Дед, бритва и фриц


Один из моих двух дедов - Леонид Ильич. Войну закончил в звании гвардии старшего лейтенанта.
На "полуторках", "студебеккерах", "виллисах" и "доджах" прошёл "финскую", "дорогу жизни", Курскую дугу и т.д. Май 45-го встретил в Кенигсберге. До конца
жизни - самая любимая песня: "Эх, дороги!.."

...Как-то на днях разбирая скопившийся в квартире хлам, мать выудила на свет потрёпанный, но всё ещё сохранивший весьма бравый вид, картонный пенал. В нём
оказалась... бритва.

На первый взгляд - обычная бритва, каковой мужики с остервенением возюкали себя по брылям в историческом промежутке между утерей искусства ровнять щетину
топором и изобретением американцем Жиллетом "безопаски". Обчная-то она, обычная... Да уж очень памятная. Дедова. Трофейная. Золингеновская...

...Во времена оны, когда деревья были большими, дед - живым, а я ходил под стол и по большому, и по маленькому, Леонид Ильич гордо заявлял, что эта самая
бритва ему как-то жизнь спасла. Подробности этого мероприятия я узнал много позже уже от собственного отца. В пересказе бати дело было так.

Рано утром третьего или четвёртого дня после захвата нашими Кенигсберга, т.е. 12-13 апреля 45-го, бравый старлей-гвардеец 2-ой Гвардейской армии 3-го
Белорусского фронта Лёнька решил побриться.

Сказано-сделано.

Дед приготовил полотенце, стаканчик, помазок, найденную на днях в сгоревшем фольварке бритву и... тут понял, что воды-то под рукой и нет.

Нет - так будет.

Как был - в галифе и майке - старлей прихватил бритву (чтоб находчивые соседи не "экспроприировали" в отсутствие хозяина) и, весело помахивая котелком,
зашагал к Прегелю. Надо заметить, что дедов автобат в этот момент квартировал рядом с разрушенным ж/д вокзалом, так что до реки было - два плевка. Вокруг
советских войск наблюдалось просто битком и дед даже не озаботился прихватить положенный ему наган.

Руины, руины, воронки, руины...

Наконец, вот и берег реки с перманентно бомбами разнесённой вдрызг каменной облицовкой. Дед наклонился, черпанул котелком воду, выпрямился и...
остолбенел. В трёх шагах от него, косясь совершенно заросшим и грязным лицом, стоял здоровенный фриц с расстёгнутой ширинкой.

И ссал.

Под правой подмышкой торчал ствол автомата. Под левой - ремень с двумя флягами.
Было понятно, что для немца случайное рандеву тоже не принесло радостных эмоций. Видимо, он все последние дни прятался где-то по подвалам и канализациям,
а утречком тоже вылез за водой... А заодно и - облегчиться.

...Дальше события развивались стремительно. "Ах ты, сука недобитая!.." - заорал дед, надеясь патриотичным воплем привлечь внимание своих. Фриц выпустил
пиписку и дёрнулся руками к автомату. Дед запустил во вражину котелком. Фриц отшатнулся, запутался в съехавших на колени штанах и упал. Сообразивший, что у
него-то самого из всего оружия при себе - только изделие славного золингеновского мастера Фридриха Шлемпера, Лёнька воинственно вздел бритву и тигром
прыгнул на дойча.

Прибежавшие спустя пять минут на ор и мат красноармейцы застали совершенно идиллическую картину: немец со спущенными штанами лежал на спине по стойке
смирно, не забывая тянуть руки по команде "хенде хох". На поверженном фрице гордо восседал Лёнька, крепко ухватив впавшего в ступор ворога левой рукой за
головку члена и притиснув правой отточеное лезвие бритвы под самый корень арийского хуя. Глаза, говорят, у немца были совершенно безумные...

Так дед взял в плен вражьего обер-ефрейтора.

Лёньку за этот бессмертный подвиг даже чем-то наградили. А заодно - влепили мощный "фитиль" за одиночные прогулки без табельного оружия. Впрочем, это не
мешало деду до конца жизни вспоминать о произошедшем с чувством глубокого удовлетворения. Однако, на традиционные послевоенные встречи ветеранов с
пионерами деда почти не приглашали... Все в посёлке знали, что бывший старлей-гвардеец свой рассказ обычно начинал с не совсем педагогически выверенной
фразы: "Всё на войне было... И слёзы, и радость... Я даже как-то одного фрица за хуй поймал!.."

Вот так всё это было. Теперь держу эту легендарную бритву в руках и вспоминаю деда - весёлого, даже в свои семьдесят с гаком бесшабашного и готового
молниеносно "дать в тык" любому поселковому дебоширу... Классный был мужик, чего уж тут говорить. Пусть земля ему... А бритву я спрячу подальше. Младший
сын подрастёт - ему подарю реликвию. Пусть помнит прадеда - героя.

http://www.fishki.net/comment.php?id=26037

Чисто конкретно раельная история про армию

Диме Морозову посчастливилось родиться в 1966 году. Оценил он это особенно остро в 1984, когда учился на первом курсе филфака в Универе. В тот год министр обороны Советского Союза, маршал Устинов, встав спозоранку, издал указ - студентов в армию брать, не важно с какого курса! А когда он дембельнулся в 1986, тот же маршал, видимо перед сном, передумал и отменил свой же указ. Ну, повезло. Действительно, повезло. Никогда в последующие годы Дмитрий не жалел, что посетил сии чудесные места. Где бы еще набраться таких задорных впечатлений? Вот именно...

