Достойная история с сайта института военных переводчиков.

ИВАН ДМИТРИЕВИЧ.
Горнунг М. Б.
www.clubvi.ru/baika/1BaykaIndex.htm

Кончалась весна тридцать восьмого. Мне шел двенадцатый год. Одним из моих часто тогда менявшихся увлечений было "коллекционирование" собак. Не живых, конечно. В нашей перенаселенной комнате уже была одна собачонка, вызывавшая глухое раздражение соседей по "коммуналке". Пришлось ограничить себя собиранием изображений собак.
Однако вырезанных из газет и журналов картинок, да открыток, которые мне дарили, оказалось все равно больше, чем могло поместиться на еще свободном пространстве выделенного для всех моих занятий столика. Столик не имел ящиков, был покрыт проеденным молью сукном, сильно шатался. Он назывался ломберным и когда-то мой дедушка играл за ним в карты с гостями в этой в прошлом его "холостой" квартире. Дедушка помер в Сибири, а почти всем его еще уцелевшим потомкам осталась одна комната в этой большой квартире. Никому ни для чего всегда не хватало места. По этой причине я, например, быстро решил сократить собирательскую тему до одного сюжета - самые знаменитые в истории собаки.
Тут кстати вернулись с полюса в Москву папанинцы. Они привезли ставшего всеобщим любимцем пса "Веселого". У меня были его фотографии, вырезанные из газет. Однако всегда пса плотно окружали люди, а хотелось иметь "портретный" снимок. Такой, например, как на открытках с известной всему СССР собакой пограничника Карацупы. Подумав, я решил обратиться за фотографией "Весёлого" прямо к Ивану Дмитриевичу Папанину.
Из приходивших к нам двух газет - "Пионерской правды" и "Вечерней Москвы", вычислил основные координаты его адреса. Благо меня уже второй год отпускали в самостоятельные прогулки по городу, я в первый же выходной направился к Папанину. На метро доехал до Красных ворот. В Большом Козловском переулке мне сразу показали нужный дом, а затем и папанинскую квартиру. Я дотянулся до звонка и позвонил.
Дверь открыла женщина, манерами и голосом похожая на молодую Рину Зеленую в кинофильме "Подкидыш". Резким голосом, увидев меня, она закричала кому-то вглубь квартиры, пугающе просторной после нашего захламленного коммунального коридора: "Иван Митрич, давно ехать пора, а тут к тебе опять пионеры пришли!" Оглянувшись, я никого не увидел и понял, что "пионеры" - это я (действительно я был при пионерском галстуке соответственно моменту и эпохе).
Тут в большую прихожую, где стояли трюмо, цветы в вазах, круглая вешалка, выкатился в брюках на помочах человек-шарик и тоже завопил: "Какие пионеры! Кто договаривался! Некогда нам сичас!" Увидев меня в единственном числе, Папанин помягчел. "Чего тебе, мальчик?" - довольно ласково спросил он, но все же смотрел на меня настороженно. Возможно, его смущало отсутствие у меня в руках каких-либо подношений - цветов, моделей или бумажных рапортов.
"Иван Дмитриевич! - торжественным голосом начал я, стараясь сразу же перейти к делу - Видите ли, я нигде не могу найти хорошей фотографии ..." Только успел это сказать, как Папанин кинулся куда-то в глубь квартиры и через минуту появился опять, держа в руках свой довольно большой фотопортрет. "Что, подписать тебе одному или всему отряду?" - совсем уже дружелюбно произнес Иван Дмитриевич, присаживаясь к столику с телефоном.
"Видите ли - снова начал я - мне нужна не Ваша фотография, а портрет "Веселого" потому, что"... Мне опять не удалось закончить первую же фразу, так как Папанин залился громогласным смехом. Давясь от хохота и указывая на меня пальцем, он пытался объяснить уже двум вышедшим из комнат женщинам, что я пришел за фотографией не его, Папанина, а "Веселого". Успокоившись, Папанин, разведя руками, сказал, что нет у него такой фотографии. Женщины же смотрели на меня как-то очень непонятно. Я смущенно извинился и, сказав "до-свидания", вышел через остававшуюся распахнутой дверь.
Прошло более двадцати лет. О взлётах и падениях Папанина в войну и после неё знали, я думаю, почти все в стране. В конце концов, он стал начальником сильно разросшегося морского флота под крышей Академии наук. К этому времени я уже несколько лет проработал в одном из её институтов и получилось так, что на меня легли многие заботы по обеспечению нашего участия в географическом конгрессе в Стокгольме. Денег как всегда давали для таких целей смехотворно мало, а наивно хотелось, чтобы пока не закруглилась хрущевская "оттепель" побольше коллег побывало за "железным занавесом".
Тут мне и пришла мысль попробовать попросить у Папанина недельки на две один из его роскошных экспедиционных кораблей. На нем поплыть в Стокгольм, разместив в каютах две-три сотни наших ученых. Они бы там ночевали и кормились за рубли, а тогда валютных крох хватило бы на всех для взносов на конгресс и каких-то неминуемых подобных расходов. Завороженный своей изобретательностью, я не без труда добился аудиенции у опять всесильного адмирала, о чудачествах которого по академии ходило не меньше анекдотов, чем в стране о Василии Ивановиче.
