БОРТЖУРНАЛ N 57-22-10

Памяти ВВС СССР посвящается
СОН В ЗИМНЮЮ НОЧЬ

В наказание лейтенант Ф. был послан в наряд вне очереди ДСЧ (дежурным по стоянке части).
На разводе, к ужасу лейтенанта Ф. выяснилось, что в его наряде присутствует механик Разбердыев - в качестве ДСП (дежурного по стоянке подразделения). Но делать было нечего - и лейтенант Ф. от греха подальше назначил Разбердыева дежурным по самой дальней второй стоянке, на которой стояли законсервированные борта первой эскадрильи, в полном составе убывшей в ДРА. Потом дежурный Ф. со своим помощником, лейтенантом Л. развели бойцов по стоянкам, поболтались по аэродрому, поужинали в солдатской столовой и отправились в казарму.
Нужно сказать, что домик для ДСЧ в зимних условиях был непригоден для полноценного времяпрепровождения - печка не работала и в ее холодной, забитой газетами утробе всю ночь с отвратительным шуршанием копошились крысы, ожидая, пока жертва заснет. После нескольких кошмарных ночевок в морозном, кишащем грызунами домике, дежурные стали перебирались на ночь в казарму.
Вот и теперь, поднявшись на второй этаж, они сбросили куртки и принялись играть в бильярд, поглядывая, как в телевизоре Горбачев в Рейкьявике сдавался Рейгану. Было уютно и хорошо. В окна смотрела зимняя ночь. Вскоре лейтенант Ф., разморенный теплом, прилег на койку и задремал.
Служба шла своим чередом даже в дреме. Вот пришли ДСП с первой стоянки, подошли к койке, доложили, что стоянка сдана караулу. Вот то же самое проделали ДСП с третьей стоянки, с четвертой. Вестей со второй стоянки не было. Лейтенант Л. потряс за плечо лейтенанта Ф., сказал:
- Что-то мне это не нравится. Нужно бы узнать.
- Тебе не нравится, ты и узнавай, - пробормотал лейтенант Ф. и повернулся на другой бок.
Лейтенант Л. спустился к дежурному по части, позвонил в караулку, поднялся, разбудил лейтенанта Ф.:
- Караул не принял вторую стоянку - там два борта не опечатаны.
- Ну не знаю, - сказал, зевая, лейтенант Ф. - Может, сходишь, опечатаешь, а я уж завтра побегаю...
Лейтенант Л. чертыхнулся и ушел в ночь, через снега, на самую дальнюю вторую стоянку, которая лежала за полосой гражданского аэродрома.
Лейтенант Ф. продолжал мирно спать в теплой, шумно храпящей казарме среди криков «Мама!», пуков и скрипов. Всегда спится особенно крепко и сладко, когда ты должен что-то сделать. А лейтенант Ф., как дежурный по стоянке части должен был шагать сейчас, преодолевая ледяной ветер, закрывшись до глаз воротником меховой куртки и матеря механика Разбердыева, который до сих пор не сдал стоянку караулу. Но дежурный спал, как Штирлиц перед Берлином.
А в это время его помощник, пересекая гражданскую ВПП (взлетно-посадочную полосу) увидел, как над второй стоянкой трепещет в ночи красное зарево. Помощник рванул изо всех сил через метущую по черной полосе поземку, представляя догорающие останки вертолетов и злорадно думая, что он все же Помощник и лицо не очень ответственное.
Когда он вбежал на стоянку и затем в домик, Разбердыев осоловело сидел возле малиновой печки и подбрасывал в нее дровишки. В это время, вспыхнувшая от раскаленной трубы крыша горела ярким пламенем, и красные блики играли на боках ближайших вертолетов...
После долгой борьбы с применением мата, пинков, огнетушителя, снега, куртки Разбердыева, его же шапки, огонь был потушен. Когда явился караул, следы борьбы уже были заметены, крыша припорошена снегом, и только в домике сильно пахло мокрой гарью.
Наутро лейтенант Ф., выслушав эмоциональный рассказ лейтенанта Л., сказал, подняв палец:
- Теперь и ты знаешь механика Разбердыева.
- САМ ТЫ РАЗБЕРДЫЕВ, БЛЯДЬ! - ответил лейтенант Л.
«И то верно» - самокритично подумал лейтенант Ф., и, глядя на обгоревшие ресницы лейтенанта Л., расхохотался.

