Горячая эстонская любовь...


В достопамятные советские времена всех подводников с атомоходов раз в год старались вывезти в учебные центры. Считалось, что после дальнего похода и отпуска экипаж надо подучить, напомнить забытое, и попросту переподготовить к выполнению очередных боевых задач. Мысль верная, но как всегда у нас водиться, умные люди, задумавшие это благое дело не приняли в учет два важных непредсказуемых фактора. Гибкость флотских планов и моральный фактор. Планы флота, что лето в Заполярье- то дождь, то снег, а то жара под тридцать. Радикально меняются на глазах. Поэтому экипажи кораблей ездили в центры, не тогда, когда надо, а тогда, когда командование решит. Некуда экипаж засунуть - вперед в учебный центр. Вот и ездили и перед отпуском, и просто так, временную дырку затыкая, да как начальству взбредет. А вот уже отсюда выползает и вторая составляющая - моральная. Представьте: молодого, здорового человека с офицерскими погонами берут и вынимают из унылых сопок с серыми домами, а засовывают в цивилизацию. Со всеми ее соблазнами, красивыми женщинами, шикарными ресторанами и полным отсутствием флотского начальства и ржавых пирсов. Ну, а если все это не дай бог вместо долгожданного отпуска, то тогда вообще держись! Отрыв по полной! Вот так опошляются здравые идеи умных людей.
Учебный центр кораблей нашего проекта располагался в Палдиски, небольшом эстонском городишке на берегу Балтийского моря. Прибалтика- советская заграница. Другой мир. Сорок минут электричкой- и ты в Таллинне, со всеми его башнями, древними улицами, ратушами и кабачками. Глаза разбегаются! Лишь бы денег хватило...
Наш экипаж загремел в Палдиски якобы перед отпуском, а по сути, вместо него, что потом подтвердилось. Видимо высокое морское начальство решило, что уходить в отпуск в начале мая абсолютное барство, и быстренько перенаправило нас поучиться. На полтора месяца. Потом оказалось, что на все три. Ну и поехали, получив на существование месячное денежное содержание, что для дальнейшего повествования знать крайне необходимо. С каким настроением рассаживались по вагонным купе мичмана и офицеры, объяснять надеюсь не надо. Отпуск был на расстоянии вытянутой руки, и на тебе! Поучитесь мальчики! Знания- сила! Рассказывать о том, что с горя народ поглощал алкоголь в неимоверных количествах все дорогу, думаю, смысла не имеет. И так все понятно. Поэтому прибыл наш экипаж в славный город Палдиски далеко не в лучшем настроении.
Но скоро народ оттаял. Наличие денег в карманах и красоты псевдозападного мира свое сделали. Люди начали расслабляться на полную катушку. Правда, дозированно. Распорядок жизни военных командированных в Палдиски был строго регламентирован. Городишка был закрытый, с серьезным КПП и стальными правилами. На всех нас по приезду выписали опускные билеты, и проштамповали их не нашей печатью, а штампом местного коменданта. Поэтому в рабочий день выехать из поселка было просто невозможно. Отпускные хранились у командира, и раздавал он их в субботу утром, ну, в крайнем случае, вечером пятницы. Остальные дни недели офицеры и мичмана, перебивались, как могли внутри гарнизона, правдами и неправдами доставая спиртное, и неторопливо занимаясь бытовым пьянством в номерах казенных гостиниц. Время для пьющего человека было и на самом деле тяжкое. Горбачев только, что объявил Советский Союз зоной трезвости во всем мире, и магазины, доселе ломящиеся от спиртосодержащих напитков опустели. Благо, что Прибалтика в этом вопросе оказалась поумнее, и не стала запрещать хотя бы пиво, как продукт. Его в магазинах хватало. С десяток сортов. Да и вино, кое- где без талонов продавали. И слава тебе господи, прибалты не дошли до того, чтобы в ресторанах продавать лишь по двести грамм на душу. Приносили, сколько закажешь. Вот мы и ждали выходных, чтобы закусить в ресторане сочным эскалопом, и запить его коктейлем из двух частей водки «Столичной» и одной части ликера «Вана Таллинн».
После первых двух- трех недель субботний поход в ресторан стал своего рода ритуалом. По утрам, как с незапамятных времен было, заведено в вооруженных силах, экипаж собирали побездельничать. Официально мероприятие называется ПХД, что в переводе значит- парко- хозяйственный день. Ну, скажите на милость, какой нормальный офицер или мичман, после недели посвященной не только учебе, но и в равной степени уборке территории центра, в субботу утром снова начнет мести дорожки, и собирать бумажки. Только сумасшедший. Так, коротая время в перекурах и трепотне, мы дожидались заветной раздачи отпускных билетов, мчались в гостиницы, переодевались, а дальше... Свобода!
Ужинали мы почти всегда в городишке Кейла, что на полпути от нас к Таллинну. Ужин, как правило, растягивался до глубокой ночи, а точнее до последней электричке на Палдиски. В Таллинн ездили в основном по воскресеньям, с утра погулять, в пивных ресторанах посидеть, горячего вина в Девичьей башне попить. Отдохнуть от привычных лиц, одним словом.
Через полтора месяца у народа постепенно начали подходить к концу деньги. Ко всему прочему, командир официально объявил, что на Севере мы и на фиг никому сейчас не нужны, поэтому командование флота доверяет нам ответственную задачу помощи в подготовке центра к общефлотскому слету адмиралов. Люди в погонах зароптали. Что за дела? Пошел второй месяц, деньги кончились, отъезд отложился на неопределенный срок, хоть сигареты- то купить надо на что-то? На докладах командиров боевых частей началось брожение. Командиру открытым текстом передавалось законное возмущение личного состава финансовым вопросом. Командир оказался с ними солидарен. В те недалекие застойно- советские времена денег на зарплату почему-то всегда хватало, не смотря на загнивающий строй и большевистскую идеологию, а поэтому командир получал свою зарплату вместе с экипажем, а не так как ныне, когда командиры всеми правдами и неправдами получают деньги сами по себе и желательно месяцев на пять вперед. Так вот наш командарм, со вздохом осмотрев тощий кошелек, дал приказ готовить гонца в Гаджиево за нашим денежным довольствием.
На тот момент нашим экипажным финансистом трудился капитан- лейтенант Носков Серега. Мужик компанейский, с юмором, Серега от природы был слегка подслеповат, но очки носить стеснялся, отчего имел вечно рассеянный взгляд и постоянно выглядел слегка поддатым. А он и так был не дурак заложить за воротник, за что периодически и страдал. Дело в том, что Серега в поддатом виде становился абсолютно неуправляем, лез туда, куда глаза смотрят, короче говоря, из тех, кто вечно ищут на свою задницу приключений. Любитель экстремальных ситуаций. На практике это выглядело примерно так: после третьей стопки глаза Сереги покрывались мутноватой поволокой, как у крокодила, он закуривал сигарету, причем, стряхивая пепел вокруг себя, не обращая внимания ни на кого и неожиданно обращался к кому- нибудь из компании, или просто сидящих за соседним столиком с дурацкой фразой, вроде «а, по морде?». Незнакомых с особенностями Серегиного характера, такое обращение мало радовало, и начинал развиваться конфликт, частенько переходящий в недостойный флотского офицера мордобой. Своих Серега мало- мальски слушал и в пьяном состоянии, поэтому во время наших банкетов в общественных местах контроль за ним старались не терять, и своевременно приструнивали. Но, не смотря на всё, финансистом Серегу держали. Отчасти оттого, что экипаж долго сидел на берегу и других кандидатур было маловато, отчасти от того, что общительный Носков был в прекрасных отношениях со всей финчастью, и постоянно крепил их бутылкой с мужчинами и конфетами с женщинами, отчего иногда проворачивал дела невозможные при стандартном подходе. Так вот именно его отрядил командир в родную базу за деньгами, снабдив необходимыми бумагами и пачкой чистых листов с печатью на всякий случай. И предстояло Носкову получить наши кровные аж за два месяца. И принимая в учет, что тогда грабили и обирали гораздо меньше, чем ныне караул сопровождения Сереге не выделили, посчитав это за барство. Оперативно собравшись, Серега вечером того- же дня отбыл в пункт постоянного базирования.
Тем делом, в связи с окончательным оскудением кошельков мы были вынуждены в ближайшую субботу отменить традиционный поход в Кейлу и довольствоваться малым, то есть посиделками в номере. Надо ли говорить, что Серегиного возвращения большинство народа ожидало как манны небесной. Всю следующую неделю экипаж провел в гаданиях, успеет или не успеет Носков подъехать к выходным. И Серега не подкачал! Приехав поздно вечером в пятницу, в субботу утром он стоял на построении, в строю экипажа, сжимая в руках объемистый дипломат набитый вожделенными ассигнациями. Народ был в полном восторге. Сразу после официальных объявлений в казарме был выставлен стол, и к нему выстроилась очередь офицеров и мичманов. Выдача довольствия продолжалась до обеда. Между делом, Серега, лихорадочно разрывающий пачки с купюрами, успел шепнуть нам, что вечером обязательно присоединяется ко всей честной компании едущей в кабак. Мы естественно не возражали, а только приветствовали.
В 17.30 наше сообщество стартовало посредством электрички в направлении Кейлы. Ядро компании составляли молодые старшие лейтенанты одного года выпуска: громогласный здоровяк- акустик Дуев Юра, язвительный штурманенок Лукашевич Серега, его не менее язвительный командир «большой» штурман каплей Тетюев Шура, комдив три Валовик Андрей и два лейтенанта, Саша Палехин и я. Ну и само- собой Носков. Серега раздавал деньги до упора, стараясь выдать всем и все, и поэтому присоединился к нам только на перроне вокзала, запыхавшийся, но веселый.
Ресторан в Кейле был популярен не только среди вояк многочисленных частей расположенных вокруг, но и у местного населения, и попасть в него по субботам было проблематично. Либо приходи к открытию, либо имей свою лазейку. Мы имели лазейку. Как- то раз, пытаясь пробиться в переполненный ресторан, мы с Палехиным разговорились со стариком- швейцаром Петровичем, и выяснилось, что он капитан 2 ранга запаса, осел в Эстонии лет двадцать назад, а швейцарствуя прирабатывает к пенсии. Закрепив знакомство несколькими десятками рублей и бутылкой водки, мы получили доступ в ресторан в любое время независимо от наличия свободных столиков, а внутри уже разбирались с официантками отдельно и, как правило, успешно. Либо нам выносили из подсобки отдельный стол, либо подсаживали к кому- нибудь. К тому же в ресторане существовала практика резервирования мест, когда можно было заказать столик на следующий выходной, не платя за это ни копейки, и зная точно, что твое место будет свободно минимум часа два после вечернего открытия ресторана.
Так произошло и в этот раз. И хотя у входа в ресторан теснилась внушительная толпа жаждущих водки, женщин и музыки, Петрович без вопросов, и, не обращая внимания на возмущение других соискателей свободных мест, пропустил нашу компанию внутрь. Знакомая официантка без лишних вопросов, получили причитающуюся ей «премию» и начала нас рассаживать. К сожалению, вместе за один стол попасть не удалось, поэтому Носков, Лукашевич и Тетюев оказались за одним, а Дуев, Палехин, Валовик и я за другим, поодаль друг от друга.
Не знаю, что заказывали на нашем втором столе, а мы, не заглядывая в меню, попросили традиционный набор. Эскалоп с гарниром, салат «Столичный», две бутылки водки и бутылку «Вана Таллинна». Эскалопы здесь творили замечательные, ровно в три раза больше, чем в ресторанах средней полосы и крайнего Севера, сочные и из хорошего мяса. Ну, а салаты во всех кабаках Советского Союза были одинаковы по рецептуре и составу, словно писались по единой для всех инструкции министерства пищевой промышленности. Выпили. Закусили. Поговорили. Сначала о жизни, а потом естественно свернули на службу. Расстроились и выпили. После третьей начали приглядываться к залу. Даже на пьяный глаз четко просматривалось деление сидящих за столиками на две группы. Шумно что- то обсуждающие, размахивающие руками и непрерывно курящие мужчины в обрамлении большого количества бутылок и тарелок, несомненно, являлись представителями русской нации, и самой ее лучшей части- офицерства. Другая часть людей находившихся в зале, была в явном меньшинстве, сидела тихо, скромно, без лишнего шума и раблезианства на столе. Это было местное население. Из- за их столов слышались приглушенные разговоры на эстонском языке, но все- же главным отличием их было присутствие за столами женщин. Да-да. Именно женщин. К величайшему нашему разочарованию, эстонские женщины относились к нам безразлично. То ли им своих мужчин хватало, то ли общение с иноземцем считалось неприличным, но аборигенки обходили нас за три версты, и в контакты старались не вступать, за исключением постоянно проживающих в Эстонии соотечественниц и девушек с самой древнейшей профессией. Но так, как первых было не так много, а со вторыми в те времена никто из нас не умел толком и общаться и обращаться, то в большинстве случаев мы коротали ресторанные вечера в сугубо мужских компаниях, изредка пытаясь пригласить на танец эстонских мадам. Да и не особенно хотелось! Танцуешь, шепчешь девушке на ухо приятности всякие, а она мурлычет тебе в ответ не на могучем русском, а на тягучем эстонском, хотя русский знает, стерва белокурая! А ты думай, что она там верещит тебе- может, рассказывает гадости всякие и какой ты козел, офицер военно-морского флота. Ну, вообщем мы и сами старались на знакомства не навязываться, и контачить с местными только по мере надобности.
После первых двух бутылок, сделали перерыв, во время которого неутомимый Дуич, обнаружил то, о чем мы не догадывались все вечера проведенные в этом увеселительном заведении. Оказывается, справа от эстрады была незаметная дверца, за которой скрывался уютный банкетный зал, и что самое главное в нем шла свадьба одного лейтенанта- летчика, из расположенного невдалеке гарнизона военных авиаторов. И самое главное, что там было пруд- пруди нормальных девушек и женщин, для которых роднее русского языка никакого другого не было. В настоящий момент в банкетном зале шла торжественная часть свадебного ритуала, и разведав обстановку, тактичный Юра предложил временно вернуться за свой стол, пока ход событий на свадьбе не перерастет в обычное русло, то есть в нормальную советскую пьянку. Вот тогда можно к ним и присоединиться. А пока Юра, приняв на себя пост главы нашего стола, заказал еще «огненной воды» для достижения большего тонуса. Подавляющее большинство в лице меня и Палехина Юру поддержало, не смотря на слабое сопротивление Андрюхи Валовика, которому от природы хватало двух бутылок крепкого пива, чтобы выглядеть здорово поддатым. А Палехин, являясь единственным и непосредственным подчиненным Валовика и терпя от того ежедневные упреки за все дела в дивизионе, страстно желал напоить начальника до детского состояния, чтобы хоть здесь отыграться за ежедневные мучения. Мы уселись за стол и принялись уничтожать вновь поданные напитки и закуски и подзабыв по пьяной лавочке про наш второй стол.
А там дела шли очень интересно. Эстеты штурмана, с самого начала повели светскую беседу, в которой Носков с его более приземленными запросами, явно оказался лишним. Первое время он пытался говорить с корабельной аристократией на их языке, потом плюнул и, приналег на водочку, с тоской поглядывая на наш стол. Подсаживаться со своим стулом здесь было не принято, и Носков потихоньку начал нализываться, чего он страстно хотел все время с начала поездки, так как свободу действий получал только в таких общих выездах экипажа, а остальное время тихо страдал под гнетом жены, отличавшейся чрезвычайно вредным и склочным характером. Вот так, постепенно заменяя кровь алкоголем, офицер Носков дошел до точки «кипения», то есть до состояния которого допускать было нельзя. Углубленные в себя штурмана момент этот упустили, и не обратили на появившийся в глазах Носкова нездоровый блеск. А Шура вспомнил поездку домой, наказания от жены в виде недоступа к телу, вечные упреки и ругань, и захотел любви. В самом простейшем ее понимании. Телесном. Голова Шуры разом освободилась от лишних мыслей, а глаза начали работать в режиме перископа выискивающего цель, которую необходимо поразить. И цель нашлась! Через пару столиков от них сидели трое. Две симпатичные блондинки двадцати- двадцати пяти лет и мужчина ближе к тридцати приятной наружности. Справедливо рассудив, что одному мужику две женщины многовато, Шура набычился, встал и направился к ним.