Так второй раз в жизни у меня состоялся разговор с Папаниным. На этот раз он был в полном парадном блеске. На адмиральском мундире с двумя геройскими звездами пестрел вполне маршальского масштаба комплект разных планок орденов и медалей нашей страны и её тогдашних сателлитов. Папанин сидел в торжественной позе под портретом очередного лидера партии и в окружении, как и поныне, полагается всякому значительному номенклатурщику, множества разноцветных телефонных аппаратов.
Возраст мой давно перевалил за тридцать, но это не очень было заметно из-за моей тогдашней худобы и постоянно небольшого роста. Поэтому молодость просителя (к Папанину ходили только просить) на фоне ожидавшей за дверьми очереди из седовласых капитанов и академиков, явно не вызвала у Папанина энтузиазма от нашей встречи. Не успел я сформулировать какое-нибудь приветствие, как Папанин гаркнул : "С чем пришел, голуба?" Тут же властно зазвенел белый телефон, за ним затренькал голубой и что-то красное заморгало рядом с ними.
Хватая одну трубку за другой, Иван Дмитриевич проявлял недюжинные артистические способности. Он все время менял тембр голоса и тональность, демонстрируя глубокое знание разных жаргонов и полную раскованность в выборе выражений строго в зависимости от того, с кем он разговаривал. Неизменным было лишь то, что всем собеседникам - министрам, шоферам, руководителям правившей партии, местным сантехникам и всенародно известным учёным, всем им Папанин "тыкал". Обращенное же ко мне - голуба" было просто дежурным в тот день обращением к любому.
Ожидая возможности снова открыть рот, я еще раз продумывал, как лучше вызвать у Папанина чувство солидарности с его непосредственными товарищами по науке. Тут следует напомнить, что по возвращении с полюса в числе наград папанинцам наряду с орденами, квартирами, дачами, автомобилями была и выдача ученых званий по такой разнарядке: кандидату наук - действительного члена академии, выпускнику института - члена-корреспондента и т. д. Небольшое затруднение с Иваном Дмитриевичем, некогда учившемся в трехклассной церковно-приходской школе, легко преодолели, присвоив ему степень доктора наук.
Предстоящий конгресс был, как упоминалось, географическим и папанинское докторство - тоже. Это историческое совпадение я и собирался использовать для достижения успеха. К тому же Папанин был еще московским вице-президентом географического общества, общенациональный президент которого с царских времен заседал в северной столице.
Фиаско я потерпел сразу, всего в двух коротких перерывах между телефонными звонками. Папанин без обиняков и объяснений отрезал: "Не дам кораблей! И всё!" Быстрота и чёткость такого решения подействовали на меня, однако, вдохновляюще. Меня как бы вдруг осенило, и, дождавшись новой телефонной паузы, я спросил Папанина, а не помнит ли он случайно, как в 1938 году я уже был у него просителем. Эффект был неожиданным, Папанин даже привстал, изумленно уставившись на меня. "Ты?! Да сколько же тебе, голуба, лет было?" Пришлось напомнить о давнем визите, когда я приходил к нему домой попросить фото "Веселого".
Я не был, конечно, уверен в том, что Папанин может вспомнить такое незначительное для него событие, но что-то подсказывало обратное. Так и получилось. Папанин вылез из-за стола, обнял меня за плечи, стал трясти, приговаривая - Я ж тебя всегда вспоминал; такого больше не встречал, чтоб не мою, а собачью фотографию у меня просили. Я даже людям (он сделал ударение на последнем слоге) про тебя сколько раз рассказывал. Произнося это, Иван Дмитриевич, всё еще в обнимку, тихонько подталкивал меня к двери и приговаривал: "Помню, помню, родненький, но корабля не дам. Хочешь, мою машину тебе дам, голуба, до института доехать". Вот теперь фиаско моей миссии было полным, а машина у меня была своя и не казенная, как у Папанина.
Прошло еще лет пятнадцать. Отдел, в котором я работал, часто перекочевывал по Москве из-за кризиса помещений в академических институтах. Недолгое время мы занимали комнату в том же здании, где этажом ниже расположился Иван Дмитриевич со своим морским штабом. В жаркие летние дни, когда распахивались все окна, не было уголка в многоэтажном доме, куда бы не доносился частенько хорошо известный баритональный тенорок Ивана Дмитриевича. То он распекал кого-нибудь, налегая больше на упоминания о его или чьей-то еще мамаше, то журчал, отказывая высокопоставленным ходатаям, обязательно прибегая к самым образным метафорам из народного фольклора. Присутствие Папанина в здании нельзя было не заметить, но прямого общения у меня с ним долго не было. Правда, изредка, встречаясь, нос к носу у входа в здание, мы радостно обменивались приветственными взмахами рук, а иногда и их пожиманием.
Впоследствии работа и жизнь еще не раз сталкивали меня с Иваном Дмитриевичем. Благодаря своему легендарному ореолу, яркие лучи которого до сих пор скрывают мрачную чекистскую молодость Папанина, он мог буквально творить чудеса, ломая любые препоны советской бюрократии. Так, возлюбив под старость свое почетное место в иерархии Географического общества, Папанин быстро отвоевал для его московского филиала неплохое помещение в самом центре столицы, на Никольской улице. Ивану Дмитриевичу даже разрешили установить лифт, поднимавший всего на один этаж, когда в городе лифты не полагались и в пятиэтажных зданиях.. В Прибалтике были заказаны роскошные кресла для большого зала, за установкой которых адмирал следил лично, как впрочем, и за всеми остальными работами по отделке весьма уютного своего рода клуба географов.