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО
Здравствуй, мой старый дружище Герхард!
Как ты часто говорил: «лебст ду нох, альтес хунд*...» Да, дружище, я виноват, я не выполнил свое обещание... Я обещал писать... Тогда я сам верил в то, что мы будем переписываться, поддерживать связь... Надеюсь, ты понимаешь, что у нас служить в армии и переписываться с иностранцем - весьма проблематично. Много воды утекло с осени восемьдесят второго, когда я уезжал, когда мы виделись в последний раз. Моему старшему сыну, которого ты видел в коляске, уже двадцать три, младшему - шестнадцать... Я уже на пенсии, и мог бы спокойно писать письма кому и куда угодно, но вот это старое русское слово «неудобно»... Сколько прекрасных и искренних чувств оно погубило! Неудобно зайти к смертельно больному соседу, неудобно предложить помощь, неудобно напомнить о себе... И еще - я боюсь. Боюсь писать тебе в твою маленькую деревню Кляйнов. Боюсь узнать, что тебя уже нет с нами. Для меня ты жив... Я очень надеюсь на это... Я очень надеюсь, что когда-нибудь снова войду в твой уютный чистенький домик с невысоким потолком и скажу - «Шёнес так, Гера!» И ты, как всегда, с улыбкой выйдешь мне навстречу...
У меня на стене все так же висят рога косули, сделанные тобой специально для меня, «на долгую память». На фотографиях в альбоме мы все так же обнимаемся и пьем луниковскую водку. А я в зеленой охотничьей шляпе с пучком кабаньей шерсти... И твоя жена Элли все так же жарит твою любимую яичницу. Как там твои овцы? Все так же возишься с их больными копытами? Помнишь, как мы когда-то целый день с ними провозились, а я в это время считался больным... Ты никогда не сидел на месте, все время что-то мудрил, строил какие-то планы... Но и выпить ты большой любитель. Иногда Элли за это на тебя бурчала, помнишь? Какая она у тебя добрая... Всегда сочувственно выслушивала мои рассказы, восклицая: «Ах, готт, ах, готт, Александер!» Увижу ли я ее...
Мы как-то сразу стали с тобой на «ты»... А ведь ты ровесник моего отца. Весной сорок пятого тебе стукнуло семнадцать. Я помню твои рассказы о войне. Тебя призвали в армию - что ты, мальчишка, мог поделать... Четвертый номер минометного расчета - подносчик боеприпасов - вот вершина твоей военной карьеры. Те две недели твоей войны под Кенигсбергом ты запомнил на всю жизнь... Одному человеку захотелось мирового господства - погибли миллионы. Интересно, жив ли сержант Иван, взявший вас всех в плен? И румыны из обоза, открывшие тебе глаза на то, кто такой на самом деле Гитлер, и на какие страдания он обрек Европу. Хоть и немного, но ты воевал по другую сторону фронта, против моих соотечественников. Но я испытываю к тебе только дружеские чувства. Почему? Не знаю... Не верю я в твою вину. Не ты начал эту войну. Ты стал ее жертвой, заложником ситуации. Любой мог бы оказаться на твоем месте... Это не должно повториться, Гера...
А помнишь, как мы заходили к твоей соседке Анне-Марии, смотрели ее альбом с фотографиями тех лет, где она улыбается в кругу советских солдат, слушали ее воспоминания о совсем не страшных русских. Ты не был коммунистом, Гера, хотя мог воспользоваться этой возможностью, и вернуться домой намного раньше и получить хорошую должность при народной власти. Нет. Ты был просто хорошим человеком.
Ты теперь в объединенной Европе. Могу только позавидовать. Ты можешь сесть на поезд и просто так съездить в Париж... А нам, победителям об этом можно только помечтать... А помнишь казахстанские степи? Свой степной колхоз, своих друзей - немцев, русских, украинцев. Как все плакали, когда ты уезжал, свою русскую девушку Катю, которая надеялась, что ты останешься ради нее... С твоим отъездом клуб остался без лучшего аккордеониста... В День Победы ты праздновал и веселился вместе со всеми. Ты был первым парнем на деревне, Гера. Но все равно предпочел вернуться на родину. Кто тебя осудит?
Ты всегда дружил с русскими, надеюсь, это не принесло тебе неприятностей при объединенной «демократической» власти? Я еще боялся писать тебе потому, что не знал, как к этому отнесутся твои соседи, дети, внуки. Мало ли какие у вас там произошли изменения... Ведь для некоторых мы были «оккупантами»... Я никогда не чувствовал себя оккупантом. Знали бы они, что такое настоящая оккупация...
К нам теперь можно из Европ без визы... А вот если б ты приехал... Мы как раз празднуем День Победы над фашистами, ты бы праздновал вместе с нами... Я бы тебя закормил твоими любимыми «пьельменьями», а ты бы смеялся над моим ломаным немецким. (Правда твой русский тоже никакой) Помнишь, я как-то сказал вместо «вильдшвайн» - «вальдшвайн»**... Потом долго вспоминали и ржали. Но ведь мы прекрасно понимали друг друга и без грамматических наворотов... «Цвай сосиска унд порезать» После шестой кружки вашего отличного пива и пары «дупелей» начинаешь понимать всех, и все тебя прекрасно понимают и уважают... У нас тоже есть соответствующие волшебные напитки, не сомневайся...
Я люблю немецкую культуру, уважаю немецкий народ и верю, что настанет день, когда не только Европа, а весь мир объединится, откроются все границы и люди смогут свободно трудиться и общаться со всем миром... Но вот доживу ли я? Так пусть хоть наши дети доживут! Ведь мы так долго выбирали себе демократическую власть...
В большой семье лишних денег не бывает, но так хочется верить, что случится чудо, и я хоть на пару дней приеду и увижу тебя, Гера, или хотя бы твоих внуков... Дай Бог!

