ЛАЙ КАРАУЛЬНОЙ СОБАКИ

У капитана третьего ранга Герасюто была кличка Гуинплен. Нет, рот у него был нормальный, малость кривой только. Гуинплен - это потому что он очень часто и оригинально смеялся, как правило, не вовремя. Он мог заржать где угодно и с чего угодно - в автобусе, на совещании, на стрельбище и прямо возле ракеты, пугая стыковочный расчет и инициируя боеголовки. Потому-то и приклеилось к нему - сначала "Человек, который смеется", а потом и просто - "Гуинплен". Смех его можно было назвать смехом только при наличии изрядной доли больного воображения - это был и не смех даже, а скорее этакий жуткий утробный звук, рождавшийся где-то в районе толстого кишечника, пронзительный, с клекотом и переливами. Думаю, что своим смехом он, подобно Соловью-разбойнику, мог бы сшибать птиц на лету, но проверить это никак не удавалось, поскольку вороны всегда держались от Гуинплена на безопасной дистанции. Вороны вообще - птицы очень умные и очень осторожные. В отличие от ворон, нам деться было некуда, потому что Гуинплен служил с нами вместе, и нам приходилось все время быть начеку, чтобы от внезапного хохота не получить паранойю. Во всяком случае, не один из нас бился головой обо все, что угодно, шарахнувшись от неожиданного идиотского смеха над ухом - как будто начинающий саксофонист спьяну дует в старомодный сливной бачок с трубой... Плюс безумный взгляд безумных глаз. Супруга у него испокон веков работала начальником санэпидстанции и жутко достала весь Вилючинск.
А тут ему надо было проверить караул. Приехал он к охраняемому объекту и, в нарушение Устава, полез потихоньку в сторону постового грибка - бдительность решил проверить, причем, каким-нибудь неординарным способом, дабы загадать часовому задачку посложнее. А надо сказать, у нас на базе по старинке вокруг колючей проволоки на ночь ставили худющих караульных псов. Никто никогда не слышал их лая - мы были уверены, что любой диверсант сможет элементарно пройти мимо них на секретный объект с помощью простого куска старой заплесневелой колбасы. А тут вдруг - нате вам! - где-то в кустах, да притом совсем не там, где сидит наше голодное и тощее животное "собака", раздается разливистый и булькающий лай, потом злобное рычание, снова лай, а потом - душераздирающий вой, как по покойнику. Потом пауза, и опять... и снова...
Часовой минут десять прислушивался, ухмыляяясь, а затем, во время очередной паузы, громко эдак и говорит сам себе - так, чтоб собака слышала:
- Лает, падла... Кажись, не наша лает. Наша на блокпосту сидит, шмат левее... Пристрелить с-суку, что ли?
Отстегнул потихоньку магазин и громко клацнул пустым затвором.
Минут пять собака не лаяла - видимо, переваривала фразу часового. Потом снова тявкнула пару раз, но уже не так уверенно.
- Боишься, стерва? То-то. Вот токо гавкни у меня еще разок - сразу очередь в жопу всажу.
Собака переместилась за бугорок, где ее не смогли бы достать пули часового, и яростно залаяла опять.
- Да ладно, хрен с тобой... - Часовой нажал кнопку на матюгальнике. - Караульное помещение! Докладывает часовой второго поста матрос Алтухов. Слышу лай дежурного по части, капитана третьего ранга Герасюто...

