МОЙ СТАРПОМ
(коротенькие рассказы)

Мои воспоминания о флоте начинаются и возвращаются к этому человеку. Собственно, он был не мой старпом, а старпом нашего командира. Для меня он был - Старпом, во внеслужебное время - Сергей Иванович. Человек, который принял в формируемый экипаж новостройки проекта 956 кучу молодых лейтенантов, в том числе меня, который научил работе, службе, флотским традициям вообще и традициям кают-компании в частности, который своей волей, приказом и примером мог поднять на дыбы весь экипаж и этими людьми свернуть гору, который ...
Сергей Иванович Бойко. Невысокого роста, сухощавый, с оттопыренными ушами и темноватой, красноватой словно от соли и ветра кожей. Я не знал, когда он спит. Не было такого момента, когда я знал, что сейчас старпом спит. Проходя мимо его каюты в четвертом или пятом часу ночи, можно было увидеть полуоткрытую дверь и в неярком свете настольной лампы его фигуру, склонившуюся над рабочим столом. Сам он говорил, что на старпома корабля первого ранга пришел с командирского кресла, только корабля третьего ранга. Трудное повышение. А быть старпомом нашего кэпа, холодного и равнодушного человека - трудное многократно.
Сергей Иванович пришел на наш эсминец с Камчатки. Человек он был бывалый. Рассказал однажды, что как-то в Сингапурском проливе на его корабле вышло из строя рулевое управление и пароход пошел в сторону тервод враждебной капстраны. Ошалевший от такого поворота особист сунул командиру в живот макарова: «Ты куда правишь, сука»? «Ничего, - рассказывал Сергей Иванович: - поиграл оборотами правой и левой машин, так без руля и прошли пролив».
Как всякий старпом, он был требователен и строг. Но как не всякий, он не унижал и не размазывал провинившегося члена экипажа. Мы, командиры групп, радовались, когда политзанятия с нами проводил не зам и не кэп, а старпом. Это всегда был живой разговор. Однажды на таком занятии (а это было время перестройки) мы спросили: «Сергей Иванович, а вы сами надеетесь на перемены к лучшему»? «Конечно, надеюсь, - был мгновенный ответ: - я десять лет служу и десять лет надеюсь».
Сколько было лет Сергею Ивановичу, когда он служил на «Бурном»? Не знаю. Я вообще не умел определять возраст начальников, пока не вышел на гражданку. Конечно, я не знал его хорошо, не был его давним другом. Поэтому опишу его короткими рассказами.

Мальчик
Первый мой разговор со старпомом произошел в начале ноября, через месяц после начала моей службы. Для экипажа, состоящего в своей матросской части из «сливок» десятой ОПЭСК, слегка разбавленных молодняком, это было то время необходимой вздрючки, которое называют «отработкой повседневной организации». Строевые смотры, смотры формы одежды, проверки знаний обязанностей - а чего еще делать-то, чем народ шевелить, чтобы он шевелился? И вот в один из таких дней на «Новороссийске», где в ту пору процветала наша молодость, наступило обеденное время. Как было приятно, невероятно приятно чувствовать себя лейтенантом, почти офицером (!), после семи лет (за плечами Питония) ношения гюйса! Надевать в кают-компанию (!) рубашку с погонами и галстуком, при этом гордясь своим отражением в умывальнике, получать первые офицерские получки. Нечто подобное испытываешь, наверное, когда садишься в новый, или почти новый, но обязательно чистый собственный хороший автомобиль. Я имею в виду - х о р о ш и й.
Спокойный обед в кают-компании «Новороссийска», в летной ее части, и вдруг прошелестело ветерком: матрос вывалился за борт, вытащили живого. Щекочется приятная мыслишка: «Как хорошо, что из двух-трех тыщ матросиков на этом пароходе моих всего семеро. Уж с ними-то наверняка все в порядке». А вторым шелестом: фамилия матроса - Руденко. «Руденко? Так это же МОЙ!»
Приказ прибыть к старпому застал меня в медблоке у Руденко, и к нему мы отправились вдвоем. Хотел поглядеть моряк, что там журчит возле ватерлинии на юте, вот и перелез за леера в матросской курилке да нагнулся. «А вода холодная, тащ, прогары на дно тянут. Да хорошо с баркаса меня сразу заметили» - тянул своим медленным голосом виновник моего смятения.
В каюте старпома уже стоял командир моей боевой части. Не помню того разговора, помню, что меня, кажется, никто не обвинял и не наказывал (какой спрос с такого лейтенанта). Помню напуганность свою и наверное общую: чуть-чуть не потеряли человека. Помню вопрос старпома: «Руденко, сколько вам лет»? «Восемнадцать». И, с воздетыми к небу руками: «Восемнадцать лет! Это же еще мальчик»!!
Вот так я на всю жизнь запомнил, что восемнадцать лет - это еще мальчик. И правда ведь.

