2005 г., осень. Шёл на Киев. Случайно познакомился с коллегой (имени не помню). Ехали в одном направлении и болтали в рацию о разном. В районе Пирятина он мне рассказал историю одного рейса. Дальше с его слов. Рассказано на украинском, перевод мой.
Шли мы в паре, тащили заморозку на Львов и в районе (брехать не буду - не помню) приспичило мне в туалет по-большому. Проехал пост - не захотел вставать, кафе - такая же херня, дотянул до посадки, обочина хреновенькая, но встал, рулон в руки и в лес. Сел, делаю свои дела, только началось - за спиной кто-то тихонечко и хрипло: "Дя!" Я аж подпрыгнул! Оборачиваюсь - к дереву капроновой бельевой веревкой привязан хлопчик лет 3-х. Я к нему. Он: "Дя! Дай попить!" Я начал пытаться отвязать верёвку - узлы затянуты, не могу нихрена! Я к машине, малой: "Дя, не уходи" Говорю: "маленький, не бойся, я зараз нож принесу и освобожу тебя". Метнулся шеметом. Перерезал верёвку, а у пацана всё ногти поломаны, видно, пытался узлы развязывать, весь комарами покусанный и трава вокруг дерева вся выщипана - видать, кушал он её. Я его притащил в кабину, дал воды немного, вспомнил фильм, что много сразу давать нельзя. Позвонил коллеге, рассказал, шо к чему, на перекрёстке развернулся и погнал на пост. По дороге вызвал Скорую. Приехал на пост, менты задержали на сутки - понаехали прокурорские, всё выясняли, как я его нашёл. А на улице жара под 30, рэф дубасит и клиенты нервничают. Врачиха сказала, что ещё бы день, и пацан бы помер, вовремя я встал. Я так думаю, плечевая вышла поработать, привязала пацана, шоб не мешал, забухала и уехала (а может, увезли, всяко бывает...) Позвонил жене, говорю, так и так, мол, случилось. Дома две дочки 21 и 16. Жена говорит: его нам Бог послал, как хочешь, но забери его домой. Вот с Киева вернусь и поедем решать вопрос с хлопчиком... Чем дело кончилось я не знаю, расстались на Поздняках, пожелав друг другу удачи...
Коллега, не помню твоего имени, но пусть тебе повезёт, шершавинькой, зимой не мёрзнуть, а летом не греться! Не судите строго, я не писатель, я читатель.. АМ15с - наша волна.

К японцам прыгнули на ходу. То есть катер идеально притерся к штормтрапу, и осмотровая группа, как обезьяны, полезла, пересчитывая балясины.
Первым выскочил командир группы.
- Ай`м официр оф Кост Гуард оф Совьет Юнион! - сказал он японскому капитану.
- О`кей, - сказал японский капитан, делая чуть заметный поклон. И, разведя руки в стороны, добавил: - Вэлкам.
Осмотровая группа, грохоча «прогарами», разбежалась, выполняя задачу по осмотру корабля.
- В`хете хере ис а випон бай ю шип? - сказал командир группы японскому капитану. Командир думал, что именно такими словами следует поинтересоваться «А есть ли на борту оружие?»
- Йес, - кивнул японский капитан. Видимо, не первый раз заходил он в территориальные воды Советского Союза. Поэтому «пиджин» понимал.
- Есь. Орузе, - повторил он. Уже на «русиш пиджин». И снова изобразил едва заметный поклон.
А он, похоже, понимает по-нашему, - подумал командир группы. И, уже не заботясь английским, сказал:
- Все оружие сдать. Сюда. - И ткнул пальцем, указывая себе под ноги.
Японский капитан кивнул и, вынув из креплений «соску» громкоговорящей связи, что-то произнес по-своему.
Командир группы пихнул осмотрщика «Номер Четыре», которому инструкцией предписывалось охранять командира группы.
- Наблюдай! - сказал командир.
Осмотрщик провел ладонью по правому боку, где висела кобура и, уверившись, что пистолет на месте, уставился на японского капитана.
Пистолеты, ружья, ножи - ничего особенного. Японцы послушно складывали свое оружие под ноги нашим пограничникам. До тех пор, пока не появился на палубе самурай.
Нет, даже так: «САМУРАЙ»
Самурай держал в руках обнаженный меч и, быстро перебирая ногами по палубе, бежал с криком «Банзай!»
Солнечный луч, разбиваясь на лезвии древнего меча на множество оттенков, так живо напомнил осмотрщику «Номер Четыре» о мирной жизни, что рука просто скользила по кобуре, не в силах найти клапан. Командир точно так же царапал ногтями свою кобуру и никак не мог вытащить пистолет.
Самурай подбежал на дистанцию шага, внимательно глянул на наших пограничников...
- Гы-гы-гы, - сказал он, растягивая тонкие губы в улыбке.
Потом резко взмахнул мечом, не иначе как демонстрируя самый красивый удар «кен-до», именуемый «полет ласточки»...
Потом резким движением вогнал меч в ножны и, с легким поклоном протянул капитану, проговаривая что-то по-японски.
Капитан, с глубоким поклоном принял меч.
- Самурай, - сказал он, медленно розовеющему командиру группы. И приподняв меч, добавил: - Синтай. Настояси.

