Купание зеленого коня


Зампотех полулежал, откинувшись на гору подушек от диванов. Глаза его прикрыты. Косынка из медсумки, повязанная на манер ковбоев, скрывала мечтательную улыбку. Вся поза показывала, что зампотех сейчас не с нами. Мысли увели его в райские кущи. Там он планировал оказаться сразу после реализации всех ништяков скоммунизденных сегодня на СППМ* в Червленной. Даже рев двигателя БРЭМ-1** и висящая постоянно в воздухе пудра местной пыли не мешали ему. Собственно прикрытые глаза и косынка как раз от этой пудры и защищали. Иначе стойкий конъюнктивит и цементные пробки в носу. Зампотех возвращался домой с добычей. Тяжелый БРЭМ был взят в мокрый лизинг у танкистов. Без него и его оснастки курочить железо на СППМ было просто не возможно, а тут и кран, и газовый резак, и куча инструмента. А главное - это славный экипаж, наловчившийся добывать дефицитные запчасти с подбитой техники.
Вообще это дело не поощрялось и на СППМ всегда была охрана, но сегодня там стоял омский ОМОН (которому через два дня домой) и потому по-землячески можно было договориться. Договаривались долго. Начал зампотех со слезной просьбы передать письмо в часть, чтобы ему выслали продатестат (в письме лежала записка ротному, чтобы он регулярно вентилировал кадровиков на предмет незанимания прежней зампотеховской должности и пара фоток). Тут зампотех лукавил. Письма ему нужны были как собаке шестая нога. В данный момент он был ИО коменданта узла связи ФАПСИ*** и ему проще было, не вставая с топчана своего кунга, по ТАПику**** позвонить в любую точку страны. Но письмо с адресом части, замызганый танкач, и старенький АК-весло (свой АКС-74 с ГП предусмотрительно оставлен в ППД) сделали свое дело. Омоновцы прикинули куда им столько китайской тушенки и с барского плеча наваляли полный вещмешок. После этого зампотех презентовал им старенький кинжал с кривым лезвием и пару зеленых повязок с арабской вязью. При этом поинтересовался нет ли лишней разгрузки. Разгрузок не было. Была неучтенная сфера*****. Ну с худой овцы, хоть шерсти клок. Затем пошел обмен коньячного спирта на обычную водку. Потом перешли к дегустации. Короче отлично время провели. Банда мародеров с БРЭМа время зря не теряли, с СППМ доносились страшные звуки выдираемых торсионов, срежет срываемых болтов и поминания известной матери и зампотеха с его друзьями. Потом был обед у омоновцев. Поели, бойцов покормили, сфотографировались на память. И вот теперь БРЭМ пилил домой, нагруженный всякими нужными вещами. Прошли перевал на Терском. Спустились в долину. Показались окраины Грозного и знаменитая вывеска «Добро пожаловать в АД!». Зампотех повернулся на бок и собрался совсем уж поспать, но наперерез БРЭМу вдруг кинулся грязный человечек в замызганной форме мышиного цвета.
-СТОЙ! СТОЙ!
БРЭМ резко кивнул, тормозя. Мощный бульдозерный отвал чуть не уперся в серого человечка.
-Командир! Помоги командир!
Перед машиной стоял прапорщик (судя по погонам), но почему то прапорщик милиции (судя по форме). И что-то подсказывало зампотеху, что это далеко не начальник продсклада или какой старшина. Уж больно грязен был тот прапорщик. На форме его лежал толстый слой пыли, на бахилах от ОЗК наоборот ровный слой грязи, руки в черных масленных разводах. Где он грязь то взял в этот знойный, пыльный и безветренный день.
- Командир! Кроме тебя никто не поможет! Мы как раз думали к строителям бежать за тяжелым бульдозером, а тут ты!
- Копать ничего не буду! - отрезал зампотех.
- А не надо копать. Нам танк вытащить надо.
- Откуда в милиции танки?
- Да какая разница? Мы же не просто так просим, мы с пониманием. С нас магарыч!
При слове «магарыч» проснулась зампотеховская жаба. Жаба была тяжелая, бронированная, обводами напоминавшая Т-80 последних модификаций. И это земноводное требовало хотя бы взглянуть, что там произошло.
- Показывай!
Серенький милицейский прапорщик побежал вперед, смешно шлепая бахилами. Бежать пришлось метров восемьсот. Перед экипажем, остановившегося на взгорке БРЭМа, открылась картина апокалипсиса. Уткнувшись носом в мутные воды Сунжи, стояла старенька 72-ка. Через открытый люк механика в отделение управления спокойно втекала вода. Рядом толпилось несколько сереньких человечков.
- Ну и как вы сюда попали?
Серенькие как то дружно пожали плечами и сникли. Зампотех с механиком спешились. Прошлись до утопленника.
- Массу выключили?
- Чего?
- Питание батарей отключили?
- Ээээ... нет... а надо?
- Сразу надо было... теперь примочки не помогут. Короче так! Все слушают меня! Делают только то, что я говорю. ТросА есть?
- Один.
- Бля... где вас делали? Мухой наверх еще один трос с БРЭМа сюда. Цепляем крестом.