Аврал

Есть у корабельных офицеров такое право: носить бушлат, какой носят матросы, только со своими офицерскими погонами. Это только для корабельных. Бушлат можно получить у баталера вещевого вместо плаща. Сергей Иванович Бойко таким правом пользовался.
1989 год, осенний Балтийск. Наконец нам дали добро на переход «к постоянному месту базирования», на Дальний Восток. Как всегда поджимают сроки, и как всегда, остались кое-какие мелочи. Одна из них - погрузить боезапас. Весь. Пароход-то новенький.
На пирс прибывают грузовики с укупорками и цинками снарядов и снарядиков. Крылатые батарейцы и зенитчики грузят свои ракеты с помощью двух подъемных кранов. Румыны катают сами свои РГБ. Румынов мало, но и боезапас у них невелик. Экипаж построен на пирсе весь, кроме вахты у действующих механизмов и котлов. У носового и кормового швартовых концов по одному боцманенку с топорами, веселому и скучному одновременно: веселому - что пронесло и таскать не надо, а скучному - что торчать у этого пала до полного окончания погрузки. Зам некоторое время являет решимость, участие, и направляющую роль партии. А остальные таскают все, и старпом в том числе. То с одним из годков, то с одним из молодых, то с одним из офицеров. 130-мм снаряд весит 76 кило, носилки к нему килограмм 5, количество снарядов - 2000 штук. Это написать легко, а как про единый дух написать? Ведь мы тогда весь боезапас за сутки загрузили, за двадцать три с половиной часа.
Спустя два года с другим старпомом и его матом и перематом мы грузились неделю. Всеми владела апатия и тайное противление вельможному хаму, сбегали при первой возможности, а вспоминалась та, балтийская погрузка.
Уважали матросы Сергея Ивановича, не только боялись. Однажды во время обхода старпом нашел и изъял дембельскую форму: яркий образец деревенской моды, а культурологично выражаясь - кич, кантри и эклектика во всей их полноте. Он приказал построить перед своей каютой дембелей во время адмиральского часа, надел этот, с позволения сказать, гондон на себя и вышел в этой «тройке» к ним. По громовому хохоту из коридора я и узнал о его такой проделке. А все моряки того приказа сошли с корабля домой одетыми, как нормальные люди.

«Анадырь»

Старпом был единственным человеком на корабле, который не имел выходных и отпусков. За все три года службы на «Бурном». Семья его жила на Камчатке, а он кочевал от Приморья до Питера и Прибалтики. Во время нашей годовой стоянки в Лиепае он порой выходил в город позвонить семье с трех до пяти утра. Говорю вам: я не знаю, когда он спал.
Противной та была зима в Лиепае. Ветер с моря, свинцовое небо несколько месяцев, и никакой снежной отрады для глаз - нет снега. Белым пятном в бухте - только надстройка «Анадыря», недавно построенного в Швеции и на наших глазах пришедшего в военную гавань. А на «Анадыре» у старпома - друзья.
Это был единственный раз за три года, когда старпом получил выходной. Полноценный выходной, чтобы сходить к друзьям в гости. Понятно, что о таком невероятном событии узнали офицеры. И вот очередное или внеочередное построение экипажа, обычно недовольного кэпа встречает помощник, и командир задает ему неожиданный вопрос: «А где старпом»? «На «Анадыре», Вы же сами его отпустили». «Вызовите его».
Признаться, мы слегка обалдели. Но не обалдел старпом. Не знаю точно, что он ответил посыльному из парилки, но слово «на хер» там наверняка было. Он отдохнул до конца отпущенного ему времени и прибыл на корабль, где над ним стали готовить расправу.
Самое простое - пришить моряку пьянство. Но старпом не пах и напрасно был обнюхан кэпом и замом. Объявить корабельному офицеру-тихоокеанцу выговор - все равно что пугать ежа голым местом. Тогда в дело была подключена парткомиссия, которая определила вкатить за оную дерзость строгач с занесением в учетную карточку - выше не бывает. Но дело не прошло.
Конечно, партсобрание первичной организации имело свой сценарий и было в глазах инженеров человеческих душ мелким формальным дельцем. На моей памяти это единственный пример единодушного противления коммунистов корабля вышестоящим органам, которое озвучили не в последнюю очередь наши младшие политработники. Собрание не проголосовало даже за простой выговор без занесения. Старпома не сдали.

Камбала

Когда у нас в Советской Гавани наступал июнь, мы становились свидетелями от века сущего круговращения морской жизни: рождения миллионов маленьких существ и прерывания этой жизни некоторых из них. Для таких наблюдений необходимы были два условия: полнолуние и отлив. Вооружившийся фонарем ночной бродяга по пояс в воде мог наблюдать под своими ногами на илистом дне толстопузых бычков, полосатого терпуга и округлившуюся чужой икрой со стороны желудка камбалу. Много камбалы. А вооружившийся кроме фонаря и острогой - мог добывать эту камбалу, причем нужного размера и количества.
Был один раз, когда со мной на эту рыбалку сходил Сергей Иванович. Мы набили мешок камбалы, вернулись на пароход, и на мою суету : «Щас я быстро ее печенки нажарю..», старпом небрежно махнул рукой и снял трубку телефона. Через 5 минут мы ели жареную курицу и запивали ее шилом. Старпом уже ждал перевода в Приморье. Разговор затянулся... а утром я проспал подъем флага. Второй раз в жизни не знал, куда деваться со стыда. На рыбалку, понятно, мы больше вместе не ходили. А вскоре старпом уехал.

Я встретил гуляющего (именно - гуляющего!) по тихасскому пирсу Сергея Ивановича летом девяностого. Встретил - и был немало изумлен его видом - будучи командиром плавмастерской он скинул добрый десяток лет, и цвет его лица приобрел естественный оттенок. Было приятно смотреть на него и радоваться жизни вместе с ним, а сравнивая его наше старпомовское прошлое с командирским настоящим - радоваться многократно. Он тоже был рад встрече и звал на чай в свою необъятную командирскую каюту.