Случилось так, что проведение одной конференции, в организации которой мне пришлось активно участвовать, совпало с неформальным открытием нового помещения московского филиала Географического общества. Иван Дмитриевич, естественно, пожелал лично участвовать в этом событии и по должности ему полагалось открыть конференцию, посвященную природе и людям тропических стран. Многочисленные участники и гости собрались во время, но двери еще долго были закрыты, так как что-то, как всегда, еще было не доделано у самого входа. Когда, наконец, двери распахнулись, еще прибивали бобриковые дорожки и народ, устремляясь к гардеробу (дело было зимой), огибал грузную фигуру в накинутой шубе, усердно стучавшую молотком посреди коридора.
Фигура неожиданно выпрямилась, сбросила шубу на чьи-то услужливые руки и перед народом явился сам адмирал, сверкая золотом погон и платиной наград - одних орденов Ленина было никак не меньше десяти. Изумление многих гостей было заметно. Оно не уменьшилось и в ходе спича Папанина, выбравшего для открытия форума бесхитростный и откровенный рассказ о расходах и трудностях при оборудовании конференц-залов. Вскоре потом адмирал был убаюкан наукообразными речами и дремал в президиуме, ожидая первого перерыва, чтобы тихо вернуться к более привычным ему делам.
Один из участников той конференции (к сожалению очень рано ушедший из жизни), оставил о ней своеобразные реферативные заметки. В первой же из них прозвучало и имя Ивана Дмитриевича:

"Мысли, облекши в изящную форму,
На опыт ЭКА небрежно ссылаясь,
Делает доклад учёному форуму
Лучший друг Хайле Селассие.

Важность ресурсов всеми осознана,
Роль их учёта в память врезается.
И разбудило Папанина сонного
Знакомое слово - ИНВЕНТАРИЗАЦИЯ!

Иван Дмитриевич был яркой личностью, мало похожей, особенно в конце жизни, на большинство людей, оказывавшихся вокруг него в силу обстоятельств. Среди резко противоречивших друг другу черт характера Папанина была заметна особая скромность - неприхотливость в бытовых условиях. Последняя моя продолжительная встреча с Папаниным пришлась на путь поездом из Москвы в Тифлис, когда мы оба оказались в четырехместном купе обычного вагона. Как-то получилось, что дважды Герою Советского Союза, адмиралу и прочая и прочая, отправлявшемуся вместе с московскими географами на конгресс в Тифлис, академические хозяйственники не нашли другого места в поезде.
В купе было душно. Иван Дмитриевич часто хватался за сердце и глотал нитроглицерин. Мы, его соседи и все давнишние его знакомые, пытались через поездную бригаду разыскать какое-нибудь место получше, например, в вагонах с двухместными купе. Сам Папанин ничего в этом плане делать не хотел и даже сердился на нас за эти потуги. Проводники, узнав, что в тесном купе едет один из самых популярных в стране людей, но уже старый и больной человек, сообщили нам по секрету, что в соседнем мягком вагоне едет всего один человек, да два его охранника, дежурящие у запертых дверей в вагон.
Долго пришлось нам с двух сторон агитировать охранников, прибегая к рискованным нравственным приемам, в частности к угрозам дискредитации чинуши, занимавшего целый вагон. Чувствовалось, что он фигура не больно великая, какой-нибудь хозяйственный кагебешный или цековский генерал, привыкший в брежневское время злоупотреблять служебными возможностями. И наша взяла. Кто там ехал, не узнал и Папанин, которому было милостиво отдано целое купе пустого вагона. Я проводил его туда, помогая донести небольшой дорожный скарб Ивана Дмитриевича. Меня тут же попросил обратно. Мы обнялись с Папаниным, и он удивил меня, сказав вдруг: "А я про собачку не забыл, голуба!"
На похоронах Ивана Дмитриевича я не был, помешал мне то ли инфаркт, то ли псевдоинфаркт. А прожил он почти 92 года.

Десять суток.

Отец мой в молодости совершил массу интересных деяний, о коих слыхивал я не только от него самого, но и от многочисленных наших родственников, достаточно много. Работал с шестнадцати лет. В буйной юности увлекался боксом и футболом. Шпаной не был, однако прозвище от шпаны имел: "Мастер" - за умение в драке отправить противника в нокаут одним ударом. Был лучшим голкипером родного городка, за что его перетянули в областной центр, в команду первой лиги. Оказалось, однако, что на поле молодежь там выпускали не раньше, чем через полгода после включения в команду. Плюнул он и ушел на завод, (в те времена было принято оформлять спортсменов на каком-либо предприятии как бы работающими - зарплата идет, а ты - тренируешься) на свое законное место слесаря. Тут-то его и призвали в армию. Из Казахстана - на Северный Флот. На подлодки. На атомные.
Далее - сама история. Что-то, возможно, отец привирает, что-то я напутал, однако подлинность основных событий сомнению не подлежит.
Было дело в походе. Лодка выполняла учебно-боевую задачу. Отец к тому времени был штурманским электриком и успел за этот поход получить 10 суток отпуска. Отказала САУ (а может и АСУ - не знаю, что это, могу и название перепутать).
Командир запрашивает:
- За какое время устраните неисправность?
- За полчаса!
- Вам дается десять минут!
- Есть!
Исправил за семь минут.
- Старшина второй статьи ….. докладывает: неисправность устранена!
- Десять суток отпуска!
- …..
