УТОМЛЕННЫЙ ВЕРТОЛЕТ
(продолжение истории Игоря Фролова «Усталый борттехник»)

В тот день остававшиеся на аэродроме вертолетчики переживали за своих товарищей. Но переживаний заслуживали и вертолеты, некоторые из них большую часть крайних суток провели в небе, чем на земле, подготовка к полетам сводилась к спешной заправке топливом, зарядке подвесных блоков ракетами и беглому наружному осмотру.
Итак, пара улетела, предварительно набрав безопасные 3500 м. над аэродромом. Темнело быстро, и борттехник включил подсветку приборов, установив минимальный режим. Ведомый шел, ориентируясь только по крошечному огоньку на хвостовой балке ведущего.
Командир экипажа вкратце рассказал о ситуации в районе боя и поставленной задаче. Там уже бой закончен, колонна передислоцирована в Фарахруд. Остатки напавшей на колонну бандгруппы отступили в горы и за ними сейчас по пятам идут спецназовцы. Наша задача - срочно перевезти тяжелораненых в шиндандский госпиталь. В данный момент медики приводят их в транспортабельное состояние.
-Как будем снижаться, по курсу, или над площадкой кругами? - раздался голос командира ведомого.
-Кругами будет безопаснее, духи наверняка уже выставили наряд для заградительного огня, знают же, что за раненными борта прилетят.
Не успел командир ведущего борта закончить ответ, слева, в метрах 60-70 темноту пронзили трассеры.
-Уходим вправо, по нам работают,- скомандовал ведущий, и вертолеты резким креном ушли вправо. Ночью определить местонахождение вертолета только по звуку практически невозможно, и духи стреляли вслепую по всему небу.
- Говорили, что душманы уже убежали,- испуганно сказал штурман, - а они все долбят!
- Запомни, Милый, здесь и горы стреляют,- мрачно пошутил опытный командир экипажа капитан Трудов, который наматывал на винты уже свой второй афганский срок.
Вскоре штурман сообщил, что мы над Фарахрудом и пора начать снижение. Теперь важно было аккуратно снижаться по спирали и главное - следить, чтобы не столкнуться двум вертолетам - режим светомаскировки необходимо было соблюдать до земли. Место для посадки искали по костру, зажженному у площадки. Встречающие зажгли его в лунке, чтобы самим не стать мишенью. Огонек виден был только сверху, по нему и ориентировались при заходе на посадку.
Офицер спецназа предложил экипажам, на время подготовки раненых к отправке, пойти в модуль местных спецназовцев. Борттехник подбитого днем вертолета лейтенант Н. тоже находился здесь. После принятия душа и ста граммов он уже пришел в себя и рассказал некоторые подробности нападения духов на колонну, и как пара наших вертолетов оказалась в районе боя.
Пара комэска подполковника Швецова летела по спецзаданию из Шинданда в Диларам. По пути совершили промежуточную посадку на аэродроме г. Фараха. Далее полетели с набором высоты по маршруту. Через некоторое время увидели следующую сцену: на дороге встала колонна из грузовиков и бронетехники. Первая и замыкающая машины горят, духи с обеих сторон дороги обстреливают колонну. Наши, заняв оборону, тоже отстреливаются. Командир, недолго думая, решил пойти на выручку и дал команду ведомому приготовиться зайти на боевой. Отработав по позициям духов НУРСами и пулеметным огнем, пара еще раз зашла на удар, но на этот раз неудачно. В наушниках ведущего экипажа раздался отчаянный крик ведомого: «Командир, вы горите, наблюдаю дым снизу, с днища!» Комэска принял быстрое решение: отлететь в сторону от места боя, совершить посадку и на ведомом борту перелететь на площадку под Фарахрудом.
О случившемся сообщили в Шинданд, запросили авиацию. Оперативно прилетевшие СУ-17-е и Ми-24-е начали долбить по позициям духов, явно не ожидавших такого поворота событий. Они были уверены, что колонна шла без сопровождения вертолетов, и приготовились спокойно добивать нашу колонну. Оборонявшиеся бойцы заметили среди душманов корреспондента с видеокамерой. Видимо, хотел сделать репортаж в одну из западных телекомпаний об успешном уничтожении афганскими партизанами советскую бронеколонну.
После многократных ударов авиации остатки душманов отступили в горы.
Тогда вспомнили о подбитом вертолете. Оказалось, что бронебойная пуля вдребезги раздробила корпус крана, соединяющего два топливопровода от подвесных баков. Шлейф керосина оттуда и шел, которого ведомый принял за дым. Керосин вытек за считанные секунды, но оставался в расходном баке, расположенном над хвостовой балкой за редуктором. Его хватило на полет до фарахской площадки.
- Хорошо, что при покидании второпях не забыл выключить аккумуляторы, - закончил свой рассказ борттехник.
- А корреспондент свой репортаж продолжит уже с того света, куда отправился вместе с моджахедами. При осмотре позиций духов после боя была обнаружена раскуроченная камера рядом со своим хозяином,- подытожил спецназовец. Авиация поработала хорошо, и немногим духам удалось уйти.
В модуль зашел боец и сообщил, что раненых можно уже грузить в вертолет. Два солдата лежали на носилках, еще двое забинтованных могли передвигаться сами. У одного лежащего находился медик с капельницей.
- Боец потерял много крови, состояние его очень тяжелое, капельницу надо до госпиталя держать. Перепад давления для него сейчас нежелателен, если можно, лететь надо невысоко, - сказал медик.
- По пути по нам работали, придется обогнуть то место, - ответил капитан Трудов, - времени потеряем немного.
Борттехник плотно зашторил блистеры грузовой кабины и включил только один плафон над лежащим бойцом.
Вскоре после взлета и набора высоты, медбрат позвал борттехника, чтобы помочь ему подержать емкость капельницы, а сам открыл веки лежащего без сознания раненного.
- Поторопиться бы, - сказал он, - перепад давления ухудшил его состояние, но еще есть надежда.
Борттехник вернулся в кабину пилотов, доложил командиру о состоянии раненых, беглым взглядом пробежался по приборам: все было в порядке.
Но вдруг, среди тускло освещенных приборов включилось желтое табло: «ОПАСНАЯ ВИБРАЦИЯ ЛЕВОГО ДВИГАТЕЛЯ». Командир экипажа и штурман, как всегда в подобных случаях, одновременно повернули головы и уставились на борттехника. Борттехник смотрел на табло. Он понимал одно: сейчас все зависит от него, командир примет решение по его мнению. Первая мысль почему-то была такая - как бы не перепутать в темноте краны двигателей и не выключить исправный! Ночью полет с одним двигателем очень опасен, если и исправный вырубится, то придется или покидать вертолет, или садиться на авторотации вслепую с большой вероятностью врезаться в скалу. А как экипаж покинет вертолет, оставив на борту раненых солдат и медбрата? Такие мысли сверлили голову борттехника в этот момент. Табло угрожающе продолжало гореть, пора было что-то сказать командиру, тот еще раз вопросительно посмотрел на борттехника.
- Это может быть ложное срабатывание датчика, - ответил борттехник М., стараясь не выдавать волнения в голосе, - надо следить некоторое время за оборотами двигателя и «вилкой», если они будут в норме, то продолжать полет с обоими работающими двигателями.
- Понял, - ответил командир, - тогда всем неотрывно следить за приборами и внимательно прислушиваться к шуму!
До Шинданда оставалось еще минут 20 полета, и в оставшееся время экипаж молился за дрожащий двигатель - лишь бы дотянул до аэродрома! В один момент табло заморгало и погасло, но ненадолго, и продолжало гореть до посадки, изрядно потрепав нервы экипажу.
Когда колеса вертолетов коснулись бетонки шиндандского аэродрома, с вершин окрестных гор прилетел первый луч утренней зари. Машина уже ждала на рулежке и, забрав раненных бойцов с медбратом, умчалась в госпиталь.
Вертолеты поставили на стоянки, экипажи, не сомкнувшие глаза всю ночь, ушли на отдых. Борттехник закрыл вертолет, по дружески похлопал его по подвесному баку и сказал: - Ты тоже утомился, отдохни, скоро займемся и твоим «лечением». Взял автомат, ЗШ и последовал за своими товарищами.