Про жизненный опыт

Построили на авиазаводе новый самолет. Расчеты верны, утверждены, опытный образец построен, начинаются летные испытания. И при выполнении одной из фигур у самолета отрывается крыло. Переделали расчеты, изменили форму крыла, сделали усиление в этом месте - ничего не помогает! Конструкторы во главе с генеральным сидят днями и ночами, уже мозги ни у кого не работают, и тут один из инженеров говорит:
- Слушайте, а давайте позовем Абрама Моисеевича.
- А кто это?
- Это мой сосед, но у него большой жизненный опыт.
Приходит Абрам Моисеевич:
- Здравствуйте, молодые люди!
- Здравствуйте, Абрам Моисеевич!
- Ну и в чем ваша проблема?
- У нас отрывается правое крыло.
- Как?
- Вот так - показывают линию разрыва.
- Сверлите дырки.
- ???!
- Сверлите дырки!
Дырки просверлили, крыло не рвется при любых нагрузках.
Потрясенный генеральный конструктор подходит к Абраму Моисеевичу:
- Простите, Абрам Моисеевич, но кто вы?! Ваше имя незнакомо мне среди ведущих авиаконструкторов, а тут такое гениальное и неожиданное решение...
- Ничего гениального, молодой человек. Я простой дамский парикмахер, но у меня большой жизненный опыт. Каждый день я отрываю листок календаря. По дыркам - никогда не рвется.
(любимый анекдот моего старпома)

Хоть история и не из жизни ВВС, а из суровых будней ГВФ...

Самолет был стар, но никак не дряхл. Не на тягаче, не отдельными кусками - своим ходом, с прощальным кругом над аэродромом он приземлился на такую маленькую для него полосу и, протиснувшись тесным лабиринтом рулежных дорожек, устало опустил крылья на стоянке.
Достойная старость, заслуженный отдых для него, за долгие годы перенесшего в своем чреве десятки тысяч пассажиров на сотни тысяч километров... Не разрезанным безжалостными руками металлоломом, не обгаженным благодарными гражданами памятником - нет, его место теперь на стоянке. Совсем рядом, за двумя парами могучих двигателей, чуть дальше, за невысокими кустами и колючей проволокой - рулежка действующего аэропорта, и каждый день он слышит рев своих собратьев по Небу. Аны, Яки, Ту... вот только нет родственников - Илов, слишком тесно для них это летное поле. Чуткими вибриссами антенн слушая радиообмен, он не унывает и заботливо прикрывает своим крылом от дождя и снега тумбу аэродромного питания. Он по-прежнему на службе, его системы исправны и в баки для сохранения центровки залита не обыденная вода, а честный авиационный керосин. Самолет дремлет...
Часто к нему приходят студенты - будущие бортинженеры, механики, специалисты по авиационному оборудованию и РЭСОС. Тогда он просыпается, стараясь показать этим мальчишкам и девчонкам всю стать воздушного корабля, навсегда заворожив красотой и сложностью того, что принято называть одним коротким словом - Авиация.
Заходят техники - в большинстве своем уже седые деды, которые даже уйдя на пенсию, так и не смогли заставить себя уйти с аэродромов. Кое-кому из них довелось поработать - летчиками, инженерами - и на однотипных, «чистых» и «эмках». Эти приходят чаще; им он был особенно рад..
Многие старые авиаторы сентиментальны, и они не исключение. Простой, без изысков, стол накрывается в кабине, и гости, привычно называющие его кормильцем, не забывают символически звякнуть стаканом о приборную доску или штурвалы.
Вместе они вспоминают былое. И снова отклоняются послушные педалям и штурвалам рули, и вплетаясь в шелест резиновых лопастей вентилятора, слышны утопающие в треске помех переговоры бортов с землей и друг с другом, и перемигиваются световые табло, и щелкают переключатели...
В тот вечер пощелкали запуском двигателей на земле, благо заглушки были сняты - и самолет отозвался на привычную команду.
- Ну ни хрена ж себе... Пошли обороты... Вот уж не ожидал...
- Выключаемся!
- Да ладно, хоть пару минут, мужики!
- Сдурел?
- Мы на тормозах, колодки - пару минут погазовать?
- А, черт с ним, работаем, выводи на номинал... Давай, старина!..
Двигатели гремели, торжествуя пробуждение; кустарник за самолетом лег. Сдуваемый потоком рейсовый Ан-24, нарисовав на асфальте что-то синусоидообразное, удержался на самом краю рулежной дорожки и матерно заорал что-то в эфир.
Пора было выключаться...
...Он стоит на стоянке, раскинув стремительные крылья и аэродромные ветры ласково поглаживают усталую обшивку. Каждый день совсем рядом поют свои песни двигатели его собратьев по Небу - Анов, Яков, Ту - антенны слышат сквозь привычный шум радиопомех такие знакомые голоса. Он по-прежнему на службе, все его системы, пусть и опломбированные и опечатанные, исправны и в баки для сохранения центровки залит честный авиационный керосин. Он не унывает, в спокойное дреме вспоминая былое...
Будете на той стоянке - передавайте ему привет.

ГРУБЫЙ ПРОСТУПОК И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ.