И тогда, в 84-ом, он не шибко расстроился. В его родном городе не принято было косить, как и вообще в провинции. Многие друзья и родственники уже сходили или ушли или собирались. Вот и он засобирался. А пока сдавал летнюю сессию, пил пиво с друзьями и катался на скейтборде рыбинского производства (кстати, первые скейтборды, появившиеся в Совке, и очень даже неплохого качества). Единственно, что его озадачило, так это то, что в военкомате его папку по непонятным причинам отложили на осень. Нет уж, фигушки, прийти из армии и сразу за парту?! Как известно, дембель в маю, всё... хорошо, и лето целое впереди, чтобы прийти в себя. Пошел и добился, чтоб забирали сейчас, в июне, после сессии. Подполковник был даже озадачен таким рвением.
Не остановило его даже то, что в аккурат за две недели до войны... то есть, до армии, он познакомился с прекрасной девушкой и между ними мгновенно вспыхнула та огромная, всепоглощающая любовь, на которую только и способно юношеское сердце, и он готов был хоть завтра в ЗАГС. А что, рассудил Дима, отслужу, вот и проверим, а там и видно будет. И с легким сердцем отправился на службу в ряды тех самых, Вооруженных Сил...
Собрали их на призывном человек пятьдесят, все студенты разных курсов и факультетов Универа, все с бодуна, но веселые. За забором родственники плачут и поют, а у них впереди дальняя дорога, как обьяснил танкист-майор, в Чебаркуль на Южный Урал, в учебку. Да хоть в Зимбабве, водка - с собой, рюкзаки забиты домашней едой, гуляем, мужики! Ехали весело, с пересадкой в Свердловске, где полдня они бродили по городу, прощаясь с гражданкой, пока не оккупировали местный ресторан. Почему-то была такая думка, что в армии деньги ни к чему и, чтоб не пропадали, надо грохнуть все. Когда уже все напились, Дима запомнил только одну деталь, как старший в их группе, которому исполнилось двадцать шесть лет и у него была жена с ребенком, кричал через весь длинный стол: "Мужики, налегайте на траву, жрите зелень, в армии-то витаминов не будет!" И все послушно жрали петрушку с сельдереем, запивая водкой.
Окончательное протрезвление наступило на второй день в части. Первый был организационный, их водили в баню, стригли, выдавали обмундирование и распределяли по частям. А на второй день началась их служба. Вот где-то на второй-третий день и наступает оно, то самое прозрение, сатори, больше похожее на сеппуку: "Это чё, блядь, вот так два года?! Ебёныть, подождите, подождите... это вот здесь... вот так вот... ДВА ГОДА?!.. Да охуеть!!!" Это, как не знаю с чем сравнить, вот, может, у женщин послеродовая депрессия или климакс, когда уже знаешь, что все, ничего не изменить, не исправить, не вернуть, а тебя плющит и плющит, плющит и плющит... Примерно так думал и чувствовал Дима первую неделю, когда ходил строем, когда бежал кросс, когда висел сосиской на перекладине, когда ковырял вилкой бигус, поросший плохо опаленными свиными волосами, когда пришивал подшиву, кося краем глаза на программу "Время" (блядь, кто додумался повесить телевизор, этот атрибут домашней жизни, над их лысыми как табуретка головами!), в общем, когда делал все, что и положено делать духу... Но армия - она на то и армия, чтобы солдат не думал, а занимался боевой и политической подготовкой. Так что через неделю все настроения сменили простые и ясные животные инстинкты выживания: поесть, поспать и, по возможности, не накосячить...
Дмитрий попал в пехоту, царицу, мать её, полей. Дедовщины не было. Можно сказать, дедов, как небожителей, они вообще не видели, те вели свою потустороннюю жизнь на должностях старшин, каптерщиков, смотрителей каких-то дальних полигонов... Их ебали горячие сержанты-черпаки, еще недавно оттащившие свой срок в ранге духа. Ебали строго по уставу. Кто был в армии, тот знает, хрен редьки не слаще, а, может быть, и горше, кому как. Но только день был расписан так, что Дима свое первое письмо на родину писал урывками больше недели, ни сил, ни времени не оставалось. Если не строевая, то физо, если не физо, то тактика, если не тактика, то полигон, если не полигон, то строевая и далее по кругу. А на десерт - наряды, караулка, мытье всего и вся и еще миллион неизбежных солдатских дел. Зато никто их не заставлял драить зубной щеткой засранное очко или подшивать дедам.
На третий день своей службы Дмитрий с приятелем отправились писать письма на травку за соседним складом, наивно полагая, что послеобеденный отдых - это святое. Нашли их через час. И наглядно обьяснили, что такое воспитание через коллектив. Это когда весь взвод на пять часов физо без передыха по жаре, когда в разбухших от пота сапогах тлеют угли, а в голове бьет наковальня. Им даже темную не сделали, просто ни у кого не оставалось сил. Зато, знаете, в отличие от гражданки, все как-то удивительно доходчиво, как-то даже обескураживающе ясно: "Боец, ка-а-а-а-мне. Упор лежа принять. Я курю, ты отжимаешья. Жопу, жопу, я сказал, оторвал. Посмотрите на этого молодого бойца, который покинул расположение части без разрешения своего командира. А если ядерная атака, боевая тревога, во взводе некомплект, взвод тормозит роту, рота - батальон, батальон - дивизию, дивизия - армию, все, война проиграна, можно идти спать... ЖО-О-О-ПУ оторвал... вот так... вот так... вот так... Встать. Вопросы есть?" Вопросов нет.
Все было по-честному. Тактика - так тактика, бегаем по полю, орем "Ура", берем редуты. Полигон - так полигон, стреляем до седьмого пота... А уж пострелять пришлось. Стреляли они каждый день из всего, что только стреляет, за исключением танков и артиллерии. По началу это даже вставляло. Все-таки, мужик и оружие - близнецы-братья, инстинкты-то не дремлют, вернее дремлют, пока не берешь вот так вот мягко за цевье и тра-та-та-та-та-та-а-а-а... а потом еще вот так вот тра-та-та-та-та-та-а-а-а-а, получите, суки... Диме особенно нравился тяжелый станковый пулемет, установленный на броне открытого БТРа. Это когда твои плечи плотно облегают две дуги упора и ты всем организмом до яиц чувствуешь, как он изрыгает горячие тяжелые оплеухи трассеров, что по наклонной траектории вгрызаются в спину далекого холма, вырывая комья земли и фонтаны пыли. Мочил бы до утра, до основания холма. Умрите, суки! Навсегдааааааааааа!
Но праздник долгим не бывает, все рано или поздно приедается, а уж когда пошла стрельба на результат... Тут ведь как - отстрелялись хорошо, утешили отца-командира, садитесь, братцы, в БТР и едьте законно девять километров до казармы. А уж ежели обидели вы батьку, тогда бегом, бегом я сказал, кто отстанет, два часа физо после ужина. Да что, собственно говоря, все бегом, да бегом, это скучно, сержанты, они ведь тоже люди, а театров поблизости не наблюдается. А давайте-ка челноком! А это как, товарищ сержант? А это мы с сержантом Сенцовым сейчас разойдемся друг от друга вдоль шоссе метров на сто и будем идти неспешный шагом, а вы трусцой между нами курсировать, а кто вздумает топтаться на месте, поджидая идущего меня сзади, то для него наступят индивидуально газы. А, ну так бы сразу и сказали, так оно, конечно, интереснее.
Да еще Димке посчастливилось попасть в ночной взвод. Все люди как люди, отстрелялись и пошли домой, а им ужин - на полигон и до четырех утра пальба. А там как повезет, а повезет в любом случае, или на БТРе, или короткой дорогой. Кто-нибудь бегал ночью через лес? А в противогазе? Это просто праздник какой-то! Чаплин сьел бы свой котелок от зависти, видя как они сшибают сосны и выкорчевывают корни, опутавшие узкую тропу.