Милиционеры сбегали наверх, потом долго корячились с тяжелыми сорокамиллиметровыми тросами. Пришлось помогать. Потом БРЭМ аккуратненько подъехал к танку, прицепились, выбрали слабину. По команде, взревел на задней передаче двигатель... и ничего. Танк присосался днищем к илу реки и совершенно не хотел двигаться. Отцепились, отъехали на исходную.
- Кто механик с 72-ки?
- Я... вроде...
Вперед вышел мужичонка лет сорока пяти в форме рядового милиции.
- Ты как сюда заехал?
- Ну я... это... короче вниз спускаться начал, а она... это... короче разогналась..
- Кто она?
- Ну машина...
- Какая машина?
- Ну танк...
- Танк он.
- А?
- _ _ _ на! А ты чего?
- А я передачу пониже воткнуть хотел...
- И что?
- А она только скрежетала и все...
- А потом?
- А потом я въехал в реку и заглох...
- Ты про синхронизаторы коробок передач слышал?
- Чего?
- Ничего... проехали. Зачем люк открывал?
- Дык это... вылезти надо было...
Зампотех понял дальнейшую бесполезность расспросов данного милицейского тракториста.
- Кто старший?
- Ну я за него.
Это опять милицейский прапорщик. Зампотех отволок его в сторонку. Дальше он долго объяснял прапорщику устройство полиспаста, что такое полиспаст на 4 ветки, почему только 100 тонн усилия смогут выволочь их танк из неволи. Прапор все понял, обещал удвоить магарыч. Дальше было долгое и нудное разматывание троса, сборка полиспаста на сотку. Выбрали слабины. БРЭМ стал на отвал, уперся им в землю и потихоньку начал тащить. Поначалу ничего не происходило. Милицейский прапор пытался было сбегать к танку посмотреть. Пришлось его засунуть за БРЭМ, как и остальных. И только когда полиспаст натянулся, запели поскрипывая ветки тросов, заскрипели блоки и начал образовываться некислый холм земли перед отвалом... только тогда до прапорщика дошло какие стихии и усилия бушуют сейчас между двумя машинами. Человеку там точно делать нечего. Сотрет в порошок, порвет, распылит и места не оставит. Все замерли в ожидании. Кажется еще чуток и лопнут тросы. Но вот раздается долгожданный ЧПОК... и танк как кузнечик прыгает на берег. Один из тросов БРЭМ порвался все таки на несколько ниток. Экипаж снимает его, оставляем местным. Их трос берут себе. Все молчат, никто не перечит. Спрашивают куда теперь танк. Местные говорят, что у них у дороги капонир. Затащили танк в капонир (мелковатую канавку на самом деле).
БРЭМ с видом победителя молотит сизым выхлопом перед вагончиком милиционеров. Местный прапорщик скрылся в нем в поисках магарыча. Зампотех сидит на броне, курит LM... щуриться, думает какая судьбина забросила сюда на выселки Грозного кучку милиционеров, да еще и танк.
Выходит улыбающийся прапорщик. В его руках две бутылки водки и две банки китайской тушенки. Видимо это и есть двойной магарыч. Зампотех машет прапорщику предлагая взобраться на броню. Показывает в люк. Там живописная картина из мешка такой же тушенки и закрепленных по разным местам около дюжины бутылок водки. Прапорщик пожимает плечами:
- А больше нет у меня ничего!
Зампотех спрыгивает с брони, идет в вагончик. Там, с видом матерого сборщика дани, оглядывается. Взгляд цепляется за развешенные на спинках кроватей черные разгрузки из комплекта «Ночка».
- Три разгрузки и порукам!
- Не могу, сдавать потом надо...
Зампотех выходит из вагончика, кричит чтобы было слышно всем:
- Коля! Ты развернись, слева зайди и отвалом зарой этого утопленника по башню...
- Всего?
- Давай всего, чтобы больше по всяким ебеням не катались...
Механик проваливается в люк, БРЭМ разворачивается. Начинает опускаться отвал, нацелившись прихватить с землей еще и порядочно асфальта. Прапорщик машет руками:
- Две! Две отдам, больше не могу! Хоть убейте!
Зампотех ныряет в вагончик, вытряхивает из двух разгрузок магазины, фонарики, спички, сигареты. Замечает в карманчиках новые РГО. Гранаты оставляет. Проходя мимо забирает у прапора водку с тушенкой. Забирается на броню:
- Слышь? А нахрена вы вообще на танке к речке потащились?
- У нас завтра начальство приезжает. Ну вот... а тут колонна за колонной, пылища столбом... короче мы его помыть хотели... и вот...
- Помыли? Ахренеть! Ну прям купание зеленого коня!
- .....
- А колонн больше не будет что ли?
На лице прапорщика отображается мучительный процесс проворота механизмов. Он молчит, чему то своему улыбается... БРЭМ, взрыкнув, трогается с места и, обдав всю компанию и танк выхлопом и пылью, уходит по дороге в Грозный. Зампотех полулежит, откинувшись на гору подушек от диванов. Косынка из медсумки, повязанная на манер ковбоев, скрывает мечтательную улыбку.
Нужно еще сдать БРЭМ коллегам, отдать им запчасти. Взамен забрать два новых аккумулятора. Но это потом. А пока нужно подумать, что потребовать с ротного за почти новенькую разгрузку. Губы зампотеха шевелятся под маской из косынки, пальцы рук загибаются. Глаза его прикрыты.