Есть флотская народная поговорка, которую не могу, увы, воспроизвести на бумаге дословно. Суть её состоит в том, что нельзя бесконечно доставлять удовольствие партнёрше, потому что теряется чувство главного действующего элемента в этом процессе. Когда старпом, доставлявший перманентную радость личному составу, забывал об этой премудрости, тогда и случались всякие забавные и грустные непредвиденности.
Почему - старпом, а не Командир? Да потому что на нашем корабле действовало традиционное, но доведённое до абсурда разделение труда: Командир управлял в море, на якоре и швартовах же свирепствовал старпом, получивший от сибаритствующего кэпа карт-бланш. Фамилии начальников соответственно распределились то ли Всевышним, то ли кадрами: Сивухин и Дубина.
Вот уже почти месяц стоим в Лиепае на бочке в аванпорту. К причалу не ставят по желанию старпома: отработка корабельной организации - дело святое, хлопотное и энергоёмкое. Лейтенанты, которых на корабле двадцать три из сорока трёх офицеров по штатному расписанию, бузят и пребывают в состоянии, близкому к совершению серии грубых проступков. Кто-то жаждет сходить на переговорный пункт пообщаться с семьёй, кто-то снять статическое электричество, а кто-то не в силах больше противостоять атакам основного инстинкта. Но казарменное положение насаждается и контролируется властной рукой.
Отвезя Командира на катере для заслуженного отдыха, я воспользовался случаем и привёз на борт четыре бутылки коньяка. Формой протеста против существующих порядков мы впятером избрали уничтожение данного напитка путём распития. Как только эта акция была успешно завершена, услышали радостную весть: старпом отпускает на сход абсолютно всех желающих.
Сборы и переход к причалу были недолгими, и вот мы уже в почти европейском ресторане "Юра". С каждым из нас, как с добрым старым знакомым здоровается за руку визитная карточка этого заведения, знаменитейший швейцар Матвеич. Он бессменно стоит здесь на своём боевом посту с 1939 года. Его не волнуют политические страсти, и ему всё равно, у кого брать чаевые: у буржуазных, немецких или советских офицеров. "Настоящий офицер не должен быть скрягой", - его любимое крылатое выражение.
А вот уже кто-то перемигивается с прекрасными знакомками по предыдущим посещениям, что заставляет сердце биться чаще и дарит надежду на романтическое завершение вечера. Тогда ещё у местной прекрасной половины отсутствовала национальная нетерпимость к представителям восточного соседа, а была "нетерпимость" другого рода, воспетая в веках поэтами и музыкантами: обворожительная и искренняя.
За большим столом нас - человек десять. Заказ обычный: для начала по
0,5л "Кристалла" на лицо, несколько "Шампанских", бутылка "Рижского Бальзама" для обозначения респектабельности, ну, и всякое такое. То, что у некоторых внутри уже находилось по 0,4 л коньяка, в расчёт не бралось, а зря.
Вечер начинался славно: пьянящее чувства вновь обретённой независимости, тосты и здравицы, варьете, запах женщины - всё это давало новый импульс подутраченным жизненным кондициям. К сожалению, что-то из дальнейшего развития хода событий мне придётся реконструировать по рассказам очевидцев. Интенсивность "гремучей" смеси и её количество лишили нас с другом по последующему несчастью возможности изложить некоторые моменты от первого лица.

Ночное просыпание в какой-то невероятно узкой камере лиепайской комендатуры, где я и мой товарищ, артиллерийский комбат Серёжа Цюра, одновременно умещались только на боку, было неожиданным и страдательным. Из всей нашей компании только мы были в ресторане по "штату", и только нас почему-то арестовали. Титаническим напряжением израненной памяти вспоминаю, что, добиваясь тишины для озвучивания своего тоста за родное училище посредством удара кулаком по столу, Серёга попал в тарелку с заливным. За тарелку, извинившись, мы заплатили, но обидевшийся тостующий от нас ушёл. Это значит, что арестованы мы были независимо друг от друга в различных концах города.
Моё задержание было тривиальным по причине лейтенантской борзости по отношению к военному коменданту гарнизона, а вот друг мой отличился по полной схеме.
Из-за разыгравшегося шторма попасть на рейд не было возможности, поэтому в воспалённом мозгу лейтенанта родилась и началась осуществляться гениальная идея. Он вломился в рубку оперативного ОВРа в Зимней Гавани и потряс дежурную службу оглушающим сообщением:
- Играйте тревогу по Флоту! На "Исаченкове" - бунт!
Расчёт - гениален в своей простоте: невзирая на погоду, к кораблю для разбирательства обязательно будет отправлено плавсредство с перепуганными начальниками, которое и доставит Серёгу в его каюту для отдыха и подготовки к новому рабочему дню.
Реакция на сообщение первоначально была истеричной. Когда разобрались во всём, на повестку встала более серьёзная задача - задержание лейтенанта. Ограничение подвижности тренированного под два метра ростом тела потребовало большого количества времени, затраченных сил и физических повреждений от вызванного комендантского наряда.