Как воспитанный офицер, Носков приблизясь к столу решил представиться.
- Честь имею представиться! Старший лейтенант Носков Александр! Разрешите присесть?
За столом компании был свободный стул, и Шура твердо вознамерился остаться с ними. Компания с любопытством посмотрела на пошатывающегося офицера.
- Ааааэ... Моллллодой чэллллооовек обращчаээтса к нааам?- спросила одна из девушек с очень сильным эстонским акцентом. Эстонки, так эстонки промелькнуло в голове Шуры, значит не надо будет по скамейкам ошиваться.
- Именно так! Разрешите присесть?
Мужчина с интересом поглядел на Носкова, и совершенно без акцента спросил:
- Старлей, а у вас что принято к дамам без шампанского подходить?
- Прошу прощения, не сообразил!- Шура плюхнулся на стул и царским жестом поманил проходящую мимо официантку.
- Девушка, пожалуйста, сюда бутылку шампанского! Нет, две бутылки и мороженое всем! - Шура достал сигарету и прикурил.
- Сейчас принесу. Давайте знакомиться. Вот как вас зовут?
Девушка, к которой адресовался вопрос тихо засмеялась, и сказав что- то подруге на эстонском представилась.
- Лэйла.
- А вас?- Шурина голова провернулась в направлении второй подруги.
- Норма.
Шура исподлобья поглядел на молчавшего мужчину. Его мало интересовало, как того зовут, но знать какая из двух его подруга было бы неплохо. Носков молча протянул руку. Тот пожал ее и назвался.
- Арвид.
Шура несказанно удивился. Ему показалось, что человек, говоривший с ним если не русский, то уж никак не эстонец.
- А я думал, что ты русский, акцента то совсем нет.
Мужчина криво улыбнулся, и пояснил:
- Долго в России работать пришлось, вот и выучился.
Официантка принесла шампанское. Шура по гусарски перехватив у нее бутылку, натренированным жестом сорвал фольгу и аккуратно отстрелил пробку, не пролив ни капли.
- За знакомство!
Шампанское с шипеньем наполнило бокалы. Чокнулись. Выпили. Вот этого Шуре и не надо было делать. Шампанское, скатившись в желудок вступило во взаимодействие с находившимся там изрядным запасом водки и... Как известно, водка- хорошо, а с шампанским еще лучше! Катализатор сработал, и Носкова, словно корабельной кувалдой по затылку двинули. Через минуту в глазах поплыло, мысли окончательно спутались и все барьеры были отброшены.
- За прекрасных дам!
Шура снова наполнил бокалы, не обращая внимания на то, что девушки не выпили ранее налитое, а Арвид вообще только пригубил свой бокал. Носков встал и произнес прочувственную речь о женщинах, их красоте, видимых и невидимых достоинствах и прочих прелестях женского пола. Выпил. Пили ли другие, его уже не интересовало. Налил заново. Снова долго говорил ни о чем и выпил. И так дальше. Вскоре шампанское кончилось. Обведя туманным взором стол, и не обнаружив тары с содержимым, Шура нетерпеливым жестом снова подозвал официантку.
- Девушка!!! Бутылку шампанского и... и... водки!
Официантка подошла и с сомнением поглядела на развалившегося на стуле Носкова.
- Молодой человек, вы сначала это оплатите, а потом снова заказывайте. Да вам, наверное, хватит уже...
Шуру такое некорректное обращение возмутило до глубины его пьяной души.
- Дэвушка!!! Сколько мне надо, я и сам знаю!!! Вы несите шампанское, я за все плачу! И за себя, и за всю компанию!
И тут рука Шуры залезла в нагрудный карман куртки и появилась оттуда на свет с увесистой пачкой пятидесятирублевых ассигнаций.
- Несите!!! У меня таких бумажек знаете сколько?! Я вас тут всех куплю!!! Шампанское!!!
Шура помахал пачкой перед лицом официантки, и улыбаясь пьяно- хитрой улыбкой спрятал деньги обратно в карман.
- Только никому не говорите, тссс...
Денег у Носкова при себе и правда было много. Очень много по тем временам. Тысяч восемь. На машину хватит и еще останется. А дело все в том, что, раздавая получку экипажу, Шура так и не смог выдать все. Кого- то пораньше отпустили, кто- то был на вахте, кто- то просто решил получить позже и в итоге на руках у Шуры осталась внушительная сумма. Оставлять ее в гостинице Шура побоялся, а в себе и своей силе воли и предусмотрительности, как и все мужчины, нисколько не сомневался, поэтому, напихав карманы казенными деньгами, отчалил в ресторан. Мы, к сожалению этого досадного факта не знали.
Дальнейшее для Шуры происходило как в дымке. Ставший родным и близким Арвид, подливал шампанское, говорил, услужливо подносил зажигалку. Девочки тихо щебетали, перемежая русскую речь эстонскими фразами, а Лейла вообще пододвинула стул поближе к Шуре и, положив руку ему на плечо перебирала пальчиками его шевелюру. Носков уже без стеснения гладил ее ногу под столом, и даже пытался залезть под юбку, а Лейла нежно, но твердо пресекала эти попытки, позволяя, правда продолжать поглаживания. Наконец Шура достиг такой кондиции, что желание завалить Лейлу на стол и овладеть ею среди салатов и бифштексов стало невыносимым.
- Офииициааант! Счет!
Шура наклонился к уху Лейлы и жарко зашептал:
- Лейлочка... пойдемте погуляем... что то здесь душно стало... у вас парка поблизости нет? Со скамейками... Вы такая симпатичная женщина... слов нет! С таким чудным задо... телом!
Подошла официантка. Шура расплатился не считая, поглощенный пьяными мыслями о предстоящем блуде.
- Зачем бродить где-то по улицам? Давайте пойдем ко мне. Свой дом, хорошая музыка, свечи... Да и спален у меня несколько...- Арвид, по дружески положил руку на плечо Шурику.
- Давай возьмем дамам еще шампанского, а нам водочки. А то ночи короткие, вдруг чего не успеешь...
Арвид многозначительно улыбнулся, и украдкой показал глазами в сторону Лейлы. Затуманенное сознание Носкова из всего сказанного уловило только то, что где-то близко есть дом, в которой есть спальня, в которой само собой есть кровать...наверное, большая, и в эту кровать, он старший лейтенант Носков обязан уложить Лейлу, и устроить ей «полярную ночь». А вот все остальное, просто ерунда. Поэтому, судорожно вцепившись в Лейлину коленку, Шура, не возражая, расплатился за позвякивающий пакет, который принесла официантка, после перешептываний с Арвидом. Потом они встали и ушли.
К нашему стыду, отряд не заметил потерю бойца. Исчезновение Носкова обнаружилось минут через сорок, когда интеллектуальный запас штурманов иссяк, а Валовика мы уже пару раз отводили в гальюн под руки. Попытавшись трезво оценить состояние компании, мы пришли к выводу, что Носкова среди нас нет, и что сами мы через полчасика будем в таком же нетранспортабельном состоянии, как и Валовик. Поэтому было принято решение выдвигаться на электричку, да к тому же и время было уже позднее, и до последнего поезда на Палдиски оставалось с полчаса. Так, что до гостиницы мы добрались без потерь, вот только окончательно впавший в детство комдив два по дороге пытался выплакаться на плече каждого, и обслюнявил головы до ног своего Палехина.
На следующий день, ближе к обеду мы собирались в Таллин. Посидеть в пивном ресторане, которых на другой территории Советского Союза не наблюдалось, как класса. Пожевать швабские сосисочки с кислой капустой, постукаться пузатыми немецкими кружками. Позавтракав в небольшом кафе недалеко от гостиницы, мы с Палехиным возвращались обратно, когда из окна соседнего с нами здания, где жили штурмана, с которыми обитал и Носков, нас очень энергичными жестами начал подзывать Лукашевич.
- Мужчины, поднимайтесь с нами, тут такое....просто оборжетесь!
Естественно мы к ним зашли. Картина была и правда впечатляющей. В четырехместном номере обитали Дуев, Лукашевич, Валовик и Носков. Так вот все валялись на своих кроватях и просто заходились от смеха. А вот на четвертой кровати, с обреченным видом сидел Носков. Боже, как он выглядел! Левый глаз венчал, поистине космических масштабов фингал. Причем, на удивление, отека не было, и из этой «черной дыры» сверкал слезящийся зрачок. Одет был Шурик, тоже довольно своеобразно. Он был в простой, голубоватого цвета майке, какие дают в детских домах, или комбайнерам в далеких и бедных деревнях Нечерноземья. Вместо брюк, на Носкове были наши родные, советские, синие, спортивные хабэшные штаны- треники. Ну, помните, те, на которых на третий день носки, оттягивались коленки. Они были размера на четыре больше тщедушного Шуркиного тела, подкатаны, чтобы не волочиться по земле, отчего придавали Шурик такой босяцкий вид, что его можно было сразу снимать в каком-нибудь криминальном фильме, типа «Будни уголовного розыска», на переднем плане массовки в сцене «Арест обитателей притона». Но апофеозом всего этого натюрморта были башмаки. О, это было что-то непередаваемое! Они были размера 52-го и при желании, Шурик мог использовать их вместо кепки, они были без шнурков, отчего казались еще огромнее и монолитнее. Ко всему прочему, они были ужасно древние, как будто их откопали на уже давно заброшенной свалке. Было видно, что эту одубевшую до каменного состояния и обесцветившую кожу, на ноги не обували уже очень и очень давно. Вообщем, выглядел Носков, как человек на последней стадии моральной и физической деградации.
Наше веселье, отчего-то Шурику не передавалось. Напротив, он медленно раскачивался, и, глядя прямо перед собой, а по большому счету просто в никуда, периодически обхватывал голову руками и шептал:
- П...ц, полный п...ц. Что делать? Что делать?
Когда мы отхохотались, Дуев пояснил ситуацию.
- Прибрел наш Шурик часа полтора назад. Это он еще умылся, а то еще хлеще картинка была. До сих пор не можем добиться, что это он за карнавал устроил...И где его вещи....
В этот момент Носков словно очнулся. Он обвел нас всех взглядом, взял со стола сигарету, закурил, и, заглатывая дым начал рассказывать. Из его рассказа следовало, что как они ушли из кабака, он не помнил. Как и куда шли тоже. Кажется, более всего он запомнил Лейлины ягодицы, и то наощупь. Лицо ее, он тоже помнил, но как-то туманно. Пока они шли по ночной Кейле, выпили из горлышка одну бутылку шампанского. В доме продолжили пить, и Шурик все более нагло производил поползновения под Лейлину юбку, причем видимо не без успеха, так как твердо заявил, что она носит чулки, а не колготки, и трусики у нее как ниточки. Когда, наконец, Шурина похоть готова была уже выплеснуть при всей компании, Лейла повела его в спальню, предложив по дороге принять душ, а она мол, будет ждать уже в постельке. Распаленный желанием офицер, спотыкаясь и цепляясь за стены бросился в душ, разделся, но вот ополоснуть чресла не успел. Откуда-то в душе материализовался Арвид, взял ничего не понимающего Носкова, и как он был в трусах и босым, выволок на улицу. Там Шурик, слегка протрезвевший от такой силовой акции, попытался восстановить статус-кво, за что получил конкретно в глаз, после чего временно потерял ориентацию в пространстве, а, придя в себя, обнаружил, что лежит где-то под забором. Причем злодей Арвид проявив несвойственный бандитам гуманиз, бросил Носкову на грудь эту самую майку и треники. А эти чудовищные башмаки, Шурик нашел где-то на обочине сам, ибо босиком ходить не любил с детства. Так, как из личных вещей и документов при Носкове остались одни лишь трусы, а они не могли удостоверить его личность при въезде в донельзя засекреченный городок Палдиски, то и добирался до него Шурик то вдоль дороги по перелеску, то, просто плутая среди деревьев, а мимо КПП просто прополз, вспомнив курсантские навыки курса молодого бойца. Самое интересное, что все это он проделал ночью, с блеском подтвердив правило, что везет всегда, дуракам и пьяным. Видимо, движение в направлении своей кровати происходило чисто автоматически, потому- что истинную глубину происшедшего, Носков осознал, только усевшись на свою койку. У него отобрали не только одежду, обувь, часы, документы...У него увели нерозданные деньги экипажа. И от этого хотелось умереть на месте...
Наш смех как-то сразу угас. Смешного в происшедшем было мало. А что делать в такой ситуации не знал никто.
Самый старший, как по возрасту, так и по должности, Дуев категорично заявил:
- Без милиции дело не решим. Никак. Надо идти прямо сейчас, по горячим следам.
Носков просто взывал.
- П...ц!!! Милиция...да мне...да..я...Ни звания не видать, ничего...мужики, а может как-то без милиции обойдемся, а? Я лучше назанимаю, отдам....
Ну, тут мы все не согласились.
- Шурик, а твои документы? Типа потерял? А если они всплывут...и не там, где надо? Надо идти в милицию. Надо Шурик, надо...
Но тут очень дельную и взвешенную мысль подал Дуич.
- Так. Всем молчать! Слушай сюда! Надо сначала не к командиру идти. Надо идти к Маркову домой!
Все притихли. Даже Носков опустил руки от своей бренной головы и уставился на Дуева. Марков был старым капитан-лейтенантом, который, будучи еще лет десять назад в Палдиски на новом формировании, женился на местной жительнице. Жена его была русской, дочерью такого же флотского офицера, который продолжал преподавать в учебном центре. Жили они здесь давно, Палдиски большим городишком не был, и Марков давно уже стал здесь своим человеком.
- Сначала к Маркову, он здесь все выходы знает. Если там глухо, тогда уже и к командиру и в милицию двинем.
К Маркову они пошли вдвоем. Дуев и приодевшийся в более презентабельный наряд Носков. Мы остались ждать в гостинице. Ждать нам пришлось долго. Часа четыре.
Потом они вернулись. Я в своей жизни не видел более счастливого человека, чем Носков в тот день. Мне кажется, он был готов целовать и обнимать всех, он был просто неудержим в проявлении своего всепоглощающего счастья. И он принес с собой сумку со своими вещами, а одной рукой прижимал к сердцу пакет. Пакет с деньгами. А решилось все очень просто. Марков, на их счастье оказался дома. Как и его жена. А вот родной старший брат жены служил в милиции. Оперативником. В уголовном розыске. В самом Таллине. И он, по счастливой случайности оказался в свой выходной день у них в гостях. А, судя по тому, что палдисская милиция по первому звонку выделила ему «УАЗ» и пару сержантов, в уголовном розыске он был не последний человек. Минут тридцать им понадобилось на то, чтобы, поколесив по улицам дневной Кейлы, Носков вдруг, каким-то звериным чутьем, а не глазами, определил дом, в котором он вчера кутил. Дальнейшее оказалось делом техники. Сержанты перекрыли отходы из дома, а Марковский родственник позвонил в дверь. Те, кто были в доме, видимо понял все сразу. Судя по всему, Арвид был тертым малым, так как, выскочил на улицу, чуть ли не из слухового окошка, откуда его никто не ждал. Но он имел глупость перепрыгнуть забор, именно в том месте, где ожидали исхода операции Дуев и Носков. Вследствии чего, когда проморгавшие его милиционеры выбежали на улицу, Арвид валялся на земле в нокауте, в который его послал бывший кандидат в мастера спорта по боксу капитан-лейтенант Дуев, а старший лейтенант Носков с блаженной улыбкой прижимал к груди сумку. Судя по глазу Арвида, удар Дуева был более профессионален, так как вся его правая половина, минут за пять, стала похожа на печеное яблоко, а уж о глазе и говорить нечего. В милиции обнаружилось, что в изъятой сумке денег гораздо больше, чем было отнято у Носкова. Вопрос решили по человечески, вычеркнув из всех протоколов историю с Носковым, вернув ему деньги и одежду. А вот с грабителем оказалось интереснее... Пока Носков и милиция пересчитывала купюры, дежурный по отделу милиции проверил ориентировки, и оказалось, что этот самый Арвид буквально на днях объявлен во всесоюзный розыск, за серию ограблений в Таллинне, и лавры его поимщика достаются Марковскому родственнику. Все остались при себе и довольны, только вот Носков месяца два ходил в черных очках, а в этот день, почему -то не поехал с нами в Таллин. До командира все-же какие-то слухи о происшествии дошли, но на все вопросы о синяке, Носков твердо отвечал, что по пьяной лавочке въехал в дверной косяк. На тот момент в стране вовсю боролись с водкой и вином, поэтому ответ Носкова был просто вызовом идеологии партии и политике правительства, а посему был принят за правду и тема синяка постепенно сошла на нет...
Вот такая она, горячая эстонская любовь...