И вот сидит отец на своем посту по боевому расписанию, работает. Несколько суток уже лодка в подводном положении. Слышит вдруг: за спиной кто-то отдраил переборку между отсеками, прошел через весь отсек и отдраивает вторую переборку прямо у его поста. Как это принято было у них на лодке, дает отец с разворота проходящему леща по заднице, да с оттяжкой:
- Переборки за собой задраивай!
Все бы так, да что-то не так: не в робе прохожий, а прям-таки в форме. В адмиральской. Командир дивизиона, адмирал Сорокин. Оборачивается Сорокин медленно, фокусирует взгляд, понятными чувствами пылающий:
- Фамилия!
- …….!
- По отбою тревоги прибыть в Центральный!
- Есть!
Зачем был на лодке Сорокин - не знаю, однако вляпался отец крепко.
Кончилась тревога, делать нечего - идет отец на разбор. Рассуждает - ну, нарядов дадут или на губу посадят, как из похода придем - полбеды, а вот что отпуска лишат - это плохо. Уж больно много намечтано за отпуск дел сделать. Друзей встретить, с девченками пройтись - в родном-то шахтерском казахстанском городке, где отродясь моряков не было...
Пришел, доложился:
- Старшина второй статьи … по вашему приказанию прибыл!
Оглядел его Сорокин хмуро и говорит:
- Десять суток... отпуска!
……….
За это поход отец заработал и третий десяток суток отпуска, не помнит, правда, за какие подвиги. Когда пришли на базу, так и поехал он, - 30 суток отпуска и 10 на проезд - всего 40.
Через две недели в родном городке начал заглядывать к ним участковый - подозрительно долго гуляет молодой человек. Через три - военком - "колись, сынок, не дезертир ли ты?"
***
А ровно через сорок дней отец догонял на вертолете свою лодку, ушедшую несколько часов назад в море ...

Особенности нацио... пардон, пограничной рыбалки.

Часть третья: в селе Малокурильское

В селе Малокурильское обычно ловятся (в порядке убывания популяции):
1. Корюшка
2. Сайра бланшированная в масле
3. Бабы
4. Касатки
Можно еще словить на свою ж... кучу неприятностей, что обычно бывает при промысле последних двух объектов.
Итак, кто на что идет.
Корюшка ловится на простой оранжевый казенный поролон, наковырянный из матрацев, сайра бланшированная в масле хорошо идет на СКВ (спирт корабельный ворованный) и шоколад из бортача, хуже на тушенку и сгущенку, бабы легко клюют на угощение и общение, любимым же блюдом касаток, как оказалось, являются находкинские замы.
Промысел пункта третьего может как смыкаться с пунктом вторым, так и происходить по отдельному плану. Я не участвовал в промысле 4 пункта, так что прошу прощения, но эту тему раскроет кто-нибудь другой (я даже догадываюсь, кто именно). Со своей стороны, постараюсь осветить добычу пунктов 1 и 2 так ярко, насколько возможно.
Итак, зима, бухта Малокурильская, наш корабль впустили на заправку водой и топливом. Именно впустили, потому что сахалинские корабли на Шикотане любят странною любовью - любовь эта измеряется в морских милях и сутках: чем дольше и дальше от села Малокурильского стоит сахалинский пароход, тем больше его любят, а когда он начинает ныть про необходимость заправки водой, продовольствием, топливом - любить его перестают, причем настолько, что просто перестают его слышать (диагноз - "выборочная глухота"). Диалог типа такого:
- Необходима заправка водой!
- Службу нести неподвижным дозором на якоре в точке...
- Заправка водой необходима!!
- Службу нести неподвижным дозором на якоре в точке...
- Воды осталось полтонны!!!
- Службу нести неподвижным дозором на якоре в точке...
- Воды осталось сто литров!!!!
- Службу нести неподвижным дозором на якоре в точке...
- Дайте воды!!! ВОДЫ!!!!
- Службу нести неподвижным дозором на якоре в точке...
- (хрипя...) Пиииить... Еееесть... Помыыыыыться быыыы...
- (нехотя) Следовать в базу для заправки с прибытием в 12-00 , выход из базы на участок в 16-00 того же дня.
- Хых... И на том спасибааа...
Вот после примерно такого диалога мы обычно и попадали к плавпирсу шикотанской бригады, яростно почесываясь и слизывая распухшими обложенными языками капли росы с надстройки. В этот же раз, кроме нас, запустили еще и косяк корюшки, хотя, я подозреваю, ее так долго не мурыжили, да и встреча корюшки личным составом шикотанской бригады была не в пример теплее, пожалуй, только оркестра не было. Весь плавпирс, все борта пароходов превратились в большой насест, на котором сидели рядом кап-два и старший матрос, механик и штурман, корабельный артэлектрик и БИПовец - этакое "водяное перемирие", у всех в руках самодельные удочки, рядом полиэтиленовые пакетики для улова, каждый ревниво поглядывает на соседа - сколько добыл, и по всей Малокурильской бухте разносится запах свежих огурцов...