Поутру покинув гостеприимную комендатуру и пытаясь с помощью кефира вернуть себе хотя бы приблизительное ощущение действительности, мы получили пренеприятнейшее известие: нас непременно желает принять у себя командир Лиепайской ВМБ контр-адмирал Шадрич. Для обеспечения этого торжественного события на местных сторожевиках в Новой Гавани для нас нашли военно-морскую форму, а затем в привокзальном ресторане и командира нашей боевой части, который также получил приглашение на официальный раут. Вчерашняя вечерняя компания продолжала ужин, плавно перетекший в завтрак, за неимением другого места пережидания шторма. От "пяти капель" на посошок мы отказались, так как кефир - и тот входил неважно. Понимая, что сейчас получим передозировку служебных стимуляторов, я всё равно не мог сдерживать периодических приступов нервного смеха: самые длинные военные брюки, которые удалось найти для Серёги, сантиметров двадцать не доставали до щиколоток.
И вот на чёрной "Волге" нас везёт командир бригады - будущий начальник Главного штаба ВМФ и полный адмирал - Селиванов. Он, я так понимаю, - старший машины. Рядом со мной, простым военно-морским офицером, также сидят: будущий комбриг - мой друг Серёга - и зять Дважды Героя Советского Союза - наш командир боевой части. Хоть с коллективом подфартило!
- Вы уж как-нибудь в себя дышали, что ли! А то от вашего перегара и я забалдею! - юморил комбриг, не подозревая, что демонстрирует лейтенантам свою некомпетентность в вопросах распознавания характерных запахов. То, что он чувствовал, было вовсе не перегаром, а чистейшим "свежаком", излучаемым нашим командиром боевой части, которого вконец разморил горячий воздух автомобильной печки. Мы с трудом удерживали своего начальника между собой плечами, придавая вертикальное положение его обмякшему телу, хотя ещё минут десять назад он крыл нас почём зря:
- Сосунки, вам ещё не водку, а дерьмо через тряпочку сосать надо!
Незаметно для Селиванова мы извлекли из его "Волги" нашего начальника и усадили на стул в гардеробе. Десятки чёрных шинелей на вешалках скрывали его от посторонних глаз. Эта превентивная победа добавила нам мужества для восхождения на самим себе сотворённую голгофу.
- Товарищ адмирал! Лейтенанты У. и Ц., бпк "Адмирал Исаченков"! - пафосно доложил адъютант.
Нервно улыбнуло... Ну, во-первых, потому, что комбрига не представил. А во вторых, что-то неуловимо напомнило... ("Леди и джентльмены! Президент USA!")
Адмирал оказался человеком воспитанным и приятным в общении. Он поздоровался с каждым за руку, не кричал, не матерился. Записал наши фамилии к себе в блокнот, ещё раз выслушал комбрига об обстоятельствах нашего пленения.
- Ну что, гусары! Сегодня Член Военного Совета Балтийского флота доложил о ваших подвигах ЧВСу Северного, - эти слова прозвучали звуком похоронного марша по офицерской карьере, и вид "подстреленного" друга уже не вызывал позывов к смеху. - А с вами я хотел бы познакомиться поближе, - обратился Шадрич к Серёге. - Удивлены? Попытаюсь объясниться. Вы - ВТОРОЙ лейтенант в истории русского Флота, поднимавший его по тревоге. ПЕРВЫМ, если помните, был лейтенант Шмидт.
На вопрос о нашем желании продолжить службу мы ответили утвердительно, пообещав, что впредь... никогда... ничего... и в этом духе.
- Комбриг, организуй от меня этим весельчакам по пять суток ареста! - прозвучало уже как поощрение, потому что в соответствии с Дисциплинарным Уставом в то время даже командир нашего корабля мог объявить нам по десять...
Комбриг в обратный путь нас не взял. Пришлось вызывать такси, потому что командир боевой части спал в шинели, лёжа на полу между вешалок рядом с перевёрнутым стулом, и спасти его от стресса, аналогичного нашему, стало делом чести...

Гауптвахта - это военная тюрьма, и пребывание в ней не является героическим деянием. Хотя особо стесняться этого факта своей биографии я не стал бы. Ведь Ленин, Сталин..., ну, да ладно...
Позволю себе вспомнить об этих четырёх днях, потому что они были отмечены очередной вехой проникновения в многоликую сущность Флота. Почему - четыре? Пятый день пришёлся на 23 февраля, и мы были амнистированы.
Наша камера имела отдельный вход со двора и закрывалась изнутри. Мы сами топили печь дровами. Там же готовили "тюремный" чай: пережигали сухари, а затем то, что получилось от этой процедуры, заваривали. Нет, нормальный чай у нас был, но обстановка диктовала форму поведения. До татуировок, правда, не дошло.
С нами сидели два капитан-лейтенанта возрастом под сорок. Оба служили механиками на противолодочниках и обладали уникальными способностями. Один мог часами наизусть рассказывать стихи и выдержки из прозы русских и украинских писателей. Другой с формулами и схемами объяснял нам то теорию относительности, то прорехи в теории политэкономии социализма. Было очевидно, что с таким объёмом знаний эти ребята были явно профнепригодными для Флота.
Еду и то, с чем она превращается в закуску, нам доставляли регулярно и в нужных количествах. Но этого было мало, требовался кураж!
В соседней камере литовец Валдис перекладывал печь, и его работу пришли проверить комендант гарнизона и начальник гауптвахты. Один из наших сокамерников немного владел литовским языком.
- Смотрите, какой я сейчас спектакль разыграю! - сказал он шёпотом и двинулся в сторону печника.
Они о чём-то поговорили с Валдисом. Тот громко смеялся и одобрительно кивал головой, в то время как мы и наши тюремщики не могли понять сути происходящего.
- Ну как? - спросил нас гордый и радостный механик.
- ???
- Да я сейчас в присутствии этих опричников вслух попросил принести нам две бутылки водки, а Валдис сказал, что в честь такого оригинального случая ещё одну преподнесёт - "от заведения"...