О дисциплине

Считают некоторые несознательные товарищи будто авиация и дисциплина - понятия несовместимые. «Вопрос о дисциплине - очень важный вопрос, У нас ее заметно не хватает» - дезинформирует трудовую общественность Вадим Захаров; «когда Бог порядок раздавал, авиация в воздухе была» - отзывается народная мудрость. Нет, я не спорю - может, дисциплины в авиации и поменьше чем, скажем, у славных строителей - военных созидателей, но есть она, как тот пресловутый суслик в поле, есть - нужно только знать где искать и как ловить. Вот сейчас мы ее и поймаем. А еще лучше - постоим в сторонке, как по сроку службы положено, покурим - пока другие для нас ее отыщут...

Чтобы не огорчать утомленного многолетней переноской тягот и лишений дежурного курсант, проигнорировав существование КПП, скромно вернулся через забор. Из увольнения. Побитый. Гражданскими...
В казарме оживились.
Собиравшиеся тихонько попить огненной воды сержанты неожиданно для себя, но в соответствии с субординацией, оказались в роли дознавателей:
- Где?..
В таком-то парке, на такой-то аллее.
Ага, знакомые места, недалеко... Настанет сегодня кому-то жопа, будет людям в белых халатах работы...
- Кто?..
Сыны кавказских гор, с полдесятка. Шел спокойно, никого не трогал, подошли, стали задевать, слово за слово, избили, срывали погоны, кричали что... гм, сексом занимались со славными Военно-Воздушными Силами России. В извращенных формах. Причем активными были именно горцы. Та-а-ак, это уже не жопа - это уже пиздец. Полный.
- Давно?!!
Нет, только что, из парка сразу в училище.
Сборы были недолгими. Сводный - пошли все, кто успел узнать о произошедшем, не различая факультеты и курсы - отряд мстителей, чтобы не расстраивать своих офицеров раньше времени, тоже предпочел не рекламировать исчезновение с территории училища.
Неторопливые местные троллейбусы добираются до парка минут за десять; колонна курсантов справилась с этим значительно быстрее. Сначала на указанную аллею, потом - чтобы случайно не пропустить нападавших, ведь могли они за прошедшее время куда-то отойти - на соседние...
Побоище, поначалу носившее ярко выраженный националистический характер, очень скоро стало гораздо интернациональнее - чтобы получить в организм повреждения достаточно было соблюдения четырех условий: а) быть мужского пола; б) не в военной форме, в) еще держаться на ногах и г) что-то вякать против. Умные милиционеры, оценив размах происходящего, смешались с зелеными насаждениями; глупые попытались вмешаться и тоже смешались с зелеными насаждениями, но уже не совсем добровольно.
Но ведь неспроста говорят, что Красную Армию погубит связь - успел кто-то вызвать подкрепление. Услышав приближающиеся звуки сирен курсанты насторожились. Битва с превосходящими и лучше вооруженными силами правоохранительного органа в генеральный план сражения не входила.
- Отходим!
Вновь построившись колонной курсанты, без труда прорвав кольцо окружения (в основном, виртуальное), отступили к училищу. Погоня - как же обойтись без нее? - благоразумно держалась на почтительном расстоянии, а проползя полкилометра со скоростью страдающей жестоким похмельем черепахи вовсе отстала, опасаясь засады. Внутренний орган помнил, что Красную Армию губит только связь и конкуренцию ей в этом деле составить трудно.
Связь не подвела.
На разбор похода примчались все - начальник училища, особисты, комендатура, милиция, черти лысые... пожалуй, только санэпидемстанция с пожарными почему-то не приехали - а может, и приехали, но их на КПП не пропустили. Слетелись орлы печень жадно клевать...
И только старый милицейский полковник сказал задумчиво:
- А еще говорят что в авиации порядка нет. Строем пришли, перебили все живое, по команде строем ушли... СРАЗУ ВИДНО - ДИСЦИПЛИНА!..

Памяти отца

Сегодня 25 лет со дня гибели командования Краснознаменного Тихоокеанского Флота в авиационной катастрофе в Ленинграде

Я очень люблю самолеты...
Я должен был бы ненавидеть эти пахнущие керосином машины, но я продолжаю любить их, отнявших у меня деда, Ивана Ильича - командира пехотного полка, погибшего на борту советского «Дугласа» под огнем немецких зениток, когда он и другие офицеры, оборонявшие Сталинград, вылетели на совещание в штаб. Они отняли у меня и отца, Владимира Васильевича, хотя, не должны были это сделать - немногие так фанатично любили авиацию, как он.
Об этой любви...
- По аэродрому лайнер пробежал как по судьбе, - пел Кикабидзе. И отец еще и еще раз просил меня включить эту его любимую песню, к сожалению не зная - насколько пророческими окажутся ее слова. Дословно.
- Сын, сначала оторвем от полосы заднее колесо, а, набрав скорость отрыва, начнем взлет. Держи руки на штурвале и повторяй мои движения. Сынок, поехали!
И старенький Ан-2, подпрыгивая на стыках короткой бетонной рулежки - заправочного терминала для ракетоносцев морской авиации Ту-16 авиаполка в Гвардейском - начал медлительный разбег. Все ближе конец бетонки. Мои руки, сжимающие штурвал, потеют и пытаются потянуть его на себя. Но отец спокоен: левой рукой он работает рулями, правая лежит на секторе газа.
- Пора! Плавно бери на себя! - спокойно, очень спокойно говорит он. Мы в воздухе! Душа поет! До сих пор... Он подарил мне это счастье взлета. Он так хотел увидеть меня в форме военного летчика и делал для этого все. Не получилось - я стал военным моряком, но тяга к полетам осталась на всю жизнь. 7 февраля 2003 года, ровно через 22 года после гибели отца, на аэродроме Мячково под Москвой я впервые самостоятельно поднял в воздух легкий учебный самолет. И этот полет прошел как хорошая песня - легко и плавно. А как же иначе, ведь, сев в кабину, мне не пришлось долго изучать приборы - я знал их благодаря отцу, который незримо был рядом со мной в этот момент. Тот полет - в его честь.