* СППМ. Сборный Пункт Поврежденных Машин
**БРЭМ-1. Тяжелая бронированная ремонтно-эвакуационная машина. Базовое шасси - танк Т-72.
*** ФАПСИ. Федеральное агентство правительственной связи и информации при Президенте Российской Федерации
**** ТАПик. Он же ТАП. Телефонный аппарат постовой. Хотя некоторые члены из ОБСЕ утверждают, что это штатное орудие пыток.
***** СФЕРА. Шлем противопульный. Каска, только модная 

Мореход. 01/09/2011 г.
Г. Омск

ПРО УШИ И НОСКИ

Кто служил, прекрасно знает, что такое строевой смотр и с чем его едят. И чем плановый строевой смотр отличается от смотра, когда какой-нибудь проверяющий приезжает. Почти ничем. Разным количеством потраченных нервных клеток только разве. И командир на таком строевом смотре уже, в случае чего, не сам дерёт, а наоборот - защитить подчинённого пытается. Если, конечно, это нормальный командир. Командиры - они же разные бывают.
Проверяющие тоже бывают разные.

Свои - это которые регулярно бывают. Например, осенью, когда рыба идёт и яйца свои откладывает. Икру, то есть, мечет.
Не знаю как вы, а лично я ни разу не встречал проверяющего, который бы отказался от, к примеру, литровой баночки этих самых рыбьих яиц. Или нескольких баночек.

Не очень свои - это те, кто за время пребывания в должности приезжает в такие дыры, как наша, два раза - когда принимают должность, и ещё разок, чтоб не забывали.

Бывают почти свои. Скажем так, бывшие наши, те что служили тут, а потом ушли на повышение. Некоторые, заезжая в родные пенаты, плюют исключительно через губу. А некоторые остаются нормальными людьми. Всяко бывает.
Чаще всего о таких складываются предания и легенды.