Через четыре месяца выходил срок получения звания старшего лейтенанта, и мы с Серёжей, конечно, ни на что не надеялись. Последовавший вскоре переход на Северный флот и интенсивная учебно-боевая затраханность корабля и его экипажа помешали привлечь нас к комсомольской ответственности за неимением времени и истощением физических кондиций у командования. Не до нас было!
Измученный серией подряд сменявших друг друга учений: "Океан-75", "Прыжок-75", "Плёс-75" - помощник командира готовил документы к присвоению очередного воинского звания нашей лейтенантской камарилье оптом в последнюю ночь после того, как его вздрючили в политотделе "за упущения в работе с кадрами". Так как был поставлен хрестоматийно-конкретный срок ("... задницу надрывать не надо, но чтобы к утру всё было!.."), советоваться с командирами и политработниками ему было уже некогда. Написать к назначенному сроку он успел только половину представлений, а писать-то начали с БЧ-1 и далее по порядку. Вот так, на удивление всем, мы с Сергеем, как офицеры БЧ-2, получили старших лейтенантов в срок.
А отличникам из боевых частей с бОльшими порядковыми номерами повезло меньше: следующую партию представлений Командующий флотом подписал только через полтора месяца. В их числе был и лейтенант, за которого в политотдел анонимно просигналила "мохнатая лапа". Ох, и какого же "маугли они из помощника сделали при помощи партийно-политической Камасутры"!!! (Navalbro, по мотивам).
Но это уже совсем другая история.

Дорогой Леонид Ильич
Пробуждено «Телом офицера...» и последовавшей дискуссией

- Ну что ты с ним делать будешь? Ведь издевается, б..., как над самым последним м...ком, б... нах.., б...
- Ладно тебе, Петрович, не кипешись. Где стакан твой? Летом в лагерях отыграешься.
- Да не будет его в лагерях, б..., отслужил он, б.... А если б и поехал, б... так служил он там, б..., так что, может, и хорошо, что не поедет, сука, б... Не, ну же козлина, б... нах...
Многословие и нерв полковника Кочергина объяснялись произошедшим парой часов ранее на экзамене, имевшем быть в «мотострелковом» эллинге военной кафедры на задворках МГУ, где в данный момент экзаменаторы и производили финальное распитие. Или, если угодно, осуществляли допитие.
Начинался день в соответствии заведенным порядком - студенты (по средам, в «день войны» - «курсанты») занесли приятно звенящий и пахнущий пакет в преподавательскую выгородку, разместили под столом экзаменаторов водочку, коньячок и пивко - и приступили к сдаче.
Рутинное мероприятие не спеша и даже скучно катилось своим чередом - ну что может быть такого примечательного в этих экзаменах, особенно когда и студенты (третий курс философского и преподаватели (в основном ГРУшники «на сохранении») друг другу за полтора года успели жутко надоесть. Первых уже достал не иссякающий по поводу и без повода армейский фольклор - всякие там «от забора и до обеда» и «квадрат два на полтора». Вторые с нетерпением ждали банкета и последующего валяния дурака - сессия и зимние каникулы как-никак, дают месяц относительной, но свободы от общения с этими умниками-гуманитариями.
Только один раз механизм дал сбой - когда Никитин, плотный, громкий, нахальный - теперь бы про него сказали «быковатый», начал ответ на вопрос «Боевой порядок мотострелкового взвода в линию».
- Будет хлеб - будет и песня, - бодро сообщил он и сделал легкую паузу. Экзаменаторы, похоже, приняли заявление на свой счет и оглядели стол, где в бумажной тарелке лежала надкушенная колбаса, а вот хлеба уже не наблюдалось. Полковник Кочергин заглянул под стол, при этом там что-то дзинькнуло. На всякий случай Кочергин от стола отодвинулся и уставился в потолок.
А Никитин тем временем продолжал:
- ...и в своих трудах, в своей деятельности Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза товарищ Леонид Ильич Брежнев показывает нам пример беззаветного служения нашей Родине, нашей коммунистической партии, нашему народу...
- Курсант Никитин, давайте по теме, - заикнулся было Кочергин.
- А я по теме, товарищ полковник, - не останавливался экзаменуемый, - боевой порядок мотострелкового взвода в линию лучше всего можно описать по бессмертной работе Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза товарища Леонида Ильича Брежнева «Малая земля». Он, в частности, указывает: Новороссийск расположен на берегах Цемесской бухты, которая глубоко врезается в горы. Там два цементных завода - "Пролетарий" и "Октябрь". С одной стороны были мы, а с другой - немцы...
- Ни...,- попытался было прервать его полковник, но, похоже, оратор и сам остановиться не мог:
- ...надо сказать, мы находились в крайне невыгодном географическом положении. У нас была узкая полоска берега - длинная, голая и ровная, - линия, одним словом, а у немцев - все высоты, лес... Мы противопоставили им опыт, хладнокровие, расчет и каждодневный труд.
- Спасибо, Никитин, достаточно!
- ...А теперь рассмотрим составляющие действий мотострелкового взвода. Во-первых, опыт. Как указывал Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза товарищ Леонид Ильич Брежнев в своем приветствии к труженикам Карагандинской области...
Экзаменаторы сдались, и еще примерно десять минут слушали, время от времени заглядывая под стол, отрывки из доклада ЦК КПСС XXIV съезду, «Малой земли», «Целины» и «Возрождения», перемежаемые хоть скупыми, но вполне разумными словами по теме. Держались молодцом, особенно Кочергин, который после второй осечки осознал и проникся. Зверел, но демонстрировал заинтересованность, и даже черкал что-то на листочке.
Оставшаяся часть курса проскочила через экзамен как-то незаметно. За кулисами говорили не о том, что поставят Никитину - здесь вопросов не было. Спорили, КАК объявят эту пятерку. Шумаков, человек с непростой репутацией и вроде бы склонный к исповеданию еврокоммунизма - легкой, но все же ереси, даже утверждал, что военная кафедра ответит в высоком стиле, благо плакатов типа «Учиться военному делу настоящим образом» было понавешано в эллинге преизрядно.
Он угадал, но лишь отчасти.
Построение. Красный как рак Кочергин с ведомостью и толстенной амбарной книгой.
-...и, наконец, Никитин. Тройка, Никитин, всего лишь тройка!
Пауза. Открывается книга.
- В работе «Малая земля», Никитин, Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза товарищ Леонид Ильич Брежнев описывал десантную операцию, Никитин, раздолбай вы эдакий, а не операцию мотострелкового подразделения, олух царя небесного! А приветствие Леонида Ильича труженикам Карагандинской области, я вам как коммунист коммунисту скажу, вы процитировали неточно, товарищ будущий идеологический работник! Он, в частности, сказал.... - и далее по талмуду минут на пять следует подробный, на крике, разбор Никитинского спича с крайне предвзятыми, на грани, эпитетами в адрес выступавшего.
Вконец распалившийся полковник закончил на истерической ноте:
- Думали, «дубовая роща» только уставы конспектирует? Хуя вам лысого! Мы и этого...
Он выскочил из эллинга, и на пороге его стошнило. Блевал долго и как-то болезненно, словно хотел избавиться от всего того, что и услышал, и сам проговорил сегодня. Вперемежку с закуской из него вылетали «мудаки», «разъебаи» и прочие столь же неудобоваримые существительные. Кто знает, кого он имел в виду...