Ауфвидерзеен.

АЛЕКСАНДЕР. Харьков, май 2005 г.

* «жив ли ты еще, старый пес»

** «дикий кабан» - «лесная свинья»

Режим есть режим, или
Через нашу проходную.
Лето 1989 года, Ленинград, ЛНПО «Позитрон».

1. Здесь вам не тут.
И вот устроился я тогда работать по своей институтской специальности, в цех, выпускающий радиоэлектронное оборудование. Цех находился в ну оч-ч-чень строгом режимном предприятии.
Тяжко мне было привыкать к строгостям режима. Как-то так сложилось, что прежние мои места работы никак не способствовали строгой организованности и дисциплине. Не, прогулов и опозданий на работу у меня не было, но разным там проходным-пропускам не привык. Судите сами: тракторист в колхозе, шофёр в карьере, крановщик на стройке - всё это как-то не накладывало ограничений на свободу перемещений. Да и служба в стройбате, на лесоповале, тоже не ограничивала нас. Ближайший КПП от нашей части был в 50 километрах... на государственной границе с Финляндией. Иди куда хочешь, военный строитель, хоть в самоход - кругом лишь тайга и болота.
И вдруг - режимное предприятие. Не то, чтобы злостно забивал на внутренний распорядок - попросту не знал всех его многочисленных заморочек. Сам тогда учился на вечернем отделении Политеха, после работы бежал на лекции и лабораторки. Потому с собой в холщовой сумке (дипломат - низ-зя, тока сумку, типа пакета для продуктов) носил учебники, конспекты, ручки-карандаши, калькулятор. Вот с калькулятором-то и попался. Полгода носил его с собой в сумке, пока не прихватили с ним. Оказывается - низ-зя! И составили на меня рапорт. Да ещё хотели хищение пришить мне по акту, но я принёс потом из дому паспорт калькулятора со штампом продавшего его магазина вместе с кассовым чеком (слава те яйца, что не выбросил!) и тем отмазался.