На вечерней поверке:
- Это не люди! Не военные в смысле! Они ничего не понимают! Им бесполезно объяснять! Поэтому! Моряк! Бдительность, бдительность и еще раз! По команде: Корабль к осмотру - всем сидеть на постах и заведованиях! Не высовываясь! Час, два, три! И никаких движений! Все! Пароход умер! А если уж совсем приспичит или по команде какой - подошел к двери, приоткрыл - глаз вынул, за комингс бросил - осмотрелся. Никого нет - шагнул. Глаз поднял - и дальше, перебежками по-пластунски!
На следующий день в 9 утра:
- Экипаж! Равняйсь! Смииииирнааааа! Товарищ адмирал, экипаж противолодочного крейсера........
.........
Дзы-ы-ы-ы-ы-нь!
- Корабль к смотру!
Еще через двадцать минут.
Дзынь. Дзынь. Дзынь. Дзынь. Дзынь. Дзынь.
Не успели доложить о готовности к осмотру, командующий сошел с борта... Случилось что-то?
- Отбой осмотра корабля! Начать работы и занятия согласно планов командиров боевых частей!
И через минуту:
- Офицерам собраться в кают-компании офицеров!
Собрались.
- Товарищи офицеры!
- Товарищи офицеры. Хотя. Я начинаю сомневаться в том, что все в этой кают-компании - товарищи. Мне за последний час кажется, что кое-кто - враги. Артиллерист!
- Командир артиллерийской батареи лейтенант Ланько!
- Вы знаете, почему прерван осмотр корабля, и комиссия во главе с командующим флотом убыла с борта?
- Нннникак нет!
- Так я вам докладываю! Вы почему сели? Слушать стоя! Мы успели осмотреть только один ваш пост! После второго - осмотр прекращен! Вы блестяще воспитали своих подчиненных! Они кроме книжки боевой номер, боевой инструкции и инструкции дежурно-вахтенной службы знают еще массу вещей! Они, например, знают физику! Лучше бы они знали, как ананасы выращивать - на крейсере их х...й вырастишь!
Так нет! Чему вы их учите!
Заходим с комиссией в пост приводов артустановки. Тишина. Никто ничего не командует, никто ничего не докладывает. Только щелчки какие-то иногда, да хихиканье. Хихикает! Командующий мне: тихо, мол. Подходим поближе... За конторкой - матрос ваш, отличник боевой и политической. А что вы согнулись, как Челкаш над бочкой селедки? Вы офицер еще или уже как?
Так вот, стоит ваш отличник за конторкой, воткнул два провода в розетку корабельной сети, на других концах проводов - грифеля от карандашей... На конторке - коробочка. Открывает ваш боец коробочку, оттуда таракан ползет, только медленно. Матросик к таракану грифеля - раз! Таракан - трах! Взрывается! Весело! Весело? А мне невесело стало, когда командующий... Уж не знаю, как сдержался, матросика по плечу похлопал... а почему, говорит, товарищ матрос, у вас тараканы так медленно бегают? Уж лучше бы он, матрос... Что? Старшина? Матрос он, пожизненный, до самой елки новогодней, под которую он уволится, так вот, уж лучше бы он молчал, сукин сын, так нет, доложил, что медленно бегают - так он им часть лап поотрывал, чтоб не сбегали сразу... А почему у вас, товарищ матрос, грифеля от карандашей на проводах? - А чтоб короткого замыкания не было, грифель, говорит, сопротивление! Физик, бля, теоретик! Фарадей Теслович Ньютонов!
Командующий тогда и говорит, что видит, как готовился корабль к проверке. Чтоб тараканам поотрывать лапы частично - время нужно. И поэтому осмотр он прекращает и предоставляет время для того, чтобы наш славный экипаж отловил оставшихся тараканов и поотрывал им все лапы, чтоб не бегали. Недели две, с полным запрещением схода на берег личного состава, офицеров и мичманов. С последующей проверкой отработки задачи К-1 на нашем корабле, начиная со штаба бригады и оканчивая штабом флота. Хотя он, командующий, считает, что можно оторвать ноги и руки вместе с головой значительно меньшему количеству особей, которые, по его мнению, даже и не офицеры, а отставной козы барабанщики! Комбат! Запомните ваше воинское звание: лейтенант! Вырубите его себе зубилом в том месте, где у офицера лоб! И пока вы не научитесь влетать в свои посты в любое время с семидесятимиллиметровым чопом наперевес и вгонять его с разбегу вашим подчиненным в то место, которым они, по-видимому, думают, пока голова их занята физикой, а матросы ваши не научатся стоять в правильной позе, воспринимая воспитательный процесс с помощью чопа как радость неземную, вы будете лейтенантом.
Вопросы?
Нет вопросов. Командирам боевых частей остаться. Остальные - на заведования.
И - уже за закрывающейся дверью кают-компании...
- Командир БЧ-2, вы...
...
Комбат старшим лейтенантом все же стал.... но недолго... Последний раз, когда мы с ним встречались, он работал крановщиком в рыбном порту.
А командир БЧ-2 - стал дергать головой на манер штабс-капитана Овечкина...
А проверку эту мы таки прошли... Месяца через два. Без схода...
...
По сображениям нравственнсти пламенный монолог командира освобожден от рядя словесных конструкций.