В середине 60-х годов появилась чрезвычайно известная песня, ставшая даже чем-то вроде официального гимна подводников (так, по крайней мере, озвучивалось это событие в те годы). Александра Пахмутова, написавшая вместе с Добронравовым музыку к этой песне, всегда была человеком добросовестным. Потому для выполнения столь важной работы на должном уровне она лично отправилась в один северный порт для того, чтобы проникнуться, так сказать, настроем. Моряки-подводники, получившие приказ принять меры для осуществления создания нужного настроя у композитора, отнеслись к делу с пониманием, и ранним утром вывели женщину на пирс для встречи лодки, возвращавшейся из боевого дежурства.
Дело было зимой. В воздухе висел морозный туман, который, казалось, можно было резать ножом. Сквозь него тускло проглядывало слабое северное солнце. Все вокруг было покрыто изморозью. О пирс яростно бились свинцовые волны, изредка обдавая Пахмутову солеными брызгами.
Предусмотрительные подводники тщательно замотали композитора в несколько свитеров, надев поверх этого бушлат. Вкупе с соответствующим головным убором, в высоких ботинках на шерстяной носок, маленькая Пахмутова была неотличима от грустного срочника, несущего нелегкую службу на советском севере.
И вот, наконец, в волнах мелькнула китообразная тень, и на поверхности показалась подлодка. Она провела в автономном плавании множество дней и ночей. Моряки были сыты по горло стальными кишками своего судна. Всем им до жути хотелось в нормальные квартиры и в нормальные постели к нормальным женщинам. Да что говорить, понятно, что до вожделенной суши весь личный состав считал часы.
Сразу после всплытия судно оседлали усталые морячки, нетерпеливо ожидающие момента, когда им подадут, в конце концов, концы, после чего можно будет стреножить место несения службы и покинуть его к чертовой матери. Из тумана медленно показался пирс с суетящимся личным составом. На самом краю его, впереди всех, стоял какой-то мелкий матросишко и самым нагляцким образом косил, закутавшись в бушлат и зыркая глазюками из недр завязанной под подбородком ушанки. Благородное сердце подводника не выдержало такой наглости малявки, даже пальцем не шевелившего для скорейшей швартовки.
- Э, салага! - закричали с палубы. - А ну-ка двигай своей жирной ж@#$, иначе я тебе в нее рупор, б#я, засуну! Широким концом!!!

... Настрой был создан, песня написана и спета всей одной шестой частью
суши.

'На пирсе тихо в час ночной,
Тебе известно лишь одной -
Когда усталая подлодка
Из глубины идет домой.'

