Доброго времени суток. Вобщем вздумалось мне написать некоторые истории из жизни парашютистов, да и просто интересные вещи из жизни авиаторов.

Рассказали мне сию историю недавно. Дело было так...
Работала на некой дропзоне (аэродром где прыгают) армейская вертушка. Восьмерка стоит с отстегнутой апарелью. Лето, жара. В кабину заходит пилот и садится в левой кресло упредительно прикрыв дверь, за ним весь остальной взлет. Подкатила аккамуляторная станция, вертушка медленно начала раскручивать свои винты. И вскоре огласив окресности мерным рокотом отваливает от земли и набирает высоту....
4000 дается сигнал "на боевом" из кабины выходит летчик с куполом, следует по салону к апарели, и молча отделяется под хвост. В ветушке секундное замешательство все смотрят сначала на отделившегося пилота потом друг на друга, затем на кабину. Через секунду весь взлет из 28 человек выходит с абсолютно диким визгом криком и гиканьем из вертушки....
Каково было удивление когда вертушка сама приземлилась на старте.

ГИТЛЕР - КАПУТ!


84 год, Советская власть ещё (пока), город Полтава.

Служил я тогда в ВВС (не путать с БиБиСи): старший техник стратегического бомбардировщика, бравый офицер-старлей, отличник УБиПП - будьте любезны. И вот случились у нас учения, и не просто учения, но - всего Варшавского Договора, "ЩИТ-84". Серьёзное, в общем, мероприятие. И секретное - абсолютно. Я перед этим с вечерка в город зашился в общагу пединститута, так там студенточки всё мне в картинках рассказали: что, где, когда. Даже точное время объявления тревоги. Ноу проблемс. Народ и армия - едины, хе-хе:

Припахали нас тогда круто. Всё развозить не буду, потому как получится не история, а драма о семи песнях с хором в кулисах, скажу только, что первый (и, надеюсь, в последний) раз в жизни не спал трое суток, безо всяких там метафор. Помню ещё на исходе второй ночи полковой врач по аэродрому на командирском газоне допинг развозил: фляга чифира и ёмкость со спиртом. Стакан первого, пятьдесят грамм второго - и вместо сердца пламенный мотор!..

Короче, готовились в Германию, на Видшток (город такой). И по этому поводу грузили наши сундуки с крыльями под самую завязку шариковыми бомбами. Это такая хитрая зараза, по живой силе применяется, пятьсот больших шаров размером с апельсин, а в каждом из них - по пятьсот маленьких. Шрапнель. Братский привет трудовому германскому народу.

Замутка командования была такая: вражеский как бы аэродром, летит первая эскадрилья с фугасными, ломает взлётную полосу вдребезги и пополам, а потом мы, родимые, с приветом - добиваем всё, что шевелится. Стратеги, блин.

Ладно.

Кое-как всё подвесили, от двигателей! форррррсаж - взлёт. Город аж присел, стратегические бомбордувальники (хохл. мова), да в количестве :дцати штук - это вам не жук начихал!
Замаячил свет в конце туннеля: конец войны, победа, ордена и грандиозное всеобщее бухло под тромбоны "Прощания славянки".
Ну, мы спирт поделили, сидим, предвкушаем:

И тут бежит мой начальник штаба, жирная задница, спотыкается, а рожа у него, товарищи дорогие, - ну совершенно как у срущего кота!
Суши сухари, говорит, твоя лайба ни хрена ничего не сбросила, назад всё везёт!..
А это, если кто не понимает, ЧП хуже катастрофы. Лучше пусть самолёт разобьётся, люди погибнут - чем перед начальством так жидко обкакаться: там же министр с главкомом на трибунах, братские генералы соцлагеря и, что самое паскудное, иностранные наблюдатели, морды шпионские - и все смотрят, как мой ероплан уходит мимо кассы в пронзительную голубую высь, не сбросив ни единой бомбы. А ну, подать сюда этого пацифиста!.. В лучшем случае - из армии попрут, по звезде мешалкой, а в худшем:

Такие вот мысли должны были в моей башке подуматься. Ага. Как же! Думалось почему-то о том, как я буду всё это дерьмо снимать, которое двое суток вешал, в то время как остальные - водку трескать.

Ну, сели, сволочи. Затащил я тягачом свою гадюку на стоянку, руки - за спину (заранее). Смотрю - рулят, голубчики: два газона и волгарь, чёрный, что характерно:

Ой, мама!...