Эту историю я рассказывал своему другу год спустя, когда мы вместе ночью вымарывали ссылки «на Леонида Ильича» из его кандидатской «Руководящая роль партийной организации «АвтоВАЗа» в работе по повышению качества работы трудового коллектива предприятия» неделю спустя после смерти Генсека - кафедра велела его из дисера убрать целиком, а до защиты оставалось три дня. А Леонид Ильич - неписанные законы жанра, заведенные даже не кафедрой, а где-то совсем высоко, - был почти на каждой странице.
Друг мой теперь профессорствует и политоложествует в Вашингтоне.
Никитин - профессорствует и заведует кафедрой философии в известнейшей в военных кругах академии.
Еретик Шумаков - пастором в Латвии.
Стал ли полковник Кочергин генералом, не знаю. У ГРУшников судьбы причудливые...

Матрос с кисточкой.

- Вы к кому?
Верхний вахтенный остановил группу людей в новеньких синих ватниках и таких же синих штанах, направляющихся к нашей подводной лодке.
- Командир БЧ-5 на борту?
- Ага, а кто спрашивает?
- Доложите, прибыла специальная группа инженеров из Ленинграда для разметки корпуса.
Вахтенный нажимает клавишу "Каштана":
- Центральный, прибыло четыре мужика и одна баба в синих фуфайках из Ленинграда корпус замерять.
- Кого замерять?
- Говорят, корпус...
- Пропустить.
Группа в легком замешательстве от услышанного робко направилась к трапу.
В каюте командира БЧ-5 было тесно, поэтому для проведения производственного совещания было решено переместиться в кают-компанию, в которой места было не намного больше, но зато ее стену украшало великолепное панно с видом на Неву и Охтинский мост, по которому скакали одинаковые лошадки, вырезанные из оберток пайковых шоколадок.
Через несколько минут прибыл строитель заказа по фамилии Золотухин и прозвищу Залепухин. Одновременный обладатель решительного лица профессионального боксера, фигуры Дуремара из «Золотого ключика», хриплого голоса карибского пирата, а также замечательной русской души камчатского разлива.
Цель сходки с участием высокоинтеллектуальных ленинградских товарищей была одна: как вырезать участок прочного корпуса лодки для извлечения наружу здоровенной сломанной железяки (не будем упоминать ее фамилию).
Дело в том, что крупногабаритное оборудование загружается в подводную лодку при ее строительстве до момента формирования прочного корпуса, поэтому его ремонт может производиться только внутри лодки.
Ленинградская группа привезла с собой революционное решение по вскрытию прочного корпуса для выгрузки старого агрегата и загрузки нового. Такое нестандартное решение значительно сокращало срок ремонта и было поддержано нашими механиками незамедлительно.
Женщина оказалась руководителем группы и кандидатом технических наук по совместительству. Командным голосом она раздала всем персональные задания и работа закипела.
За двое суток почти непрерывной работы в тесном пространстве между легким и прочным корпусом появились таинственные рисунки из меток в виде черточек, крестиков и кружочков, выверенных сложнейшими измерениями.
На следующее утро уставших ленинградцев посадили в пыльный автобус и отправили в аэропорт Елизово, не забыв при этом хорошо снарядить в далекий путь по камчатской традиции.
...
То, что в краске можно вывозиться самому и перемазать все, до чего можно дотянуться, знает каждый. Но даже буйная фантазия обычного штатского человека иногда не способна представить, на что способен матрос срочной службы с бадьей краски и кисточкой в руках. Особенно творческие способности просыпаются в полосатой душе если на улице тепло, краска яркая и плохо отмывается.
Сегодня было тепло. Ласковое солнце щедро дарило просыпающимся после зимней спячки людям свое долгожданное тепло.
Матрос Сторублевцев, более известный в экипаже и на гарнизонной гауптвахте под прозвищем «Рубль», с удовольствием подставлял сейчас этому солнцу свою неуставную физиономию. Пилотка подводника на его голову была надета поперек, от уха до уха. Такая лихая посадка головного убора делала его сейчас похожим на Наполеона. Вероятно поэтому в голову Рублю начали приходить разные удивительные мысли.
Самая невероятная из них - исправиться.
Рубль всем своим разгильдяйским существом внезапно захотел исправиться и стать «отличником БП и ПП».
Ну так, чтобы по-настоящему... Чтобы похвалили перед строем экипажа подводной лодки... Чтобы руку пожали... чтобы 10 суток отпуска, а не гауптвахты...
На подводной лодке Рубль значился рулевым-сигнальщиком (боцманенком), а в его заведование, к несчастию подводного флота СССР, входило то самое пространство, которое вчера было украшено наивными рисунками пяти ленинградских художников.
