Сегодня деду исполнилось 85 лет

Tiomkin

Дед, конечно, малость подсдал, но все еще крепок. Офицер, воевавший с 1939, отметившийся от Кореи до Египта (был учителем Хосни Мубарака, у которого тоже сегодня день рождения - только египетский президент в 1929, у них разница 10 лет), 50 лет в строю, генерал-майор, профессор ВАГШ, вся грудь в орденах, легенда, короче...

Юбилея, как такового, не устраивали - дед не очень к этому одобрительно относится, приехало 2 племянника (обоим уже за 60), жена сослуживца по Египту, ну и дети-внуки.

Дед припомнил один любопытный случай. Так, зарисовка, не претендующая, просто факт...

Июнь 1937. Василий Кокорев - курсант Оренбургского лётного училища. Надо сказать, что дед в летчики не очень стремился - он был радиолюбителем, учился в радиотехникуме и намеревался свою жизнь строить в этой области. Но! Партия сказала - "Комсомолец - на самолёт!". После окончания второго курса радиотехникума студентам было приказано встать на воинский учёт в военкомате. Там им собственно объявили, что они направляются на учебу в летные училища. Дед попытался поинтересоваться, а нельзя ли направить в таком случае в Одесское или Харьковское радиотехнические, поскольку он хороший радист, но на него накричали и сказали, чтобы он не смел обсуждать решения.

Тогда же случился первый "геморрой". Отец деда, Григорий Петрович Кокорев, бывший волостной старшина в Калужской губернии и мастер-колесник, Первую Мировую оставался в тылу, как бы сейчас сказали "по брони". В марте 1919 он умер от тифа. В мае 1919 родился мой дед. Незадолго до смерти Григорий сказал жене, мол, родится девочка - назови как хочешь, а родится мальчик - назови Василием. Дело в том, что в соседней деревне, в Кривом Овраге, жил какой-то родственник, Кокорев Василий, не шибко дальний: то ли дядя, то ли сват-шурин-деверь-свояк. В Мировую он пропал, но говорили, что вроде как за границу подался, за океан, чи еще как... В честь него - хороший был человек.

После прохождения медицинской комиссии документы рассматривала мандатная. И тут деда вызвали в военкомат и представитель органов поинтересовался, а почему в анкете не указано, что дядя студента Кокорева живёт в Америке? Дед, что называется, на голубом глазу, отвечает, что он понятия не имеет ни про какого дядю и вообще. Ему объясняют, что политически это неправильно. В общем, муторная была история, но обошлось - в итоге представили гумагу, что некий Василий Кокорев, односельчанин и возможный родственник (ну, поди там разбери, архивы здорово потрепало), пропал без вести до рождения Василия Григорьевича Кокорева и связи Кокорев-мл. с вышеупомянутым Кокоревым не поддерживал и не поддерживает. Историю утрясли, но пятнышко осталось и подшилось в личное дело, а из таких вот пятнышек оно потом и строится...

Так вот, возвращаясь в 1937... В один прекрасный день, после завтрака, курсанта Кокорева неожиданно вызывают в штаб училища. И, ничего не подозревающего курсанта, начальник училища спрашивает - а с какой, собственно, радости Василия Кокорева хотят видеть в Оренбургском облуправлении НКВД? Дед немного бледнеет, но честно говорит, что не имеет понятия. Начальство, понятное дело, не очень-то верит, но уже прикидывает что за этим может последовать. Курсанту Кокореву выписывают увольнительную в город (училище отстояло от Оренбурга в 20 км) и к тому моменту, когда он приходит из штаба в казарму, с Доски Почёта его фотография уже снята (он был отличник), а на стенде висит объявление о предстоящем комсомольском собрании с повесткой дня "О рассмотрении персонального дела комсомольца Кокорева В.Г.".

Моментом!
Вокруг него начинает образовываться эдакая "полоса отчуждения", взглядами стараются не встречаться - ну, понятно, в общем, в управление НКВД просто так вызывать не будут, знакомая фразочка, да?

Курсант Кокорев едет в Оренбург, приходит в управление, заявляет, ему, мол, назначено к такому-то времени в такую-то комнату. Его проводят, он открывает дверь и...

И видит своего родственника.