2. «Кошелёк, кошелёк... какой кошелёк?»
Дальше - хуже. На работе нам еженедельно выдавали спирт, наладчиком тогда работал. Вот получил его на складе, положил в сумку, да-да ту самую, с которой в Политех ходил! А выложить спирт в цеху забыл. Так и попёрся с этим спиртом на проходную, как осёл!
Признаюсь, как на исповеди: если б захотел его вынести - вынес бы, не вопрос. Спрятал бы понадёжней, хоть за пазуху, всего-то 200 грамм там было. Но я ж не собирался выносить, потому и лежала у меня бутылочка с шилом в сумке прямо сверху, открыто. Разумеется, попался на проходной. А чего не попасться - спирт на виду лежал.
Ох, как обрадовались вохра! Тут же акт составили, о хищении. Но к тому времени я уже учёный был - твёрдо стоял на своём: выносить не собирался, просто забыл выложить. А потому - нет никакого хищения, обыкновенная халатность. Уж как прыгали вохры вокруг меня: и по-хорошему уговаривали акт о хищении подписать, и угрожали, что начальнику цеха сообщат (как будто он и так не узнает!) Но я твёрдо стоял на своём: умысла на хищение не имел, а нет умысла - нет и хищения, простая халатность. Так и не подписал им ничего. Да, самое главное, при задержании у меня сразу изъяли пропуск. Я же, лох этакий, сразу отдал его им, когда строго так потребовали. И всё - без пропуска ты никто и звать тебя никак, ты теперь улитка без раковины, черепаха без панциря. Никуда ни денешься, пока тебе пропуск не отдадут - даже уйти домой не сможешь, не выпустят. Но выводы из этого сделал. Вообще, при каждом столкновении с Режимом извлекал из этого полезные уроки.
Потом, понятно, в цех телега пришла, цеховым товарищеским судом меня разбирали. Там уже начцеха с замом и примкнувшие к ним мастер с профоргом коронные разряды высекали, кипятком писали, кричали «Расхититель социалистической собственности!» Но я упёрся рогом: забыл выложить спирт, умысла на его вынос не было. Так и порешили: вынести выговор за халатное хранение материалов. Хотя и не поверили они моим объяснениям.
Потом я из цеха в отдел перешёл, разработчиком (хотя и был ещё на 4-м курсе), дочку в ведомственный садик устроил, рядом с проходной. Да, тут такой нюанс, моя жена вслед за дочкой в садик устроилась, нянечкой, в одну группу с ней, чтоб присматривать за ней. Так что в садик дочку жена возила, и забирала тоже. Устроился, короче, неплохо: Политех рядом с работой, и садик дочкин рядом, жена тоже рядом, за дочкой в садике приглядывает. Всё нормально. Пока не наступил день Д.

2. Диспозиция.
У нас было две проходных. Одна ближе к метро, другая - возле ведомственного садика. Через какую проходную входить-выходить - без разницы было. Поначалу. Но вот внедрили новшество: ячеечная система хранения пропусков. То есть, сразу за турникетом оставить пропуск в ячейке хранения. И всё, писец, каждый закреплён за своей ячейкой и за своей проходной. А от одной до другой - на троллейбусе добираться, или пешком. И так вышло в тот день, что надо мне было в обеденный перерыв сбегать в родной Политех, выкупить там в книжном магазине заказанную дефицитную тогда книгу «Популярная цифровая схемотехника» (фамилия автора - Шило, как ни удивительно), заодно купить дочке альбом для рисования в детский сад (всё тогда было дефицитом, кто-нибудь помнит про это?) А сразу после этого надо было смотаться к дочке в садик, это уже к другой проходной, отдать ей альбом, обратно на троллейбусе, и через первую проходную, через всю территорию предприятия, обратно в отдел. И всё за часовой обеденный перерыв, не успеешь к проходной - всё, попался, злостный нарушитель трудовой дисциплины, со всеми последствиями. Жить в советской стране было трудно, но не скучно.

3. Везде режим.
Когда подошёл, точнее прибежал, времени-то мало, к Политеху, то узнал неприятную новость. В связи со вступительными экзаменами свободный вход в Главный корпус Политеха временно прекращён, только по специальным пропускам. Поскольку из-за летних каникул студенты не учились, то входили туда лишь абитуриенты, преподаватели и обслуживающий персонал. Но мне ж надо заказанную книгу выкупить, не успеешь - продадут, оторвут с руками! Дефицитная литература. Авотхуй, без пропуска не войти, и по фигу им мои книжные страдания.
Блин, и тут режим! На входе сидел какой-то парень, читавший книгу, явно не по электронике.
- Пропуск? - Спросил он у меня.
Я небрежно махнул перед его носом своим позитроновским пропуском и строго так ему:
- Не читайте на посту!
Парень сразу захлопнул книгу, но палец на прочитанной странице заложил, чтоб потом снова её открыть в нужном месте. И я прошёл в здание. Наглость - второе счастье, а для кого-то - единственное. По длинному коридору в самый конец - опять бегом, выкупил свою книгу, купил альбом, снова бегом - обратно по коридору, потом на улицу, на троллейбус, доехал до другой - главной проходной, оттуда к садику, отдал дочке альбом... Ух, забегался! Глянул на часы - до конца перерыва 10 минут. А главная проходная - вот она, в ста метрах. А от неё ещё сто метров - и здание, в котором я работаю. Но вместо этого придётся ехать обратно к метро, а оттуда снова через всю площадку практически обратно. М-м-мар-р-разм-м-м!!!!
А, была - не была! Рвану со своим пропуском через эту проходную, один раз повезло мне сегодня уже, пробился в Политех, может, и в этот раз повезёт?