Понедельник день тяжелый, а для Рубля он вообще обещал стать особенно трагическим, несмотря на то, что весеннее камчатское солнце продолжало весело оставаться на небе. В воздухе запахло большим скандалом общефлотского масштаба.
Прибывшая заводская группа «резчиков» корпуса нервно курила "Беломор" на пирсе и ожидала решения главного строителя.
Залепухин оставался невозмутимым, даже иногда шутил, но как-то внезапно постарел и осунулся. Накатившая было волна злости к нерадивому матросу прошла, а нервы все еще шалили. Он продолжал оптимистично искать выход из создавшейся дурацкой ситуации, прикидывал в уме, сколько еще пройдет времени до первого звонка из Ленинграда. Въедливая тетка наверняка будет справляться о результатах работ на корпусе. А что будет потом?
Он живо представил бабьи крики в кабинете на другом конце страны и их последствия на Камчатке. Сколько в запасе... семь? Восемь часов?
Как полагается в таких случаях, старпом решительно «порвал» весь экипаж на утреннем построении, используя для этого любые поводы, которые подсказала ему фантазия, чтобы досталось всем и за все. Поэтому подводники перемещались по кораблю мелкими перебежками и стараясь не поднимать глаз вверх, чтобы ненароком не обозначить своего легкомысленного отношения к происшедшей трагедии. После этого у старпома появилось время, чтобы прикинуть последствия и для себя самого. Перспективы, мягко говоря, удручали, и он с новыми силами ринулся по подводной лодке продолжать «задир» личного состава. Из матросских загашников летели на палубу «дембельские альбомы» с «секретными» фотографиями охламонов на фоне боевой техники и образцы неуставной формы одежды. Мичмана готовились к зачету по знаниям книжек «Боевой номер» и хоровому пению Гимна СССР, офицеры к предъявлению своих заведований и подразделений.
Ремонт обещал затянуться, что приводило всех в уныние. Стоять у заводской стенки надоело, экипаж рвался в море. Больше всего переживали матросы, которым предстояло вскоре увольняться в запас, лишенные теперь призрачной надежды еще раз увидеть море «снизу вверх».
Рубль забыто стоял на торце пирса, отвернув лицо в сторону моря и глотая слезы несправедливости. С утра ему привычно влупили трое суток ареста и он, боясь спуститься в лодку, покорно ожидал развязки на свежем воздухе.
Алексей Иванович бросил "беломорину" в море:
- Эй, ты, крендель мамин ! Сюда... иди...
Рубль встрепенулся, втянул голову в плечи и решительно шагнул навстречу удавьим глазам Залепухина.
- Что, сынок, нюни распускаешь? Жизнь не сахар?
Рубль тихо выдохнул и опустил голову. Слезы получили возможность свободно выпадать из глаз на рифленое железо пирса, удержать их он уже больше не мог.
- Ну-ну... Убить тебя, что ли?
Наверное, это было сейчас лучшее для Рубля. Сейчас размахнулся бы этот дядька, да как бы дал ему по башке... Тогда бы все и кончилось.

- Неееет! Убивать я тебя не буду!
Ты же индивидуум! У тебя память, как у Маркса с Энгельсом!
Кто такой индивидуум, Рубль не знал, но догадывался, что ругательство.
Алексей Иванович ухватил матроса за ухо:
- А что у тебя было в школе по рисованию?
Рубль сопел, но не признавался. Да и как можно в такие моменты переключить мысли? Ему казалось, что вся его жизнь, это сегодняшний день. Для этого он вчера родился, чтобы сегодня в позоре умереть.
- Наколки на руках сам мастрячил? Прям Рембрант!... Ну вот, я и говорю, индивидуум! Ты ведь сейчас запросто вспомнишь, как там все было?
Рубль не успел опомниться, как Залепухин втащил его по трапу на подводную лодку.
- Ну вспоминай, так было? А здесь так?
Рубль замотал головой, но Алексей Иванович опять схватил его за ухо и придал голове правильное направление.
- Вот видишь, ты, гениальный индивидуум! Васнецов ты мой недотюканный! Сейчас ты вспомнишь все эти меточки, все до одной!
Кулак возле носа добавил убедительности:
- Ага.
- И запомни, пацан, душить тебя будут, топить, убивать... Всем говори, когда красил - кружочки не закрашивал, оставлял! Понял?! Это вы сослепу не разглядели!
А когда разрежем, никто уже перемерять не станет. Не дрейфь, пацан!

Через десять минут резчики кромсали прочный корпус по рисунку Алексея Ивановича. Он великолепно знал свое дело, а фокус с Рублем был нужен для аргументации принимаемого технического решения. Мало ли кто и куда успел со страху настучать...
Все нормально! Режем!

Да и жаль пацана стало. Может, эта лодка так и останется единственным светлым пятном на его смуглой судьбе.