И, пардон за мой французский, охуевает, иным словом это не выразить.

Дело в том, что у его старшей сестры деда (а разница в возрасте у них была будь здоров какая) был муж. Деду они в некотором роде заменили родителей, перебравшись подростком в Москву, дед жил у них. Звали его Сергей Косцов. Служил он в госбезопасности. Сначала оперативником, потом перевелся в РТО. Служил долго, а за события лета 1953 получил орден Ленина, бывает...

С ним как раз и связана небольшая семейная тайна. Сейчас-то уж и не тайна, а тогда - будь здоров. Дело в том, что дядя Сережа, как его все называли, был внебрачным сыном одного, мягко скажем, известного человека. Нет, к монаршей фамилии отношения это не имеет. Отцом дяди Сережи был Сергей Яковлевич Аллилуев. Для тех, кто не знает, кто это такой, поясню - у него была вполне себе законная дочь, Надежда Аллилуева. А ее мужем был некто Иосиф Виссарионович Джугашвили... Кем приходился Сергей Косцов Надежде Аллилуевой? Вот именно...

В семье прекрасно знали, кем приходился Сергей Аллилуев Сергею Косцову. Но, естественно, за пределы это не выходило - не то время и не та информация, люди исчезали бесследно за куда меньшее. Старинный друг семьи, бывает. Но вот рекомендацию в партию курсанту Кокореву дал именно Сергей Яковлевич Аллилуев, интересно да? Ну а то, что фамилии у них были разные - так это и гусю ясно...

И вот этот дядя Сережа, Сергей Косцов, майор госбезопасности, начальник Управления радиопеленгации НКВД СССР приветствует своего шурина, сидя в кабинете замнача УНКВД СССР по Оренбургской области. И выясняется, что приехал он - шурина повидать, блин! Вот просто так взял и приехал. Узнать, как учится, то-сё... Майор госбезопасности - а это было очень круто по тем временам - приезжает повидать своего родственника-курсанта, весёлая ситуация, да? Тем более если при этом из управления НКВД в училище звонят и просят, чтобы курсант Кокорев прибыл тогда-то, а зачем... ну, начальнику училища тогда в голову не могло прийти в принципе такой вопрос задать, звонят из такого учреждения, которое само задает вопросы, а не отвечает...

Первое, что сказал курсант Кокорев - в Бога душу мать! Дядя Сережа, ну ты соображаешь, что делаешь, нет? (Говорит, расплакался даже...) Какого хера ты всё так обставил? Меня уже наверняка из комсомола исключили, с Доски Почёта сняли, само собой - ну как же, вызвали в управление НКВД!
В общем, погрузился в расстроенные чувства...

Дядя Сережа успокоил шурина, конечно, созвонились с училищем, объяснили ситуацию, выправили курсанту Кокореву отпускной на три дня, чтобы пообщался с родственником.

Через три дня курсант Кокорев вернулся в училище. До КПП его довезла "эмка" из управления - дядя Сережа и слышать не хотел, чтобы родственник добирался своим ходом. Портрет курсанта Кокорева, как ни в чём не бывало, висел на Доске Почёта - отличник же, никакого комсомольского собрания с повесткой дня "О рассмотрении персонального дела комсомольца Кокорева В.Г." не было.

Правда, появились безобразия иного рода. Я, рассказывал дед, на некоторое время стал изгоем. Мне прямо так и заявили - у тебя дядя майор госбезопасности (он не дядя, но в такие мелочи никто не вникал), а значит ты - сексот (оперативный термин "секретный сотрудник", по-народному говоря - "стукач"). Вон у Прохоренко из 1-й эскадрильи родителей арестовали - а ты ведь заранее знал, Нижич из 3-й арестован - опять же, видать, без тебя не обошлось... Попытки объяснить, само собой, не принимались - в некоторых случаях с коллективом лучше не спорить, а дать время подождать, само рассосётся...
Как все в увольнение - так все без меня идут, говорят, со стукачом не будем. Так, говорит, один и ходил. К ноябрю улеглось, нормальные отношения восстановились, но нервов это попортило изрядно...

Ну а потом - служба она и есть служба. Ночной разведчик Кокорев (Орлово-Берлинская АДД) воевал, бомбил, был сбит, партизаны, домой, фильтрационный лагерь НКВД в Подольске, опять в строй, бомбил Берлин и Хельсинки и т.д....