Делу партии верны...ее верные сыны!


Быть советским офицером, а вдобавок еще и не просто рядовым носителем погон, а офицером военно-морского флота, вдобавок проходящем службу на ракетном подводном крейсере стратегического назначения, и не быть членом КПСС в достопамятные советские времена считалось нонсенсом, и хотя такие случаи все - же бывали, и довольно нередко в последнее десятилетие советской власти. Беспартийный офицер на большую карьеру рассчитывать не мог, и максимум чего достигал, так это «майорских» звезд на погоны, да и то по старости, выслуге лет или перед уходом на пенсию. Мой личный поход в коммунистическую партию, закончился, даже не успев толком начаться, о чем я собственно абсолютно не жалею, но чем и не хвастаюсь, как некоторые в нынешние времена.
Будучи сыном офицера-подводника, я практически с пеленок знал, что маломальской карьеры без членства в КПСС не сделаешь. А так, как я считал себя военнослужащим с нормальным чувством карьеризма, то и вступление в ряды, этой святой организации, считал для себя делом решенным. Единственное, что как-то не получалось сначала обозначить, так это реальную дату подачи заявления. По правилам, насколько сейчас вспоминается, вступать в ряды партии можно было не раньше, чем через год, после службы в данной войсковой части, то есть в училище. Но первая же попытка обратиться с этим вопросом к заместителю начальника факультета в начале второго курса, когда в моей роте ни одним коммунистом еще и не пахло, обернулось легким фиаско. Замполит горячо и всемерно поддержал этот мой замысел, но признал действие сие в настоящий момент идейно незрелым. Мол, ни членов КПСС, ни кандидатов в моей роте еще нет, меня придется приписывать к парторганизации другой роты, что создаст неудобства в партийном строительстве факультета и так далее и так далее. Мне был дан совет сделать то же самое, но через год. И не одному, а найти еще соратников в борьбе, чтобы влиться сразу мощной струей, а не жалкой единичкой в ряды грозных бойцов партии. Совет я принял, деться было некуда, хотя в тайне надеялся, что, будучи первым, смогу избежать многих подводных камней в прохождении кандидатского стажа, да и не тратя время на партийные собрания в роте с одним рядовым коммунистом и председателем парторганизации в лице начальника курса.
Прошел год. За это время, я успел побывать старшиной своей роты, потом после «лысого» скандала, который требует отдельного рассказа, был, как бы снят с должности, а точнее получил в виде наставника старшиной своей роты старшекурсника Тватненко, при котором остался стажером старшины роты, с его же правами, и обязанностями, но во второй инстанции. А потому, желая чтобы начало третьего курса немного подзабылось, заявление в кандидаты члены КПСС, я написал сразу после зимнего отпуска в конце января. К действу этому я подошел основательно. Я набрался нахальства, и решил обзавестись двумя адмиральскими рекомендациями. Так как адмиралов в училище было всего четверо: дедушка Крастелев, вице-адмирал в отставке, начальник училища контр-адмирал Коротков, его зам, контр-адмирал Сидоров и сосланный в училище за какие-то провинности, наш заместитель начальника факультета по политчасти контр-адмирал Бичурин Амир Имамович. На заслуженного ветерана Крастелева я и не замахивался. Человек он был принципиальный, старой закалки и писать рекомендацию совершенно неизвестному третьекурснику не стал бы категорически. Кандидатуру Короткова я тоже отбросил сразу, примерно по тем же соображениям. Оставалось двое. Сидоров и Бичурин. За неимением другого выбора на них я и остановился.
К старому матерщиннику Сидорову я подошел, точнее, отчеканил, перед занятиями, ведя роту в учебный корпус после камбуза. Тот, как всегда торчал в заломанной на ухо фуражке на трапе центрального входа в учебный корпус и громогласно, исконно флотскими выражениями комментировал прохождение рот. Получалось у него талантливо и очень искренне, отчего в это время, женский персонал училища старался миновать плац обходными путями, стараясь не слышать этот фонтан красноречия.
- Товарищ контр-адмирал, прошу разрешения обратиться! Главный корабельный старшина Белов!
Адмирал исподлобья взглянул на меня.
-Ну, обращайся старшина...бл...
Я набрался храбрости и выпалил в режиме оперативного доклада:
-Товарищ контр-адмирал, прошу вас дать мне рекомендацию, для вступления кандидатом в члены КПСС!!!
Судя по всему, адмирал был несколько обескуражен просьбой. Он по простецки почесал затылок, отчего фуражка приняла совсем уже угрожающий крен, что-то невнятно пробурчал и, наконец, ответил:
- Ты...как тебя, бл...Белов...гм...дело серьезное. Я вообще-то рекомендаций не даю...ты бл...ё... Белов, я подумаю, завтра или послезавтра подойдешь. Свободен старшина!
Отходил я от адмирала, тем же парадно-церемониальным шагом, спиной чувствуя буравящий мою спину взгляд адмирала.
К Бичурину я отправился в тот же день, решив не откладывать дело в долгий ящик. Кабинет политссыльного адмирала располагался в крыле нашего факультета, и не размерами и обстановкой не соответствовал высокому званию его хозяина. По некоторым непроверенным слухам, бродившим в курсантской среде, оказался Амир Имамович в нашей системе, после чересчур бурной вечеринки политотдела средиземноморской эскадры, по случаю возвращения с боевой службы. Вечеринка видно удалась, так как подпившая политэлита флота, решила закончить ее в изысканном женском обществе, для чего загрузившись на катер, прямиком отправилась на госпитальное судно «Енисей», в надежде на кокетливое общество молоденьких медсестер. Но на «Енисее», оказался очень грамотный и расторопный каплей, дежурный по кораблю, который, узрев катер с нежданными золотопогонными друзьями, да еще и в сильно поддатом состоянии, находчиво приказал подать им парадный трап, одновременно доложив о визите оперативному дежурному по флоту. Дальше сработала негласная любовь моряков к политикадрам, и доклад незамедлительно пошел наверх. И пока пьяненькая политкомпания разбредалась по палубам «Енисея» в поисках женских тел, на берегу была срочно собрана группа облаченных полномочиями офицеров во главе с начальником штаба флота, которая уже через полтора часа была на борту плавучего госпиталя. Дальнейшее покрыто мраком, но по слухам из партии адмирала не выгнали чудом, ограничившись строгим выговором, но сослали на должность не соответствующую званию в училище. На партийном учете адмирал, как и все офицеры факультета, состоял в одной из рот факультета, и по рассказам строгий выговор и, правда имел, но через год его сняли,...но как-то незаметно, и без партсобрания. Судя по всему нынешнего своего положения адмирал несколько стеснялся, и поэтому приезжал из города в училище в штатской одежде, а уж в форму облачался у себя в кабинете. И еще по всему было видно, что был адмирал полон решимости вернуть былое величие, отчего являл собой на службе абсолютный пример сознательного и идейного военнослужащего, верного донельзя делу партии и правительства, чем пугал не только курсантов, но и нервировал большинство офицеров.
Разговор с нестроевым адмиралом начался по стандартной схеме, но протекал в отличии от беседы с Сидоровым несравненно дольше и насыщеннее. Выслушав мою просьбу, Бичурин усадил меня на стул, и провел со мной настоящее собеседование, в лучшем стиле приверженцев марксистско-ленинской философии и диалектического материализма. Говорил адмирал негромко, скажем даже проникновенно и с придыханием, но, сохраняя при этом высокие патетические нотки, и только иногда в самые нужные моменты, очень профессионально и по актерски поднимал голос до уровня строевого командира на плацу. Выжав из меня, все возможное и невозможное, Бичурин, наконец, остановился, и кажется остался доволен собой и результатом. Рекомендация была мне обещана сразу, в отличие от Сидорова, но заодно с этим я еще получил не очень завлекательное обещание в будущем, когда я стану коммунистом, постоянное партийное кураторство со стороны адмирала. Это обещание, мне потом не раз еще икнулось...
Самое удивительное в том, что на следующий день, я был вызван с занятий в кабинет Сидорова, где после короткого напутствия, перемежаемого легким матерком, я получил на руки рекомендацию заместителя начальника училища. Была она очень лаконичной, писана короткими рублеными фразами, и при смене моей фамилии на бумаге на другую, могла бы служить рекомендацией любому другому военнослужащему. Но это меня мало волновало. Первая адмиральская рекомендация у меня была! Еще через неделю, я так же был зван в кабинет Бичурина, где после еще одного получасового идейного вливания, я получил вторую драгоценную бумажку с адмиральским автографом. Говоря честно и откровенно, на такой успех я не рассчитывал совсем. Не знаю, какие обстоятельства тут сыграли роль, может мое довольно детское и наивное нахальство, может то, что я был одним из немногих старшин рот на младшем курсе из своих, носил мицу не по курсовому рангу, и оттого был заметен на общем фоне, может еще что-то другое, но факт оставался фактом: рекомендации в КПСС мне написали два адмирала из четырех возможных. Надо заметить, что с самого начала я на всякий случай, попросил написать мне рекомендацию еще и у своего начальника курса, что тот сделал без возражений, так как это было у него практически в обязанностях. Дальше все было как-то обыденно... Комитет комсомола роты, потом факультета...голосовали...постановили...утвердили...направили...поздравили. И в конце-концов мне довели дату, когда парткомиссия училища будет решать, быть ли мне в рядах КПСС или нет. В том, что мне там быть, я уже ни на грамм не сомневался, так как фотографии для кандидатского билета у меня взяли заранее, да и адмиральские рекомендации вызвали сильное уважение со стороны комсомольского актива училища в лице группы освобожденных комсомольских старлеев и лейтенантов. А парткомиссию назначили на 25 февраля...
За десять дней до партийной комиссии я загремел в санчасть. По собственной глупости. Поддался общей на тот момент мускуломании, и слишком сильно поддал вечером по штанге с гантелями. И утром свесив ноги со шконки, чтобы зашнуровать ботинки и выползти с ротой на утреннюю зарядку нагнулся...и не смог разогнуться. Ну, короче говоря, завтракал я уже в санчасти, куда был доставлен на руках товарищей. Там мне обкололи спину обезболивающим, потом разогнули в прямое положение и уложили на ортопедическую кровать. Кровать эта была ортопедической только по названию, а реально была самой простой панцирной койкой, под щупленький матрас которой был подложен деревянный щит, чтобы спина не прогибалась. Штука по нынешним временам варварская, но действенная, ибо уже через пару-тройку дней я бойко залазил под эту самую кровать за тапочками, без всяких намеков на боль. В моей палате обитало семь человек вместе со мной. Там же уже неделю обитал боец из моей роты Василий Иванович, по прозвищу Чапай, прозванный так во первых из-за одинакового с легендарным героем имени и отчества, а во вторых из-за абсолютно идентичных с прославленным комбригом усами. Еще там уже недели две продавливал койку четверокурсник с нашего же факультета, по прозвищу Боб, уж не знаю, за что так прозванный, но парень деятельный, быстро соображавший, а ко всему прочему врожденный проныра и раздолбай. Кроме нас троих, еще в палате поправляли здоровье три первокурсника, двое с нашего факультета, и один с третьего и один матрос, на котором надо остановится поподробнее. Матрос этот был из роты обеспечения училища, прослужил всего чуть больше года и, не смотря на столь малый срок службы, после выписки из нашей медбогадельни собирался в отпуск. Дело в том, что был этот матрос, которого, кстати, звали Дима, просто водителем адмиральской «Волги», и возил, чуть - ли не с первого дня своей службы по городу Севастополю начальника училища, контр-адмирала Короткова. Видно возил неплохо, раз прослужив только треть своей срочной службы, Дима собирался в отпуск, из-за чего все свое свободное от процедур время ушивал и