И много лет спустя осмотрщик «Номер Четыре» просыпался среди ночи с криком. Потому как снилось ему, что несется на него самурай, держа настоящий синтай наизготовку. А рука напрасно царапает скользкую кожу кобуры.

Выловить спутник

В 1983 году военный спутник являет для страны удовольствие дорогое, наукоемкое и, что закономерно, секретное.
Вероятно, на основании одного или нескольких из приведенных факторов в наивысших военных структурах Советского Союза принимается решение: стратегический объект, отмотавший полный срок на орбите, не сжигать безжалостно в плотных слоях атмосферы, а приводнить в акватории Черного моря, дабы вернуть разработчикам продукт высокого полета в наибольшей сохранности.

Без масштабной операции обойтись, ясное дело, невозможно, и штабом Флота срочным порядком под поисковые цели выделяется группировка боевых кораблей и самолетов.

Среди прочих честь участвовать в мероприятии оказывается и ветерану Холодной войны - эскадренному миноносцу «Сведущий». Именно с его сигнального мостика скоро лысеющему под радиолокационными антеннами матросу удается высмотреть в заданном районе и квалифицировать среди разгульных волн искомый предмет.

После чего корабельная трансляция немедленно срывается в хрип и разносит по отсекам и боевым постам:

- Самый малый ход...
- Стоп машинам...
- Баковым на бак.
- Баркас на воду...

И уже через четверть часа на полубаке эсминца в такт килевой качке скребет закрылками о палубу надраенный безвоздушным пространством космический аппарат.

Кусок металла и отечественного интеллекта размером с глубинную бомбу, истекая солеными каплями, формирует под собой трогательную лужицу, скалится конструктивными выступами, щетинится спиральными, конусными, штыревыми антеннами, разве что не шипит, и воспринимается экипажем не иначе как инопланетное существо.

Свободные от вахты офицеры, мичмана, старшины и матросы тянуться к щедрому дару моря и поочередно обступают его.
Ненасытно пожирают глазами, обстукивают, обнюхивают, колупают ногтями, тайно запечатлевают фотоаппаратами «Смена» на фотопленку «Свема» исторический момент, после чего и удаляются в курилку по другую сторону главной надстройки для обсуждения животрепещущих проблем развития тяжелого ракетостроения.

Последним отходит от свежевыловленного творения военно-промышленного комплекса командир эскадренного миноносца.

Капитан третьего ранга несет в ходовую рубку к телефонной трубке засекреченной УКВ связи свой огромный живот и почетную обязанность доложить руководству соединения об успешном выполнении поставленной задачи.

Однако на самых ближних подступах к рубке его победоносное шествие неожиданно обрывается. Колючая догадка, жалом впившаяся под пластмассовый козырек фуражки, заставляет грузное тело командира эсминца стремительно развернуться, скользнуть на ладонях по латунным поручням трапа вниз и пронестись торпедой по истертой прогарами и бесконечными уборками палубе обратным курсом. Куда только подевалась прежняя неуклюжесть?!

Одна секунда, другая, третья...
На пути уже мечутся, разбегаются, растворяясь на измазанной суриком переборке, тени.