На гражданке Димка неплохо рисовал, ходил даже в художественную школу. Но в армии он всячески маскировал свое уменье, наслушавшись рассказов старших братьев про то, как попадешь в кабалу к дедам и будешь с утра до ночи и с ночи до утра клепать альбомы. Но кто-то его сдал. На политзанятиях, чтоб не биться лбом о парту, как это делают большинство его боевых товарищей в неравной схватке с Морфеем, он по школьной привычке рисовал на последних страницах толстой общей тетради. Через две недели его после отбоя вызвали к дедам. Дело невиданное! Этих накачанных самцов они, духи, видели лишь иногда по вечерам, когда те выходили из каптерки покрутить солнышко на турнике. Димка шел, лихорадочно соображая, где он сегодня набанковал и с какой стороны ждать пиздюлей. Но разговор вышел коротким: "Так ты, поц, чего молчал, когда мы спрашивали, кто умеет рисовать?" "Дык, я чё... Я так... Каля-маля..." "Дать бы тебе пиздюлей, каля-маля...У нас дембель на носу, схватил вот эти четыре альбома, краски в зубы и за работу". Но и тут все было по-честному, никто его от строевой, физо и прочих полигонов не освобождал, но всякая хренотень в виде караулов, нарядов по кухне и казарме понеслась мимо него. Его закрывали в подвале от ротного и он честно корпел над альбомами, даже войдя во вкус и пробуя нестандартные решения. Это была отдушина, когда вокруг ни души, никто не орет над ухом и не насилует твои извилины. Опять же можно чайку сообразить на плиточке с дедовским сахарком.
Потом он обнаружил в подвале еще один лаз, идущий под полом с какими-то трубами в теплоизоляции. Туда периодически нырял Ринат-каптерщик, худенький татарин, с таинственными свертками. Тайник дедовский! Два дня он боролся с искушением, но мысль о ЕДЕ была фундаментальной, с ней могло лишь поспорить желание поспать. И когда они осуществлялись вместе, это был пик блаженства, Джамолунгма счастья. В общем, он полез. Лаз был узкий, длиною метров пять, у него в руках были лишь спички и заранее припасенный нож. Ага, вот оно - углубление в стене. И сразу же - тушенка! Еще цинки с патронами, пулеметная лента, даже две, три учебных гранаты и всякая фигня - дедушки на дембель собрались. Тушенки много, слава Богу. Заметят, не заметят? Это уже вторично. Вскрыв в темноте наощупь жесть, он с наслаждением сожрал три банки. Пора. Так... что такое? Обратный ход явно буксовал. Он был в ватнике, поскольку от долгого сиденья в подвале невольно замерзал. Ватник задирался, цепляясь за бетон, дойдя до самого узкого места, где труба делала изгиб, он окончательно застрял. Сначала было смешно, он вспомнил Винни-Пуха. Потом стало страшно. Придут деды и что они увидят, посветив фонариком? Жопу духа, что, обожравшись их тушенкой, застрял в лазу. Это вам не в гостях у кролика. Потея, отрывая пуговицы и все на свете, он, извернувшись, как удав из старой кожи, вылез из ватника и вырвался-таки на свободу, весь в стекловате и пыли. Хвала Богам, сегодня на Олимпе праздник!
В конце июля наступила сушь. Солнце выжигало степь и сухие перелески. Полигоны стали пеклом, где даже автомат обжигает случайным касанием металла. Одновременно в дивизии, а их учебка была именно развернутой дивизией с пятнадцатью тысячами воинов и служб обеспечения, начался понос. Да-да, банальная дизентерия. Когда счет больных перевалил за сто, приняли экстренные меры. Они заключались в том, что перед приемом пищи надо по локоть опустить руки в бак с разведенной хлоркой, а потом есть... этими руками, других-то нет. Что? Першит и жжет глаза? А ты с закрытыми, чай, мимо рта не пронесешь.
Через несколько дней заболел и Димка. Понял он это ночью, проснувшись в жарком поту, и понесся на очко. Болеть почему-то страшно не хотелось, хотя санчасти были раем для косильщиков, лелеящих любой нарыв, пока палец не станет с толстую сардельку и можно дней на пять выпасть из общей мясорубки. Нет, болеть не хотелось, тем более, такой стремной заразой. Что делать? Он вспомнил, что деды собирались сегодня пить, услышал, когда сдавал альбомы. Точно! Дезинфекция! Дверь каптерки открыл старшина Саша, что ни ростом, ни губами не уступал Шакилу О Нилу: "Тебе чего?" Он был уже навеселе, из каптерки пахло жареной картошкой и салом. "Мне бы водки, грамм сто-двести" - храбро влупил Дмитрий, больше напуганный состоянием своего организма, чем видом дедушки. Несколько секунд Саша переваривал информацию, видимо, отказываясь верить, что он это слышит, и слышит это от духа, у которого по определению не может быть пока ни имени, ни плоти. Потом глаза его стали наливаться кровью. "Да ты понимаешь, - затараторил Дима, - Я, кажись, заболел, дизентерия, мне бы дезинфекции..." Спас его от неминуемой расправы дружный хохот из глубин каптерки. "Ну ты, сука, рассмешил! Дух просит у дедов водки... Кому рассказать, так уважать перестанут..." "Иди спать", - сменил гнев на милость Саша: "Кому вякнешь, урою нахуй!" Есть, товарищ старшина.
Наутро Димку и еще троих отправили в санчать. Все санчасти дивизии к тому времени были переполнены, количество засранцев перевалило за четыре сотни, и комдив издал приказ согнать всех говнюков в пустующую казарму на карантин. Четыреста семьдесят больных собрали в одном месте под охраной медроты. И начали лечить, для начала разделив условно на две части, направо - легкие, налево - тяжелые, посередине - пятеро пластом, лежащих под капельницей. В матрасах у них были проделаны дыры, обшитые клеенкой, под кроватями стояли утки. Поначалу было непривычно засыпать под звук периодически падающего говна. Только на третий день пластунов перевели в отдельную палату на второй этаж.
Лечили их элементарно. Два раза в день построение, утром и вечером, и два шарика в рот - красненький и желтенький. Аскорбинка и, как потом узнал Димка, еще какой-то витамин. А что, молодой организм и так прекрасно справится сам, выработав антитела и усмирив говнодышащий Везувий. Засада была в другом. Представьте себе почти пятьсот рыл со свитом опорожняющих кишечник... Не представляете? Вот и Димка не мечтал когда-нибудь увидеть такое, тем более стать соучастником. К тому же жрать хотелось с неменьшим свистом, чтобы восполнить убывающие силы. А в армии ведь как, там солдат убыл из части в часть, его сопровождают разные бумажки, вещевой, пищевой и прочие мандаты, чтоб, стало быть, на новом месте поставить на довольствие. Бухгалтерия. Их же собрали во вновь организованном подразделении имени говна и газов молниеносно, за полдня. Естественно, вся эта полковая и дивизионная машина не успела провернуться и выписать сопроводиловки. Посему в первый день жрачки привезли ровно на сорок пять человек. Тут не надо было даже спрашивать: "Драку заказывали?" Она была проплачена и застрахована Госстрахом. Месились сразу человек сто, остальные, в том числе и Дима, благоразумно смотрели на это со стороны, да и места, откровенно говоря, уже не было, чтобы вписаться. Молодые мужики в кальсонах и белых нательных рубахах вырывали друг у друга жалкие каллории почти безмолвно, отрешенно и самозабвенно. Хлеб был разорван на куски и разметан по полу, обжигающую кашу из бачка выскрябывали чуть ли не руками, суп вообще постигла незаслуженная кара, его разлили, уронив в самом начале, что и послужило детонатором. "Тебе это ничего не напоминает?" - спросил Дима у Вадима, худющего очкарика, образцового ботаника, учившегося к тому же на факультете биологии. "Угу. "Веселые ребята", только фонограмма запоздала". Иногда кто-то из общей кучи, видимо не выдержав накала борьбы, убегал посрать. Но, самое удивительное, что в пылу этой разрушительной схватки отдельные персонажи таки умудрилсь наесться, набив рот всем, что подвернется под руку. Через полчаса прием пищи был закончен, и все мирно разбрелись по койкам, не выказав ни словом ни делом друг другу каких-либо претензий.
Вечером медик-старлей собрал всех дедов, попавших в этот санаторий. Набралось их двадцать семь штук, да это и понятно, их и в дивизии было меньшинство, и общие места пользования они посещали редко, питаясь по каптеркам и чепкам. "Значит-ца, та-а-а-а-к", - начала свою речь усталый доктор: "Лежите здесь хоть до дембеля, хоть до третьей мировой, но мне нужен порядок, и-де-аль-ный, остальное меня не ебет!"