перешивал форму, чтобы появиться на родине в полном блеске обтягивающей формы и донельзя перезолоченных неуставных нашивок. Вообщем, самая непритязательная компания. Первокурсники, пользуясь моментом, день и ночь зубрили высшую математику и конспектировали классиков марксизма-ленинизма, матрос-водитель обложенный нитками и иголками кроил и перешивал уставное обмундирование, а мы втроем резались в шашки и шахматы, постепенно одуревая от безделья. Дело в том, что если ты и попадал в нашу училищную санчасть, то уж лечили тебя на совесть и с воодушевлением. Скороспелых решений в санчасти не принималось. Боб, коротавший уже третью неделю на медицинских харчах, попал на лечение с банальным ОРЗ, и с температурой чуть выше 38 градусов. Температура и все остальные признаки заболевания, пропали уже через несколько дней после ударного лечения, и с тех пор никак не проявлялись, но Боба не выписывали, все также продолжали кормить таблетками, и на просьбы о выписке отвечали уклончиво и неохотно. У Чапая же была просто анекдотичная история, связанная с чесоткой. Как таковой, этой болезни, присущей как правило, неразвитым странам мира, или отдельным бомжующим элементам у Василия Ивановича конечно-же не было, просто будучи в наряде по дежурству по гидролотку, он умудрился вздремнуть на теплой трубе, обмотанной для теплоизоляции стекловатой. В темноте Чапай этого не заметил, уютно прохрючил на теплой поверхности свои четыре часа, а утром расчесал полтела, включая промежность до неприглядного состояния. В санчасти сразу же сыграли тревогу, и Чапай получил положенный любому инфекционному больному комплекс мероприятий, направленный на нераспространение эпидемии, не взирая на ссылки на стекловолокно в штанах и просьбы просто дать какую- нибудь мазь. От обилия сильнодействующих лекарств в организме, чапаевский желудок неожиданно ослаб, и оставшиеся дни Василия Ивановича на фоне постепенно сходящих расчесов в интимных местах, лечили уже от элементарного расстройства желудка. Меня же, по собственному разумению, выписывать можно было уже на четвертый день, так как моя спина неожиданно отказавшая, так же абсолютно неожиданно перестала напоминать о себе после трех дней уколов и прогреваний. Но, наши флотские слуги Гиппократа, очень трепетно и осторожно относившиеся к здоровью гардемаринов, на все наши мольбы и просьбы мягко советовали не торопиться, или просто в приказном порядке отсылали в палату болеть дальше. Оттого дурели мы от безделья с каждым днем все больше и больше. Санчасть, где по большому счету бытовали довольно либеральные внутренние правила, одновременно с этим была как неприступная крепость. Мало того, что при покладке в нее отбирали форму, так еще и в 21.00. каждого вечера санчасть наглухо запиралась изнутри дежурной сменой в составе дежурного врача с медсестрой, которые в 23.00. выключали свет, не взирая не на какие протесты болезненных военнослужащих. Самоходы из санчасти по определению были делом нереальным, хотя и не без исключений, так что практически выздоровевшим больным оставалось только преть и преть на своих коечках. Так прели и мы, потихоньку сатанея от безделья, и часами занимаясь бестолковым трепом после отбоя. А когда военнослужащему нечего делать, он начинает чудить....
Числа 20 февраля, наша компания вдруг сообразила, что через, несколько дней праздник, 23 февраля-День Советской армии и Военно-морского Флота. Как мы не старались, выписаться до праздника нашей команде не удалось. Начальник медслужбы училища убыл в командировку до 24 числа, а без его визы выписка была попросту невозможна. И тогда пришла нормальная военная мысль... Мысль отметить праздник в санчасти, невзирая ни на что! Инициаторами были естественно мы трое. Первокурсники по причине своего малого срока службы имели только право совещательного голоса, а водитель Дима не просто поддержал начинание, но и пообещал материально-техническую поддержку. Удивительно, но оказалось, что запастись самым главным- алкоголем, ему оказалось проще всего. Водители чаще всего бывали в городе, причем в самое разное время, в самых разных местах. Нам оставалось только сброситься, и Дима отзвонившись в роту обеспечения, вызвал своего напарника, и выдал ему деньги. Рота обеспечения свое название оправдала полностью, и уже 21 числа вечером мы зашхерили в палате три бутылки знатного крымского портвейна и практически призовую бутылку водки. Дело оставалось за малым. За закуской. Но и тут проблем не возникло. Как раз 22 числа наша рота, а точнее чапаевский класс заступил на камбуз, и в обед 23 февраля, нам передали очень порядочный тормозок с жареным мясом, картошечкой и прочими непритязательными курсантскими радостями. Мы были готовы.
Весь праздничный день санчасть проверялась руководством всех факультетов, и дежурной частью училища на предмет отсутствия безобразий, как и положено в уважающей себя воинской организации. Все эти проверки мы прошли играючи, так как умудрились перепрятать на время проверок алкоголь в кабинет несколько растерянного окулиста, умудрившегося забыть ключ от своего кабинета в замке. Туда же был упрятан и тормозок, и еще кое-какие нелегальные вещички, в виде спортивных костюмов и прочей мелочи. Была даже идея, и гульнуть там, же, но от нее пришлось отказаться ввиду опасной близости дежурного врача. А им, кстати, заступила небезызвестная зуботеррористка Конкордия, которая ко всем своим «достоинствам» обладала совершенно несговорчивым и вредным характером. И вот, наконец, суета улеглась, училище практически в полном составе свалило в увольнение, дежурные по факультетам после ужина в очередной контрольный раз зашли и пересчитали своих больных. Конкордия следуя особенностям своего характера, заперлась внутри санчасти не в 21.00, а в 20.00. и внутри нашей небольшой больницы снова воцарилось повседневное сонное состояние. Ближе к 22 часам наш оперативный запас, молниеносным броском был перебазирован из кабинета окулиста в палату. В 23.00. Конкордия прошла строевым шагом по всему третьему этажу, гася свет не обращая внимания на любые протесты, так же решительно затушила телевизор и убыла в свою дежурку. С ней никто особо не припирался, зная, что может выйти себе дороже, и уже около 23.30 на этаже воцарилась практически полная тишина. Настал час нашего праздника.
Стол накрывать не стали, в целях конспирации, а вдруг та же Конкордия решит провести ревизию спящих курсантов. Разобрали ложки, а бачок с птюхой, просто передавали друг другу. Приоткрыли окно, чтобы выветривался сивушный дух. Вроде бы подготовились к неожиданностям. Вздохнули. И понеслось... Режим «Тишина» соблюдали довольно долго. Спервоначалу шикали друг на друга, если кто, не дай бог начинал, разговаривать в полный голос. Да и шикала наша тройка в основном друг на друга, потому-что наши первокурсники, опрокинув по стакану портвейна, сразу пришли по слабости организма в некоторое аморфное и безмолвное состояние, которое правда не мешало им особенно шустро уминать закуску за нас троих. Зато вот Диму понесло на рассказы о родине, маме и папе, сестрах и братьях, рыбалке и охоте...и о своих девушках. А уж мы зацепились за темы и развивали их до умопомрачения. Надо заметить, что все тосты поднимались исключительно за Флот и все примкнувшие к нему вооруженные силы, хотя сразу же сворачивали на женщин и их роль в становлении будущих офицеров. Потом захотелось курить. Сначала совершали короткие перебежки в гальюн, где в дневное время курить как бы и не разрешалось. Где-то к половине первого ночи портвейн иссяк, а с ним иссякло и желание бегать на перекур. Решили курить по очереди у открытого окна. Первокурсники уже сладко чмокали губами во сне, а наша оставшаяся четверка готовилась к заключительному аккорду в виде бутылки «Сибирской водки». Тут-то все и произошло...
В палате неожиданно зажегся свет. Боб в это время курил в приоткрытое окно возле двери, восседая на спинке кровати. Первокурсники спали. Дима, на его счастье именно перед этим упал в койку и накинул на себя одеяло. Василий Иванович сидел на кровати по-турецки, в штанах и тельнике. Моя же кровать была как раз напротив двери, у противоположной стенки у окна, и в это время я, держа во рту незажженную папиросу, открывал ту самую злополучную бутылку водки.
В проеме двери стояло двое. В памяти в первую очередь отпечатались две детали: курчатовская борода начальника нашего факультета капитана 1 ранга Тура и адмиральский погон Амира Имамовича, а уж за этим все остальное.
- Таааак...Всё ясно! Белов и компания...
Водка, как бы сама выскользнула из моих рук и мягко съехав по брюкам мягко приземлилась между ног. Но не тут то было. Туда же упала и папиросина.
- Белов! Бутылку сюда!
И не дожидаясь пока я ее подам, начфак, стремительно бросился между кроватей ко мне. Через секунду бутылка уже была разбита о подоконник и выброшена в окно.
- Конкордия Павловна, всех выписать!!! Всю палату!!! Сейчас же...сию же минуту.
Подняв глаза, я натолкнулся взглядом на взгляд Бичурина. Тот молча стоял в проеме двери и смотрел на меня. В его зло-презрительном взгляде я увидел, как падают с моих погон старшинские полоски, и еще я увидел, конец своей так и не начавшейся партийной карьеры...
- Всем собрать вещи и через пять минут всем вниз. Конкордия Павловна оформляйте выписку.
Ругающийся начфак и его молчавший заместитель-адмирал вышли из палаты.
За те несколько минут, пока мы собирались, нами было принято довольно благородное решение. Первокурсников не сдавать, их могут и отчислить. Стоять на том, что они не при чем, и не пили. Никто их ночью обнюхивать не будет, да и наши начальники сами видели, что мальчишки спали. Диму тоже решили не сдавать. Ему в отпуск ехать. Засвети его сейчас, так вообще все свои три года родных не увидит. Значит на все наши четыре бутылки остались мы втроем. На том и порешили. Так нас и выписали в два часа ночи.
Когда мы спустились вниз, контр-адмирал Бичурин подозвал меня к себе и, заложив руки за спину, очень тихо, но очень и очень зло сказал:
- Тебе моя рекомендация Белов, еще долго вспоминаться будет. И я сделаю все возможное, чтобы ты это училище не закончил...Ты меня опозорил!
И мы побрели в казарму.
Наверное, не надо объяснять, что после этого в ряды членов КПСС я в училище вступать более даже и не решался. И потом на флоте я уже тоже не торопился этого делать, сам даже не знаю почему, хотя меня настойчиво толкал туда наш замполит. А уж еще через пару лет, было понятно, что в партию вступать уже и не нужно...она умирала. Причем не гордо и красиво, как положено такой огромной и сильной организации, а как-то мелко и противно...
А подвела нас, тогда в санчасти, как ни странно, наша полная общественная несознательность. Я бы даже сказал, политическая близорукость. Мы все забыли, что на утро 24 февраля были назначены выборы в Верховный Совет СССР. И как, наверное, многие еще помнят, выборы в воинских частях проходили в одном режиме. Подъем на час раньше, и галопом голосовать, чтобы уже к 09.00 утра, начальники могли доложить, что в такой то в/ч...такого-то гарнизона, военнослужащие уже поголовно все проголосовали....И оставались начальники в такие дни ночевать в своих частях, и оставляли командиров ниже рангом, чтобы обеспечили они поголовную явку своих подчиненных. Вот и остались наши начальники в училище на ночь, и пошли со скуки свой факультет прочесывать. И уж не могу точно сказать, но показалось мне, что когда и начфак на меня кричал, и когда адмирал шепотом стращал, попахивало от них одинаково...вроде как коньячком. Хотя стоит ли гадать, праздник ведь был, и они тоже нормальные люди. Погоны с меня тоже естественно сняли, но ненадолго. С меня, их то снимали, то снова одевали, сколько раз уж и не упомню. Только один Сидоров, увидев меня в общем строю роты, подозвал меня к себе, и как-то по душевно и по дружески пробурчал:
- Ну, что? Обосрал старика? Иди...учись жить...мудило молодое...
Я и пошел. И наверное он, более из всех был прав. Молодость, она ведь всякая бывает, главное чтобы зрелость достойной стала.