Чистый, бритый, стираный, после стакана горячего чая в кают-компании, выходишь на плавпирс и видишь родимого старшину рулевых с удочкой из куска стальной проволоки, воткнутой в пробковый поплавок от сети, сидящего на корточках и подергивающего лесу, на которой пришпандорен десяток крючков и гайка, стыренная из ЗИПа, используемая в качестве грузила. И хотя я избалован рыбалкой "по-пограничному", некий атавистический пережиток берет верх на какое-то время, старшина рулевых, поджав хвост, поскуливая и зализывая раны, убирается следить за приборкой на объектах, а я занимаю его место. Через пятнадцать минут появляется шеф, и, используя служебное положение в личных целях, изымает у меня импровизированную удочку и сам приступает к охоте, милостиво разрешив мне присутствовать при этом таинстве и сопереживать... Правда, еще через пятнадцать минут он не выдерживает моих издевательских комментариев и начинает коситься в мою сторону, потихоньку закипая, злобно зыркая глазом и вернее перехватывая в руке удочку, дабы у...бать в подходящий момент. Решив не дожидаться этого момента, убираюсь вести наблюдение за шефом с борта, а он от души отдается таинству рыбалки... Итогом его сидения с удочкой были - а) обострение геморроя, б) мое хорошее настроение по этому поводу, в) полмешка корюшки, г) хорошее настроение личного состава корабля по этому поводу. Конечно, львиная часть попала на стол кают-компании, но и моряки смогли себя побаловать на ужин золотистой поджаренной рыбкой с огуречным ароматом.
В этом же уездном городе N., но уже в другое время происходила охота на сайру. Дело в том, что на данном конкретном "острове невезения" был не только календарь, что все равно не помогало его жителям, но и рыбокомбинат, на котором производится много вкусных и полезных вещей. Точнее, производит-то их природа, а на комбинате их просто упаковывают. А еще ходят слухи, что на этом комбинате работают милые русские женщины, которых рекрутируют со всех концов нашей необъятной Родины, и им так кюхельбекерно и тошно без ласк русских офицеров и мичманов, что готовы эти фемины, эти нимфы и наяды, практически на все, лишь бы добиться внимания противуположного пола. Итак, решив открыть сезон ловли сайры бланшированной в масле, комсостав ПСКР-... собрался на внеплановое совещание, на повестке дня которого стоял вопрос "Кого послать?". Вопрос решился быстро - решено было заслать боцмана и помощника, благо оба были настоящими крепкими хозяйственниками (то есть - чужое тырили, свое не отдавали). Командир выделил на представительские цели и для обмена с аборигенами литр "шила" и коробку шоколада, боцман с помохой, подмигнув друг другу, насовали в сумку еще и банок с тушенкой и сгущенкой, и, напутствованные теплыми словами остающихся, отправились на промысел, держа в уме еще и желание попарить кончик, мы же остались дожидаться невиданного улова. Эти два кренделя появились на корабле утром со следами буйно проведенной ночи на покаянно опущенных хлебальниках, волоча за собой жалкий 1 (один!!!) ящик консервированной сайры. Вызванные на исповедь к командиру, они поведали жуткую историю о том, что на рыбоконсервном комбинате после недавнего землетрясения ловить нефига, оборудование в разрушенных цехах простаивает, бабы все выехали по такому делу на материк, и единственным, кого они смогли там отловить, был какой-то старикан чуть не восьмидесяти лет от роду. Завидев наших добытчиков, сей старикан начал допытываться, по какому такому поводу доблестные моряки-пограничники забрели на доверенный ему объект. Когда они сказали, что делегированы экипажем с целью обмена даров цивилизации на дары природы, старичок скрипуче захихикал и сказал, что комбинат не работает и морячки обломились.Но! Вот если у морячков есть чего выпить, то он готов рассмотреть вопрос бартера на лично ему принадлежащие консервы, правда, при одном условии - если морячки его перепьют. Чего ж не согласиться на такие условия? Вот они и согласились... Выпив принесенное шило, компания переключилась на дедовский продукт, полученный, судя по запаху и крепости, путем настаивания портянок на ракетном топливе. Продолжительного употребления такого продукта измученные длительным пребыванием на границе мореходы не вынесли, и пали в дедовской сторожке, сраженные во цвете лет. Наутро дед их растолкал, всучил в память о чудном вечере ящик сайры из личных запасов, с презрением отверг попытки всучить ему тушенку со сгущенкой, но забрал весь шоколад. "Унучкам!" - прошамкал он нашим делегатам. Не отбирать же у детей - моряк ребенка не обидит... Оставили... И побрели, изнемогая от неутоленного желания, похмелья и болезненных воспоминаний о проигранном состязании, на пароход, где им впоследствии эту историю вспоминали долго-долго...

Мадьяро-японский десант

...так как описываемые в сказке события не могли происходить нигде и никогда.

Кроме, конечно, заброшенных в настоящее время островов в океане, которые хочет не скажу какая нация (так и говорят: "Хасю асрава"). Во времена тех сказочных событий на этих стремных земельках стойкие (оловянные) советские человеки пытались наладить быт и от нечего делать производили консервы для крестьян Нечерноземья, а чтобы начинку для этих консервов, которая в изобилии плавала вокруг, не тырили близкоживущие люди не скажу какой национальности, советские человеки держали на одном из островов что?
Верно. Кучку вечно настороженных корабликов из состава Мучимого Частыми Пьянками Войска, МЧПВ.
Собственно, сие славное (кроме шуток) соединение проживает там и по сей день. Вот только резко поумневшие рыбари-консерваторы, кто остался, уже совсем перестали быть советскими, а половина из них заодно и человеками, поэтому служить там сейчас тяжело и не до смеха.
А вот раньше...
- Короче, - изрек Витька, эффектно затянувшись, - знаете старую байку про мадьяро-японский десант?
- Чей-японский?
