сапогами по сохнущей траве, в реглане, с вертикалкой на плече, чувствовал что-то абсолютно новое в себе и окружающем мире. Это была оглушительная тишина и ослепительные сумерки, отчетливые, наполненные, но - легкие, зовущие и открывающие неведомые двери. И все его двадцать четыре года растворились в воздухе, расплылись и стали частью этого шума, трепета крыльев, ветра над камышовым мелководьем, лучей маяка, пролетавших по горизонту, тяжести ружья и осознания жизни, сплошной жизни вокруг…
Мишка же, истоптавший своими короткими футбольными ногами всю приморскую тайгу еще в детстве, был настроен гораздо прозаичнее и, периодически цыкая на очарованного и рассеянного Валерика, - гусь довольно осторожен на перелете - шел первым, почти крадучись.
И вдруг замер. Балдеющий Валерик чуть не грохнулся, ударившись о него, и медленно оседая на колени, только и сказал:
- Ох, бля..…
На пологом песчаном пляжике под их ногами там и сям светлели кучки белого пуха и перьев, из которых торчали раскоряченные обрубки крыльев и неестественно вывернутые шеи мертвых лебедей, взрослых белых птиц и слетков этого года, коричнево-серых. На быстро темнеющем песке у самой воды виднелся след от лодочного киля.
Первым вышедший из столбняка Михаил наклонился над кучей останков, потрогал жестоко ободранную тушку - холодная, твердая…
- Маячники, да??! - просипел Темнов.
- Нет, - отозвался Мишка почему-то шепотом, - эти не станут, они же люди… - и отталкивая сослуживца рукой, как бы прикрывая его собой от вида птичьего кладбища, спросил: - К ним ГС приходил, ты же был там, они охотились?
- Какой там… Разгрузились, так их мать, и ушли…
- А кто, тогда, а?!
Весь обратный путь шагающие в компании с острым чувством вины старлеи промолчали.
Вахтенный метрист РТП не успел даже забычковать нелегальную 'беломорину' и, сразу получив прямой слева в челюсть, был грубо выброшен в коридор поста. Через мгновение на него посыпалась штукатурка с потолка. Чуткий и ранимый Валерик в то же время не отличался ни особой выдержкой, ни педагогическими наклонностями.
- АЭС, с-сука - склонившись над журналом, процедил Мишка через минуту, - позавчера здесь был катер с АЭС. Четыре с половиной часа, видишь? Семьсот девятый тогда гонял шестидесятку за третьим постом, помнишь, сидели на связи непрерывно? А АЭСу можно сюда приходить для контроля радиации, поэтому никто и не дергался…
- Епт, точно - стреляли тогда у маяка, я думал, это здешние…
- А они не могли, не видеть, кстати, да по#ую просто. Ты, это, о чем думаешь?
- Без балды?
- Да.
- О пулемете.
- Дежурный! Дежурный!!!!
- Я!
- Ключи от оружейки!
Поздним вечером, готовя посту баню, в кочегарке шушукались двое бойцов. Что мол, заперлись нач с замом в оружейке, наверно, не поделили что-то, может из-за баб, хотя откуда здесь бабы, а из-за чего тогда, может, поспорили, и ночью стреляться пойдут…
А старлеи, вычистив два РПК, усердно набивали тусклыми патронами длинные пулеметные рожки… Дети…
Если вы никогда не ходили (на чем угодно, хоть не веслах) между островами Финского залива, вы не знаете, что такое управление плавсредством. Воды здесь совсем немного, главное - камни. Камни везде…
Пробираясь между отмелями, катерок радиационного контроля атомной электростанции приближался к острову. Таскать сюда на охоту местную питерскую и околопитерскую знать было модно еще в советские времена, но в переделкинские стало гораздо легче. Атомщиков никто никогда не трогал, невзирая на погранзону. Так что бить дичь на островах было довольно стандартным развлечением для вьющихся возле АЭСа чинуш и коммерсов, а там было довольно много людей с зонным опытом, или типа того, так что всякая чушь вроде 'не стреляйте в белых лебедей' оставалась там, на ушах всяких шалав из кабаков на набережных…
А капитану катера туманный берег осеннего Сескара всегда шептал: заглуши движок, шлепни якорь прямо здесь и послушай - птичий крик и шуршание камышовых рощ…
А эти - в камуфляжах, очках, с биноклями. Водяра. Зачем-то ротвеллера с собой волокут. Злобный и безмозглый пес перекусал весь маленький экипаж… Катер мягко ткнулся в пирсовые кранцы, гости лениво повылазили наверх и, щелкая амуницией, потянулись к плоскому мысу, за которым звучно хлопали белые крылья…
Может, кто-то из этих человеческих особей (деньги и связи у них были, за границу ездили все время) и рассказал потом самому Спилбергу, что может происходить на пляжном песке под перекрестным пулеметным огнем. Рассказал, как очевидец и непосредственный участник…
Труп там остался, правда, только один - собачий… Зато костер из побросанных 'ремингтонов' (штук на пятнадцать баксов) горел так ярко и весело, что маяк Сескар-Северный можно было отключать.
Как ни странно, за разъяренных старлеев вступился командующий войсками округа - по военному вступился, но спасибо, что хоть так. В результате Темнов уехал на Восток, вытрясать из японцев контрабандных морских членисторылых, а Кохтин - в Таджикистан.
И тому, и другому, пришлось пострелять еще не однажды…
Потом Валерик говорил мне:
- Понимаешь, я там, на Секаре, когда поверх этих гадов молотил, чувствовал, что кого-то защищаю… Никогда такого не было, разве что девку какую, но это ж совсем другое… Об этом сложно говорить…
- А ты напиши.
- Да? Ладно…
И написал. Вот этот тетрадный листок, уже порядком потертый на сгибах.