И уже на следующее утро настал идеальный порядок. Деды, выстроившись в цепочку вместе с медбратьями, такими же срочниками, которых старлей отдал в их полное распоряжение, своими телами прикрыли пищу, которую пронесли в пустующую оружейку и закрыли на замок. Подобно церберам они отгородили железную решетку, отделяющую оружейку от казармы, и стали строить голодное стадо в четыре параллельных очереди. Высказывающий недовольство и нарушающий порядок получал немедленной пизды на месте, и вскоре стадо поняло, что вернулись волкодавы и молчаливо приняло условия игры.
Запускали в оружейку по четверо, по одному из каждой очереди, на прием пищи им давалась ровно минута, впрочем, и этого было много, учитывая скудные размеры пайки. Как в "Судьбе человека" хлеб лежал, нарезаный на мелкие квадратики, баночка риса с мясом делилась на четыре части, суп наливали в кружку по полполовника. Выйти и вернуться в очередь было невозможно для пресечения всяческих хождений и беспорядков. Стоишь - стой, ушел - забыли, иди в конец, авось, что-нибудь достанется. А ведь были в этой очереди не только легкие, как Димка, но и тяжелые поносцы. На второй час стояния высокий парень, бывший за несколько человек впереди от Димки, вдруг затрясся, как шаман в экстатическом экстазе, и обосрался, конвульсивно дергаясь всем телом. Потоки жидкой лавы, окрасив в бурый цвет кальсоны, стекали по тонким щиколоткам на пол. Видимо потеряв остатки сил, он рухнул в собственную лужу. Что сделала очередь? А ничего. Она спокойно обогнула образовавшееся препятствие и еще плотнее сдвинула свои ряды. Засранцам здесь не место. Парень, отдышавшись минут пять, уполз на карачках в умывальник, оставляя мутные разводы на полу. И это был не единичный случай, остальные, правда, издав крик отчаяния и боли, убегали в туалет, держась по ходу за прохудившуюся задницу.
"Ты, знаешь, не хватает одной, но емкой фразы", - делился вечером Димка с Вадимом впечатлениями от пережитого: "Чтоб описать все ЭТО... Желательно цитаты на латыни, чтоб припечатать на века, выдолбить на мраморе сознанья, не забыть..." "Не забывается такое никогда..." - пропел Вадим: "А я вот думаю, солдат Швейк отдыхает... помнишь место про лазарет симулянтов, про клизмы с патефонными иголками?" "Конечно, отдыхает, Ярославу Гашеку не повезло, он не служил в Советской армии".
Впрочем, продовольственных аттестатов с каждым днем прибывало все больше и больше, и к концу недели необходимость в жестких мерах отпала, все жрали от пуза, даже оставалось, поскольку кого-то уже выписали, а аттестаты по инерции еще обслуживались...
Наступила другая фаза. Скуки и тоски. Делать было решительно нечего, кроме как лежать на койке, тереть за гражданку, писать письма и мусолить одни и те же воспоминания... И Димка снова взялся рисовать. Мгновенно к нему выстроилась очередь из местных дедушек с альбомами. Но теперь он пошел другим путем. Всю ярость накопленных эмоций он выразил в комиксах, что рисовал тушью на кальке, пролагающей листы. Это имело грандиозный успех. Каждый новый рисунок бродил по нескольку часов по всей казарме, вызывая то тут, то там взрывы смеха. Херлуф Битструп, наверняка, одобрил бы его опыты. Еще двух подмастерьев он посадил на обводку его рисунков с кальки на кальку, добившись тиражирования, чтобы всем дедам хватило. И зажил "по-человечьи". Старлей, после того как он изобразил ему наглядную агитацию по дизентерии, дал ему карт-бланш, выдав форму. И Димка мог спокойно гулять по дивизии, наблюдая издали, как вколачивают пыль его собратья на плацу. Так продолжалось почти три недели, он давно уже выздоровел, эпидемия в дивизии тоже пошла на спад, вновь заболевшие поступали все реже. Пока за ним не пришел тот самый Саша О Нил, и под предлогом, что он срочно понадобился ротному, не вырвал его из рук медика.
- Ты, сучара, охренел совсем? - начал свою речь Саша, - Мы справки навели, ты тут бока отлеживаешь, а у нас работа стоит.
- Я не просто отлеживал, я отработывал новую технику рисунка, все будем делать по-новому и у вас будут самые пиздатые альбомы в дивизии, - легко парировал Димка.
- Да?.. - немного растерялся Саша, заготовок на эту тему у него в голове не было. - Ну ладно, пойдем, картохой накормлю, оголодал, небось, здесь...
- Да уж... - подумал Димка, вспоминая раблезианские пиршества за дедовским столом последних дней.
Так день за днем учебка его шла к закату. С приближением осени их все реже стали таскать в поля, больше пошло "бумажной" тактики и зубрежки уставов. К концу октября, когда от их роты осталась треть, пришло новое пополнение, а их остаток стали бросать в какие-то дальние караулы, а то и просто тупо оставлять в казарме. Они уже были младшие сержанты, а пришел черед учить уму-разуму новоиспеченных воинов. Дембеля потянулись на родину, и у димкиных дедушек действительно были самые пиздатые альбомы. Слава о нем разошлась далеко за пределы их полка, и дедушки из других частей приходили попросить и себе его рисунков. Но его деды ревностно охраняли доступ к телу. Скоро и по его душу приехал "покупатель", и налаженная жизнь в стенах теперь уже почти родной учебки кончилась.
По прошествии многих лет в димкиных воспоминаниях об этом времени осталась не говномешалка с карантином, а светлые и героические моменты, что любовно отсортировала и просеяла сквозь сито времени его душа.
Как, например, после одного ночного полигона, когда они завалили нахрен всю стрельбу в глазах какого-то проверяющего, сержанты гнали их со всей мочи и у Димки вылетел мениск. Сержанты перешли на быстрый шаг, и Димку девять километров, сменяясь парами, тащила на руках вся рота. И хоть бы кто-то вякнул, наоборот, подбадривали. И это было не лицемерие, все были так заебаны, что без слов осознавали, сегодня ты, завтра - тебя. Когда его внесли в казарму, у него в глазах стояли слезы от впервые пережитого так остро чувства мужского братства и сплоченности. Потом он пять дней пролежал в санчасти и еще неделю ходил с тугой повязкой, освобожденный от всего. Грозила операция, но пронесло.
Или когда в их часть пришли на двухнедельную практику "курсы", будущие выпусники военных училищ. Откуда у этих-то козлов, ни пороху, ни настоящей армии еще не нюхавших, к четвертому курсу выработалось столь стойкое уничижительное отношение к простым солдатам? Офицеры, прошедшие Афган и многое другое, действительно были отцами-командирами по сравнению с этими полуфабрикатами. И двое из этих дегенератов отпиздили Ваньку, любимца роты. Ваня был из далекой глухой деревни на Алтае, и, как всякий деревенский, с детства привыкший к тяжкому труду, гораздо легче переносил армию, вписавшись с первых дней. Он был смекалист, добр и помогал любому, кто бы ни просил... Отпиздили несильно, за какую-то фигню, когда он стоял ночью дежурным по подразделению. Но Ванька плакал. На следующий день эти двое имели неосторожность зайти в общий туалет, когда там больше никого из "курсов" не было. Кто-то тихо притворил дверь, и когда через пять минут прибежали деды разнимать, на зассаном полу валялись два тела с разьебанными харями. Никто их не жалел. Ни деды, ни офицеры.
Или когда Димку с его корешом Сашком из Куйбышева закрыли на целый день в Доме Культуры мыть пол и наводить порядок. А они нашли случайно за кулисами зачерствевшую буханку, оставленную неизвестно кем и когда. Разломив ее буквально об колено, они с час блаженно грызли, а потом читали друг другу стихи, все, что помнили с гражданки.
И много чего другого, смешного, возвышенного и трагичного...
Их роту раскидали по городам и весям. Сашок уехал в ЗГВ, и Димка ходил три дня потерянный, все время ведя с ним диалог в душе. Около сорока человек отправились в Афган, но, правда, до боевых никто из них так и не добрался. Потом списались, в основном, осели все в Кабуле, кто в комендачах, кто в ротах охраны и поддержки. Остальных по одному, по двое разбросало в разные концы. Остатки их роты доскреб майор из штаба округа в Свердловске. Их повезли на пересылку. Частей там было до хрена, и кто куда в итоге попадет, не знал никто. Димку сняли прямо с караула, дав пятнадцать минут на сборы, и посадили в грузовик. Впереди его ждала одна большая неизвестность.