Мишка на Севере.

Есть много удивительных мест на Земле, о существовании которых большинство людей даже понятия не имеет. Между тем и в этих забытых богом местах живут и работают люди, многие из них вполне довольны жизнью и собой, и никуда из этих медвежьих углов уезжать не собираются.
Одним метельным майским днём из тёплого и душного чрева ИЛ-18 на бетонную полосу аэродрома посёлка Чоккурдах спустилась по трапу группа товарищей даже отдалённо не напоминающая местное население, не смотря на то, что почти все они были обуты в кирзовые сапоги.
- Из Питера? На Белую Гору? На практику? Идите вооон к тому АН-2, это за вами прислали! - радостно сообщила прибывшим дежурная по аэропорту, одетая в форменное аэрофлотовское пальто, малиновую вязаную шапку и ярко-зелёные спортивные штаны с лампасами. Несмотря на позёмку, пронизывающий ветер и температуру около -10, её вызывающий наряд дополняли лакированные сапоги-чулки с облезлыми от мороза голенищами и правым сломанным каблуком, при ходьбе выгибающемся назад, что придавало особую пикантность всему наряду девушки.
Ошарашенные радостной простотой приёма практиканты, молча, двинулись через всё поле к одиноко стоящему на краю «кукурузнику».

* * *

Надо честно сказать, что группа будущих инженеров-судомехаников появилась в этих краях по зову кошелька. Часть народа, выпучив глаза от счастья, рванула на практику на суда загранплавания за сущие гроши, поддавшись на видимую престижность процедуры. Меньшая, но, более прагматичная часть населения решила, что на заграницу они своевременно насмотрятся, а сезонный заработок в Сибири, с её постоянным кадровым голодом, в рублёвом эквиваленте будет гораздо выше, чем валютно-шмоточная выручка сокурсников.
И они оказались правы!
Моряков в небольших сибирских пароходствах не хватало катастрофически. С учётом северных надбавок и обработок недостающих членов экипажа, зарплата была очень даже приличная.
В салоне маленького самолёта температура была аналогична забортной, но, к счастью, ветра не было. Ребята уселись на лавочки вдоль бортов. Между ними, на полу стояли коробки с куриными яйцами, накрытые страховочной сеткой. Из кабины пилотов выглянула рыжеволосая и жутко конопатая физиономия пилота.
- Ну, что, тронулись, помолясь! - весело крикнул он пассажирам и запустил двигатель. В салоне стало заметно теплее.
Он был не многим старше своих пассажиров, видимо совсем недавно окончил лётное училище. Судя по постоянному смеху и шуточкам - прибауточкам, доносящимся из-за штурвала, был он хроническим весельчаком. Впрочем, на Севере много таких самородков, без их незамысловатого юмора через месяц от тоски завоешь, а с ними бесплатная клоунада каждый божий день обеспечена.
Ещё через пару минут, многие убедились в правоте первого впечатления.
Пилот то добавлял, то сбрасывал обороты, мотор завывал, как бешенный, но самолёт категорически отказывался трогаться с места.
- Примёрзли, шишка моржовая!- коротко бросил командир второму пилоту с плоским лицом и узкими глазами аборигена. Пилот - абориген, не проронив ни слова, прыгнул, как Тарзан, на коробки с нежным продуктом, обеспечив естественный бой при транспортировке, и метнулся куда-то в хвост лайнера.
Раздался грохот раскидываемых железяк, спустя минуту откуда-то из-под коробок, как чёрт из табакерки, выскочил второй пилот и помчался, хрустя нежным продуктом, по коробкам к двери с огромной колотушкой в руках.
Мотор ревел, пилот-якут с остервенением колотил по лыжам, крепко примёрзшим к заснеженной полосе. Самолёт вдруг судорожно дёрнулся и заскрипел лыжами по полосе. В распахнутую дверь сначала влетела боевая колотушка, а потом, как бабуин, запрыгнул и сам пилот, для которого, судя по всему, эта операция была вполне привычной.
- А знаете, мужики, почему хорошо быть командиром? - извернувшись в кресле, прокричал в салон рыжий пилот.
- Не надо с колотушкой бегать! - и заржал, как жеребец. Второй пилот, даже не запыхавшись, занял своё место, и самолёт взлетел.

* * *

От Белой Горы до Восточносибирского моря шестьсот километров по петляющей по тундре Индигирке, а напрямую лёта два часа. Пока пилотировал Рыжий, самолёт летел ровно, без виражей и воздушных ям. Но как только управление брал на себя Национальный Кадр, самолёт начинало мотать во все стороны, судорожно трясти и кидать в воздушные ямы.
- Командир, убери с руля этого двоишника! - на очередном вираже закричала в один голос часть пассажиров. Вторая часть несчастных с утробным рыком заполняла гигиенические пакеты.
Последний вираж, резкое снижение и мотор выключился. Кажется, что всем, включая даже самых неукачивающихся, было уже всё равно.
Вместо того, что уже давно ожидал измученный перелётом народ, а именно: пике, штопор и конец земным мучениям, самолёт мягко коснулся полосы, загремев лыжами по редким гравийным проталинам.
Южное побережье Северного Ледовитого океана - это другая планета.
Обветшалые двухэтажные домики на сваях, вбитых в вечную мерзлоту. «Курятники» общественных удобств, с художественно торчащими бурыми сталактитами из продуктов человеческой жизнедеятельности, в подставленных снизу железных баках, подтверждающими извечную аксиому: наш человек может вполне комфортно жить где угодно.
Горы двухсотлитровых бочек, уложенных в пирамиды на берегу реки, десятки отслуживших свой срок дизелей, стоящих ровными рядами, и спирт в прозрачных поллитровках на полупустых полках единственного магазина, по восемь рублей двенадцать копеек за порцию. Как сказал один поэт, возможно даже местный, «... это Север, край неповторимый...».
В тамбуре при входе в убогий магазин, давно не бритый, дурно пахнущий гражданин с нездоровым сизым носом, в огромной кепке и калошах, одетых прямо на вязаные носки, торгует помятую, подмороженную клубнику, выращенную явно не своими руками, по пятьдесят рублей за килограмм. Торговля не идёт, местное население не спешит отовариваться весенним лакомством. Они больше привыкли к оленине, конине и строганине из омуля, в ассортименте представленными на прилавке, их не обманешь. Из деликатесов - килька в томате и солянка из кислой капусты.
Это бодрит!

* * *

Даниил и Андрей получили в отделе кадров направление на танкер СПН-711. Судно было простым, универсальным и отлично подходило для работы в этих местах.
Внутри корпуса судна находились грузовые топливные танки, а на палубе, в огромной «ванне» можно было перевозить всё, что угодно.
Андрей был родом из Петрозаводска и очень гордился тем, что в его краснокожем паспорте русские слова были продублированы на финском языке, так как у карелов нет своей письменности. По сему, в узких кругах сокурсников он носил прозвище, товарищ Ёпаролайнен, иногда сокращаемое друзьями до неприличного Ёп, или более ласкового - Дрюня, что, в общем, сути не меняло, и парня не обижало.
Данила все три года срочной службы на Северном флоте прослужил на подводной лодке.
Друзья звали его Кокер, потом стали звать его просто Джо, может быть потому, что служил он коком, а может потому, что имел от природы низкий, чуть с хрипотцой голос. Не смотря на военно-кулинарную юность, через пару лет он собирался стать нормальным судовым механиком.
Дрюня отдавал священный долг Родине в морчастях погранвойск, так что на почве своего военно-морского прошлого, ребята и сблизились.
В первых числах июня танкер, загрузив в танки восемьсот тонн авиационного бензина, двинулся вверх по реке к устью речки Мома, где круглый год в любую погоду артельщики мыли золотишко.
Несмотря на кажущуюся глушь, с началом навигации по берегам Индигирки закипела жизнь. Танкер упорно шёл вверх, преодолевая пороги с помощью дежурного буксира, оставляя за кормой хижины рыбаков по берегам, древние погосты, огромные антенны локаторных станций и полуразрушенные бараки сталинских лагерей.
Весь июнь по большой воде во все населённые пункты, расположенные вдоль реки, скорыми темпами завозилось всё, включая строевой лес. В этих местах кроме чахлых лиственниц, которые местные называли чепыжником, и не росло ничего приличного. А это добро только в печь и годилось.
В июле вода спала, и вместо топлива пароход стал возить в порт гравий, который день и ночь черпал со дна реки плавучий кран.
Однажды из грейфера посыпались какие-то кости, и вместе с ними громыхнуло по палубе огромное кривое бревно.
- Ну, мужики, повезло вам! - закричал из кабины крановщик.
- Рог мамонта поймали! - все моряки бросились на палубу рассматривать улов. В куче гравия среди костей лежал бивень мамонта, длинной почти три метра.
В последующие недели весь экипаж был занят расчленением и дележом добычи. Острая и наиболее хорошо сохранившаяся оконечность по умолчанию досталась капитану.
Потом рог распилили на большие части по десять - пятнадцать килограмм и начали вываривать в сорокалитровом бачке на камбузе. При распиловке бивень вонял нестерпимо, а при варке и того круче, но это было необходимо сделать для того, чтоб кость, пролежавшая миллионы лет без доступа воздуха, не растрескалась, стала мягче и имела товарный вид, пригодный для изготовления поделок. После этой процедуры, мотористы начали пилить большой кусок на медальоны с помощью ножовки па металлу. Ходили слухи, что в аэропортах это богатство могут отнять пограничники, ну уж больно хотелось оставить на память о Севере такую шикарную вещь. Эта тяжёлая работа в свободное от вахты время в скором времени утомила обоих. Ребята и так работали вдвоём, обрабатывая ставку третьего моториста и повара за одно, которого на судне то же не было. Оставшимся куском практиканты стали подпирать дверь в каюту.
Вскоре на этот реликт просто перестали обращать внимание.

* * *

Наступил август. Началась арктическая навигация. На бар в устье Индигирки пришёл караван морских судов. Морским путём сюда доставлялось все, начиная от стройматериалов, леса и топлива, и заканчивая одеколоном и клеем БФ, и то, и другое,
кстати, вполне годилось и для питьевых целей, когда запасы алкоголя ближе к весне, истощались.
Милях в пяти к северу лежал в дрейфе и маячил красной, как морковка, надстройкой атомоход «Арктика», который и привёл этот караван. С десяток пароходов день и ночь перегружали содержимое своих трюмов на речные суда, практически всё, что было необходимо местному населению, чтобы пережить долгую полярную зиму.
Между судами по льдинам, как по улицам небольшого посёлка, неторопливо бродили десятки белых медведей, абсолютно не обращая внимания на грохот выгрузки, визг лебёдок судовых кранов и крики работающих матросов.
Хозяева Арктики, задрав чуткие носы, ждали, когда коки сыпанут за борт камбузные отходы: рыбьи головы, кости и прочую дребедень. Выглядели они довольно мирно, но некоторые особенно пытливые, пытались вставать на задние лапы и дотянуться своим любопытным чёрным носом до среза верхней палубы. Когда степень медвежьей дерзости переполняла чашу терпения моряков, мохнатых гостей отгоняли мощными струями из пожарных рукавов, но Умкам эта игра скорее нравилась, чем отпугивала от борта.

* * *

Танкер СПН-711 шёл от приёмного буя к танкеру «Ленанефть», который стоял чуть в стороне от разгружающихся сухогрузов. Данила готовил на камбузе борщ из лосятины с кислой капустой и сушёными ингредиентами. Борщ пузырился на плите, а сам кок задумчиво глядел в безоблачную морскую даль через открытый иллюминатор и грыз хрящик. Рядом с тёплой плитой в большой миске стояла опара, из которой Данила предполагал выпечь несколько буханок хлеба, но в скором времени понял, что это вряд ли получится. Трупы дрожжей, случайно обнаруженные им в дальнем углу провизионки, категорически отказывались возбуждать тесто.
Неожиданно во рту что-то хрустнуло, и Кокер увидел впившийся в хрящ, кусок собственного зуба.
- Беда, ёшкин хобот, цингу подцепил, что ли, от нехватки витамина Ю, однозначно! Не к добру это всё! - недогрызенный остаток хряща полетел за борт вместе с частью организма Данилы.
- Хоть что-то от меня здесь на память останется, хотя всё равно обидно! - становилось абсолютно ясно, что обедать команде сегодня придётся без хлеба.
От безысходности он всё-таки положил вялое тесто в формы и засунул в духовку. Результат добил Данилу окончательно. Вместо румяных воздушных буханок, из формы вывалились тяжёлые унылые кирпичи.
- Вот же измена! Явно сегодня не мой день, - подумал повар и принялся открывать ножом банку с «вечными» сухарями. Поднимая жестяную крышку банки, он глубоко порезал руку рваным краем.
- Как пить дать, засада какая-нибудь случиться, - окончательно огорчился парень и пошёл звать население к столу.