КОМАНДИР РАКЕТНОГО КРЕЙСЕРА

Вахтенный у трапа - лицо корабля. Наглаженный, помытый и подстриженный, с блестящими донельзя хромовыми ботинками и устремленным из под бескозырки в пространство мужественным взглядом. Его задача - отдавать честь. Также его задача - второстепенная - проверять документы у всех, кто прибывает на крейсер, если таковых он не знает в лицо, но... тяжкая это штука, потому что по трапу флагманского корабля бригады штабные офицеры снуют туда-сюда десятками, и у каждого - увесистый портфель с бумагами плюс строгое и озабоченное выражение лица. Все в делах, все в боевой подготовке... Бригада фунциклирует, и ничто не должно остановить этот отрегулированный, раз и навсегда упорядоченный процесс. А потому никто не препятствовал появлению на юте никому не известного капитана второго ранга в немыслимых размеров кримпленовой фуражке и с отвисшей книзу пухлой слюнявой губой.
- Эй ты, тело! - сказал капитан второго ранга пробегающему мимо матросику. - А ну, ко мне.
- Тарищ тан-вто-ранга, матрос Бердыев по ва...
- Паш-ш-шел н-на хюй!!!
Так и состоялось знакомство экипажа ракетного крейсера "Грозный" со своим новым командиром, капитаном второго ранга Волобоевым...
Долго, скучно и неинтересно рассказывать про то, что он никак не мог сдать на самостоятельное управление кораблем, и что вместо него все время швартовался старпом. В конце концов, сдал-таки, но старпом, махнув рукой, продолжал швартоваться и далее, потому как привык уже, а командир не особо и стремился. Во время швартовок командир воздвигался на противоположном от старпома крыле мостика и победно пускал слюни на кремовую рубашку - если выходил на швартовку вообще. Интересно, на каком уровне у этого Волобоева была "лапа" в главном штабе ВМФ? Этого не знал никто...
...Погрузка крылатых ракет. Все железо крейсера чуть ли не дымится от нестерпимой крымской жары. Носовая пусковая установка задрана под сорок пять, крышки контейнеров открыты, внутри, кряхтя, возятся старшина команды и пара матросиков. Командир БЧ-2, отчаянно жестикулируя и матерясь, пытается удержать в руках ход всего сложного и многоэтапного процесса. Над всем этим действом, сложив крылья, висит ракета, ожидающая, что ее сейчас засунут внутрь контейнера. Ракета П-35 - самая что ни на есть настоящая, с тротилом, гексогеном, керосином и прочими пороховыми стартовыми двигателями. Это называется - работы повышенной опасности. Ракета - над контейнером. А сбоку контейнера, чуть поодаль - командир. С сигаретой. Курит, пускает струйки дыма, тупо глядя сквозь ракету в небытие... Потом окурок кончается и летит за борт, следом за ним - смачный поллитровый плевок: плямс!. Рот командира полуоткрыт, как всегда. Из угла рта ниагарой вытекают слю-уни... Когда они уже готовы стечь по подбородку на грудь, командир крейсера делает так: "всссссь!", и слюни оказываюся обратно во рту, откуда и начинают вытекать снова. Цикл повторяется несколько раз. Кррасота! Потом процесс погрузки перестает интересовать командира, и он косолапой развалочкой уходит к себе в каюту, шаркая по раскаленной палубе криво стоптанными каблуками...
После обеда - построение на вертолетной палубе. Командир крейсера выходит вперед.
- Бллл...! Ё..... тую мать!! С-с..., бл...!! На х... , бл..., ё... в рот!!! И, бл... , х... так, когда, бл..., БЧ-5, ибить, на х..., в жжжопу полный п......дец!!! - и так далее, и с душем из слюны... минуты четыре кряду... Потом отходит чуть назад, поправляя необъятную фуражку, переводя дух и источая во все стороны непримиримые взгляды, а вместо него на авансцену деловито выходит старпом и начинает смиренно переводить:
- Внимание всего экипажа! До сдачи курсовой задачи номер три осталось сроку две недели, а между тем в боевой части пять до сих пор куча неустраненных недостатков...
Точно так же старпом выступал в роли заправского толмача, когда мы - курсантики на практике - подняли обычный курсантский вопрос, всегда поражающий командование наглостью самого факта его постановки: а это... как насчет увольнений, то бишь, сходов на берег? По "каштану" нас вызвали в каюту командира. Командир уютно развалился на кожаном диване - пузо расплылось, рубашка расстегнута, галстук болтается на янтарной заколке, как обычно - слюни изо рта рекой... За столом, словно проглотив лом, молча сидит старпом. Сперва слово берет командир:
- Что, бл...? Вам, ссс..., н-на х...., какое еще, бля, в п...., итит вашу мать, когда, ё....., вы, бл..., все - НИ ХУЙЯ-А-А!!!
Старпом устало смотрит на командира - мол, все? прошу добро? - и начинает монотонно переводить:
- Вы, товарищи курсанты, сначала сдайте командиру БЧ-2 хотя бы начальные зачеты по материальной части зенитно-ракетных комплексов... а вот когда он командиру крейсера доложит, что сдали, вот тогда и насчет увольнений можно будет говорить...
И на командира взгляд - я правильно перевел? Тот вальяжно кивает, скривив рот с зарождающимся на губах пузырем слюны: "ме-е-е!..", или что-то в этом роде...
Вот такой вот командир ракетного крейсера... Потом он девался куда-то. Куда? Не знаю. В какой-нибудь штаб перевелся, наверно, куда ж еще...

Вызываю огонь на себя!