4. «Круто, ты попал...»
Обеденный перерыв заканчивался, через проходную валом пёр народ. Люди выходили на перерыв за проходную, чтобы успеть чего-нибудь прикупить в магазинах из продуктов. Дефицит, ети его за ногу. Это хорошо для меня, что через вертушку толпа прёт, может вахтёрша не просечёт, что пропуск у меня не кошерный, с другой проходной.
Она и не заметила, спокойно прошёл я через вертушку, возликовав в душе. Но как справедливо гласит украинская поговорка - не кажи гоп, поки не перескочешь (прошу прощения за русский акцент, забывать стал мову). За вертушкой для усиления наряда стояла сама начальница караульной смены. Она то и усекла, что пропуск моей не с этой проходной.
- Стоять!
И она вцепилась руками в мой пропуск.
- В чём дело? - Включил я дурочку, но также цепко вцепившись в пропуск за другой конец.
Хорошо, что пропуск был в пластиковом футляре, а то разорвали бы его.
- У вас пропуск с другой проходной, не имеете права здесь входить!
- Пропуск-то отдайте.
- Не отдам, вы задержаны!
И она снова попыталась вырвать его у меня. Ну, это не так то просто.
- Отдайте мне пропуск!
- Не отдам, это мой пропуск.
- Но вы задержаны!
- Вот и держите на здоровье, а пропуск я вам не отдам.
- Почему?
- Это пропуск на режимный объект, и я отвечаю за него головой. И если отдам его вам, то вы можете его порвать, потерять, продать, передать шпионам или диверсантам, а те проникнут на объект и совершат диверсию. А отвечать за это буду я, это же мой пропуск.
Пока ей втолковывал это, она ещё пару раз пыталась вырывать у меня многострадальный пропуск, но безуспешно.
- Но вы - задержаны! И обязаны отдать пропуск мне, начальнику караула! - она уже перешла на визг.
- С чего это вы взяли? Где это написано? Вон на стене висит выписка из Приказа о проходной, там это не сказано.
- Это я вам сказала, начальник караула.
- Ах, вы сказали... Ну, вы можете сказать, что я вам и часы свои должен отдать, и бумажник, и ключи от своей квартиры, и ещё много чего. Ваши полномочия строго расписаны Приказом, а там об изъятии пропуска у задержанных ничего не сказано. Всё, что не предусмотрено Приказом - превышение вами служебных полномочий.
- Так вы не отдадите мне пропуск? - Её голос стал угрожающим. - Вы нарушили режим, да ещё и не подчиняетесь начальнику караула?
- Вам - не отдам! И вообще, этот пропуск я получил не у вас, а в бюро пропусков. Вы к пропускам вообще не имеете отношения. Вот в бюро пропусков я его и отдам.
- Ладно, - сбавила она тон. - Идёмте в бюро пропусков.
И мы пошли обратно через вертушку, к бюро пропусков, вход туда был с улицы. При этом начкар крепко держала меня за рукав, чтоб не убежал. Ох, родная, бежать-то я не собираюсь, но тебе от этого будет не легче! И как только мы вышли на улицу, я сразу плюхнулся седалищем на асфальт.
- Ты чего? - Строго прикрикнула она, уже перейдя на "ты".
- Да что-то сердце схватило, переволновался, наверное. Дальше не могу идти.
Она топнула ногой, теряя терпение:
- А ну, вставай сейчас же, ты задержан, не смей бежать!
- А я никуда и не бегу. И собственно говоря, я уже больше не задержанный.
- Это ещё почему?
- Задержанный я был на территории, а сейчас вы меня сами выпустили, выведя на улицу. За проходной режим не действует.
На неё было жалко смотреть. До неё только сейчас дошло, как крупно она лоханулась.
- А ну вставай, а то счас оттащу тебя сама, по асфальту.
- Тащите, если здоровья хватит, - процедил ей в ответ уже с нескрываемым цинизмом.
Мой вес уже тогда был этак за сто килограммов. Запаришься тащить.
- Я счас приведу весь караул, и мы тебя все вместе затащим! - крикнула она уже от безысходности.
Поскольку понимала, что пока сбегает за караулом, я на месте сидеть не буду. И пригрозила напоследок:
- Учти, я тебя запомнила.
В ответ - молчание. Сразу после её ухода побежал к телефонной будке, позвонил завлабу:
- Меня сегодня после обеда не будет, подробности потом.
- Хорошо, - ответил шеф.