Балкон нашего дома во Владивостоке выходил на бухту Золотой Рог - прямо напротив строя мачт разнородных кораблей, несущих Флаг ВМФ. И однажды мы стояли на нем и курили: отец, с легким недоумением поглядывающий на меня, и я - курсант военного училища, смущенно, но смело, пускающий дым. Было неловко, и чтобы нарушить создавшийся вакуум, я спросил его, указывая на похожие на рыболовецкие траулеры мышиные корпуса внизу:
- Странно выглядят! Пап, что это за корабли?
- Когда-нибудь ты это узнаешь! - улыбнулся он.
А потом было то страшное утро, когда в дом пришли офицеры, на лицах которых было написано все. Им даже не надо было говорить нам: «Ваш муж и отец погиб в авиакатастрофе...». Их глаза сказали обо всем.
- Этого не может быть. Я разговаривал с ним всего несколько часов назад - перед их взлетом. Он был так весел и так спешил домой: к маме, маленькой сестре, ко мне! - кричало сердце, - Ведь сразу после его звонка я выпил рюмку за их удачный полет. Поставленная рюмка тогда вдруг упала и разбилась, и мама сказала: «На счастье!».
- Это правда. Страшная правда, - отвечал разум и глаза офицеров, молча стоящих у двери нашей квартиры.
Он ушел. Просто ушел с оставшейся в памяти улыбкой. И любовью...
«И осталась в небе светлая полоска
Чистая как память о тебе»
.
А через четыре года я, уже лейтенант ВМФ, ступил на борт одного из тех странных кораблей, позже ставшего неотъемлемой частью моей жизни, моим новым домом - разведывательный корабль «Азия», на котором в семи дальних походах я прошел полторы сотни тысяч миль, побывав у берегов Чукотки, Камчатки, Аляски, Калифорнии и Гавайев. Были штормы, были конфликты с кораблями ВМС США, но мы прошли их все с честью. А мне - я знаю это точно - помогал отец: его память, его гены, его любовь, наконец. И возвращаясь в бухту Золотой Рог, мой корабль становился к стенке 37 причала, возвращая меня к дому. Теперь, выходя на ют «Азии» на подъем или спуск Флага, я видел тот балкон, и на нем стояли уже другие, незнакомые люди, но это был мой дом. Он жил в моей памяти. И жили те слова отца: «Когда-нибудь ты узнаешь, что это за корабли!». Откуда он это знал?

«Жаль, что мы друг другу так и не успели
Что-то очень важное сказать».

Мороз и солнце
(из цикла «Невеселые рассказы)