Бывают совсем не свои. Случайно внезапно забредшие. Московские какие-нибудь. Эти самые страшные. И не только потому, что наделены полномочиями огромными, а ещё и потому, что, как правило, ни бельмеса не понимают. Как говаривал товарищ Саахов в «Кавказской пленнице», видят мир из окна персонального автомобиля. В «арбатском» военном округе взрощенные. Поэтому встреча с такими - уж как повезёт. Можно взлететь вверх по лестнице должностной, а можно и слететь с неё. Хорошо, что приезжают такие редко, даже не при каждом поколении. За глаза над ними смеются и, как правило, быстро забывают.

И вот Птицеедов приехал. Почти что свой, но уже немного через губу плюющий. Он был здесь комбригом, потом ушёл выше. Принимая должность начальника штаба флотилии, он приезжал навестить нас. Теперь же он принимал должность командующего флотилией. Уже никто из бывших сослуживцев не решился бы издалека просто помахать рукой, приветствуя. Хотя, быть может, многим бы этого хотелось. Да и ему самому, наверное, тоже. Субординация, однако.
И все понимали, что быть может, он в последний раз тут, тем более что со дня на день будет произведён в контр-адмиралы. И хотелось бы ему щегольнуть в адмиральских звёздах перед бывшими сослуживцами, но никак. И все понимают это. И он понимает, что все это понимают. И был у него, поэтому, своего рода азарт. Здоровый такой азарт.

А потому как вчера вечером, по прибытию, его очень здорово встретили, то сейчас ему было не особо здорово. Тяжеловато было.

Строй стоит. Все ждут. Появляется комбриг. Коротко напутствует. Всё замирает - появился Птицеедов. Всё как в лучших домах и традициях - команды, приветствие, осмотр, опрос жалоб и заявлений. Естественно - ни у кого ничего. Комбриг командует, личный состав представляется, Птицеедов после приветствия ни слова не проронил. Если глубоко вглядеться в глаза ему (очень-очень глубоко), то можно понять, что ему этот смотр никуда не упёрся и упираться не собирается. Просто стандартная процедура, по большому счёту никому не нужная.
Важно, на первый взгляд, и степенно движется. Но улавливается в его действиях что-то нервное. Как в миниатюре Ширвиндта с Державиным о разности спектакля в середине года и того же самого, идущего 31 декабря. После середины строя, если быть очень внимательным, Птицеедов начинает невольно ускоряться. Ну и славненько! Своего рода галочка почти уже благополучно поставлена... тут взгляд командующего падает на Кириллыча, начальника узла связи нашего, и смотр возвращается на круги своя.

- Не стриган! - орёт Птицеедов. И непонятно всерьёз он взбешён или напускает на себя важности.

Надо сказать, что уши у Кириллыча ушами то назвать не особо язык поворачивается. Воткни его ногами куда надо и кабель подсоедини к нему - и вот она РЛС. И как так природа над ним поиздевалась? Поэтому все привыкли, что ходит он с битловской шевелюрой. Прикрывает, скажем так, изъян.

- Смотрите: не стриган! Ну о чем тут можно говорить?! Чего тут у вас можно смотреть?!
Все понимают, что у кома просто нашёлся повод сказать, мол, плохо у нас всё. Тем более, что почти с каждым, кроме прибывших летом лейтенантов, он знаком лично и за полтора года, прошедшие с момента его перевода от нас, он просто физически не мог забыть об особенностях «телосложения» Кириллыча.
Птицеедов поворачивается, презрительно махнув рукой и собираясь уходить. И все облегчённо понимают, что благодаря патлам Кириллыча строевой смотр так быстро и , считай что, благополучно, подошёл к концу. Спасибо, дорогой друг!
Комбриг, как и положено нормальному командиру, попытался было что-то промямлить в защиту подчинённого. О том, что если коротко постричь Кириллыча, то будет некрасиво, на что командующий, театрально так, замедленно оборачивается и, глядя комбригу в глаза, тоном поначалу мудрого старца, а к концу перешедшего на бравый комиссарский призыв, произносит:
- Что?! Что Вы такое говорите? Что Вы тут мне рассказываете? Да уши у офицера и должны торчать! - при этом снимает фуражку и демонстрирует свои. Тоже, надо сказать, немаленькие уши.