Цельнотянуто с http://www.creomania.com/forum/index.php?showtopic=23329

4 КУРС И ВЫПУСК
(продолжение)

Были, впрочем, в нашем полусолдатском житье и другие проблемы. Одна из них начиналась со дня приезда на «абитуру» и заканчивалась только после выпуска. Называлась она «местные». Между невоенной молодежью и курсантами существовал древний и неистребимый антагонизм. Курсант, идущий в одиночку вечером в любом месте города Балашова вплоть до ворот КПП служебной зоны, изрядно рисковал. Даже без формы нас легко было вычислить по выправке и стрижке. Были случаи и проломленных голов (сразу списание «по медицине» и - прощай, авиация), и сломанных конечностей, и отбитых органов. На моей памяти смертей я не припомню, но в истории училища были. Курсанты же, обычно скованные требованиями дисциплины и страхом перед исключением, придерживались принципа: «мы вас не трогаем, а вы не трогайте нас». Но периодически случалось, что и нас прорывало, требования воинской дисциплины, УК и АК (административного кодекса) посылались нах, мы сбивались в команды и мочили всех без разбора.
Что особенно противно было, к «местным» постоянно примыкали сынки офицеров гарнизона, не попавшие или не возжелавшие учиться в училище. И даже были крайне редкие случаи, когда уже став курсантами, эти «сынки» выступали на стороне местных. Обычно после такой глупости их участь в казарме была предрешена, и их приходилось переводить в другое училище. Всеобщая обструкция, совмещенная с периодическим физическим воздействием, давала неизменный результат. Да-с.
Был вот у нас на 3-4 курсах старшина роты по кличке Слон. Прапорщик. Старый уже, но никакой. Ни сп##дить, ни вы##бать не мог. Все время чего-то из имущества не хватало, он недостающее искал, строем даже не пытался руководить - на него не обращали внимания. Может, потом втянулся после нашего выпуска... Так вот, был у него сынуля, на вид - типичный ПТУшник. Уши врастопырку, стриженная почти под ноль круглая голова, лоб в два пальца, сопливый нос. Неоднократно был замечен в агрессивных компаниях местной гопоты на вторых ролях. Из своих вторых рядов постоянно подавал тупые, но обидные реплики. В роте даже поговорка завелась: «Вырастет из сына Слон, если сын - слоненок». Отловили его как-то, когда он в одиночку пытался мимо Дома Офицеров в период танцулек проскользнуть. Слегка повоспитывали. Не так сильно, как обидно. Слоненок пожаловался. Слон взревел и добился у комбата права наказать виновных. Построили курс, «первая шеренга 3, вторая - 2, третья шаг вперед - арш». И пошел слоненок вместе с папой между рядами обидчиков сыскивать. Но такое красноречие изливалось из наших взглядов, а подаваемые вполголоса реплика были столь ядовиты и многообещающи, что у слоненка случился провал в памяти и он никого не опознал, хлюпая зеленой соплей, выслушал недвусмысленные отклики о себе как из строя, так и от папаши и ротных-взводных и ушел, несолоно хлебавши. А перед нашим выпуском слоненок выкинул кунштюк: ухитрился поступить в училище, его видели на КМБ. Сами мы его чморить не стали - это было уже ниже нашего достоинства, но «армейцам» с его курса историйку про опознание поведали. Удачи тебе, слоненок.
Был эпизод, когда под вечер из законного увольнения вернулся с заметным опозданием наш окровавленный товарищ. Вся рота, ни секунды не колеблясь, тут же похватала со спинок кровати полукруглые железки и отправилась в Рабочий городок (прилегающий к территории училища район города) на поиски обидчиков. И тут отличился Пэн. Наш тихий, но нелюбимый всеми ротный, которого за глаза называли только «Пэн» и «чмо», спустился вслед за ротой и, разбив ребят на группы, назначил в них старших, проинструктировал о маршрутах движения и местах встречи и, возглавив одну из групп, отправился на поиски. Обидчиков в тот раз, правда, не нашли, отметелили парочку попавших под руку гоблинов, но к Пензину отношение заметно изменилось.
Как-то раз я и сам попался, сходив в военторг, находящийся метрах в 100 от забора училища. Вышел, навстречу трое: «Что, кусок, небось, и сигаретами не угостишь?» «Слишком дорогой товар - на всякое быдло его тратить», - буркнул я, расстегивая ремень и делая пряжкой пару-тройку взмахов. «Ах ты, падла», - заверещал один голосом Промокашки из популярного фильма, оглядывая чисто выметенную нашей ротой территорию в поисках ответного оружия. Ничего не найдя, с грацией пьяной обезьяны прыгнул на ближайшее дерево, силясь отломать ветку. В руках у него остался сухой и хрупкий прут толщиной с большой палец. Я же двинулся сквозь них, накручивая ремнем восьмерки. Отступили, я прошел сквозь троицу и, развернувшись спиной вперед, вышел из-под деревьев на асфальт плаца. «Ну погоди, кусок, мы тебя еще встретим!» «На здоровье», - снова буркнул я, отойдя метров на 20 и надевая ремень.
Были и более везучие кадры, чем я. Так, один из наших ребят, сутулый и тощий ... э-э-э... пусть будет Пеньков по прозвищу Пенёк, отправился в увал (или самоход, не суть важно), также метрах в 100 от КПП столкнулся с группой местных. Слово за слово, хреном пО столу... Пенек выхватил из рукава шинели постоянно носимые там нунчаки (довольно популярный способ самообороны, я и сам частенько так ходил) и начал неумело ими крутить. С третьего или четвертого оборота заехал ими себе же по кумполу. Шапка удар смягчила, но от утраты связи с действительностью не спасла, и Пенек рухнул в заботливо подставленный матушкой Природой сугроб. Местные почесали в затылке, пнули бесчувственное тело пару раз. Тело не реагировало. Не совсем отморозками они оказались, а может, среди них «сынки» были, но, подняв тело за руки-за ноги, отнесли его на 100 метров назад и постучали в дверь КПП. К тому времени Пеньков уже оклемался и был ослабленным, но почти здоровым сдан наряду. Прапор, дежурный по КПП, позвонил в казарму, откуда прибыла группа быстрого реагирования, доставившая незадачливого хунхуиста обратно.
***
Кстати о дисканах. Простите, о вечерах танцев в Доме Офицеров, проходивших по субботам и воскресеньям. Так вот, они составляли немаловажную часть светско-общественной жизни как для училища, так и для города. Процентов 50 (а впрочем, кто их считал?) женившихся курсантов находили своих подруг жизни именно там. Ну, байку про чемодан с кирпичами я рассказывать не буду, хотя ходила такая по училищу даже с фамилией и годом выпуска находчивого товарища. А вот несколько достоверно известных мне историй я расскажу.
Многие из посетительниц дискотек ходили туда годами в надежде удачно выйти замуж и порвать с пыльным и сонным Балашовом. На бетонном заборе возле остановки городского автобуса даже одно время красовалась надпись: «Умру, но выйду замуж за курсанта», а местные в приватных полудружеских беседах иногда называли нас «санитарами леса». Естественно, с каждым годом акции «пожилых девушек» на «рынке невест» падали все ниже и ниже. И вот уже из категории «я вчера с та-а-акой девчонкой познакомился» они перемещались в категорию «так себе подружка», а потом и «она «свой парень», что мне с ней, спать что ли». Помню, как в Петровске (на 3 курсе) наш молодой шеф, старлей Дима Орлов с интересом расспрашивал про постоянный состав дискотечных красоток, безошибочно называя имена, клички и пристрастия. «А Марина такая светленькая еще ходит? А Ольга, которая в штабе работает? А эта, лаборантка из педучилища, как её...?» Одной из постоянных посетительниц, давно перешедшей в разряд неизменных атрибутов дискотек, была Инна, работавшая в библиотеке училища. Она была дочкой одного из штабных полковников и, по идее, была неплохой партией для карьериста, не отягощенного романтикой. Неглупая, с тоненькой фигуркой. Все ничего, если бы не два нюанса: непропорционально толстые ноги, этаких два мускулистых столба, уходящих под мини-юбку, и особенности желез внутренней секреции, дававших устойчивый лошадиный аромат в радиусе 2-3 метров. К тому моменту, когда я выпускался, ее уже иронично называли ИннА (с ударением на последнем слоге). Т.е. «иннАхрен никому не нужна». Про ИннУ Дима Орлов тоже вспомнил...
В другой раз один из моих приятелей познакомился еще на 1 курсе, незадолго до отпуска, с аппетитной пухлой девушкой, папа которой был инструктором (вроде, замкомэска) в Балашовском учебном полку. Пару раз проводил ее до дома, находившегося через дорогу от почты, т.е. метрах в 150 от Дома Офицеров, однажды в выходной был приглашен на чай. Был встречен как родной. Деловитая и хлопотливая мама накрыла чайный стол, а в процессе распития устроила просмотр семейных фотоальбомов с откровенным пиаром дочуры. Пожрать мой знакомый не отказался, а вот по поводу дочуры имел свое мнение, не то чтобы кардинально отличавшееся от маминого, но не предусматривавшего столь быстрого и далеко идущего сближения с ее родней. И поэтому, когда маман быстренько слиняла по делам, оставив их вдвоем, но с указанием точного времени своего возвращения, он, не будь дурак, через 20 минут тоже сделал ноги, а чтобы облегчить расставание, до летнего отпуска на дисканы больше не ходил. Расчет на то, что «время лечит», не оправдался. На первых же танцульках после отпуска свежеиспеченный второкурсник еще на подходе к ДО зорким летным глазом увидел между колонн дожидавшуюся кого-то недавнюю свою пассию. На всякий случай он сделал оборот «кругом» и этот дискан пропустил. И не зря. Вечером мы передали, что Маринка его искала, ни с кем не танцевала, подкололи далеко идущими матримониальными планами. Парень схватился за голову и с отчаянья родил план: «А вы завтра скажите ей... что... что... меня в Ртищево отправили. Мол, я в аэроклубе уже на таких самолетах летал, поэтому сдал зачеты и сразу после отпуска был откомандирован к «летающему второму курсу». Прошел месяц. Наш герой старательно избегал танцулек, а в редкие увалы выбирался крадучись, как индеец, постоянно озираясь, десятой дорогой обходя и заветный дом и людные места жилой зоны. Маринка регулярно интересовалась у нас «окончанием полетов», мы вдохновенно врали. Но вот в училище прибыл загорелый и шумный второй курс. Первые выходные с дисканами после их прибытия наш герой «загнул» под предлогом «отдыха после полетов», а потом пришлось идти. Отчаянье подсказало ему, что действовать надо решительно. Когда его «бывшая» подруга решительным шагом (руки в боки) ломанулась навстречу для объяснений, курсант раскрыл ей объятия и патетически произнес: «Прощай, моя любовь, судьба разлучает нас, но в сердце моем ты будешь жить вечно». И, ухватив за талию, первую попавшуюся девчонку, увлек ее на танец. К чести Маринки надо сказать, что она не пыталась отомстить, видимо, дошло все же, что насильно мил не будешь. (А может, и пыталась, но папа умнее оказался). Так и не прикормили «жениха», слишком быстро взяв его в оборот. И вообще, как шутили наши остряки: «Путь, ведущий к сердцу курсанта, проходит через желудок и заканчивается в унитазе»
Анекдот в тему.
Пришел курсант к девушке домой. Та спрашивает: «Ну, что хочешь?» «Жрать хочу», - отвечает курсант. На столе появляются хлеб, колбаска, сырок, кофе. «А теперь чего хочешь?», - спрашивает подруга, присаживаясь рядом на диван. «Жрать, конечно», - удивляется кавалер. В ход идут котлетки, макароны, салат. «А теперь чего хочешь?» - собирает со стола тарелки подруга так, чтобы в вырез было видно самое сокровенное. «Еще жрать», - сыто отдувается курсант. Девушка вздыхает, но отправляется за чаем с тортиком. «Может, еще чего хочешь?» - подсаживается вплотную. «А что, уже все сожрали?». Подруга в отчаянии кидается на балкон, охолонить кипящее негодование. Внизу идет взвод курсантов. «Эй, курсанты, среди вас вообще мужики есть?» «А что, жрать дают?» - отвечают снизу.
Как-то раз возвращались мы с одним товарищем из братской соседней (полькинской) роты после дискотеки. Время было не то без 10, не то без 7 минут до срока возврата. Я шагаю быстро, но не спеша, по-деловому, а мой товарищ (уже скоро лейтенант, 4 курс) то забежит вперед, то притормозит, оглядываясь, всем видом уговаривая меня идти быстрее. Ибо их ждет в казарме великий и ужасный «Кузя» (старшина Кузьмин), нехороший человек из рода армейцев, которому Полькин в свое отсутствие передавал всю полноту власти, включая права казнить и миловать, лишать увольнений и пр. Этот урод пользовался властью в свое удовольствие, шпыняя моих однокашников чуть ли не до дня выпуска.
Заворачиваем за угол спортзала, видим «родную» казарму. Окна третьего этажа 3-й (пензинской) роты еще частично темны, а на четвертом у Полькина все окна ярко освещены и в них видна суета подготовки к вечерней поверке. «О, светятся... родные пэнаты», - язвлю я. «У вас хоть пэнаты, а у нас кузяматы», - грустно вздыхает приятель.
А вот Глаз, мой лепший кореш, по девчонкам не встревал. Будучи человеком практического склада ума, он «коллекционировал» тещ. В разных углах Балашова у него постоянно было 2-3 прикормленных местечка, где можно было поесть, переодеться и отоспаться. Расплатой за эти удобства была необходимость периодически «выгуливать» дочек своих тещ. Жемчужиной же его коллекции была «теща» - начальник курсантской столовой (сменившая прежнего вороватого прапора где-то на стыке 3 и 4 курсов). В результате у нашей хохлятско-бульбашской банды проблем с добавкой к небольшим столовским порциям, а также с домашними разносолами не было. Низкий поклон Серегиной «теще», хоть дочку ее я так и не увидел.