Капитана Воробьева разбудил гулкий топот сапог в коридоре. «Вот наказание! - сонно подумал он, - опять, что ли, тревога?»
В комнате было холодновато, поэтому Воробьев с вечера натянул на себя утепленное белье интимного, нежно-голубого цвета, которое он недавно получил на складе, а поверх одеяла бросил шинель. За ночь в постели належалась уютная, теплая нора, вылезать из которой в стылую комнату решительно не хотелось. Воробьев лежал, балансируя на грани сна и ожидая, когда в дверь его комнаты постучит посыльный. Гарнизон был большой, и оставалась надежда, что «тревожатся» в другой части, например, транспортники или «глухонемые». В дверь не стучали, и с одной стороны это было хорошо, но Воробьев начал тревожиться, что солдат-посыльный пробежал мимо его комнаты. Такое тоже случалось, и опоздавшему на «тревогу» предстоял крайне неприятный разговор с начальником штаба. Воробьев вздохнул и понял, что заснуть все равно не удастся. Он нащупал на тумбочке очки и, щурясь, взглянул в окно. За ночь трудолюбивый мороз изрисовал стекла декадентскими узорами, а яркое утреннее солнце высветило на нем серебристые розетки листьев, изломанные стебли и марсианские цветы.
- Товарищ капитан, тревога! - дурным голосом внезапно завопили в коридоре и стукнули в дверь.
- Фамилия? - спросил Воробьев.
- Рядовой Мархоцкий!
- Ладно, понял, иду! - крикнул через дверь Воробьев и, откинув одеяло, скатился с кровати. Вставать обычным способом с кровати с продавленной сеткой без риска приложиться задом об пол было невозможно.
Времени на уборку кровати, умывание и бритье не было. Через десять минут от казармы на аэродром уйдет машина, и опоздавшим придется бежать на точку по снежной целине. Воробьев быстро оделся, застегнул крючки шинели и полез в шкаф за кобурой, которая, как назло, ускакала в самый дальний угол полки.
Похоже, «тревога» была общегарнизонной. Со всех сторон к служебной зоне бежали офицеры. Подбежав к казарме, Воробьев осмотрелся, и сердце его упало, машины не было Опоздал! Он вбежал в казарму и увидел офицеров своей роты, которые спокойно получали пистолеты. Воробьев успокоился. Отдав дежурному карточку-заместитель и получив свой ПМ с двумя обоймами, он подошел к начальнику узла.
- Здравия желаю, товарищ майор!
- Здорово, военный, - буркнул ротный.
- Что будем делать?
- Читать Чернышевского, бля! - ответил ротный своей любимой присказкой. - Откуда я на хрен знаю? Комбата вот в штаб дивизии вызвали, не иначе - война с агрессивной Хренбляндией!
- Так может, пока еще мир, я умыться успею?
- Валяй...- равнодушно ответил шеф и полез за сигаретами.
Воробьев поднялся на второй этаж, в расположение своей роты и зашел в каптерку к старшине.
- Юрьич, дай полотенце, умыться не успел.
- На! - кинул ему чистое полотенце старшина, - Бритву дать?
- Не надо, пожалуй, - неуверенно ответил Воробьев, ощупывая подбородок.
- Заходи потом, чаю налью.
- Так тревога же, какой чай?
- Ты заходи, заходи...
Воробьев умылся ледяной водой, сполоснул рот и вернулся к старшине.
- Садись, пей, - старшина подвинул к нему кружку с дымящимся чаем и глубокую тарелку с сахарным песком. Из тарелки торчала алюминиевая солдатская ложка.
Обжигаясь и подвывая от восторга, продрогший со сна на морозе Воробьев пил чай, а старшина, не торопясь, заполнял какую-то ведомость.
- По какому поводу тревожимся, не знаешь? - спросил Воробьев.
- Да все уже знают... - неторопливо ответил старшина. - Ты про младшего сержанта Коптилова слышал?
- Нет... - ответил Воробьев, который большую часть служебного времени проводил на точке и гарнизонных новостей не знал, - а он кто такой?
- Да-а-а...- скривился старшина, - из аэродромной роты, то ли псих, то сволочь, каких мало. Сколотил банду из своего призыва, ну, они над молодыми издевались. Узбека там одного лицом в очко макали, вроде как сильничали его... все дела. Ну, их контрики и повинтили. А вчера караул как раз от обато был, так они как-то часового в камеру заманили, дали ему по голове и автомат отняли.
- И что, все сбежали?! - спросил Воробьев.
- Нет, вроде, только один. Так что, наверное, его искать и будем.
Комбата ждали долго, успели даже сходить на завтрак. Наконец, он появился и скомандовал построение в автопарке.
День разгорался. Воробьев шел к автопарку по тропинке в глубоком снегу, разметая его полами шинели. Вокруг стволов огромных елей и пихт снег образовывал воронки, в которых лежали густые синие тени. Чистый, нетронутый снег под солнцем сыпал цветными, хрустальными искрами. В тени под деревьями мороз пощипывал за уши, но на солнце уже было тепло. Морозный воздух пах арбузом и чуть-чуть авиационным керосином со стоянок.
Воробьев вдруг обнаружил, что улыбается - его переполняло детское ощущение чистоты, здоровья, синего бездонного неба над аэродромом и бесконечности жизни...
В автопарке офицеров уже ждал незнакомый майор с синими петлицами. В руках он держал пачку фотографий, а у вкопанной в землю половинки учебной авиабомбы покуривала кучка милиционеров.
Чекист вышел перед строем и начал холодно говорить, как будто держа перед глазами невидимый текст.
- Товарищи, этой ночью на гауптвахте вашего гарнизона произошло чрезвычайное происшествие. Четверо солдат срочной службы, содержащихся под арестом за неуставные взаимоотношения, по предварительному сговору совершили нападение на часового, оглушив его и забрав автомат, а также подсумок с патронами. После чего разоружили начальника караула и забрали у него табельный пистолет и два магазина. Дознанием установлено, что преступный сговор предусматривал захват на Минском или Можайском шоссе автомобиля с целью уехать с места совершения преступления в Крым. Однако в последний момент трое из четырех военнослужащих передумали и от совершения побега отказались. Тогда один из них, как установлено, организатор, младший сержант Коптилов, выпустил по своим... - тут майор на секунду замялся, подбирая слово - по своим подельникам очередь и сбежал один. К счастью, ни в кого не попал. Эта очередь и привлекла внимание к случившемуся ЧП.
Учитывая особую дерзость совершения преступления, а также то обстоятельство, что по стечению обстоятельств в Москве сейчас находится большое количество иностранных делегаций, приказано принять все меры к скорейшему задержанию или уничтожению... уничтожению, - твердо повторил майор, - младшего сержанта Коптилова. Для этого в каждой войсковой части гарнизона будут созданы поисковые группы на автомобилях во главе с офицером. Каждой группе придается сотрудник милиции. Сейчас я доведу задания каждой группе, номера автомобилей и представлю сотрудников милиции. Выезжать будете по «тревожным путевкам». Вопросы?
Вопросов ни у кого не оказалось, строй хмуро молчал.
Воробьеву достались ротная «мыльница» УАЗ-452, четверо бойцов и немолодой младший лейтенант милиции, одетый в полушубок и валенки с галошами. После краткого, но выразительного диалога с начальником автослужбы, который не хотел давать новый аккумулятор взамен убитого, наконец выехали из гарнизона. Воробьев, как старший, сел рядом с водителем, а милиционер из салона показывал дорогу. Им выпало проверять дачные поселки и пионерлагеря, расположения которых Воробьев не знал.
- Капитан, курить есть? - потряс Воробьева за плечо милиционер. Толстый мамлей в грязноватой, плохо подогнанной форме почему-то раздражал Воробьева, и он, не поворачиваясь, сухо ответил: «Не курю». Не заметив неприязни в голосе офицера, милиционер повторил свою просьбу водителю. Тот, глянув на Воробьева в зеркало, усмехнулся и ответил: «У нас офицеры не разрешают в машине курить». Милиционер обиженно засопел и замолчал.
На карте, полученной Воробьевым, были отмечены два летних пионерлагеря и дачный поселок. Пионерлагеря стояли рядом, забор к забору.
- Так, бойцы, - сказал Воробьев, когда машина подъехала к запертым и занесенным снегом воротам. - Оружие к бою, двое направо, двое налево вдоль забора. Искать следы. Героических подвигов не совершать. Чуть что подозрительное увидите, один падает в снег и остается на месте, другой бежит за нами. Да, смотрите, когда встретитесь, не постреляйте друг друга.
Проваливаясь по колено в снег у забора, солдаты ушли.
- Пионерлагеря большие, - сказал милиционер, зачем-то разглядывая замок на воротах, обходить минимум час. Может, до сельмага пока сгоняем? Сигарет купим и вообще...
- Хотите - идите, - ответил Воробьев, я буду здесь.
Поняв, что машину ему не дадут, милиционер совсем заскучал.
Воробьев присел на бетонный столбик и загляделся на пионерлагерь. Разноцветные беседки и летние павильончики сейчас были наполовину засыпаны снегом, а о месте дорожек можно было судить только по двум рядам кустов, кое-где торчащих из-под снега. У входа поскрипывал проволокой пустой флагшток. Судя по карте, сзади была Москва река.
- Хороший лагерь, уютный, - чтобы как-то нарушить неловкое молчание, сказал Воробьев, наверное, заводской.
- Да их тут как грибов, - сплюнул милиционер, - запаримся все проверять. А еще пансионаты, поселки всякие дачные, не найдем мы никого. Так, мышиная возня, обозначаем шаг на месте. А солдатюра ваш, наверное, уже в какой-нибудь деревне, у бабы под юбкой, и хрен его там найдешь. Давай забьемся на трешку, откуда твои воины выйдут, справа или слева?
- Нет у меня денег, - соврал Воробьев, - нас по тревоге подняли, не взял.
- А-а-а, ну ладно, кстати, вон, твои идут, чего-то быстро.
Солдаты, в снегу с ног до головы, доложили, что вокруг забора не пройти - там снегу по пояс, а дальше обрыв и река.