Но какой жест!

Видно очень хотелось Птицеедову, что б запомнили его тут таким вот своим, вышедшим из народа.

Азарт, подобно аппетиту, нарастает во время самого действия. Поэтому Птицеедов, видимо, решив покочевряжится немного и незлобно:
- А давайте-ка носки посмотрим!

Началось, мля.

Но, как говорится, команда дАдена - время засЕкано. Все дружно, отставив правую ногу, поднимают штанины брюк. В семье - не без урода, в строю - не без пижона. Нашлась же падла в белых носках. Сейчас Птицеед заведётся уже не понарошку.

- Вот! Вот!! Видите!? Причёски стиляжьи и носки такие же! Ну о чём, о чём тут можно говорить?! Скажите мне: о чём!? Объясните же своим подчинённым, что бы раз и навсегда закусили себе этот вопрос: носки у моряка должны быть чёрные! Чёрные, понимаете?! Чёр-ны-е! - с этими словами без пяти минут адмирал поднимает свою штанину (ещё один жест!) и показывает свой чёрный носок.

- Видите? Чёрные! Всем видно?! - опускает штанину. Поднимает вторую...меняется в лице - ну или синие! - махнул рукой, повернулся и, поманив к себе комбрига, пошёл к своей «Волге».

Пока шёл до машины и садился, строй замер. Все понимали, что это просто вчера его встретили хорошо.

И запомнили его действительно своим. Вышедшим из народа.

РЕИНКАРНАЦИОННОЕ...

«...В собаках генетически заложена
большая прожорливость, поэтому кокер-
спаниелей надо строжайшим образом
ограничивать в еде. К сожалению, это
не всегда удается, потому что взгляд
кокер-спаниеля в тот момент, когда он
выпрашивает у вас вкусненькое, способен
разжалобить самого строгого человека.
Вкусненькое, по понятием кокер-спаниелей,
это все, что съедобно, начиная от огурцов и
бананов и заканчивая мидиями».
kocker.ru

В прошлой жизни я, наверное, был английским кокер-спаниелем...
Есть у этих забавных собачек со смешными ушами такая особенность: сколько бы корма ты им в миску не положил, они съедают всё подчистую. До крохи. До капли. До последнего куска. Как будто это - последняя еда в их жизни.
Вот так и у меня.
Помнится, в детстве мама уговаривала съесть что-либо («за папу... за маму...») и всегда упрекала: «Силу в тарелке оставляешь!» И оставлял. Не задумываясь и без сожаления...
А потом... Потом поступил в Нахимовское училище. Не скажу, что в лагере, в Зелёной роще, кормили плохо. Но и гоняли соответственно. И вот там, в этом самом лагере, съедалось всё! И в столовой, и в лесу. Черника, не успев даже созреть, исчезала в желудках молодых здоровых организмов.
«Мама, теперь я ем всё!» - была одна из первых фраз, произнесённых мной при встрече с родителями.
После, в летнем отпуске, на вопрос матери: «Сколько тебе пельменей положить?» я с некоторой бравадой ответил:
- А ты что, краёв не видишь?
Тут же меня решили взять «на слабо»:
- Ты хочешь сказать, что если я положу пятьдесят штук, ты всё съешь?
- Клади!
Мать, не считая, наложила самую большую тарелку домашних пельменей. Я принялся есть, а заинтересованные соседи по даче - считать...
На сто восьмой пельменине у меня отобрали тарелку.
С тех пор так и пошло...
Много позже, зная об этой «привычке», я просил вестовых накладывать мне поменьше.

- Тащ, а вы в тарелке оставьте.
- Не могу!
Очень они удивлялись, но потом привыкли.
Знающий народ иногда, во время застолий подшучивает, но я от этого не страдаю.
Я этим наслаждаюсь!!!