И дай Бог ему здоровья!

Вдогонку "Особенностям национального призыва" от 20.07.04
Зима 1980 года. Северная Карелия, гарнизон Северная Хуаппа, 909 военно-строительный отряд.

Ша, пацаны, ша! Молчать, шпаки, герои тыла, слуги народа, готовые служить этому народу за депутатские льготы и пайки, но не служившие этому же народу в казармах, а также все примкнувшие к ним и сочувствующие. Сейчас поддал я неплохо на дне рождения шефа (он тоже служил) и расскажу, как это было на самом деле.
И не хрен кидать в меня какашками: "Ах, какой ты бяка, какой подонок!" Кто там был - тот меня поймёт, а кто не был, тот мне не судья.
Это хорошо, конечно, уступить даме место в автобусе. А вот уступить ей место в шлюпке, когда судно тонет - слабо? Только не надо хлестаться: "Да я, да ни за что, да золотые горы обосру, но поступлю как истинный джентльмен!" Как говорит украинская поговорка: "Зарекалась свинья говно не есть." Вот и вы не зарекайтесь. Чтобы уступить место в последней шлюпке на тонущем судне, как мужчины на "Титанике", чтобы отдать свой спасжилет ребёнку, как грузинский профессор Жордания, спасший тем американскую девочку и погибший сам - для такого поступка надо вырасти, всей своей жизнью. Надо не просто много прожить, надо многое пережить. А устно проповедовать мораль - храбрости много не надо. Мне всю жизнь проповедовали коммунистическую мораль дядьки и тётки, которые потом первыми рванули в храмы, неумело крестясь. Десятилетиями втирали нам про "опиум для народа" и вдруг - уверовали... "Не верю!"
Я приму упрёки (справедливые!) в свой адрес, только от тех, кто побывал в таких скотских условиях как я, или в ещё худших.
Итак, Карелия, занесённый снегами, забураненный, занюханный гарнизон, окружённый непроходимыми лесами. Сорокаградусные морозы, небо в жёлто-зелёных сполохах северного сияния, сборно-щитовые казармы на берегу озера Верхнее Хуаппа-Ярви (http://stroybat-spb.narod.ru/MAPS/kar2f.jpg), покрытого льдом 9 месяцев в году. Две роты стройбатовского отряда, занимающиеся лесоповалом. Мы жили впроголодь, разделённые сроком службы, национальной рознью, культурными, языковыми, религиозными и прочими различиями, дедовщиной, наконец, которую ещё не догадались называть неуставными отношениями. Сказать, что отношения между солдатами были плохие - это ничего не сказать, это была настоящая вражда. Верен анекдот, что стройбату боятся давать оружие, мы бы просто перестреляли друг друга. А первыми бы расстреляли командиров. Потому что такая обстановка сложилась при полном похуизме командиров, которым нужен был только план по заготовке леса, остальное их не волновало.
Особенно наша вражда проявлялась в столовой. В столовую не входили, а врывались, хватая со стола, что плохо лежит. Никакого товарищества и «поделись с ближним» не было и в помине. Хорошо проповедовать такое, когда сыт и в тепле. А вот когда на подъёме, резко вскакивая с постели, падаешь в голодном обмороке обратно, и темнеет в глазах? Если голоден настолько, что заплесневевший хлеб и позеленевший маргарин вызывают не отвращение, а здоровый аппетит? И когда, видя как другие солдаты гужуются над посылкой, из последних капель гордости удерживаешь себя, чтобы не заглядывать искательно им в глаза, а отворачиваешься, пряча голодные глаза, выдающие тебя с потрохами?