- Ладно, махнул рукой Воробьев, - поехали дальше.
В дачном поселке их встретил сторож.
- Здорово, Тихоныч, - сказал милиционер, как дела? У тебя тут посторонних не видно было?
- Опять солдат беглых ищете? - спросил сторож, глядя на Воробьева, и неожиданно добавил: - один, вроде, здесь прячется. Пошли, покажу. Только не скрипите сапогами, спугнете. Я вас вдоль забора проведу, чтобы он не заметил.
Узкая тропинка шла вдоль забора, а с другой стороны росли молодые елки, густо засыпанные снегом. Воробьев шел за сторожем и вдруг поймал себя на неприятной мысли, что если Коптилов прячется где-то здесь, то одной удачной очередью сможет положить сразу всех. Во рту пересохло, Воробьев выглядывал из-за плеча сторожа, пытаясь заметить впереди какое-то движение или хотя бы ветки, с которых был сбит снег, но все было тихо.
- Вот он, домик этот, - сказал сторож, указывая на запущенное строение, - вход там.
К домику шла цепочка полузасыпанных снегом следов.
- Ваш! - сказал милиционер, разглядывая следы и сравнивая их с отпечатками сапог солдат Воробьева, - действуй, капитан.
- Ты и ты, - начал распоряжаться Воробьев, - к окну. Будет прыгать - стреляйте. Ты и ты - к двери. Если побежит, ну... постарайтесь по ногам. Ясно?
- Ясно... испуганные солдаты стали неуклюже ложиться в снег.
- Пошли! - скомандовал милиционер. Они осторожно подошли к домику и прислушались. Внутри было тихо. Милиционер поднялся на крыльцо и осторожно, приподняв на петлях, открыл входную дверь.
-Давай! - кивнул он головой и вытащил пистолет, - я прикрою.
Воробьев вошел в сени, подождал несколько секунд, чтобы глаза привыкли к темноте, потом толкнул ногой дверь и, неуклюже зацепившись плечом за косяк, влетел в комнату.
В захламленной, явно нежилой комнате на кровати кто-то лежал.
Воробьев бросился к кровати, зачем-то сунул ствол пистолета под подбородок лежащего и потянул вверх, истошно крикнув: «Лежать смирно!!!»
Лежащий на кровати солдат вцепился руками в одеяло и, вжимаясь в матрац, залопотал, путаясь в словах: «Нет! Нет!! Моя ничего не брал! Мой только спит здесь!»
Тут Воробьев разглядел, что поймал кого-то не того. Вместо рослого Коптилова в шинели с авиационными петлицами, на кровати лежал маленький не то кореец, не то киргиз в стройбатовском бушлате.
Воробьев опустил пистолет и сделал шаг назад. Тут в комнату ввалился милиционер, и, повинуясь неискоренимой ментовской привычке, потребовал:
- Документы!
- А? Что? - беспомощно спросил солдат, переводя взгляд с милиционера на Воробьева.
- Военный билет дай, - хмуро сказал Воробьев.
- Военный билет? Нэту...
- Как нету?!
- Нэту...
- А где же он?
- У старшина...
- Часть какая?
-Вэ чэ... вэ чэ...нет, мой не помнит...
Воробьев знал, что в «Дикой дивизии» у солдат частенько отбирают документы, чтобы не потеряли, а если солдат попадется, было меньше хлопот. Кому охота связываться с таким вот бойцом, понимающим по-русски с пятое на десятое?
- Ладно, - сказал он бойцу, - собирайся, пошли. Воробьев, не дожидаясь бойца, хотел выйти на крыльцо, но внезапно передумал.
- Эй, Ткачев, слышишь меня? - крикнул он из сеней.
- Слышу, товарищ капитан!
- Епурь, слышишь?
- Слишу-слишу, товарищ капитан, - мягко ответил молдаванин Епурь.
- У нас все нормально, сейчас будем выходить, не вздумайте стрелять! Поняли?
- Поняли! - ответил Ткачев.
- Епурь, бля, чего молчишь, понял, нет?
- Так тошна, понял!
- Ну, ладно, выходим.
Выйдя на улицу, Воробьев отошел в сторону и начал неторопливо разряжать пистолет. Ему нужно было унять дрожь в ногах...
- Товарищ капитан, с любопытством спросил Ткачев, глядя на стройбатовца, это тот что ли, ну, которого мы ищем?
- Ага, он, - зло сплюнул Воробьев, - великий и ужасный. Тебе фото зачем дали, а?
Ткачев тут же достал из кармана сильно измятую фотографию и начал сравнивать.
- Не-е, не он - разочарованно сказал Ткачев, - а мы-то...
- Хорошо хоть этого поймали, другие вообще с пустыми руками вернутся! - наставительно сказал милиционер. - Ну, поехали, нефиг тут топтаться. Почему дом не заперт? - спросил он у сторожа.
- А я откуда знаю? Хозяева уже который год не ездят, может, померли, да мало ли... Я же сторож, а не председатель правления!
- Ладно, запри здесь все, а мы поехали.
Обратно ехали молча. Обед они пропустили, и Воробьев прикидывал, удастся ли в Военторге купить хоть более-менее съедобных консервов и хлеба. На станции милиционер вышел, и дальше поехали одни.
Как это бывает у большинства близоруких людей, у Воробьева от сверкающего на солнце снега заслезились глаза. Он снял очки, закрыл глаза и начал бережно массировать пальцами глазные яблоки.
- Товарищ капитан, - вдруг позвал водитель, - впереди бэтр...
Воробьев надел очки и увидел, что перекресток, ведущий к гарнизону, перегорожен бронетранспортером. Офицер, стоящий перед ним, сделал знак остановиться.
- Стой, - скомандовал Воробьев и открыл дверцу.
- Поисковая группа? - спросил капитан-пехотинец.
- Да.
- Солдаты есть?
- Есть, а что?
- Поворачивай налево! - скомандовал капитан. - И без разговоров.
Воробьев понял, что теперь ходить голодными ему и солдатам придется как минимум до ужина, и разозлился.
Метров через триста за поворотом машину остановил еще один капитан, теперь уже с синими петлицами на шинели и с автоматом.
- Машину - в кусты, люди со мной! - приказал он.
- Минуту! - неприятным голосом произнес Воробьев и спрыгнул на снег. - Вы кто такой? Почему командуете моими солдатами? Вы мне не начальник!
Чекист быстро глянул в лицо Воробьева и молча отошел. Через несколько минут к машине подошел знакомый подполковник из штаба дивизии.
- А-а-а, а я-то думал, кто это тут права качает? А это, оказывается, «облученные» - усмехнулся он. - Людей все-таки выдели, приказ комдива.
- Товарищ подполковник, они не обедали и с утра на ногах, по снегу лазают! И мы еще вон, поймали одного, надо стеречь, чтобы не сбежал.
- Кого еще поймали?!
- Да так, какого-то... Из «Дикой дивизии», самоходчик, наверное.
- Ладно. Этого у тебя сейчас заберут, я контрикам скажу, а за солдат не переживай, скоро все кончится.
- А что тут вообще такое?
- Как что? Коптилова прихватили.
- Взяли?!
- Нет пока. На него патруль случайно наткнулся. Увидели, крикнули «Стой!», а он автомат с плеча тянет. Хорошо, патруль пехотный был - пузом в снег и очередями по нему.
- Убили, что ли?
- Да нет... Он во-о-н в той рощице залег, никого к себе не подпускает, стреляет. Оцепление и нужно, чтобы никто из гражданских не подвернулся.
- А с ним что?
- Ну, что... Комдив приказал - не церемониться. Сейчас спецы подъедут и решат вопрос.
Подполковник ушел. Воробьев огляделся и увидел в кустах знакомый бронетранспортер, переделанный в машину связи. В бэтре перед включенной радиостанцией сидел командир роты связи КП, высокий, румяный и веселый старлей, предмет эротических грез телефонисток с узла связи.
- Привет, Валер, - сказал Воробьев, - ты чего сам за рычагами-то?
- Так бойцов всех в оцепление забрали, серпом их по молоту! У тебя тоже?
- Ага... У тебя пожрать ничего нет?
- Глянь в ящике, там сухпай лежал.
Воробьев покопался в ящике для ЗИПа и разочарованно сказал:
-Пусто...
- Ну, значит бойцы схомячили, больше нету ничего...
- Ладно... Чего в эфире-то слышно?
- Спецы уже на подходе, да, наверное, уже здесь, сходи, посмотри, а то мне от радиостанции отходить нельзя.
- Дай бинокль.
- В сумке, на борту. Не забудь вернуть, облученный!
- Получишь у Пушкина! До свиданья, дефективный! - беззлобно процитировал Воробьев и полез наружу.
Бронетранспортер со «спецами» как раз выехал из-за поворота. Около комдива и его свиты он остановился, из машины выбрались четыре человека с короткими автоматами, в бронежилетах поверх бушлатов и касках-сферах. Один держал на поводке овчарку.
Быстро поговорив с комдивом и осмотревшись, один из них постучал прикладом по броне. Машина тронулась и поползла в сторону рощицы, спецы быстро шли по колеям машины, стараясь не высовываться из-за ее габаритов.
Внезапно что-то несколько раз треснуло. Воробьев не сразу понял, что это, наверное, Коптилов стрелял по бронетранспортеру. БТР остановился, крупнокалиберный пулемет в башне пошевелился, как бы нюхая воздух, и вдруг неожиданно басовито и раскатисто ответил очередью. В рощице взметнулось снежное облако, а транспортер вдруг резко взял с места и наискось вломился в кусты, закрывая своим корпусом штурмующих от Коптилова. Спецы метнулись вперед, а БТР дал задний ход, отъехал метров на сто и остановился, держа под прицелом пулемета рощицу. Стрельбы больше слышно не было.
Через пару минут из кустов вышел один из спецов, держа автомат на плече. Глядя в сторону комдива, он скрестил перед лицом кисти рук, а потом, не торопясь, пошел к бронетранспортеру. Из рощицы вышли еще двое, он волокли, взяв подмышки, тело в солдатской шинели. Вытащив из кустов, они бросили его лицом вниз в снег.
Воробьев смотрел в бинокль, не снимая очков, поэтому видно было неважно, но ему показалось, что за телом тянется кровавый след.
Воробьева пробрал озноб, он поежился, взглянул на небо и вдруг понял, что день заканчивается. Маленькое как раскаленный пятак солнце валилось за реку, и там, на закате, небо уже окрасилось тревожным, малиновым цветом, а снизу вверх поднимались фиолетовые полоски облаков, похожих на ледяной туман.
Завтра будет еще один морозный день, - подумал Воробьев, - такой же, как сегодня зимний и пронзительно ясный день...