Два лебедя в октябрьских волнах
Морской песок и шелест камышей
Ко мне приходят в предрассветных снах
И гонят успокоенность взашей

Два лебедя в октябрьских волнах
Лишь повороты шей вслед белой стае
И одинок прощальный крыльев взмах -
Те двое никуда не улетали

Они ушли подальше от людей
Отлив на юге камни обнажает
И лишь в бинокль смог я разглядеть,
Как бережно она крыло держала

Уж много лет садились здесь они
Отправив ветер погулять с волнами
И зажигались на воде огни
Когда маяк игрался с лебедями

В ночи хватая птиц лучами света
И вдруг плеснуло в зарослях весло
Успела за секунду до дуплета
Она поднять всю стаю на крыло

Какая боль... Горячий сгусток дроби
Крик плоти, неуклюжий кувырок
Удар о волны... Надо только, чтобы
Друг за собою молодняк увлек

А он - он падал с неба - белой тенью
Без звука, резко скорость набирая
И слабым прозвучало утешеньем
Как чавкнула вода, ружье глотая

И взвыл стрелок с разорванной щекой
А ветер с серых волн барашки рвет
И заалел восток, и никакой
Уж не было надежды на полёт

Он рухнул рядом - клюв в крови чужой
Металась стая в небе и кричала
Лети, ты слышишь, брось меня, родной
Без вожака им не найти начала

И окончанья нашего пути
Прощай, любимый, я прошу - лети!

Ерошит ветер пух
В глазах спокойный свет
Тупой кусок свинца
Не в силах выбирать

Прости, прости, мой друг
Тебе отвечу - нет
Мы вместе в небесах -
Нам вместе и страдать

Под утро кликну я
По разным кланам весть
И нашу молодежь
Другие поведут

Изломанные крылья
Пусть заживают здесь
И ты не пропадешь
Всегда я рядом буду

И он ее увел
Подальше от людей
Гранитная гряда
Там убегает к югу

А я замерз, смотрел
Как двое лебедей
Обнявшись в холода
Баюкали друг друга

Сквозь годы вновь и вновь
Не счастье и не горе
Во сне владеет мной
Врываясь в жизнь и в стих

Всего одна любовь
В осеннем стылом море
Разбитая судьбой
Картечью на двоих


Ну, что тут сказать? Химик… лирик? Лирик… Просто человек. Хороший.
Служит где-то на Тихом океане.
Защищает, наверное.
Кого-то.