- Понятно. Тогда поехали. В общем, дело было так:
Мадьяры - это венгры. Венгрия. Горошек там зеленый, помидоры... Восточная Европа. Так что если хоть один мадьяр когда-либо и бывал на тех островах, то это был либо больной на голову, либо беглый каторжник, который сдуру поучаствовал в русской жизни. То есть даже в глубоком коллективном бреду руководство страны Венгрии, вне зависимости от политического строя, не могли счесть те острова зоной своих интересов. Ха-ха.
А вот, например, строгое выполнение требование руководящих документов по базированию кораблей МЧПВ при обычной боевой готовности в любом уголке Вселенной призваны обеспечить два несчастных лица дежурно-вахтенной службы - дежурный по соединению и его помощник по живучести. Известно, что в тот зимний день и в той бригаде эти несчастные заступили на службу установленным порядком и без энтузиазма, так как большая часть службы должна была пройти в воскресенье. Причем сам дежурный заметной роли в истории не сыграл, а вот помощник...
Помощник по живучести - это обычно корабельный механик, командир БЧ-5. В Потёртых Войсках корабли маленькие (их прямо распирает от гордости за свое название, на флоте ведь точно такие же лайбы называются катерами, чем в сущности и являются), механики на них - капитан-лейтенанты без серьезных перспектив роста.
О механиках известно, что их ни в коем случае нельзя оставлять без присмотра, так как попавший на свободу механик сразу теряет все житейские навыки на фоне резкого усиления спонтанного глотательного рефлекса. В отношении всех без исключения спиртосодержащих жидкостей.
О капитан-лейтенантах же известно, что это единственная категория морских военных (в пехоте так же повезло некоторым высшим офицерам), не нарушающая моральных заповедей в отношении одиночного распития, так как капитан в любом случае пьет с лейтенантом.
Наш помощник по живучести был механиком. И капитан-лейтенантом. Без перспектив. Готовы? Понеслась.
Дежурили молча. Скучно. Дежурный к обеду свалил по своим командирским делам, сказав на прощание: "Я щас". И исчез. Стало совсем скучно. Механик ОСТАЛСЯ ОДИН... Ну, конечно! Начал работать рефлекс. "Да ну его...,- сказал он сам себе, - может, не так муторно будет". Взял-то с вечера. Плеснул, подождал немного... и повторил... Короче, получалось где-то раз в полчаса. В общем, когда стало смеркаться, стало уже совсем хорошо! Но скучно, Боже мой, как скучно...
- Даа-ста-ли фсе-е! - заорал механик на весь пирс, выйдя из рубки и сняв шапку, - и ка-раб-ли эти скот-ски-е-е, и сл-у-жба, и а-а-стра-ва-а!!
Летаргические вахтенные у трапов снулых корабликов встрепенулись, переглянулись, пожали плечами, и снова захрюкали. Воскресенье... Мало ли что человеку приснилось. Там, в рубке дежурного, тепло...
Видя такое явное отсутствие интереса к своим эмоциям, механик немедленно усугубился еще глубже. До дна (там оставалось грамм триста). И сразу получился совсем другой человек, потому что оборвалось все. Моментально.
- Ну-у, - бормотал он, скатываясь по трапику на бетон пирса, - я щас ат-дах-ну-у!! Мы дуреем на этой войне, Д`ар-тань-ян-н-н! - пропел он с интонацией Владимира Семеновича, совмещая несовместимых классиков - Мы ус-с-с-пеем доесть этих кур-р-р!
И, как был, без шапки и в снаряжении, с оружием, рванул из части чрез забор. На волю!
Созвучный этому выражению глагол как-то сразу приходит на ум - гулять! Естественно. В кабак! И неважно, что скрывается за этим словом, неважно, кто и как на тебя смотрит, ведь идет, летит, несется! Свободное самовыражение! Ду-ша! На-рас-паш-ку! Кстати, говорят, потом он не мог ничего вспомнить. Ну, неудивительно...
Танцы на столе... Звон стекла... Ветер в лицо...Неважно, куда, главное - через зиму и снег, ветер и метель, холмы и кусты! Кусты!! Кусты... Кусты? Сбился с курса... Забл... Ага.., ну, щас...Тяжело дыша, безумный взгляд по сторонам... И вдруг, где-то там, в темноте, мелькнул огонек! Из глубин потопленного разума продувала балласт опасная ассоциация с Прометеем...
"И-й-а!Дам!О-гонь!Лю-дям!", - и указав себе направление рукой, греческий герой рванул вперед. Через тернии!
В единственной в здешних краях гражданской медсанчасти со стационаром на двадцать койко-мест все спали. Все шестеро обожравшихся тухлой икрой докеров и одна пожилая уже медсестра. В комнатке приемного покоя традиционно горел свет.