* * *

Погрузка топлива закончилась быстро. Небольшой танкерок сел в воду почти по самый привальный брус, вровень с плавающими вокруг льдинами. Дрюня и Данила сидели в рубке, и пили чай из больших металлических кружек. Они по очереди смотрели в бинокль на то, как грузились соседние суда. Из динамика судового проигрывателя надрывалась певица Валентина Легкоступова и голосила на всю рубку про то, как тоскливо одной стоять на берегу, когда на теплоходе музыка играет. За прошедшие месяцы эти вопли достали всех моряков, но другие пластинки напоминали, в основном, о том, что Ленин всегда живой, и поэтому весь экипаж танкера относился к известному наизусть хиту философски. При таком скудном репертуаре, и вечно орущие бакланы за бортом - хор имени Пятницкого.
Вдруг Даня заметил, что челюсть друга - Ёпаролайнена начала медленно отвисать, глаза стали круглыми, как пятаки, а недопитый чай из кружки тонкой струйкой полился на палубу.
- Данила, ядрёный пупсик, у нас по палубе медведь гуляет! - ужас в его глазах был самым, что ни на есть натуральным.
Мотористы почти одновременно автоматически потянулись к кнопке авральной сигнализации. Через минуту на мостик вбежал капитан и голый до пояса старпом, молодой и рьяный недавний выпускник Якутского речного училища по фамилии Петухов.
Вид гуляющего по палубе огромного белого медведя никого не обрадовал. Стоило зверю подняться по двум трапам, и он оказался бы прямо у хлипких дверей почти полностью остеклённой рубки.
- Если он сюда доберётся, то всю рубку разворотит, и нагадит ещё. Они это любят, - подал голос Петухов. Четыре здоровых мужика стояли и молча, смотрели вниз, судорожно соображая, что же можно предпринять. Вариант с карабином даже не рассматривался, убийство белых медведей уголовно наказуемо. На соседнем танкере то же заметили медведя. Экипаж «Ленанефти» стремительно отдал швартовы, поднял якорь, и судно отошло, оставив коллег самих решать проблему сохранения полярной фауны. Всё случилось так быстро, как будто это было не большое нефтеналивное судно, а маленькая моторная лодка.
Медведь на палубе задрал морду и начал водить носом по ветру.
- Почувствовал, гад, человечину, - угрюмо сказал Мастер, который жил на Севере постоянно и был опытным охотником. Медведь вразвалочку начал двигаться в сторону трапа, ведущего на второй ярус надстройки.
- Все двери задраены, но если он сюда залезет, то к нам всем песец полярный прибежит, - сделал полезное заключение лесной человек Ёп, тоже не чуждый искусству охоты.
- А давайте ему Петуха кинем, это его потный дух мишка чует, - предложил Данила, имея в виду старпома, который нещадно гнобил практикантов по службе, утверждая своё положение на судне перед питерскими, хотя был младше их по возрасту, и в армии не служил.
Молодой старпом шутки не понял и забился в угол, обхватив руками локатор.
Неожиданно из динамика рации раздался искажённый помехами голос капитана, проходящего мимо буксира, обращённый к капитану СПН-711.
- Валерий Иванович, давай я твой зверинец из ракетницы пугану!
- Ты, что Петрович, мыла объелся! У нас почти тысяча тонн бензина в танках! Ты так медведя пуганёшь, что потом сутки наши потроха багром вылавливать будешь! - закричал в микрофон, разом вспотевший от предложения доброго товарища, капитан.
Между тем медведь всё ближе подбирался к трапу, поводя носом над палубой.
Вдруг на карело-финского лесовика Ёпаролайнена внезапно снизошло озарение.
- Джо, давай за мной в машину! Сейчас мы его причешем! - заорал он на всю Сибирь и рванул вниз по трапу со скоростью торнадо.
Скатившись по узкому трапу в машинное отделение, Дрюня покрутил головой, и, ухватившись за тиски, закреплённые на верстаке, стал пытаться оторвать их.
- Андрюха, они на болтах! - заорал Данила, пытаясь перекричать работающий дизельгенератор.
- Еп, я всё понял! - он схватил в охапку все железяки, что попались ему на глаза: пару ломов, кувалду и разводной ключ.
Дрюня выскочил из машинного отделения на жилую палубу с пустыми руками. Единственное, что было пригодно для его замысла - запасная крышка цилиндра главного двигателя, была слишком тяжела.
И тут он увидел кусок мамонтового бивня, удерживающего дверь каюты в открытом состоянии. Издав индейский победный клич, он схватил его и бросился вверх по трапу в ходовую рубку.
Между тем, михельсон, стоя задними лапами на палубе, уже лежал брюхом на трапе, занимая всю его длину.
Он неторопливо, как будто плавая, двигал поочерёдно передними и задними лапами, пытаясь вползти мохнатым пузом на палубу второго яруса надстройки. Его огромная башка, с двигающимися во все стороны ушами, сантиметр за сантиметром, поднималась над верхней ступенькой трапа.
Карело-финский медвежатник огласил населению план борьбы с супостатом, в нём проснулся пограничник.
- На счёт три, я бросаю перед его мордой железяки, ты Джо, максимально прицельно метни бивень в его череп, а ты Петухов, дави на авральную кнопку и гуди тифоном. Командуй, Валерий Иваныч, - соблюдая субординацию обратился он к капитану.
Охотники встали по номерам.
- Все готовы?....Три!!! - диким голосом заорал Мастер.
Перед мордой медведя с грохотом рассыпались ключи и ломы, как резиновая запрыгала кувалда. Зазвенели звонки авральной сигнализации, раненным слоном загудел воздушный тифон. Данила, размахнувшись, что было сил, запустил куском бивня в медвежью голову с трёхметровой высоты. Бивень гулко врезался в медвежий череп, высоко подскочил, и улетел в мутные воды Восточносибирского моря.
Мишка от нападения сверху со всего размаха ударился носом о верхнюю ступеньку трапа, и на брюхе съехал обратно на палубу. Испуганно подскочил, и, разбежавшись, бросился за борт, только брызги полетели!
- Мужики, пулей вниз, дизеля запускать. Старпом - на якорь! Быстро уходим, пока он не очухался, и своих дружков нами ужинать не привёл! - но все и сами знали, кому куда бежать, и какие ручки дёргать.
Через несколько минут загрохотали дизеля, якорь вполз в клюз, и танкер малым ходом пошёл вперёд.
Все, как-то разом успокоились. Мотористы уселись на камбузе попить холодного компота, и тут Данила увидел буханки непропеченного хлеба.
- Андрюха, хватай буханки, пошли на палубу.
Ребята, схватив чуть прихваченные коркой кирпичи, выбежали наверх. Судно заканчивало делать оборот вокруг большой льдины, по которой вразвалочку брёл обиженный бивнем по башке Умка.
- Вот тебе утешительный приз, косолапый! - закричал ему Джо, и запулил в него тяжёлой буханкой. Две буханки попали в мохнатый медвежий зад, ещё две упали перед его мордой. Мишка обнюхал добычу, поковырял её когтем, потом как-то ловко подвернул под себя задние лапы, сел на них, как маленький ребёнок, и, обхватив передними горбушку, начал её неторопливо грызть.
- А ведь он сейчас вполне мог обедать нами, - вполне серьёзно произнёс Ёпаролайнен.
- Не повезло бродяге, сегодня у него вегетарианский обед, - ответил Кокер, и друзей разобрал нервный хохот, после пережитого стресса.

* * *

В конце сентября закончилась навигация и практиканты, получив устную благодарность начальника порта и приличные деньги, вылетели в Москву обратным рейсом, с посадкой в Тикси и Игарке.
В душном салоне самолёта стоял напоённый специфическими миазмами дух сезонных рабочих. Несколько раз стюардесса по трансляции передавала убедительную просьбу экипажа и лично командира корабля, всем мужчинам одеть обувь. До Москвы было двенадцать часов лёта.
Андрей спал, а Данила листал полусвежие московские газеты.
На последней странице какой-то газетёнки, ему попалось на глаза объявление, от которого у него встали дыбом волосы на голове и бороде одновременно.
«..... художественные мастерские принимают у граждан и организаций слоновую кость по сто долларов за килограмм, и кость мамонта в хорошем состоянии по триста долларов за килограмм. Расчёт на месте. Адрес. Телефон...»
Он ткнул локтем спящего товарища.
- Гутен морген, Карл Иваныч! Ёп, ядрёна мухобойка, ты прикинь, какие бабки мы козе под капсюль пустили! Знал бы заранее - голыми руками порвал бы зверька! А я ему, козлу, ещё и хлеба дал! - и указал приятелю на объявление в газете.
Оба дружно расстроились, с горя достали припасённую, как сувенир, бутылку спирта, хлебнули прямо из ствола и занюхали рукавами бушлатов.
Потом оба забылись в липком сне, и Даниле приснилось, что он собственными руками выталкивает за борт какого-то ржавого парохода пятилетний «Фольксваген - Гольф».
В аэропорту все тепло простились друг с другом, и разбежались по своим направлениям, до первого ноября догуливать полагающиеся каникулы, перед началом нового учебного года.
На Ленинградском вокзале Даня зашёл в унылую «забегаловку», и попросил у обильной девушки за барной стойкой чашку кофе и пару конфет. За соседним столиком пристроился мутный дедулик, и, с видимым удовольствием, лакомился недоеденными более привередливыми пассажирами, пирожками.
Официантка принесла чашку и небольшое блюдечко, на котором лежали две конфетки «Мишка на Севере».
Пейзаж на обёртке кондитерских изделий напомнили о недавней потере. Даниил одним глотком выпил кофе, и с досадой шибанул кулаком по столу, расплющив конфеты прямо в фантике.
- Ты, енто, чегойто продукт переводишь, мил человек? - таинственно спросил невнятный дедушка в потёртом клетчатом пальто вечного привокзального странника.
- Извини, дед, что напугал, угощайся, - Данила кивнул деду на пару расплющенных конфет на столе.
- «Мишка на Севере» - вкусные конфеты, - хитроглазый дедушка сгрёб шоколадную труху в заскорузлую ладонь.
- И не говори, подруга, у самой муж пьяница! - грустно пошутил Даня, встал из-за стола и уныло побрёл в сторону платформы.

Много лет спустя он увидел сотни касаток и дельфинов в Гибралтарском проливе. Десятки китов, шумно пускающих фонтаны серебристых брызг посреди Атлантики. Тысячи морских котиков на островных пляжах у берегов Канады и стаи акул в Мексиканском заливе. Но больше никогда в жизни не довелось ему ещё раз увидеть, бродящие по бескрайним Арктическим льдам, стада белых медведей...

Краткий словарь специальных морских терминов.

Чоккурдах - посёлок в Якутии, недалеко от устья Индигирки при впадении её в Восточносибирское море. В нём имеется военный аэродром, пограничная застава и метеостанция. Прелестное местечко!
Бабуин - такая обезьяна. В Якутии не водится.
СПН - самоходное, палубное, наливное. Универсальное судно, с успехом эксплуатирующееся на Сибирских реках и в прибрежных морских районах. Обслуживается минимальным экипажем.
Мастер - капитан судна.
Река Мома - около 1100км. вверх по Индигирке, недалеко от полюса холода. Дикие места при полном отсутствии советской власти.
Грейфер - грузозахватное приспособление для погрузки сыпучих грузов, и переправки людей на берег с нарушением Правил техники безопасности.
Бар - мелководный морской участок в устье рек. Проход по нему осуществляется по фарватеру, в начале которого установлен приёмный буй.
«Вечные сухари» - запаянные в жестяную банку сухари, вобла и тому подобные продукты длительного хранения. Радость жизни для подводников и полярников.
О ракетнице. Белых медведей убивать нельзя, можно отпугивать. Для этого применяется ракетница. Звери, обитающие вокруг полярных станций и посёлков, к ней привыкают и особо не боятся, но на молодых медведей это может произвести несколько раз впечатление, пока они не поймут, что их из этой штуковины убить невозможно. Что это скорее весело, чем опасно.
Клюз - штатное место якоря, литая труба в носовой и кормовой части судна.