Пионерка

1992 год.

Представим себе маленькую девочку с кукольным розовым личиком.
Была она настолько маленькой, что глядя на эту девочку все задавались вопросом: сколько ей лет?
Лет куколке было уже 25, но вследствие роста и конституции тела никто ее не называл другими именами, окромя как «Пионерка» или «Барби».
Хорошенькой была «Пионерка». Этого не отнять.
Стройненькая. С фигуркой приводившей мужиков в приятное томление.
Правда ее несколько портило выражение надменного личика, да и не мудрено - девочка выросла в семье какого-то отставного химического генерала, привыкла к красивой жизни, а в настоящих гарнизонах еще и не живала. А то, что попала в нашу Тмутаракань, так это все Ля Мур... Любовь по-нашему - значит...

Захомутала Барби курсанта Костромского химического Каретникова Борьку...
Балы там всякие, вечера курсантские и прочая... и прочая...
Я не знаю, как она его хомутала, но выпускника Костромского «хим-дыма», тестево-генеральскими стараниями еще за три месяца до описываемых событий, отправили служить в якобы «отличнейшее, льготное, место» находящееся всего в двадцати четырех километрах от города Владивостока.
Ага, это по прямой 24 км. По заливу имени Петра Великого, по воде.
А вообще-то - около двухсот. Если на автобусе, да по перевалам приморским, или на паровозе с пересадками.
Барби ехала к мужу-лейтенанту поездом. Аж из самой Костромы-матушки.

***
Любаня была умненькой девочкой.
Нежную благодарность к папеньке она начала испытывать еще до того, как на железнодорожной станции Ружино оглядела убогость населенных пунктов и Дальнереченские болота Приморья.
А когда (после пересадки на станции Уссурийск) натужно сопящий тепловоз поперся по Хасанским сопкам, генеральская дочь совсем погрустнела, но присутствия духа не потеряла...

***
Первым, кто стал жертвой Любки-Пионерки, оказался безвестный курсант учебного пограничного отряда.

В те, стародавние времена, в отряде хлеб мы выпекали только для ПМП и для командования. Остальные полторы тысячи рыл довольствовались завозом по железной дороге вполне просроченного хлебца. Наравне с располагавшейся в пяти километрах от нас колонией строгого режима.

Каждый день к поезду подкатывали две машины.
Одна пограничная, с бело-зелеными метками на бампере. Вторая, без меток, но зато с расконвоированными зэками.
Вот уж поистине крепка связь нашей армии с народом...
Время стоянки поезда - 15 минут.
За это время из последнего вагона выгружались дюралевые ящики с хлебом для нужд железнодорожников, пограничников и зэков.
Ящиков было настолько много, что заинтересованные юридические лица скооперировались, и наши курсанты ломались как на себя, так и на «сторонние» организации, при этом зэки покрикивали на элиту Вооруженных Сил, а офицер в зеленой фуражке пинками подгонял злостных преступников...
Нормально! Все было в пределах правил установленных славной ДВ ЖД, командованием округа и ГУИН (или как там его в те времена) бывшего СССР...

***
Вышедшая из вагона Пионерка (которой зеленофуражечный старлей сказал, что в отряд будут выдвигаться не ранее как минут через 15-20), сразу занялась благотворительной деятельностью.
Углядев рядом с собой облезлую дворняжку с сиськами, полными как у Рафаэлевских красавиц, Любаня вывернула перед ней свой ридикюль, из которого посыпались столь популярные в те времена «Сникерсы» и «Марсы» (в фирменном поезде «Россия» тогда давали их без ограничения почему-то).
- Ой... Собачка... Хорошенькая... маленькая моя... кушать хочешь? Да не бойся ты меня, не бойся глупенькая! Сейчас... Сейчас... на, на... кушай... на здоровье! Сейчас, я разверну...