5. «Империя наносит ответный удар».
Если вы думаете, что на этом всё закончилось, то сильно заблуждаетесь. Как верно заметил один завсегдатай нашего сайта: любого одиночку, даже самого шустрого, любая контора бьёт в два хода, в силу своей организованности и массовости. И последнее слово осталось за вохрой: через неделю на обеих проходных вывесили новые выписки из Приказа. Последним пунктом там стояло:
«Задержанные нарушители режима должны отдавать свой пропуск контроллеру».

Межнациональная дружба
Как-то во время очередного потепления отношений между Западом и СССР в одно образцово-показательное военное училище наведалась комиссия в составе с натовским полковником. Как и положено, проверили показатели стрельбы у курсантов, состояние классов, уровень знаний. Ну, а после полковнику приспичило посмотреть на аудиторию, в которой курсантов обучают английскому языку. Надо сказать, что во время всей экскурсии полковник прослушал пламенные речи о братстве народов, межнациональной любви и т.п. Так вот, первым делом взгляд полковника упирается в плакат с основными командами на английском языке, отдаваемые военнопленному (в натовской форме). Недоуменно поворачиваясь к сопровождающим, встречает следующий плакат: "Методы допроса англоязычного военнопленного (с иллюстрациями)"...

ИСТОРИЯ на ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА
Нам с Серёгой было тогда лет по одиннадцать. Мы с Серёгой ходили в один детский сад. Потом районная разнарядка развела нас по разным школам. Но мы продолжали дружить. Серёга уже к тому времени курить научился и, однажды, изумив меня до страха, выпил бутылку пива в нашей подворотне. Хороший пацан Серёга. Но мои родители настойчиво требовали от меня перестать дружить с этим хулиганом. Он и на самом деле был сорвиголовой, драчуном и имел абонемент на посещение районной детской комнаты милиции. А я нет. Я спортом серьёзно занимался, а грузнее соломы от веника в своей жизни ничего не курил. В чём-то правы были мои дорогие родители, - Серёга вырос жестоким уличным бойцом. Перед армией сидел на подростковой зоне, а после армии.... Много денег у него есть сейчас. И костюм с бумером. А тогда он действительно был малолетним хулиганом с не по-детски сиплым голосом и мозолями на костяшках пальцев.

Был праздник, - 9-е Мая. По улицам нашего заштатного провинциального города с богатой историей, ходили пьяненькие люди с букетами тряпичных цветов в руках. У многих на груди побрякивали ордена и медали. Тогда, четверть века назад их, ветеранов, было ещё много. Это был их праздник. И наш, конечно. Величина момента до нас, всё ещё не доходила в полной мере, но занятий в школе не было, и это радовало.

Совсем по-осеннему моросило, но мы с Серёгой тоже крутились среди торжествующих горожан, на гребне волны всеобщего морального подъёма. Шли по одной из аллеек сквера, когда нас окликнули. На лавочке сидел сухощавый старик во флотской парадке и при кортике. Дедуля был абсолютно пьян и, даже сидеть, ему удавалось с трудом.

-Сынки, - помогите до дому добраться, - неразборчиво промычал старый солдат.
Мы с Серёгой переглянулись. В наши планы не входило записываться в Тимуры с его командой. Однако, у обоих были деды-ветераны. К тому же, оба - люди пьющие, и частенько, пьющие вне дома. Мы стояли в нерешительности и смотрели друг на друга, раздумывая, что же делать. Мой хулиганистый друг вполголоса произнёс, -
-Отведём его. А то смотри, - он готов. Уснёт и обдерут как липку.
Я, скрепя сердце, кивал головой и с грустью поглядывал на угол афишной тумбы кинотеатра, виднеющейся в конце аллеи.
-Давай, - сказал я. Жаль старика.