Но поздно. Жуткие предчувствия сбываются.

Еще издали командир замечает, что спутник претерпел необратимые изменения; потерял в весе, в объеме, и неровные спилы на его корпусе и обломанные под корень антенны служат тому наглядным подтверждением.
Он сбрасывает обороты, останавливается, хрустит потными пальцами в кулаках, мрачно взирает на деяние подчиненных ему вандалов и стонет; всего-то и требовалось, что приказом перевести объект из разряда "обнаруженных" в разряд "особо охраняемых". Не успел! Не доглядел!

А рядом уже бесшумно и виновато кружит дежурный офицер с красной повязкой на рукаве, гнется вопросительным знаком и выдвигает трагическим тоном предположение:
- Не-е-е, на сувениры не могли... Наверно, металла не хватило личному составу на поделки: буковки, фигурки разные, украшения к фотоальбому, к форме. На носу дембельский сход. Точно; металла не хватило...

Командир эсминца взрывается матом, ревет сиреной, брызжет слюной и доводит уже свои соображения по поводу общего дефицита дисциплины и продукции цветной металлургии на борту до старшего лейтенанта и до всего зашхерившегося куда подальше экипажа, да так оглушительно и доходчиво, что ему внемлют, затаив дыхание, даже в нижних отсеках корабля.
Затем вновь, но уже без прежнего энтузиазма, штурмуется ходовая рубка и на флагман группировки следует робкий доклад. А оттуда, как и положено - благодарность и повышение по службе.
И, покрываясь мурашками от перспективы быть уличенным в утаивании инцидента, кап три давит большим пальцем, что есть силы, тангенту микрофона:
- Служу Советскому Союзу!

Он все еще надеется, что мало кому из принимающих ценный груз на берегу представителей Флота (и не только) известно, как надлежит выглядеть гордости отечественной инженерной мысли.
И со временем выясняется, как ни странно, что очень даже не зря.

Бывает и так.

Байка, повторяю: "это байка".

Дымовая шашка скользит, вращаясь по надраенной палубе, словно хоккейная шайба по льду. Останавливается, шипит, потрескивает и пускает в корабельный отсек первые клубы густого дыма. Дежурный офицер, капитан-лейтенант, довольно потирает ладони и бегом в ходовую рубку. Там он бойко козыряет и докладывает командиру противолодочного крейсера «Ленинград»:
- Товарищ капитан первого ранга, ваше приказание выполнено.
Тот одобрительно кивает в ответ; для учебной тревоги три часам ночи - самое то время. Экипажу постоянно надо быть настреме. Атлантика - не Черное море, супостата вокруг больно много.

Секундная стрелка часов, огромным блином прилипившихся к переборке, отстукивает полминуты, минуту, две, три...
А аппарат внутрикорабельной связи все молчит. Не тревожит. Не звонит. Как же это? А где сигнал об обнаружении возгорания, задымления?
Командир, штурман, вахтенный офицер, рулевой, связист и, уже подтянувшийся в ходовую рубку, горнист: все в недоумении пялятся на отрапортовавшегося. В чем дело?!
- Старая, наверно, отсырела, - оправдывается несостоявшийся провокатор и молит. - Разрешите еще одну?!
Густые брови стягиваются к переносице. Капраз недовольно бубнит:
- Давай!
- Есть!
И капитан-лейтенант спешит по трапам и коридорам обратно. Разве, что теперь сворачивает к другому отсеку.
Те же незамысловатые действия с шашкой; поджигаем и плавным движением руки - в сторону от себя.
Дымит родная! Хорошо дымит!
На этот раз дежурный офицер задерживается подольше у заброшенной наживки. Ровно на столько, пока не слышит, как стучат каблуки прогар (ботинок) по палубе. Идет матросик! Отлично! Крючок схвачен!
И бегом к ожидающим.