Рядом с «благодетельницей» оказался курсант третьего месяца службы Пупкин, который в своих снах уже давно видел варенье, шоколадки и торты, и которого сержанты не пускали чипок:
- Девушка, дайте «Сникерс»...
- Может тебе еще в ухо нассать и заморозить? - не совсем вежливо осадила бойчилу Любаня.
Кто-то из бесконвойников попытался пройтись по Любкиным прелестям, но, получив уже матерно-изысканный ответ, мгновенно увял.
Пионерка разворачивала Сникерсы-Марсы и скармливала их беременной собачке.
Удивительно, но собачка жрала!..

***
А тот день, в субботу, 24 октября 1992 года, случилась свадьба у нас в отряде.

С дочкой директрисы местной школы, тридцатилетней дамой засидевшейся в девичестве, оженивался начальник склада ГСМ, молоденький прапорщик Юрка Давыдов.

Счастливый муж Любани, встретив на неуютной Хасанской земле свою благоверную, вместо постели потащил ее на общеотрядной праздник, знакомиться и вливаться в коллектив...

«Вливание» закончилось весьма своеобразно. Принявшая на грудь Пионерка вдрызг разругалась с пьяненькой тещей жениха.

Из рассказа директрисы (возмущенно): «... я уже почти сорок лет в народном образовании! Я на всяких детей насмотрелась! У меня разные были! Товарищ полковник! Уймите своих лейтенантов! Это ведь выродки какие-то! Блестящий (она так и сказала «блестящий», наверное, начиталась хрестоматию по литературе для седьмых классов) офицер сидит за столом! При этом он спаивает семиклассницу! И не спорьте со мной, товарищ полковник, я этих девок по макияжу узнаю! Я даже знаю, откуда она. Это одна из малолетних проституток поселка Барабаш! Она еще школу не закончила! А этот, ваш лейтенантик, подливает ей и подливает, а она...ПЬЕТ! Мало того! Эта сука послала меня на х%й, когда я сделала ей замечание! ...»

***
Смешная она была, Любка наша...
При разговоре с командиром, нагло и прямо в глаза ему заявила:
- За своими, старыми блядьми следите, а мне не фиг тут указывать, я ведь могу и в суд подать за оскорбление, на эту старую уродину! И на вас подам, товарищ полковник.
Командир знал, что папа у Барби генерал, и, тем не менее, пригрозил ей, что напишет письмо родителям. Впрочем, это не произвело на Любаню никакого впечатления. Уж она-то знала «ху-из-ху» в армии...

***
Окончательно добил командира химик-лейтенант Боря Каретников, возжелавший пристроить жену на работу в отдельно стоявшем отряде.
Такая работа нашлась (единственная на тот момент).
Должность называлась «комендант гостиницы войсковой части N».
Глупый командир, совершенно забыв, что сам живет в этой гостинице (он холостяковал), после долгих раздумий все же дал «добро» на размещение на эту должность Любови Александровны Каретниковой.

***
Трудовую деятельность Пионерка зачала следующим образом: выскребла все семь номеров в пустующей гостинице до блеска котовых яиц (чистюля!).
Заключительным этапом ПХД* был совмещенный из двух комнат «генеральский» нумер, в котором проживал начальник отряда, и который она самостийно вскрыла, пользуясь наличием ключей-дубликатов.

Здесь я позволю себе сноску характеризующую (в общих чертах) командира.

Полковник Грибов, был личностью вполне ординарной.
Начинал он (лейтенантом еще) в разведке, затем переквалифицировался в международно-договорную службу, дослужился до подполковника, а затем, с повышением в звании, за какие-то огрехи был направлен на высокую должность командиром учебного отряда.
Нормальным он был мужиком, только холостым всю жизнь.
И был у командира маленький бзик.
Командир любил писать.
Нет, не так писать дилетантски, как мы тут пишем.
Писал он исключительно бессловесно и, исключительно маслом, правда, его иногда пробивало на уголь, но рисунок он любил меньше.
Кто-то из отрядных баб брякнул, что в молодости его выгнали за бездарность из художественного училища, но тяги к кистям и углю офицер пограничных войск со временем не потерял.

Я понимаю, что художника каждый может обидеть, но... из песни слов не выкинешь, поэтому констатирую факт - командир был, как и всякий художник, достаточным неряхой (по крайней мере, из тех трех, которых я знал, все были неряхами).
Генеральский номер был измызган всякими охрами, ультрамарином и даже (о, ужас!) сиеной жженой.
Посреди спальной комнаты, прямо на ковре высился мольберт, на лакированном столе валялась палитра, а мягкое изделие «Палеха» было опоганено черными угольными разводами и грунтом.

Злобно, по военному матерясь, Любаня в течение трех часов приводила в порядок временный приют команча, в чем и добилась больших успехов, ибо предварительно ознакомилась с «инструкцией коменданту гостиницы», в которой явственно было сказано, что закрепленные за ней помещения «должны соответствовать гигиеническим нормам, предусмотренным для помещений МО СССР».
По завершении уборки Барби приказала дневальному гостиницы выкинуть на гарнизонную помойку объемистый мешок, в который она свалила полувыдавленные тюбики, кисти, карандаши и какие-то, свернутые в рулоны тряпки грязно-серого цвета.

Пришедшего после трудового дня командира хватил апоплексический удар.
Генеральский номер сиял первозданной чистотой, зато отсутствовала половина набора импортных красок, а что самое страшное - бесследно исчезло незаконченное полотно с аллегорическим названием «Пограничный пост технического наблюдения с ПСНР «Кредо», на позиции в камышах реки «Туманган».
Это, почти футуристическое полотно, командир считал одним из лучших своих будущих творений, отдал ему много бессонных ночей и переписывал его в течение уже трех лет.

Командира накачали валерианой, а следом за ним в ПМП части принесли раненого химика Борю Каретникова. У Борьки была обширная гематома спины, вдобавок он был весь осыпан мукой.
«... а я чё? Я ей выговор хотел сделать, за то, что службу нести начала не с того... А она меня... Я мешок муки купил по случаю... Сами знаете время какое... По дешевке купил, так он и стоял на кухне у нас. А эта... меня... мешком...»
Боре сначала не поверили, уж больно Куколка махонькой была, правда потом мнение о ней резко переменилось...

Карьера «коменданта гостиницы» закончилась неожиданно, всего через тридцать часов после ее начала, о чем в девственно-чистой трудовой книжке Любани начальником строевого отделения майором Генкой Копыловым была сделана глумливая запись: «Уволена за нетактичное поведение со старшим начальником». Роспись начальника кадрового аппарата. Гербовая печать войсковой части.

***
Какое-то время Любаня числилась в безработных и развлекалась скандалами с гарнизонными бабами, причем перескандалить ее из местных дам никто не мог.
Через месяц Любка была принята с испытательным сроком оператором в отделение связи «Приморский -1» базирующемуся на территории гарнизона.
Гражданскому начальнику Хасанского районного узла связи было глубоко наплевать на рекомендательные письма командира, поэтому Пионерка в один прекрасный день воцарилась на вертящейся табуретке за высокой почтовой стойкой...