Далее в хронологическом порядке:
1. Проснувшаяся от резкого удара в дверь медсестра обнаружила сползающего по косяку капитан-лейтенанта морских частей Пограничных Войск, в шинели, без головного убора, с окровавленным лицом и ладонями (кусты) и при оружии;
2. На вопрос медсестры "Что с тобой, милок?", растекшийся по порогу офицер неожиданно резко и громко заявил, что, пока они здесь спят, пограничники доблестно отражают удар третьей уже волны воздушно-кавалерийско-морского десанта. Причем из соображений скрытности враг использует исключительно лука, стрелы, копья и деревянные тараны. Офицер очень хотел сказать, что десант - манчжуро-японский, так как слышал где-то, что Манчжурия и Япония как-то связаны, что-то было у них в истории общего, и потому еще, что не могли они так охаметь по-отдельности во время его дежурства. Только попробуйте выговорить слово "Манчжурия" после хотя бы пол-пузыря. А механик-то в это воскресенье оставил такую дозу настолько позади, что даже смешно. Ха-ха. Так что медсестра поняла, что десант - м-ма-дьяро-японский. Что тут такого? Офицер-то весь в крови...Ранен, значит, в бою. Врагов, по традиции, не считают, где уж там выяснять национальность. Тем более, медсестре:
3. В санчасти упомянутым офицером был произведен экстренный подъем больных, одевание, построение, проверка формы одежды, после чего состоялось доведение обстановки и постановка задач, а именно: рытье окопов по периметру санчасти с оборудованием огневых позиций на танкоопасных направлениях. Рытье осуществлялось лопатой, ломом, багром, ведром и топором с пожарного щита. При этом один больной, по фамилии Полумедведев, которому было предложено, на выбор, рыть окопы огнетушителем или ящиком с песком, учинил попытку позорно дезертировать вглубь острова, но был отловлен остальными трудящимися больными и после восстановления патриотических чувств стал рыть окопы самим пожарным щитом;
4. Офицер же некоторое время управлял работой личного состава непосредственно из ординаторской, получив предварительно от медсестры, оказавшей ему первую помощь, трехлитровую бутыль спирта "для сопутствующих нужд";
5. И только убедившись в наличии трудового энтузиазма и понимании поставленных задач среди работающих докеров, офицер оставил расположение санчасти, пообещав проверить ход работ к утру, при этом отсутствовавший форменный головной убор на нем был заменен белым докторским колпаком. Остатки сопутствующего спирта убыли вместе с офицером.
Сквозь ночную тьму шел снег и... Во дворе санчасти, подбадривая друг друга гулкими криками, рыли окопы больные докеры. Медсестра позвонила в охрану порта - как там десант?
- Какой десант, дура? - сказали ей, - Четыре часа утра!!
- Э-э.. мадьяро-японский!
- Че-го??
- Мадь-я-ро-я-пон-ский! Погранцы давно в одиночку воюют!
- Ни хрена себе! - сказали ей и на всякий случай объявили пожарную тревогу. Мало ли.
И еще позвонили на самую верхушку острова - точку ПВО - не видно ли, как там десант?
Граждане! Ну сколько можно повторять! Никогда не шутите с ПВО! Они же при заступлении сдают чувства юмора на ответственное хранение. В специальные сейфы. Не знали? То-то! Работа такая.
Короче, не прошло и пяти минут, как бодренький дежурный генерал в ГШ ПВО воткнул узловатый палец в текст шифровки и схватил телефонную трубку:
- Какой десант?! Какой, мать-мать-мать, десант??!! По буквам давай!! Марфа! Анфиса! Двора! Знак?? Какой знак?? Я те щас такой знак на жопе нарисую!! По новой давай!! Быстра-а-а!!(На том конце сообразили) Варфоломей! Еремей! Никодим! Гарик! Ефстафий! Ромуальд, е.. Что?! Венгерский?! Ты дурак, да??!! Венгры??!! В океане?! И еще японцы??! Быть на связи!
Хвать другую трубку:
- ОД Главного штаба погранвойск! ("Это ж комитет", - ныло в голове, - "Ну почему, почему на моем дежурстве!!") Алло! Что у вас происходит на Среднем Крокодильском? Ничего?! Постоянная готовность?! А мне доложили - бригада пограничных кораблей отражает высадку морского десанта! Чей десант? Хм... не имею четкой информации! Моим очень плохо видно. Но воздушной поддержки десант не имеет! Докладываю на "Бриллиант"!
В первую трубку:
- Усилить наблюдение! Оставаться на связи! Об изменениях в обстановке докладывать немедленно!
И глубоко вдохнув, зенитный генерал трепетно взялся за трубку прямой связи с Генштабом...
Спасла ситуацию, как частенько бывает, сама природа. На многострадальный островок, который во все глаза разглядывали сотни своих, а вследствие хорошего качества радиоперехвата, и противных глаз, величественно накатил рассвет. Смотрят вояки всея земли - а береговая линия чистая... Пялятся во все глазки на бригаду - огоньки зажглись, бойцы с кораблей на зарядку потянулись... Спокойненько так. С ленцой.
Ну, а вернув боеголовки в исходное и выдрав подчиненных, стали генералы истерично хихикать, затем смеяться, а потом и заржали в голос.
Точка ПВО сходила в гости к диспетчерам порта - в санчасти прибавилось постояльцев.
А медсестра - что с нее взять?
Окопы? Вырыли. Аккурат к утру. В полный профиль. Потом прямо в них и бухнули теплотрассу.
А каплей-то... что каплей? Утром нашли спящим на штатном месте - в рубке дежурного. Спиртом пах сильно, но ведь механик... кто на такие мелочи внимание обращает? Говорю, не помнит ничего. Хотя больничные его опознали. Хотели судить - да не за что. Пистолет в сохранности, на соединении все в порядке, даже удивительно. Уволили орла. Комиссовали. Как прямую угрозу миру. Что и говорить, не место красит человека...

Патрульные байки Петровского парка и его окрестностей или еще раз про «бараньи мозги» (КБ).
Навеяно Глюком (вып. N 778, «Артист») и не смог удержаться от эпигонства КБ (вып. N 779, «Темные аллеи - II»).