(продолжение следует)

Море волнуется раз,
Море волнуется два,
Море волнуется три.
Морская фигура, замри!

Фигура номер раз.
Штиль - морское зеркало, ничего не отражающее, но имеющее память. Легкий бриз скользит по нему мелкой сыпью и временным ознобом, превращающимся в испарину, по которой рисуют пальцем - форштевнем корабли, оставляя за собой отчетливо видимые линии, сохраняющиеся на воде долгие часы. И не надо быть морским траппером, чтобы понять, что совсем недавно здесь прошел маленький рыбак, эсминец или супертанкер.
Штиль. Простейшая геометрическая фигура - плоскость. Но почему корабль покачивает, мерно кладя мачты влево-право? Ты идешь по палубе, не шаркая ступнями в стороны, чтобы сохранить равновесие, как это бывает в качку. Нет, ты идешь по железу ровным шагом гордого металлурга, которому не выдали премию. Но мачты над головой покачиваются сами собой, как будто это сосны в ветренном лесу. Замечали, сосны прочно вкопаны в землю, но все равно совершают колебательные движения.
Рассмотрим этот феномен!
Физика его проста: форштевень вторгается в живую морскую плоть, а она выталкивает его из себя в легком недоумении. Медлительность движения вперед - медлительность ответной реакции: волна расступается беззвучно, недоуменно. Но вот напор сильнее, форштевень более стремителен - море начинает шептать, раскрывать лепестки волн, нежно раскидываясь в стороны.
- Полный вперед!
Форштевень хищен, железен, показывая свою истинную суть. Море же принимается шипеть, всплескивать в раздражении пеной, охать, рокотать, чтобы, наконец, слиться с мучителем в яростной гонке, помогая ему, облизывая его, обнимая, подбрасывая вверх и неся вперед.
Двадцать узлов, скажу я вам - это радость. Они раскачают любые мачты.
Турник, кстати, тоже подвержен.
- К снаряду!
Раскачиваясь, вы подносите мыски ног к перекладине, устремляясь торсом вверх! Вы должны вертикально выйти над перекладиной, но что это?! Руки, не помня такого позора, подламываются, недоумевая и кидая тело куда-то в сторону.
- Ы-ы-ы-й-й-й! - орете вы, спрыгивая, и со злостью бьете попашийся под ногу волейбольный мяч. Вы провожаете его взглядом куда-то неблизко за борт, но нет - мяч срезает правильно заданную траекторию и падает на палубу за фальш-трубой. Его останавливает леска, которой он привязан за ниппель.
- Ахтыжть!
Заметим на будущее: штилевая плоскость - не гарант сохранения физических законов.