Что меня удерживало, чтобы не сбежать домой, как некоторые салабоны? Вовсе не слова о присяге и долге. И не боязнь сесть за дезертирство. Но вот представить себе, что моим родителям скажут: «Ваш сын сбежал из армии, не выдержав трудностей», - этого я бы не смог перенести. Если б мои друзья и знакомые в деревне узнали бы, что я сбежал, не выдержал - не перенёс бы этого. Пусть что угодно, только не это.
Итак, ворвались мы в столовую на ужин (чёрная полусгнившая толченая картошка, «пюре», и жареная треска), расхватывая жратву со столов, торопливо глотая и запивая горячим чаем, обжигая рот. Первыми, понятно, хватали самое вкусное - жареную рыбу, дедушки и бойцы с узким разрезом глаз. Не сочтите за национализм, так было на самом деле. Видимо, у них инстинкт выживания сильнее. Славяне жить тоже хотели, но морально не готовы были рвать глотку другому ради своего выживания, не тот менталитет. Но вот и я, изловчившись, ухватил жирный жареный хвост трески у одного зазевавшегося «воина Аллаха». Он, возмутившись, заорал на меня:
- Чо, обурел в корягу, салабон, да? Я тваю маму ибал!
Ничего не сказал я ему, но, вдохновлённый голодом и целым днём работы в тайге на самосвале, просто долго посмотрел ему в глаза, очень многообещающе посмотрел. И почудилось ему в моём взоре: дальняя дорога в родной аул в оцинкованном гробу, пустые хлопоты его родителей с погребением, и моё свидание в казённом доме с трефовым прокурором.
И он промолчал. Жить-то хочется. А рыба, ну что рыба - пусть плывёт себе дальше.
И сел я с алюминиевой миской, в котором лежали половник «пюре» и отвоёванный кусок трески. А напротив сидел тракторист с лесоповальной бригады, молдаванин Миша Гелас. Мы с ним не работали вместе, не земляки (я с Крыма призвался), не друзья. С одного призыва, правда. И Миша, громко проглотив слюну, низко наклонился над тарелкой, старясь не глядеть на меня. Не смог я есть, чуть не подавился. И, поколебавшись, разломил хвост трески на два куска. Один был побольше. Ещё дольше поколебавшись, взял кусок поменьше и дал его Мише:
- Держи, братан.
- Спасибо, - сказал Миша.
А за моей спиной стоял наш прапорщик, ротный старшина. Его совсем недавно назначили старшиной, и он тихо охреневал, глядя на наши порядки.
И он взял мою тарелку и отдал Мише, а его тарелку поставил мне. Большего стыда я за всю жизнь не испытывал. И одного такого случая более чем достаточно, более, чем все проповеди о любви к ближнему. Это ведь просто слова, пиздеть - не мешки ворочать.
На всю жизнь тогда усвоил правила чести. А для тех, кто этого в жизни не испытал: что такое делиться последним куском, когда сам падаешь от обмороки от голода, им не понять, что означает: «сам погибай - а товарища выручай!» Для них это просто слова, пустой звук, как и честь, долг, Родина.
И огромное спасибо нашему старшине. Обычный советский прапорщик, с типичной для советского прапорщика фамилией Купченко. Сейчас я почёл бы за честь поздороваться с ним, проставиться ему. Но увы, не видел после службы никогда.
А порядок в нашей роте старшина вскоре навёл. Не уставной порядок, чтоб верхняя пуговица с крючочком были застёгнуты и кровати-одеяла по линеечке выровнены, а настоящий порядок. И дедушек поприжал. И на кухне жратву стали меньше разворовывать. И за стол садились по порядку, не хватали как звери.
А вы говорите...
Нет, вы, те кто не служили - не судьи мне. Вы не делились ПОСЛЕДНИМ.