Патрульные комендантские «облавы» у ст. м. «Динамо», по рассказам моего отца, слушателя (1949-1955) и адьюнкта (1958-1961) ВВИА им. проф. Н.Е. Жуковского, бывалых сослуживцев и личных впечатлений были всегда, начиняя с послевоенных лет и вплоть до времен новейшей истории России и ее ВВС. Некоторые зарисовки.
Адъюнкт первого года обучения, ст. л-т А. расслабленной походкой двигался в сторону северного выхода метро. Аура центра современной военно-авиационной мысли, общение с людьми, фамилии которых ранее он знал только по обложкам учебников, осознание своей, пусть пока еще скромной, но все-таки принадлежности к этому, ранее казавшемуся недоступным простому начальнику группы регламентных работ ТЭЧ истребительного авиационного полка, научному миру, сделала свое «черное дело». Бдительность была притуплена. Заметив «красного» капитана-патруля в каракулевой шапке, он обычным порядком, без уставных выделываний (подумаешь, капитан, сам скоро буду), козырнул, но тут же был догнан двухметрового роста «каракулевым» бойцом с предложением подойти к начальнику патруля...Начальник патруля...Ваши документы... Почему это... Почему то... Перечисление недостатков своего собственного внешнего вида, незнания самое собой основных положений Уставов привело А., имеющего за плечами 5 лет в училище и 4 с половиной года на «бетонке», в состояние тихого изумления. «Баран» тем временем достал ручку, раскрыл блокнот и продолжил вычитывать страницы его удостоверения личности. В графе занимаемая должность прочитал: «Адъютант ВВИА им. Н.Е. Жуковского» (вместо адъюнкта). Речь и повадки его мгновенно изменились. «А чей Вы адъютант, тов. ст. л-т?». Курсантская смекалка и авиационная находчивость помогла А. мгновенно сориентироваться: «Генерала Красовского! (Красовский А.А. действительно был его научным руководителем)». «Ну, что ж Вы товарищ ст. л-т, - вздыхая, извинительно пробормотал начальник патруля, протягивая удостоверение и пряча ручку с блокнотом, - а еще адъютант генерала...».
Нечто аналогичное. Капитан Б. в приподнятом настроении вышел из Петровского дворца. Только что в отделе кадров ему записали в удостоверение личности его новую должность «старший инженер ВВИА им. проф. Н.Е. Жуковского». Таких должностей было от одной до нескольких в учебных и научно-исследовательских лабораториях кафедр академии, но в удостоверение личности они записывались все одинаково без привязки к конкретной лаборатории. Отличие ее от просто инженерной состояло в том, что она была уже майорской. Теперь через два месяца Б. сможет сменить свои однопросветные погоны на двух с одной большой «шайбой» по середине. Мысль эта грела его душу. Вдруг из кустов аллеи на Б. буквально выпал комендантский майор с бойцами... Далее по схеме... Ваши документы... Почему нестрижены и в стоптанных каблуках...Дошла очередь до изучения должности, перед тем как записать и выписать путевку на дополнительные строевые занятия в субботу. И вдруг: «А Вы что, тов. к-н Старший Инженер всей академии Жуковского? Всей-всей? Самый Старший?». «Ну да, там же написано», - вальяжно отвечал Б. «Ну нехорошо, Вы же пример должны подавать подчиненным, Вы уж, постарайтесь, исправьте Ваши недостатки»,- резко поменял тон, отдавая документы и пряча в карман путевку комендантский майор.
Молодой преподаватель академии В., майор по званию, вышел из вестибюля метро и пошел по направлению к Петровскому дворцу. Был он человеком так скажем «арапистого» склада характера и темперамента. Комендантский патруль ставил «засаду» под условным названием «не ответ на приветствие младшего по званию». Делалось это так. Один патрульный выдвигался метров на 15-20 перед начальником патруля, забивался в какое-нибудь малопросматривемое место и козырял всем проходящим, но по большей части не имеющим возможность его видеть, офицерам, которые потом записывались начальником патруля. Так произошло и на этот раз. Но комендантский не учел особенности характера В. В. подошел к начальнику патруля, поприветствовал, поинтересовался в чем дело, когда услышал про не ответ на приветствие, то вскинув левую руку, посмотрел на часы и выдал следующую тираду: «Товарищ майор, московское время восемнадцать часов 00 минут, полеты окончены, флаг спущен, честь не отдается! Честь имею!». Козырнул и пошел в сторону дворца. Пока начальник патруля пытался переварить сказанное, В. уже скрылся в тени аллей Петровского парка.
Лето. Слушатели Жуковки в летнем отпуске (каникулярном). На опорный пункт Московской комендатуры прибыла разношерстная группа офицеров постоянного состава академии для несения службы патрулями по гарнизону. Категория капитан-майор в основном, но есть старлеи и полуполковники. Построение, осмотр, проверка внешнего вида, знаний Уставов, инструктаж. Вопрос дежурного помощника коменданта, майора, заступающему майору: «На каком расстоянии от вашего знака (ИАС, «курицы») прикрепляется знак об образовании?». У комендантского данный знак отсутствует (верхнего нет, а среднее носить не престижно). У академического - висят два: ВВИА и МГУ (ВМК). Ответ: «30 миллиметров». Пауза, вздохи комендантского, затем его фраза: «Вы конечно, люди все ученые, с высшим образованием, некоторые с двумя, с академиями, вы может конечно где-то и правы, там 30 миллиметров, но..., я бы вам посоветовал лучше говорить три сАнтиметра!»