Слово - сила

Вот некоторые сейчас все под сомнение берут, что много было положительного раньше. Как бы и не было его вовсе. А я вот вам на это могу сказать следующее. Было, еще как было, только видеть это не все могут вот так сразу, без подготовки.
Служил лет двадцать пять тому назад я в Средней Азии. Жаркое время было. Но ничего, справлялись понемногу. И отправили меня по служебной необходимости усилить соседнюю заставу. Так случилось, что из всех офицеров-прапорщиков один замполит, выпускник училища, зеленый как моя фуражка, на заставе остался. А тут еще проверка с округа в отряд засобиралась. Вот комендант, Михал Степаныч, и решил мной эту заставу усилить. Опыта в ту пору у меня уже было не занимать, как-никак пятнадцатилетним капитаном ходил, то есть шестнадцатый год капитанские звезды носил. Но это другая история. Так вот, прибыл я к соседям, не успел документы в руки взять, а меня уже комендант к телефону требует. А сам печенкой чую, не к добру эта отеческая забота командира. Доложился, представился и только собрался свое решение на охрану границы обсказать, как рев Степаныча выбил меня из привычной колеи доклада.
- Ты чем там занимаешься, Скворцов?! На твою заставу завтра комиссия окружная прибудет, а у тебя конь не валялся!
Ну, на моей заставе конь как раз и валялся, целое кавалерийское отделение со сбруей по штату обитает, а что у соседа творится, я еще толком не понял, подумал я, но мысли свои вслух озвучивать не стал. Степаныча перебивать не стоит. Стою, слушаю. А он мне все задачи нарезает, и все про наглядную агитацию да лозунги через слово напоминает. Минут десять длилась эта политинформация.
- В общем, смотри у меня, действуй!
Из всего сказанного я понял, что Сам член военного совета округа, то бишь главный окружной замполит-комиссар собрался на усиливаемую мною заставу завтра пожаловать. И все, понимаешь, лозунги проверяет, а клерки его ходят за ним и считают, сколько, где и чего повешено и как это все покрашено. Времени оставалось совсем ничего. Но в таких делах пороть горячку не стоит, по опыту знал. Взял я с собой лейтенанта и пошел заставу обходить, проверять, где висит, что отражает и как выглядит. Картина, представшая моему взору, была унылой и неприглядной. Лейтенант спинным мозгом понимал, что спать ему сегодня не придется вообще. Он был не по годам мудр. Словом, не вдаваясь в подробности, переделывать надо было все, так как на мой взгляд, со времен III съезда РСДРП руки художника эту заставу обходили стороной. Мой красноречивый взгляд сказал лейтенанту все, что я подумал о замполите, его заставе и столбах с транспарантами. Тот вздохнул, пожал плечами и пошел поднимать свой актив. В ту пору на заставах служили люди грамотные, с десятилеткой за плечами, а то и с техникумом, порой попадались и студенты. Так что о наличии в стенах заставы двух-трех доморощенных художников, умеющих отличать валик от маклавици, я не сомневался.
День клонился к закату. Я провел боевой расчет и решил прикорнуть на диванчике в канцелярии до выпуска очередных нарядов. Но так как предыдущие две ночи почти не спал, снимая сработки с системы из-за невесть откуда налетевшего суховея, не заметил, как заснул здоровым солдатским сном. Разбудил меня громкий стук в дверь дежурного по заставе. Пока я приходил в себя, он скороговоркой сообщил, что уже почти восемь, ночные наряды выпускал лейтенант Семага, и вообще генерал проехал третьи ворота и минут через десять обещался быть.
Бритва, сапожная щетка, бархотка, одеколон и зубной порошок за три минуты сделали из меня образцового воина. И ровно через десять минут я уже докладывал генералу у крыльца ставшей мне за ночь родной заставы. Лейтенант держался бодро. Представился, доложился по своим замполитовским делам и вытянулся в струнку, имея вид перед начальником, какой предписывался Петром I, молодцевато-придурковатый. Член совета вату катать не стал, а с места рванул в карьер.
- Ну, начальник, как у тебя на заставе решается постановление последнего совещания партактива округа по патриотическому воспитанию пограничников?
- Решаем по мере сил, - говорю.
- Пойдем, поглядим, как решаете.
И тут я вспомнил цель приезда генерала. Смотрю вопросительно на лейтенанта, а он уверенно так мне кивает еле-еле, чтоб клерки не заметили. От сердца у меня отлегло, и уверенным жестом приглашаю генерала пройти по заставе. А он уже и без меня направил свои стопы к городку пограничной службы. Над самым что ни на есть, входом висит сверкающий свежей краской транспарант: «Пограничник! Границу охраняет весь народ! Будь бдителен!». Кошу взгляд на главного комиссара. Понять ход его мыслей было несложно, по лицу пробежала тень неудовольствия, но молчит. Чую, быть беде, но держусь. Идем дальше на огневой городок. А там! Мать моя женщина! Крупно, ровно, красным по-русски, выведено: «Наша цель - коммунизм!» Смотрю, лицо генерала приобрело багроватый оттенок, но, все молчит. Завернули к кочегарке: «Чем больше берешь, точнее кидаешь, тем теплее твой товарищ отдыхает!» Не берусь судить о литературных способностях лейтенанта, но генерал их явно не оценил. Всем телом начинаю ощущать, как нарастает благородный гнев в голове члена совета, но он опять молчит.
Ой, быть беде, думаю, и пока я так думаю, генерал, мы и вся свита приближается к подсобному хозяйству, где в небывалой жаре мы занимались свинством, свиней откармливали, значит. Лучше бы я умер маленьким, подумал потом я. «Пограничник! От твоей работы на подхозе зависит прирост поголовья поросят!» Генерал не кричал, нет, он даже не орал, вой тревожного ревуна при сработке системы показался мне тогда агуканьем младенца. Теперь уже молчал я. Сколько продолжалась это воспитательное мероприятие, сейчас уже сказать не могу. Но точно помню, что его рулады заглушали рев отрядного Уазика, увозившего прочь всю комиссию с «моей» заставы.
Вы спрашиваете, так что же положительного было раньше? А то, что после этого случая этот генерал, вплоть до своей пенсии, в наш отряд больше не приезжал.