Посвящается А. Покровскому

Баржу отдали на расстрел.
Приговоренную поставили на якоря вблизи от берега в одном из полигонов Черноморского флота. Для предотвращения суицида несамоходного плавсредства, а проще говоря, чтоб сама не потонула, на баржу высадили десант из мичмана и двух матросов. Их задачи заключались в том, чтобы откачивать из трюма воду, отгонять от продовольствия наглых крыс, а по ночам зажигать на мачте огни.
Мичманец, внезапно оторванный от тягот и лишений воинской службы, быстро впал в алкогольную нирвану, матросы тактично помогали начальнику.
Каждый раз, когда с украинского аэродрома взлетал дальний бомбардировщик с противокорабельными ракетами на борту, в рубке баржи начинала хрипло орать рация. Матросы собирали в шлюпку постельные принадлежности, посуду, рацию, бережно укладывали на одеяло начальство и гребли на берег. После окончания стрельб возвращались, так как поразить цель никому не удавалось. Шло лето 198... года.
В первый раз Ту -22 подполковника Стаценко вернулся на аэродром, столкнувшись с грозовым фронтом, который мистически возник прямо по курсу. Убедившись в том, что обойти его не получится, командир цинично обругал начальника 'метео' и начал разворот.
Во второй раз выполнению учебно-боевой задачи помешал президент маленькой, но предельно гордой африканской республики. Возвращаясь к родным баобабам, он не смог вовремя вырваться из прощальных объятий Леонида Ильича. Вылет, натурально, задержали и, чтобы расчистить коридор литерному борту, которые, как известно, по трассам не ходят, отдали команду: 'Все на земле!' Пришлось возвращаться.
Наконец, обозленные оружейники сказали, что если экипаж в третий раз привезет обратно проклятую ракету, то разоружать самолет он (экипаж) будет самостоятельно, рискуя их (экипажа) собственными задницами.
Обычно по понедельникам в ВВС полетов не бывает, и опытный мичман объявил себе увольнение на берег, куда и отправился на единственной шлюпке.
Через час после его отъезда по рации на баржу пришло сообщение, что взлетел борт и будут боевые стрельбы. Посовещавшись, матросы решили, что: а) мичман сказал, что полетов не будет; б) все равно не долетят, а если долетят, то не попадут; в) поскольку все равно шлюпки нет, то и х#й с ним...
Между тем, ракетоносец вышел в зону пуска, уверенно 'захватил' цель и нанес снайперский удар.
Баржа содрогнулась от мощного удара, на американский манер сказала:
'Уп -с -с -с...' и начала осаживаться на корму.
Когда перепуганные и мокрые матросы вылезли из воды, из - за поворота показался мичман. На багажнике его велосипеда весело позвякивал вещмешок.
Остекленевшим взором он оглядел несостоявшихся ихтиандров, морскую гладь, из которой одиноко торчала мачта, пляж, вещмешок, велосипед и произнес:
- Б#я, теперь матрасы х#й просушишь...