Сдержать слово

Четвертый курс, я, как и положено разжалованному старшине роты, начал не очень радостно. Начальник факультета, сильно раздосадованный тем, что так и не смог выпереть меня из стен родного училища, почесал свою скандинавскую бородку, и принял воистину соломоново решение. Дабы не искушать судьбу, и не получать в дальнейшем лишние седые волосы в той же бороде, учредил список курсантов факультета, которых категорически запрещалось отпускать в увольнение. Под любым предлогом. Я занимал в этом списке почетное третье место. Бронзовая медаль. Таких орлов по факультету набралось человек двадцать пять. Нас выделили в отдельный список, который повесили словно образ в старорусской избе, в красный угол рубки дежурного по факультету. Самого же дежурного обязали в дни увольнений, каждые 2 часа строить этот отдельный контингент перед рубкой. Затем пересчитывать по головам, с обязательным голосовым сигналом от проверяемого, и строгим визуально-осязательным осмотром на предмет винных паров. Особой радости, как нам, так и дежурным это нововведение не доставило. Мало того, что в назначенное время, хоть тресни, нам независимо от того, спишь ли ты, или, к примеру, гарцуешь на танцульках в учебном корпусе, надо было нестись сломя голову к рубке дежурного, так еще и утром воскресного дня, когда всем нормальным кадетам сладко спалось, ты все равно натягивал форменку и брюки, и, рыча проклятья, плелся к дежурному на очередное опознание. Дежурным, в большинстве своем, тоже это дело было в явную тягость. Были, конечно, и ретивые служаки, трубившие факультету большой сбор по поводу и без повода, но подавляющее количество офицеров относилось к функциям надзирателей без особого восторга. Но в город все равно уйти было невозможно...
Через три недели я устал. Жизнь на берегу, как в автономке, не особо радостна. За забором мягкий и теплый крымский сентябрь. Море ласковое, шелковое. Девчонки еще в коротеньких юбчонках. А какие девчонки в Севастополе... А юбчонки-то...кончаются там, где начинаются ноги... А ты молодой, красивый и жадный до жизни сидишь за забором, и смотришь на эти радости неземные издалека, и только облизываешься, и подтираешься... А уж когда твои однокурсники, каждый день вечером отправляются в город, а ты изгой провожаешь их голодными глазами, так вообще выть на луну хочется. Короче дождался я вечера очередной субботы и направился прямиком к дежурному по факультету. На моё счастье, в тот вечер заступил дежурить, бывший командир нашей роты, переживший с нами первый и второй курс, капитан 2 ранга Шаламов Михаил Иванович. Мужчина огромной доброты, спрятанной за строгим видом и строевой подтянутостью. Шаламов в свое время командовал ротой почетного караула Черноморского флота, и с тех пор никогда и нигде ни перед кем не гнул спину.
Дождавшись когда последние увольняемые погрузятся на паром, я подловил момент, когда рядом с Шаламовым никого не было, и, изобразив строевую лихость, которую он обожал, очень по уставному обратился:
- Товарищ капитан 2 ранга! Прошу разрешения обратиться, курсант Белов!
Шаламов, в свое время сделавший меня и старшиной класса, и старшиной роты, доверявший мне, и знавший, что пострадал я невинно, улыбнулся.
- А... Белов! Ну, как Паша, жизнь-то?
- Да никак товарищ командир. Гнию на корню в родной казарме. Сход на берег запрещен до особого указания. То есть надолго.
Михал Иванович потрогал мочку ушей. Поправил фуражку.
- Видал-видал твою фамилию на «доске почета»... Что-то начфак тебя очень «полюбил»...
- Да товарищ командир, есть такое дело, у нас с ним взаимно. Вот и сижу в системе безвылазно.
Шаламов снова поправил фуражку. Одернул и без того безукоризненно сидящий на нем китель.
- Что Паша, придатки чешутся? Я правильно понял твой намек?
Я опустил глаза, и стараясь придать жалостливые интонации, и не скрывая выползающую нетерпеливую дрожь офонаревшего в клетке самца бабуина, пробурчал:
- А вы что думали товарищ командир?
Шалимов хмыкнул, и вдруг совершенно неожиданно для меня громко и звонко рассмеялся.
- А вот то-то и подумал, гардемарин Белов, что решил ты воспользоваться, моим хорошим к тебе отношением, чтобы склонить меня, старого капитана 2 ранга, на злостное нарушение. А коротко, отпустить тебя, факультетского хулигана и алкоголика, в санкционированный мной самоход. Причем под свою старческую ответственность. Да?
Мне почему-то тоже стало легко и смешно. Я попытался, было скрыть улыбку, но из этого мало что получилось.
- Так точно! Вы-то сами знаете, как дело было...
Голос Шалимова снова обрел строевую строгость.
- Не канючить! Знаю и знаю! Так Белов, я тебя отпускаю под твое честное слово: в 24.00. ты мне лично докладываешь о своем прибытии. Не доложишь, опоздаешь, я тебя зря подставлять не буду, доложу что отпустил, но ты меня обманул, Не приедешь- я тебя больше знать не желаю. Помни! Не важно, каким ты встал в строй, главное чтобы ты в него встал сам и вовремя! Ключ на старт!!! На пирс бегом!!! Марш!!!
Я к перешвартовке из училища в город был уже готов, и слова благодарности прокричал в ответ, уже несясь, как пуля из ружья, к пирсу, к которому приближался рейсовый катер.
В город, как таковой, а точнее в его центр мне было не надо. Я направлялся на Корабельную сторону, на улицу Макарова, к своей давней пассии с чудесным именем Капитолина, которую в минуты нежности называл Капелькой, а в минуты раздражения Капустой. Капелька была миниатюрной девчушкой, с очень даже ладненькой фигуркой, упругой грудью, которой не требовался бюстгальтер, и полным отсутствием каких - либо комплексов. С начала семестра, она как поезд дальнего следования, точно по расписанию прибывала в 21.00, в училище на катере, шла к одной нам известной дырке в заборе возле водолазного полигона, просачивалась в нее и попадая в мои объятья, деловито интересовалась: « Где я сегодня снова трусики снимать буду? Только не на траве, у меня платье белое». После чего совала мне в руки традиционный пакет с котлетами и домашними пирожками. Ко всем своим достоинствам Капелька обладала своей собственной квартирой, где и жила в свои 23 года, совершенно независимо от родителей, милостиво принимая от них финансовую помощь, и пуская к себе только по своему личному приглашению, да и то только по праздникам. И хотя я имел свой ключ от этого райского приюта, с самого начала учебного года, воспользоваться им так и не сумел, по вышеописанным «служебным» обстоятельствам.
Высадившись на пирсе портпункта Троицкая, я первым делом метнулся к телефон-автомату, бросил в него двухкопеечную монетку, и набрав Капелькин телефон, скомандовал: « Ко мне не собирайся! Пирожки не печь, котлеты не жарить! Платье одевай, какое хочешь, все равно сразу сниму! Через полчаса буду!». И пустился напрямик через косогоры.
Капелька оказалась на высоте. И пирожки успела, и с котлетками не промахнулась, и встретила меня по первому щелчку ключа совсем без платья, да и без всего прочего. Я еле успел захлопнуть дверь правой ногой, после чего в мгновенья лишился всей одежды, и понеслись котлетки и пирожки, вперемежку с поцелуями, объятьями, стонами и смехом... Отдаваясь плотской радости, мы хаотично перемещались по квартире, но я воодушевленный наставлениями Михал Иваныча, из всей одежды на себе оставил только один предмет- часы «Командирские», на которые поглядывал в минуты перерывов, четко держа контроль над оставшимся временем. И надо же было мне, проявив слабость, снять их, когда Капелька томно потягиваясь, заявила
- Пашулька, у меня от твоего будильника, между ног и на попке, царапин, как будто меня розгами секли...
И я их снял. После чего, еще на пару часов потерял способность, что-либо соображать. По причине постоянно возрастающей физической перегрузки организма. И когда, наконец, я выпустил из губ перенапряженный сосок Капелькиной груди, и переводя дыхание, взглянул на настенные часы, то мир для меня на мгновенье померк. На часах было 23.10. Даже бегом, я не успел бы на мой последний катер, в 23.30. Я опозадал.
Одевался я как матрос- первогодка. Очень быстро. Меньше 45 секунд, это точно. Капелька, была девочкой сообразительной, и пока я, вдевшись в брюки, натягивал фланку, она ловко зашнуровала ботинки, и, застегивая клапана военно-морских брюк приговаривала: «Зато не потеряешь, не потеряешь...».
Бежал я как мог. Даже быстрее. Через минут пять, меня подхватил арсенальный грузовик, с бравым мареманом за рулем. Узнав, в чем дело, моряк проявил несвойственную для простого матроса солидарность с будущим офицером и газанул, как мог. На пирс мы влетели, когда катер был уже метрах в десяти от пристани. Водила, высадил меня, сплюнул, пробурчал « Не судьба...» и укатил по своему маршруту.
Кроме меня на пирсе сиротливо и понуро курили двое первокурсников. Им тоже светила судьба оказаться в списке дежурного по училищу, как злостным нарушителям, опоздавшим из увольнения.
- Товарищ главный корабельный старшина, а вы не знаете, во сколько следующий катер?
Я, лихорадочно перебирая в голове возможные варианты перелета через залив, буркнул:
- 24.00. Опоздаете...
Первокурсники тяжело вздохнули.
- Товарищ, главный корабельный старшина, а нам здорово достанется, нас не....
И в этот момент, я вдруг вспомнил легендарные истории о героях былых времен, форсировавших залив, вплавь, когда в послевоенное время за опоздание из увольнения, отчисляли сразу и без разговоров. Я вдруг понял, что ничуть их не хуже. Огляделся. Бревен на берегу валялось предостаточно. Вынул из пакета со снедью, сунутого мне в руки предусмотрительной Капелькой, провиант, и кинул первокурсникам:
- Подкрепитесь ребята.
И начал раздеваться. Брюки, фланка, тельник, носки и ботинки перекочевали в пакет. Фуражку я оставил на голове, затянув под подбородком ремешком. Спустился к воде. Первокурсники с оторопью наблюдали за моими манипуляциями. Привязал пакет к бревну.
- Ну, что, бойцы, 1-й факультет не сдается!
Оттолкнулся от берега, и улегшись на бревно поплыл.
Сентябрьская ночная вода оказалась нежной и теплой. Она приняла меня, как родного, обняла, и казалось, подталкивала и убыстряла мое импровизированное плавсредство. И еще было чертовски красиво. Сияющие огни города, лунная дорожка... Я даже как-то подзабыл, зачем я оказался посреди севастопольской бухты. Где-то посредине пути, мне пришлось немного притормозить. На выход из бухты на всех парах мчался большой морской буксир, и мне как более мелкой плавающей единице, пришлось уступить ему фарватер, согласно, всех правил МППСС. Жалко, что на моем бревне не было никаких сигнальных средств, а то бы я обязательно отсемафорил буксиру слова приветствия. Я видел паром, приближающийся к нашему пирсу, и понимал, что когда он подойдет, мне останется ровно 10 минут до 24.00. Я спешил, насколько мог.
Мое бревно уткнулось в камни где-то метрах в пятидесяти от пирса. Пирс был уже пуст. Увольнение закончилось, и кадеты, вернувшиеся из города, разбрелись по казармам. Даже дежурные по факультетам не ждали своих опоздавших, и только горящие у корня пирса лампы одиноко покачивало на ветру. Я вылез из воды, и отвязав пакет начал пробираться по камням к асфальту. Часы доставать было долго, да я и так понимал, что опоздал, не смотря на свой «героический переход». И вдруг, вдалеке, в полумраке деревьев, я заметил удаляющуюся долговязую и высокую фигуру.
- Товарищ капитан 2 ранга!!! Михаил Иванович!!! Это я, Белов!!!!
Фигура остановилась.
- Товарищ командир! Я на катер припозднился!
Фигура повернулась, и вдруг нескладно, по стариковски, широко раскидывая руки, побежала ко мне.
- Белов, ты...ты... Я тебя... Дурак!!! Идиот водоплавающий!!!
Шаламов, продолжая размахивать руками, подбежал ко мне, и с ходу, залепил мне по лицу увесистую и звонку пощечину.
- Кретин!!! Ты что, ничего лучше придумать не мог!!! Искупаться на ночь, глядя, захотелось? А если бы ты утонул? А? Если бы ты.....
Шаламов продолжал честить меня по полной программе, а я вдруг представил себе, как мы выглядим со стороны. На берегу, в непроглядной темени летней крымской ночи, на единственном ярко освященном пятачке, около пристани стояли двое. Высокий, статный и седоволосый капитан 2 ранга, в полной форме одежды, при портупее и повязке отчаянно жестикулировал, и напротив него мокрый понурившийся курсант в одних только плавках, но с фуражкой пристегнутой к голове и большим пакетом в руках, на котором прелестная таитянка тоже куда-то плыла... Картина, представленная мной в голове, была до того смешна, что я непроизвольно улыбнулся.
- Смеешься!?
Шаламов, вдруг резко прекратил свои словесные излияния.
- Смеешься?
И неожиданно для меня широко заулыбался.
- Хм! Придурок ты придурок Белов... Ну, что тебя понесло вплавь-то? Не стал бы я докладывать сразу, минутой раньше, минутой позже... Я же знал, что ты не опоздаешь. Если бы не знал, не отпустил бы...Ой, придурок...Кстати?
Шаламов поднял руку и посмотрел на часы.
- Московское время 24.00. Ты ведь и не опоздал. Ладно, облачайся и пошли в казарму....
Я оделся. Мы молча пошли по направлению к казармам. И только когда мы были уже у подъезда, мой бывший командир положил мне руку на плечо, и уже совсем другим голосом, похожим на голос старого, умудренного опытом, доброго деда сказал, подталкивая меня к ступенькам:
- Иди отбивайся старшина... Мне ведь, Белов, тоже когда-то пришлось вот так же через залив плыть, правда, через другой, чтобы за меня другие не пострадали... Но больше так никогда не делай... Очень прошу!
И одернув мундир четким военным шагом пошел в дежурку.
Куда ушли они, эти офицеры, дети послевоенных лет, более всего ценившие в людях, не способность затоптать в грязь любого своими погонами, а честность, ответственность и преданность. Где они, эти капитаны 2 ранга, за которыми было не страшно пойти хоть на край света, и рисковать своей жизнью, за одну только похвалу от них. Неужели достойные люди могут рождаться только в самые тяжелые годы? Как бы там ни было, но я горд тем, что хотя бы в этой безрассудной глупости был пусть на микрон, но, похож на них, постепенно уходящих от нас в вечность.
И все же, до чего красива ночью Севастопольская бухта...