Это были не мы!
Кто помнит времена перестройки, тот меня поймет. Нам, молодым, не познавшим всех перипетий судьбы наших родителей, было интересно жить во второй половине восьмидесятых прошлого столетия. Особенно интересно было жить тем, кто не думал о хлебе насущном, сытно ел и сладко спал за государственный счет, будучи курсантами военного училища. Я не беру во внимание, что и образование мы тоже получали даром. Только теперь, с высоты прожитых лет, накопленного опыта и объема противоречивой информации, хлынувшей на нас в постперестроечное время, можно оценить, насколько беззаботны и безответственны мы были тогда. Все познается в сравнении. И, нам, детям шестидесятых, уже есть с чем сравнивать. А тогда...
Тогда с глотками первой «свободы» мы получили возможность смот-реть по ночам «Взгляд» и прямой эфир возрожденного Масляковым «КВНа». Мы слушали Сахарова и возмущались его речами по вопросам войны в Афганистане и проектом его конституции. Мы играли в демократию, голосуя за одного из нескольких депутатов претендующих на один мандат. Нам нравилось бывать в кооперативных кафе и покупать водку у таксистов. В магазине она была крайне редко, да и та по талонам. Талоны же были на все кроме спичек и соли. Мы были последними, кто вступал в коммунистическую партию, наивно веря в то, что наш приход изменит ее к лучшему. Какими мы были идеалистами! Девушки были стройны и красивы, юноши волосаты и подтянуты, а наши родители еще полны жизненной энергии. Нам хватало сил гулять ночи напролет, а после сидеть на лекциях и рисовать графики сна в тетрадках. Но и сейчас мне, ни на минуту не жаль того, что я жил в то время. Оно было прекрасное!
А какие фильмы хлынули на широкие экраны кинотеатров и маленькие телевизоры темных видеозалов. Наши дети не знают их названий. «Хон Гиль Дон», «Роки», «Рембо», «Сердце Ангела», «Секс миссия»... Да разве все упомнишь? Но, многосерийные приключения Кинг-Конгов я помню, до сей поры.
Олег Сидоров и я сидели в самом холодном месте училищного быта. На нашем языке его называли «Арктикой». Нет, там совсем не было холодно, даже наоборот, тепло и светло. Просто тот, у кого имелись задолженности по предметам обучения, до времени их ликвидации лишался увольнения в город. А без выхода за стены родной alma mater на душе было довольно прохладно, вот и прозвали наши предшественники такое состояние «Арктикой». Настроение было скверное. В кинотеатрах города последние дни шла очередная серия очередного Конга. Счастливчики, кто уже посмотрел, наперебой рассказывали в курилке все подробности этого «киношедевра», а мы, с Олегом, глотая дым и слюни корпели над чертежами и эпюрами кривых моментов, в тайне мечтая занести «хвосты» и приобщиться к миру киноискусства. И мы таки успели вечером в субботу поймать преподавателя и, превзойдя самих себя защитить свои опусы. Но в воскресенье фортуна пронеслась мимо нас. Данные по успеваемости подавались в учебный отдел в субботу до четырнадцати часов...