Командир крейсера не желает выслушивать доклад повторно, по-отечески грозит могучим кулаком нерадивому офицеру и засекает время.
Проходят: пол минуты, одна, вторая, похожая на вечность, третья. И всем вокруг становится очевидным, что и на этот раз аппарат внутрикорабельной связи не разразится протяжным звонком.
Командир, штурман, вахтенный офицер, рулевой, связист сверлят взглядом дежурного наглеца. Издевается, наверно?!
А у горниста, так вообще, лицо перекашивает от злости: зря только разбудили. Он каждую ночь от трех до пяти тревог выдувает и, между прочим, вторую неделю.
- Разрешите, - молит бледный каплей. - Еще раз...
- Нет уж! - взрывается капитан первого ранга. - Вместе пойдем. Хочу взглянуть.
И он лично выбирает место для дымовой атаки. Идеальное. Рядом кубрик боевой части пять и машинное отделение. Круглосуточная вахта.

- Дым валит, - совсем уж как-то неуверенно заявляет каплей, когда небольшой тамбур начинает заполнять едкое облако.
Командир показывает рукой; погоди.
И они ждут. Надо сказать, недолго ждут.
Скоро в тамбур врывается матрос с красной повязкой на рукаве, по хозяйски накрывает шашку мокрой ветошью, ловко подхватывает, несет к иллюминатору и небрежно стряхивает за борт.
Глотая лопастями дым, взвывает вентиляция, и через пару минут уже ничего не напоминает об офицерской затеи. И нет тебе ни плясок с огнетушителями, ни укрощения пожарных рукавов, вообще нет никакой борьбы за живучесть...

Этой ночью горнисту все-таки находят применение. Он трубит в микрофон корабельной трансляции общий сбор, на котором и удается проследить судьбу остальных подкидышей. Одна шашка так же оказывается на дне мирового океана, а вот другая, будучи обнаруженной дневальным, немедленно сбрасывается ниже через отверстие люка, который герметично и задраивается. Палубой ниже находится матрос и тоже не промах. Он пинает ее еще дальше, а там кто-то еще дальше и ниже. И шашка замуровывается где-то в недрах крейсера, растрачивая всю свою клубящуюся силу по вентиляционным коробам.

Бывает и так, когда учебно-боевая подготовка переутомляет личный состав.

Куры

Вечер. Время после ужина. Фильмов нет. Политзанятий нет. Лежу на рундуке, переписываю чьи-то стихи. Была у меня такая слабость, любил поэзию. Да и сейчас люблю. Грохот по трапу, и через кубрик проносится мой друг Серёга Смирнов.
Служил он машинистом котельным и жил в соседнем кубрике. В руках свернутая шинель, которая летит в меня, и короткое: «Спрячь». Всё это на бегу без остановки. Моментально поднимаю крышку рундука. Была шинель, и нет шинели.
Буквально вслед за ним в кубрик влетает мичман М:
- Смирнов пробегал?
- Да..., кто-то пробежал, не обратил внимания, - отвечаю.
- Вот зараза! - и понёсся дальше. Часа через три является Смирнов. Шкода он был ещё та. Отдаю ему шинель, интересуюсь. Говорит:
- Пошли в санчасть.
Ну, пошли. У нас там ещё один друг служил медбратом. В санчасти этот барбос разворачивает шинель. Там две курицы. Оказывается, он умыкнул их по дороге на камбуз.
Перед нами проблема, где их приготовить. В котле нельзя, мичман М. уже несколько раз туда спускался. Только в санчасти, и желательно быстро.
Договорились встретиться после отбоя. Около полуночи, один по верхней, другой по нижней палубам, собрались в операционной, и операция «Куры» началась. После предварительной обработки решено было приготовить их в автоклаве. Где-то через полчаса мы открыли крышку этой кастрюли, и от ужаса за малым не попадали в обморок. Помещение операционной наполнилось таким вкусным ароматом, и весь этот аромат через открытый иллюминатор поплыл по кораблю. Во всяком случае, было именно такое ощущение. Оцепенев, мы стояли, и смотрели друг на друга, ожидая стука в дверь, и естественно - последствий. Но было всё спокойно. Мы сожрали этих кур за несколько минут вместе с костями. Так они простерилизовались. Вкуснее и так быстро больше кур я не ел. Где-то через полгода операция «Куры» повторилась. Но это было уже не то. Во-первых, она была спланирована, во-вторых, куры не такие вкусные. И ели мы их без особого удовольствия. Может, готовили мы не так, как в первый раз. А может, просто совесть?