Море волнуется...
Фигура номер два - кардиограмма.
Кардиограмма у моря проявляется в любом постштилевом состоянии, когда ветер устает дуть на воду нежным бризом. Подставим ему вертушку анемометра:
- 20 метров в секунду. Замечательно!
Приступим к видоописанию шторма, но не будем рассматривать взаимоотношения форштевня и моря - пусть танцуют свое дикое танго страсти.
Кардиограмма воды жизнетворяща и оживляюща. Простой железный комингс становится живым и бросается на твои ноги, стараясь избить до синяков. Железная дверь на шкафут за тобою мчится и кусает, как волчица.
Из помощника каюты, красноглазый и кривой, вылетает Гена - боцман и качает головой:
- Елки-палки, что случилось? Отчего же все кругом завертелось, закружилось, полетело кувырком?!
Потому что кап тоже ожил, отжавшись всеми своими ста килограммами на распорках, сломал стопоры и ухнул вниз, на лысину спускающегося по трапу старпома. И только опыт множественных походов принудил пятки начальника соскользнуть со ступеней и выкинуть руки вверх, чтобы отделаться легким сотрясением мозга и внезапной верой в Бога, а не свечой Святому Николаю Угоднику и печальной телеграммой в базу. Ну, а потом старпом как зарычит на боцмана, как ногами застучит!
- Не видать тебе старшего мичмана, - говорит. - Иди-ка ты на, - говорит, - А не то как налечу, - говорит, - растопчу и замочу, надену на кукан и высушу, - говорит!
А мы пока проведем физический эксперимент на турнике.
Нет, не будем, ничего, кроме удара головой в перекладину или полета всем телом через нее, не получается. Проверим себя в кают-компании. Для опыта необходимы: непринайтованное кресло, тарелка супа и, конечно, она, качка. Сядем в кресло, удерживая тарелку на вытянутых руках. Кстати, именно так первым блюдом в море и питаются. Нос корабля пошел вниз - суп устремляется на твоего товарища, сидящего напротив, борт улетел влево - кресло начинает движение к центру помещения, но волна решает приподнять корму - и вот вы в ужасе летите с тарелкой на командирский стол! В таком случае остается только вылить остатки супа себе на голову и глупо улыбнуться, а в последствии - дать хорошего пенделя гарсунщику, забывшему посадить кресло на цепь.
Итак, кардиограмма моря - хаотичная кривая, выписываемая металлургом, получившим премиальные и возвращающимся домой.

Море опять волнуется.
Фигура номер три - синусоида.
Синусоидой на море является зыбь: отвратительная, монотонная, выворачивающая, безжалостная. Любой мореходный человек скажет без сомнения: лучше дважды пережить крепкий шторм, чем однажды зыбь. Но она - неизменное следствие шторма, во время которого ты не знаешь, куда и обо что тебя кинет в следующий раз. Здесь все иначе: нос пошел вверх, потом ухнул вниз. И так - часами, сутками, монотонно и неумолимо, без прикрас и приключений: вверх - вниз - вверх - вниз - вверх - вниз - вверх - вниз - вверх - вниз - вверх - вниз - вверх - вниз - вверх - вниз..
Устали читать? Если да, то поняли, что такое зыбь в течение двух суток. Но и тут мы постараемся применить физические законы в свое удовольствие. Если, конечно, ваш желудок крепок, и вы способны сходить на обед.
Как ходить на обед по коридору в зыбь? Представьте, что вы стоите на перепутье и думаете: «Идти вверх или сбежать вниз?» Решив тягостно, напряженно ползти вверх, дождитесь, когда волна начнет поднимать корму, и делайте несколько шагов. Потом остановитесь и ждите восхождения корабля на пик синусоиды. Вы будете идти очень долго, но заметно разовьете мышцы ваших ног. Другой способ - быстрый, для молодых бычков. Дождитесь, когда корма начнет скользить с гребня волны, дайте волю ногам, и они сами быстро донесут вас до кают-компании. Только не забудьте, что сразу за ее распахнувшейся на пружинах двустворчатой дверью вас ждет могучий пиллерс, отскочив от которого, вы можете врезаться в старпома, орущего на вестового, стоящего перед ним с тарелкой супа. И если суп в конечном итоге окажется не на старпоме, а на сидящем рядом механике, вас все равно растопчут, замочат, наденут на кукан и высушат.

А вообще, правильный моряк спит, невзирая на фигуры номер раз, два и три, бегая, карабкаясь и подтягиваясь только тогда, когда это необходимо. Все остальное время он, закрыв глаза, должен представлять, что где-то там, когда он сойдет на берег, земля не станет уплывать из-под ног; дверной косяк не будет гоняться за ним, лязгая челюстью двери; испытание на точность в гальюне сменится курортом обычной ванной комнаты; кресло перестанет быть транспортным средством, а старпом обнимет за плечо боцмана и скажет: «Ген, пошли в кабак, а?!»
А еще, он впервые за полгода увидит женщину, но физику этого явления мы уже рассмотрели выше. Добавлю одно - ради нее все эти мучения, ради ударяющей током новизны чувств и осознания, что есть что-то на свете красивее моря...

4 КУРС И ВЫПУСК
(продолжение)