-Сынки, - я вам деньги дам, - промычал с лавочки старик, глядя себе под ноги и вихляясь всем телом. - У меня много денег, - продолжил ветеран и полез в карман кителя.
-Точно, обдерут дурака, - заключил я. Быстренько сводим его.

-Дедуль, ты деньгами то не свети тут, много лихих людей вокруг. И не посмотрят, что старый ты, - сипел Серёга, запихивая мятые купюры обратно в китель. - Ты где живёшь то?
-На Балясине, - с трудом ответил пенсионер и резво развернувшись вокруг своей оси плюхнулся на лавку.
-Часа полтора. На 38-ом, - подумал я вслух.

Мы помогли деду подняться. Он был очень маленьким и худым. Нам не было тяжело. Ехать нужно было с пересадкой. В автобусе деду стало плохо и пришлось выходить. Мы с Серёгой посматривали друг на друга, выказывая глазами страшное сожаление. Когда мы сели опять, ветеран обмочил брюки и, озираясь по сторонам мутными глазами, стал материть пассажиров. Пришлось выходить снова.
-Давай бросим его тут, - шептал я другу, когда мы пересекали какой-то парк по пути на остановку второго автобуса.
-Менты заметут, или, обкрадут, - пыхтя и сопя говорил Серёга, заставляя дедулю двигаться по прямой. Ветеран, наверное, несколько протрезвел и поглядывал на нас уже вполне осмысленным взглядом.
-Молодцы, пионеры! Каждому по три рубля дам!
-Неплохо бы, - подумал я с сожалением, потому что представил своего деда с пенсией в 126 рублей и решил бабок не брать.

Во втором автобусе дед разошёлся не на шутку и, разглядывая несуществующего собеседника в упор, орал, - Я за тебя, сука, жизнь клал. У меня братан не вернулся, отец не вернулся, дядя Саша не вернулся. Ветеран плакал, делал попытки кого-то пнуть, но цепко держался за моё демисезонное пальтишко.
-Дедушка ваш? - с пониманием спросила какая-то сердобольная женщина.
-Угу, - синхронно ответили мы с Серёгой и, как-то по-взрослому снова переглянулись.
-Эк развезло, - сказал ещё кто-то.
А дедуля отыскал силуэты наших лиц и пытался озорно подмигнуть. Потом расхохотался и на грязный резиновый пол выпала вставная челюсть. Серёга вздохнул, поднял её и, убедившись, что на место её вставлять негигиенично, сунул дедуле в тот же карман кителя.
За заляпанным окном потянулись серые девятиэтажки пролетарской окраины, а старик шамкая ругался и пытался встать и вынуть сердце у мужчины интеллигентного вида, уставившегося в грязное окно.

-У мя ого енех! - кричал дед. Мя за енхи е упишь! Я ис тарого плава делан! Уерите руки, - сказал он нам с Серёгой и неожиданно энергичным движением сунул челюсть на место.
-Вы грабители! Я за вас кровь проливал, - абсолютно отчётливо говорил он, на этот раз обращаясь к нам с Серёгой. В который раз мы переглянулись.
-Выходить, - вдруг сказал дедок, внезапно определив свою остановку.
-Куда идти, дедуля, - спросил я, когда автобус отъехал.
-Никуда! Тут я живу, - указал он пальцем в ближайший панельный дом.

На лавке около дома сидели люди. Обычные советские работяги. Небриты, нечёсаны, с размытыми взглядами и тяжёлыми языками. Вдруг дедок растолкал нас с другом в стороны и, едва не упав заорал,
-Митяй, грабют! Спаси!

От лавки отделился мрачного вида мужчина в синей телогрейке и неверным, но быстрым шагом отправился к нам. Чуть погодя, за ним устремились другие.

Сообразить мы ничего не успели. Нас били. Нас били взрослые пьяные люди. Нас хватали за шкварники, бросали на землю и били ногами. Они повторяли, что ветеранов грабить нельзя, потому что они проливали за нас кровь. И били снова. Я не помню, как получилось встать на ноги и убежать. Я помню только вихляющегося старика с кортиком на боку. Его прозрачные глаза и много орденов и медалей.
Он проливал слюну, как-то странно выворачивая губы и орал «Грабют».