***
Из рапорта военному прокурору Барабашского гарнизона начальника 1-й учебной заставы капитана Ковалева:
«... По поводу перелома ноги и синяка под глазом у командира отделения сержанта Паршукова могу доложить следующее.
Находясь помощником дежурного по части, я контролировал получение посылок личным составом отряда.
Сержант Паршуков, командир первого отделения 13-й учебной заставы, в матерной форме выразил свое неудовольствие медленным продвижением очереди, после чего Каретникова вышла за стойку и провела Паршукову ёко-гери в левую голень, а затем правый гьяко-ски в голову...и т.д.»

Резолюция гарнизонного прокурора-шурупа** на рапорте капитана Ковалева:
«Это что за бред? Этот Ковалев какой нации? Разобраться и доложить».

Из объяснительной оператора РУС «Славянка» Каретниковой Л.А.:
«...и обозвал меня шлюхой... Я возмутилась... Рукопашным боем никогда не занималась...»

***
Кое-как отвертевшись от Советского правосудия Любаня, решила, что ее мужу пора заканчивать с военной службой, тем более что этому немало способствовали постоянные задержки в выплате денежного содержания, стремительное падение престижа военной службы и не менее стремительная инфляция.

***
Дождавшись приказа об увольнении Борьки из Потешных Войск, воспользовавшись своим служебным положением (испытательный срок на почте она все-таки выдержала, не смотря на происки судьбы), Любаня сотворила грандиозную (и последнюю) подлость горячо любимому командному составу учебного пограничного отряда...

***
Через месяц, после отъезда из отряда четы Каретниковых на материк, в отделение связи «Приморский-1» с перерывами в один-два дня начали приходить посылки.
Все наложенным платежом, ибо еженедельник «Аргументы и Факты» ради выживания в те времена подрабатывал распространением рекламы сторонних фирм, которые добросовестно снабжали всяким дерьмом простого советского человека.

Жена НТ (начальника тыла) получила посылку с обалденным вечерним платьем от фирмы «Le Monty» и не менее обалденными туфельками из выбеленной крокодиловой кожи.
Фигня, что платье было 44-го размера, а туфельки 32-го. Ерунда, что это было начало эры китайских подделок!
Не важно, что «тыльная» своими формами больше походила на доисторического бронтозавра! Не важно это!

Век неорусского презрения к морали уже перешагнул через коммунистический пуританизм, поэтому жена Зама (НачПо - по старому) получила маленькую и продолговатую бандерольку всего за 50 тысяч рублей 00 копеек (по тем временам - вполне приличные деньги).
Говорят, что когда она получала эту бандерольку, то саркастически посмеивалась: «Опять мой дурак, какую-то х%йню» выписал, хи-хи...»

Ну... замы-то, что по-тылу, что по-любимом личному составу никогда умом не блистали, это уже давно доказано, но бабье-то? Уж на что оказались падкими на подарки...

Дольше всех держался командир.
Только после третьей повестки (читай извещения) он соизволил (как бы случайно) зайти в отделение связи и развязным тоном поинтересоваться: «... э-э-э... а что, девушки, там мне кажется посылка есть?..»
- Юрий Александрович, мы уже собирались возврат делать!
Преемницы Любани тужась и напрягаясь, выперли из подсобки здоровенный ящик, на котором маленькими фломастерными буковками был написан адрес и индекс получателя, а агромадными литерами было изображено «НАБОР ЮНОГО ХУДОЖНИКА»...

***
Ах... Душа истинного художника!
Удивительно, но команч возгорелся!
Вполне возможно, что командир вспомнил юного Юрочку Грибова, у которого по младости лет никогда не было денег для такого великолепия, а может быть Грибов, вспомнил, что его матчасть сгорела на гарнизонной помойке...
Подозрительно поглядывая на Любкиных коллег (в его взгляде явственно читалось: «если раскиздите комунить - убью суки!») Грибов выложил на почтовый прилавок почти всю свою зарплату, и вызвал по телефону дежурного по штабу, который и отволок «Набор юного художника» в гостиницу.

Здесь следует сказать, что Барби ошиблась в своих чаяньях ущемить ненавистного ей командира, ибо это вам был не пластмассовый хер и не китайщина «от ЛеМонти».
Составители пресловутого набора постарались на славу. Они, наверняка, были профессионалами своего дела. Мольберт, холсты, масло, карандаши, гуашь, акварель, кисти (беличьи, енотовые, колонковые и еще бог знает какие), грунт, ватман... Господи чего только не вместилось в этот набор, причем все было наивысшего качества. Впрочем, за такую-то цену...
Командир вторично прослезился от Любкиного участия в его личной жизни...

Эпилог.

Футуристическое полотно с военным названием было закончено в 1999 году, и вывешено в отрядной офицерской бане (в том помещении, где водку пьют).
Именно в то время и перевели Юрия Александровича Грибова на новое место службы.
Пьяненькие ценители прекрасного, глядя на картину, на которой в безобразных, серо-желтых переплетениях были видны зеленые фуражки, какой-то ящик и водный ультрамарин вздыхали: «... Да... жизненно нарисовано... наливай чтоль...»
В правом нижнем углу, на латунной пластинке: «В память о совместной службе. С уважением - командир войсковой части .... полковник Грибов Ю.А.».

Пост-эпилог.

2004 год.
Я совершенно без повода зашел в один из крутых Владивостокских магазинов канцтоваров.
Холодно было. Декабрь.
С делано-заинтересованным видом ходил я вдоль этого великолепия канцелярского царства. Грелся.
- Борисыч! Привет! Ты ли это, старый хрен?!
Повернувшись на милый, до ужаса знакомый голос, я своим, весьма приличным брюхом уперся в миниатюрную даму с кукольным личиком, в короткой темно-красной юбочке и в белоснежной рубашке с рюшами на едва проступающих девичьих грудях.
- Любаня?! Епть... - сорвалось у меня с языка неожиданно.
- Саня, веди себя скромнее. - Любка мерзко захохотала. - Сейчас арестую тебя, долболома старого! У меня охрана хоть куды! Гы-гы-гы...

Я себя вести никак уже не мог от холода и от столь неожиданной встречи. Я даже не знал, что и сказать-то ей...
- Куйня все это, Саня. - Любка была в своем репертуаре, рассказывая о своей жизни. - С химиком я развелась еще в девяносто шестом. Химики все идиоты, дебилы и пропездалы. Они хлорпикрина и горчичного газа с восемнадцати лет нанюхались. Сам знаешь (я хотел пискнуть, что не химик я, и не знаю, но передумал). Ну... а я... окончила курсы менеджеров в Костроме, и, понимаешь, Сань... потянуло меня опять в убожество ваше блядское, приморское, и теперь я в этом «Книжном черве» типа завмага... Муж?.. Мужа нет. Нафиг мне муж? Я еще маленькая...

----------------------
*ПХД - парково-хозяйственный день (генеральная уборка в подразделениях, парках техники и боевых машин по версии ВС СССР)

**Шурупы - все остальные войска не принадлежащие к пограничным (по версии ПВ ВЧК КГБ СССР)