4.11.2001

БОИНГ-ШПИЕН

-Я уже целый год таскал лейтенантские погоны - они помялись и потерлись, и уже не считался абсолютным салагой. Тогда еще в лейтенантах ходили по два года, кроме подводников. Меня даже офицером стали иногда называть. И даже доверяли ходить в караул начальником. Охраняли мы тогда не что-нибудь, а Важный Государственный Объект Краснознаменного Тихоокеанского Флота. Если честно, объект в самом деле был важным, потому что лежали в полуподземных бетонных сооружениях не коробки с уставными носками, а такие разные штуки, которые (не дай Бог!) взрываются очень громко. Хотя - в то время все, что охранялось караулами, кроме гауптвахты, почетно именовалось особо важными государственными объектами, дабы повысить ответственность часовых, которые всегда на постах спали, спят и спать будут, пока существуют объекты и караулы. Но наш объект и в самом деле был важным.
Над важным объектом всяким там самолетам и вертолетам летать не положено - мало ли что с них упасть может, в конце концов, они и сами могут свалиться сверху на этот объект. Если над объектом все-таки что-то летит, часовой с вышки докладывает мне, я - дежурному по части, он - начальнику штаба, а тот сразу же напрямую - в штаб флотилии, и теоретически летчики потом получают по башке. Практически - не знаю. Вообще-то над нами мало кто летал - заброшенный гарнизон на восточном побережье Камчатки, вдали от цивилизации. Максимум - вертолет рыбнадзора или военно-транспортный Ми-8, который летит к нам же и что-нибудь нам такое интересное везет. Например, очередную комиссию по воинской дисциплине.
Короче, где-то в час ночи щелкает матюгальник и хрипит:
- Часовой второго поста старший матрос Кирпиков, на посту без замечаний. - Потом помолчал... и - задумчиво: - Над зоной летит самолет.
- Какой самолет?
- А... мне не видно. Темно. Высоко летит.
- Козюля! По звуку - реактивный или какой?
- А фиг знает, тащ лейтенант, я в них что - разбираюсь? Говорю ж, высоко летит.
- Огоньки видать?
- Не видать. Вообще, улетел уже... Куда-то туда... - видимо, показывает пальцем, хотя мне до него двести метров непролазной ночной тьмы, и вообще я в помещении, а они с самолетом на улице, на природе.
- Ну, добро... - отпускаю кнопку.
А что? Летит, и нехай летит. Тем более, что уже улетел. Летел высоко, сбить мне его все равно нечем. Пролетел - и ничего не случилось. Я позвонил дежурному по части, сказал ему про самолет ("Да и хрен с ним!"), а потом прилег на полумягкий (для нормальных людей - жесткий и обшарпанный) топчан, сладко сомкнул глаза и продолжил несение службы. На следующий день благополучно сменился...
А еще через день весь мир узнал, что корейский "Боинг" сбился с маршрута, пролетел над Камчаткой, как раз над нами, и наши ПВОшники его где-то у Сахалина лихо завалили, приняв за самолет-шпион RC-135. Кто помнит - так целая история была.
И вот тут-то и наступил звездный час замполита. Наше чудо эволюции затеяло обширную лекцию о злобных выпадах преступного американского "империализьма", сказав, в частности, что "у них руки по колено в крови" и что "все наши мирные происки для них как лбом об гороховую стену". Наш зам был мастер подобной казуистики, потому что был потомственным колхозным секретарем парткома и вообще достоин отдельного рассказа. Он согнал офицеров и мичманов в тесную, пестро обклеенную ленкомнату, повесил на стенку карту советского Дальнего Востока, полувысохшим фломастером коряво нарисовал на ней свой вариант маршрута полета "Боинга" и вдруг неожиданно для себя обнаружил, что несчастный аэробус-шпион пролетел прямо над Шипунским полуостровом, то-есть, непосредственно над нами. То, что это был не разведчик, а пассажирский лайнер, до него так и не дошло. Он тыкнул в карту указкой, чуть не пробив ее, и повернулся к аудитории с выпученными глазенками.
- ...Прямо над нами! Нет, вы поняли? - зам поднял к потолку мясистый палец и пригнулся, словно "Боинг" летит снова, но уже с атомной бомбой. Собравшиеся с интересом следили за вольным полетом замполитовой мысли. Зам перешел на свистяще-зловещий шепот. - А мы с вами - что?
Все замерли - а действительно, что?
- А мы его прощелкали!
Прощелкали! Ух ты. Такого логического вывода не ожидал никто. Распознавать и сбивать самолеты - вообще-то, как-то не наша функция... Опять же - чем? Во дает!
- Кто стоял в карауле первого сентября?
Пришлось встать и назваться.
- Стыдно должно быть, товарищ лейтенант! Не так вы службу начинаете! О-ох, не так! Я поражен вашим благодушием! Вы что, бляха-муха, забыли, что мы тут все - на дальневосточных рубежах?
- ???
- Какие меры вы приняли к тому, чтобы не пропустить самолет-шпион?
Не пропустить - это в смысле "задержать"?
- Я? - я обалдело пожал плечами. - Меры? Доложил дежурному...
- И все?!
- И все...
Теперь зам имел полное право торжественно подытожить.
- И это - все, на что способен начинающий офицер! Слышали? Нет, я говорю - вы слышали? А я в ваши годы служил иначе! Я...
Все прекрасно знали, что в мои годы он не столько служил, сколько грузил лопатой навоз и доил козу, мечтая о высшей партийной школе.
- ...а кто был дежурным?
- Я! Капитан-лейтенант Бочкарев.
- Ну-у... Вы, Виктор Степанович, вы меня просто... поражаете. Ладно там - лейтенант (зам брезгливо ткнул морковкой пальца в мою сторону), он молод и глуп (так точно-с!), он может и не знать... Но вы-то, вы-то! Вы же без пяти старший офицер! Где же ваша политическая бдительность и сознательность? Вы же опытный кадр, у вас ведь хорошие конспекты, и у вас достаточно власти, у вас в сейфе лежат специальные пакеты, у вас пистолет, в конце концов, вы не где-нибудь там-сям, а целый дежурный офицер... А если вы не знаете, как действовать, то могли позвонить мне. Или хотя бы командиру с начальником штаба... Я прям не знаю, что сказать...
И в таком духе - полчаса. Жаль, я не помню дословно весь этот бессмертный монолог. Никто так и не понял, что должен был делать я, а что дежурный, чтобы вовремя опознать "самолет-шпиён" и предотвратить его наглое проникновение в священные воздушные просторы нашей Родины, но по строгачу мы с Бочкаревым на всякий случай от зама получили. Так что настоящую службу офицерскую я начал с блестящего показательного пистона.
Уже потом, через пару лет командир на своей отходной сказал мне, что они с начальником штаба специально не перебивали зама, потому что все нормальные люди любят цирк. А выговор - он не триппер, с ним жить можно...