Еще одной проблемой на 4 курсе стало меньше, ибо годом раньше приказом Главкома ВВС в летных училищах для старших курсов был объявлен «свободный выход». Училищное начальство почти год протянуло с его внедрением в жизнь, но, как ни старалось, пришлось вводить перемены. В нашем батальоне в этот переходный период повелось так, что «женатики» после окончания самоподготовки или после ужина (как настроение у ответственного по роте будет) распускались по домам и обязаны были явиться к утром к построению на завтрак. Все прочие должны были получить карточку-пропуск, заменившую прежние увольнительные записки, у того же ответственного, если получалось его убедить. Женатики же имели эту карточку постоянно на руках. В выходные дни после окончания ПХД карточки раздавались всем желающим, за исключением «залетчиков» и очередного наряда. Но поскольку с введением такой практики патрули перестали даже замечать курсантов с 3 или 4 курсовками на рукаве, то смыться без карточки на пару часов при острой необходимости стало практически полностью безопасно. Ну, только если ротному лично попадешься... Так проблема «самоходов» потеряла былую остроту и уже не бодрила тело и не обостряла работу мозга, как в былые времена. Обратной же стороной этих демократических процессов стало то, что снять квартиру (комнату) за приличные деньги и на приемлемой дальности для пешего перемещения стало почти невозможно. Я чудом ухитрился уговорить пожилых владельцев «двушки» в Рабочем городке сдать мне свободную комнату сначала на пару недель, потом, когда ко мне присмотрелись, и до выпуска. Жили весело и интересно, я до сих пор помню Новый год с елкой и салатиками и своих «арендодателей»: бабу Лену и Константина Корниловича, глуховатого бывшего механика бывших авиаремонтных мастерских при местном аэродроме.
Запомнилась борьба с тараканами, которых в тесной, старой и теплой «хрущевке» было полным-полно. Всякие аэрозоли типа «Дихлофос» во-первых, не оказывали видимого влияния на популяцию, а отдельным представителям рыжего племени наоборот, опрыскивание придавало лишь спринтерской бодрости. Во-вторых, от тяжелого запаха хозяйке было плохо. Тогда через Серегину «тещу» - начальницу столовой был добыт некий порошок, которым ее снабжала медслужба училища. Наше доверие к нему упало почти до нуля, когда, открыв полотняный мешок с отравой, мы увидели внутри упитанного и бодрого пруссака. Естественно, попытка посыпания была предпринята, но никакого видимого успеха не принесла. Тут наступило лето и, возвращаясь с медконтроля перед парашютными прыжками, я в траве на задах училища отыскал бодрого и доверчивого ежа, который не только не предпринял попытки меня уколоть, но даже позволил почесать себе пузо, слегка развернувшись. Дома отпил молочка и уснул под нашей кроватью, похрапывая. А ночью вышел на тропу войны, сопя и грохоча когтями по деревянному полу. Пришлось часа в 3 ночи вынести его на свободу. А помог нам обычный китайский мелок «Машенька». Ну, тот самый, где сзади прикольная инструкция со словами: «...черви сразу пасют...». С вечера я изрисовал все плинтусы, углы и закоулки квартиры, а утром без хруста по полу нельзя было пройти. Мы с женой вдвоем быстренько смели основную массу в ведро. Ведра не хватило. Пришлось бегать два раза. И еще два или три дня прифигевшие от китайского ОМП тараканы бродили на дрожащих, подгибающихся лапках повсюду (стены, полы, потолки, полки в шкафах, в холодильнике и пр. неожиданных местах), с сухим стуком блямскаясь об пол и исполняя на спине «прощальный брэйк-данс». Внезапно поредевшая популяция была, естественно, потом восполнена путем переселения на освободившийся «лебенсраум» соседских рыжиков, но прежнего величия даже и близко не достигла. Тараканий прибой отхлынул от жилых комнат и жалко плескался в районе мусорного ведра.
Да, я же о самоходах... На первом курсе об этом и подумать было страшно - судьба и так висела на волоске, да и потребности ограничивались двумя основными столпами: пожрать и поспать. Первое удовлетворялось партизанскими набегами на чипок и в наряде по столовой, а про второе и говорить не надо. Вот на втором курсе "подвиг разведчика" приходилось совершать все чаще и чаще. На третьем границы самохода сами собой отодвинулись до «внешнего» забора, ограничивавшего жилую зону военного городка, а сходить на почту или в военторг стало возможно просто по кивку ротного/взводного, а иногда и без оного. На четвертом же курсе я вообще 3/4 ночей провел вне казармы.
Итак, как-то раз на втором курсе в январе под новый год приехала ко мне жена (тогда еще будущая), остановившись в гостинице «Хопер». Естественно, 31 и 1-го я у ротного выпросился. А второго пришлось идти «в разведку». С вечера извлек из кладовки спортивку и куртку средней легкости, затарил все в спальном помещении, оговорил детали с комодом (ком. отделения) и нарядом по роте. Через часик после вечерней поверки усталый ответственный по роте свинтил домой, а следом через запасной выход - и я. Казарму обошел сзади, набрав полные кроссовки снега, перебежал лунную дорожку до гаражей, идущих вдоль железной дороги (я уже рассказывал, что территория училища была поделена рельсами на две неравные части) и исполнявших роль забора с тыла служебной зоны. Там было ... э-э-э... ну, чуть меньше чем по пояс. Мне тоже уже было «меньше чем по пояс» и вдоль стенок гаражей в тенечке я прокрался на переезд. На переезде ярко светили красные фонари, заливалась сирена, а прямо поперек дороги, ведущей в штаб, стоял маневровый тепловоз. «Ну-ка, ну-ка», - сказал я себе и полез вверх по лесенке. В кабине было шумно и тепло.
- Когда отправляетесь, мужики?
- А ты кто такой?
- Дык, курсант. (И я поведал им свою историю появления на рельсах). Думаю, по шпалам идти, или, может, подвезете.
- А поехали. Садись, наливай чай из термоса.
И тепловоз тронулся, невзирая на красный свет семафора. Я благоразумно промолчал, согреваясь после упражнений в снегу горячим чайком.
- Служивый, мы тебя только до старого вокзала довезем, дальше сам.
- А нафига мне на новый? Я до «Хопра» и так добегу. Еще быстрее будет.
Тепловоз остановился на первом пути возле здания вокзала, я тепло попрощался с обоими хозяевами и припустил в гостиницу.
Утром я проклял все, пробираясь в училище по шпалам. Вы никогда не бегали по шпалам? Если ставить ногу на каждую - шаг получается слишком мелкий. Если прыгать через одну - получается кенгуру на рельсах, и после 30-50 метров сильно устают ноги, мельтешит в глазах и начинаешь мимо шпал промахиваться. Если пытаться не обращать на шпалы внимания - спотыкаешься практически о каждую. А спасительная тропинка, обязательно ведущая вдоль любых рельсов, засыпана снегом и непроходима. Чтобы уложиться до начала активной утренней жизни в училище, пришлось нестись, задыхаясь, на подгибающихся ногах как оленю. Успел. Прокрался по своим следам через черный вход. В условленное время щелкнула дверь, и я скользнул в теплое, уютно похрапывающее, наполненное густым портяночным духом помещение роты. Переоделся, минут за 10 до подъема вернул одежду в каптерку и... «Рота подъем, выходи строиться на утреннюю зарядку!!!»
Бли-и-и-ин!!!! Опять бегать...
В другой раз уже на 3 или 4 курсе после обеда перед заступлением в наряд надо было за чем-то в «Шанхай» сходить (это такой деревянно-избяной район города, очень «местноопасный»). Кратчайший путь пролегал мимо тира, пруда и генеральского домика к углу забора, где стальные пики резко переходили в кирпичную кладку. В этом месте стена была примерно по грудь ростом, а с тыльной стороны, возле гарнизонной комендатуры (да, мы обнаглели) стояли удобные мусорные баки, на обратном пути игравшие роль ступенек. Одна тропинка в снегу к «перелазу» была протоптана от угла нашей казармы, другая - от нового корпуса УЛО (учебно-летного отдела). Идем это мы с товарищем, а от УЛО еще две фигуры в шинелях в том же направлении движутся. Возле перелаза встретились... с двумя офицерами с кафедры АО и РЭО. Те топчутся, физподготовка уже не та, забор без ущерба для шинелей не преодолевается. Ну, у нас-то все отработано. Один подсаживает другого на забор, тот подает первому руку и затягивает наверх. Наверху переглянулись, протянули руки офицерам. Майор со старлеем радостно ухватились и мы их вместе с портфелями затащили наверх. Спрыгнули на баки, потом на землю, отряхнулись, пожали друг другу руки и разошлись кто куда. Эпизод демократии, ё-мое...

***
Пора бы немножко и об учебе, а то увалы, самоходы, дисканы...
Назначили нам по 5 часов налета на тренажере Ан-24. Сначала показалось маловато, но это до тех пор, пока с ним ближе не познакомились. Домик с тренажером КТС Ан-24 стоял в аккурат возле санчасти, за служебной территорией. Поэтому курсант 4 курса на вопрос любого офицера, остановившего его утром за забором училища: «Почему это вы не на занятиях?», смело мог отвечать: «Иду на тренажер\с тренажера». Разница же с TL-410 была разительная. Никаких гидравлических платформ, никаких планшетов, парящих над макетами местности камер, мигающих лампочками ЭВМ и пр. Залазишь в кабину, выключают свет, и ты делаешь вид, что летишь. Кабина была гражданского варианта, 2-х местная. Т.е. все оборудование, стоящее у штурмана и радиста, перекочевало к обоим пилотам. На практике это выглядело как фотообои с многочисленными циферблатами, шкалами, лампочками, табло, пакетниками и галетниками, АЗСами, предохранителями, которые занимали всю переднюю стенку кабины, поворачивали на боковые, стлались даже под подлокотниками кресел и загибались за спину. Свободными оставались только небольшие окна кабины и узкий проход между креслами. Два языка этих «фотообоев» захлестывали на потолок пилотской кабины и на центральный пульт между летчиками. Все это дышало, мигало, шевелило стрелками и требовало внимания. «Летали» по двое. Первый запуск двигателей проходил с участием инструктора, ибо нужные пульты, кнопки и приборы находились в совершенно неочевидных и неожиданных местах, включая положение «за спиной». Ну ладно, запустились, что дальше?
- Взлетай.
- Куда?
- Да прямо вперед и взлетай.
Ладно, высотомеры на 0, РУДы на взлетный, поехали. Пытаюсь на разбеге по привычке смотреть перед собой, но там только темное окно. Опускаю глаза в кабину - Ёпть!!! Стрелки компасов медленно вращаются по часовой стрелке. Значит, разбегаюсь я не по прямой, а по дуге большого круга. Пытаюсь педалями выправить это недоразумение, но стрелки не обращают на меня никакого внимания.
- Педалями не ерзай, там компаса крутятся - не обращай внимания, никак починить не можем.
Во, блин! Поднимаю переднюю ногу, пытаясь ориентироваться по скорости и АГД. Вариометр нехотя ползет вверх, высотомер накручивает высоту. Все крутится. Компаса, высотомер, вариометр, скорость. Ой, скорость не туда крутится. Падает. 180, 170, 160... штурвал от себя... поздно, вариометр с высотомером пошли быстро крутиться в обратную сторону.
- Все, на земле, тормози, потом взлетай еще раз, за скоростью следи.
- А...а...а... откуда известно, что на земле?
- Слева внизу лампочка загорелась «От педалей включено», значит, сработал концевик передней стойки. Значит, на земле.
Офффигеть... Взлетаю еще раз, пытаюсь построить «коробочку», используя вместо компасов «метод Хоттабыча» (см. байки про 2 курс), шепча себе под нос: «двадцатьодин, двадцатьдва... хватит», потом «сажусь». Загорается «От педалей включено». Все, меняюсь с праваком местами. Полчаса - и уже надоело. По-моему, больше 2 раз никто на тренажер не ходил, находя для себя на это время более полезные занятия.

(продолжение следует)