Лето 1988 года. Ленинград. ЛНПО «Позитрон».

Я тогда учился на вечернем отделении Политеха, на 4-м курсе, а в отделе был разработчиком. Хотя и числился монтажником, поскольку ещё не имел инженерского диплома. Ну, а поскольку числился монтажником, то получал ежедневно молоко и раз в неделю - трёхлитровую банку сока. Якобы за вредность. И вот, помню, принесла мне профоргша банку виноградного сока. Поставил я его на стол и забыл. Сам я сок никогда не пил, носил домой своей маленькой дочке. А день был жаркий, очень жаркий. И вот, вижу, сотрудники, разговаривая со мной, как-то напрягаются и прячут глаза, старательно избегая смотреть на банку с соком.
Взял я тогда плоскогубцы, сковырнул крышку и сказал сотрудникам:
- Братцы! Жара сегодня обалденная. Пейте сок, угощаю!
И сам тут же налил себе стакан для почина, чтоб не стеснялись.
Просто, чтоб не стыдно было смотреть в глаза моим товарищам. И чтоб им не было стыдно за меня.

pokazuha.ru

Самолет БЕ-200 знают все?

Это самолет-амфибия, который в варианте пожарного может, скользя, садиться
на любой пригодный водоем, набирать воду и тут же взлетать. Это круто,
потому что сильно ускоряется процесс пожаротушения, в отличие от
использования того же Ил-76.

Рассказывал в одной компании человек, причастный к его разработке.

Когда самолет проектировали, встала задача определения полного наполнения
цистерн. Начали смотреть мировой опыт, чего там напроектировали
американцы. А американцы спроектировали систему супернавороченную:

На разных уровнях в цистерне цепочка датчиков, все это заведено на
компьютер, продублировано и выводиться на панель пилота.

Система стОит, как крыло от русского самолета, и явно ненадежна.

Наши голову долго не ломали.

В результате было так: В самом верху цистерны выводится забортный
патрубок. У пилота стоит зеркало заднего вида. Как только из патрубка
начинает хлестать вода — значит, цистерна полная!

Зарисовка из прошлого.

Чего и где сожрать? - думал я, сидя в кабинете, выделенном на четверых в обшарпанном офисе в центре Москвы, в непосредственной близости от Кремля. Здесь располагалась наша Контора. Именно так - с большой буквы.

Сашка резко открыл дверь и, скосив глаза на подставку для бумаг с надписью «бумага для доносов», весело спросил:
- Пошли чебуреков у метро сожрем. Кто со мной?
- Пошли, - ответил я.

Вообще-то, Сашка был старше меня лет на десять по возрасту и на один просвет в погонах по званию, но в нашей Конторе никто, никогда не кичился своими званиями и должностями. Поэтому простое обращение «на ты» было в порядке вещей.

Мы уже скушали по паре чебуреков и выпили по пиву, когда Сашка толкнул меня в бок.
- Смотри!
- Куда? - спросил я.
- Да вон, видишь тетку в рыжей шубе?
- Вижу...
- Видишь, пацан в кармане у нее шарит?
- Точно! Давай возьмем? Мож, премию дадут?
- Ни хрена не дадут. Видишь, еще двое его стерегут. Пока мы его брать будем, те вмешаются. А он тем временем кошелек скинет. И будем как идиоты. Хотя... хочешь прикол?
- Хочу.
- Пошли.

С прогуливающимся видом мы подошли к ларьку, якобы посмотреть, что есть. Сашка аккуратно примостился за карманником, который, обшарив один карман, уже пристроился с другой стороны. И тут... Сашка взял кренделя за локоток и нежно поддернул вверх и вперед. Карманник испуганно обернулся. Сашка приподнял левую руку и едва заметно покачал ладонью - «иди отсюда». В ответ - легкий кивок головой и неуловимое движение, показывающее что в руках ничего нет.

- Две «Балтики» пожалуйста...

Вспугнутый карманник как-то странно засеменил в сторону. Слегка обогнав его, я понял в чем дело - его джинсы были насквозь мокрые!
- Это у них профессиональная болезнь - энурез, - сказал Сашка. Сегодня он точно «работать» не будет. Нервы совсем на пределе, поэтому их чуть испугаешь и штаны уже мокрые.

Мы тихонько брели в сторону Конторы, когда узрели кучкующихся пацанов в переулке. Они посмотрели на нас. Сашка вновь едва уловимо приподнял руку и качнул ладонью - «идите», мол. Молодые попытались быкануть, но пара старших «товарищей», уважительно глянув на нас, кивнула и увлекла свою кодлу в подворотню...

Было на самом деле.
Прапорская учебка где-то под Сумами. 88 год. После сдачи караула, в ожидании транспорта, двое скучающих качков от нечего делать пытаются с попеременным успехом перебросить 16-ти килограмовую гирю через двухметровый эабор. Остальные тупо наблюдают. Мимо проходит грузный старший прапор в возрасте. Один из качков:
- Товарищ прапорщик, а вы гирю сможете перебросить?
Мгновенье прапор смотрит с непередоваемым выражением: что-то вроде "Что с вас, молодых взять", и изрекает:
- Вот як бы то мешок з чим-то був!(вот если бы это мешок с чем-то был).