Когда все увольняемые ушли в город Олег подмигнул мне и проследовал в курилку. Курить я не хотел, но выражение его лица заинтриговало меня. Присоединившись к нему, я весь превратился в одно большое ухо. Сидоров подозрительно заглянул за двери курилки и, убедившись в отсутствии нежелательных свидетелей, заговорщицки зашептал:
- Сейчас три часа, ротный придет с проверкой к семи, мы в легкую успеем с тобой на четырех часовой сеанс и без палева вернемся назад.
Риск был велик. В случае обнаружения нашей самоволки городу грозила изоляция от нас как минимум на месяц. Допустить такого непристойного отношения к одной из святынь земли Русской я не мог. Предупредив дежурного по роте, что идем кататься на лыжах и, захватив спортинвентарь, мы отправились в сторону лыжной трассы. Времени на переодевания в гражданку у нас уже не оставалось, поэтому у кинотеатра мы появились в спортивной форме. Кстати, молодые ребята уже тогда ходили в городе в подобном виде, и это, как и сейчас, не считалось дурным тоном. Правда, на спинах олимпиек у нас красовались набитые краской через трафарет логотипы нашей бурсы. Но нас это не смущало, ведь мы были в предвкушении прекрасного, до которого оставалось каких-то пять минут. Достав сигарету, и сладостно затянувшись, я представил себя в кресле кинозала. И вдруг мой взгляд упал на водителя, остановившихся неподалеку от меня «Жигулей». Что-то до боли знакомое показалось мне в его глазах, подбородке, губах...
- Атас! Ротный с автооблавой! - прорычал мне в ухо Олег.
Двигаясь в сторону стоянки такси полушагом, полубегом мы ввалились в просторный салон зеленоглазой «Волги». Заметил нас ротный или нет, нам было невдомек, но испытывать судьбу уже не хотелось.
- Шеф! Гони к тыльным воротам училища, где баня, знаешь?
Таксист, как и все нормальные мужики того времени служил когда-то в армии и был с нами солидарен по определению. Два раза ему повторять не пришлось. На всех парах, видавшее виды такси выжало из себя все, что смогло. И уже через десять минут мы с лыжами на плечах ввалились в родную казарму. Судя по скучающему виду дневального в канцелярии было пусто. Но кто мог дать гарантию, что это навсегда. Побросав лыжи и скинув с себя спортивку, мы с полотенцами побежали в умывальник. Благо наш вид не вызывал сомнения в том, что нами было пройдено на рекорд училища и его окрестностей не меньше десятка километров.
Ротный появился через минуту. Пробежав мимо смирнокричащего и опешившего дневального, он громко гаркнул:
- Гришина и Сидорова в канцелярию!
Дежурный метнулся извлекать нас из умывальника. Его взгляд говорил о сочувствии нашему «горю». Переглянувшись и сжав мышцы ягодиц, мы побрели в указанном направлении.
Чем ближе была цель нашего путешествия, тем мрачнее становились наши мысли. Но в канцелярии мы увидели сильное удивление на лице нашего отца-командира. Очевидно, он ожидал лицезреть, что угодно, кроме голых торсов вызываемых им курсантов. Олег нашелся мгновенно:
- Товарищ майор! Это были не мы! - выпалил он.
Немая сцена продолжалась долго...
Кстати, эту картину про Кинг-Конга я посмотрел много позже. И если честно, то был сильно огорчен, было бы из-за чего тогда пропадать.