А они на меня вроде как и положили: заворачивают к соседу Серёге, выдёргивают из ероплана лётчиков, вяжут техноту, сажают всю эту банду по своим зековозкам и увозят в неизвестном направлении.

Оказалось вот что: раньше ведь где бомбились? в Казахстане: видимость от горизонта до горизонта и ни одного живого человека - степь да степь кругом. А тут - Европа, город на городе сидит, туман опять же, на локаторе сплошные засветки - развели радиостанций, немцы хреновы! куда кидать? - вот и бзднул мой командир. Он ведомым шёл. А ведущий - комэска - крутой был, как водка газированная - и не бзднул.
И вывалил груз вслепую.
В общем, двенадцать только километров до деревни не донёс. Там стадо коров как раз паслось - так этот фарш даже жрать потом нельзя было. Полк два года немцам компенсацию выплачивал.
Так что я даже героем вышел.

Конец истории был такой.
Бомбы мои всей толпой сдёрнули на радостях за час чуть ли не голыми руками - поняли, на нас вины нет, а если кто шибко крутой чкалов/коккинаки - то это его проблемы.
Финальное построение.
Инженер полка говорит нам комплименты, какие мы обалденные спецы, и какие лётчики лохи, и как они братских немцев обидели: - и тут из-за капонира вылазит на четырёх костях пьяный в дым прапорщик с простой русской фамилией Цымбалюк и орёт дурным голосом:
- Гитлер капут!!!..
Он, гад, когда допинг развозили и пока врач пульс ему щупал, ухитрился пропорции перевернуть в свою, так сказать, пользу: чифира он пятьдесят грамм принял, а спирта как раз наоборот.

Патриот, мля:

Смещение Челюскина
- Не люблю воробьев - мрачно сказал майор Челюскин.
Собственно говоря, фамилия у этого летчика была какая-то другая, но все звали его Челюскиным из-за мощной нижней челюсти. Был он голубоглазым блондином, этакая белокурая бестия, правда, сильно приплюснутая - в те годы рослые летчики в истребитель просто не умещались. Характер Челюскин имел замкнутый, был неразговорчив и от этого все, что он говорил, звучало как-то мрачно. 'Твоей челюсти на 'Мосфильме' цены бы не было, - любил повторять комэск, - все бы эсэсовцы твои были, - а ты тут талант в бетонку втаптываешь!'. Челюскин живописно играл скулой и отмалчивался, так как комэск был все-таки подполковником.
Мы с Челюскиным коротали ночь в дежурке - он заступил дежурным помощником военного коменданта, а я - начальником патруля. Вообще-то, мне полагалось обходить дозором наш немаленький гарнизон, но разыгралась такая метель, что выйти из теплого помещения было решительно невозможно. Бойцов отправили спать в комнату задержанных, а мы с Челюскиным решили оставаться в дежурке до окончания метели или наряда - как повезет. Челюскин вязал рыболовную сетку. Гарнизонные воробьи тоже спасались от непогоды и устроили на чердаке дежурки скандал - возились, чирикали и, кажется, даже дрались.
- Не люблю воробьев - повторил Челюскин.
- А мне бабушка рассказывала, что когда Христа распинали, воробьи палачам помогали, гвозди подтаскивали, ну, он за это их и проклял: все птицы лапами ходят, а они - прыгают.
- Эти могли,- подтвердил Челюскин,- мне вот один такой в двигатель попал, когда я еще на Миг-21 летал. На взлете. Это сейчас на 29-х - одно удовольствие летать, два движка, управление удобное, ну, как с 'Москвича' на 'Ауди' пересесть: А 21-й - это ведь труба, в ней движок да баки, по бокам плоскости, а летчик на ней верхом сидит. Нас так и звали - трубачи. Я, помню, как-то с дальниками встретился, так они все смеялись: 'Черт знает на чем вы летаете, верхом на окурках каких-то:'
Ну вот, запустился я, взлетел, тысячу даже еще не набрал, вдруг - удар какой-то и движок встал. Ну, думаю, секунды 3 у меня есть. Попробовал аварийно запуститься - была там такая возможность - не запускается! Ну, я и выпрыгнул.
- А какие ощущения при катапультировании? - полюбопытствовал я.
- Ну, какие - какие: как будто совковой лопатой с маху по заднице наподдали, вот какие! Да: Катапульта сработала, все штатно, парашют раскрылся, землю видно хорошо. Сел, погасил купол, 'Комара' включил, ощупал себя - вроде все нормально, не поломался, губы не порвал, язык не прокусил: Уже хорошо, значит летать буду. А тут и вертолет ПСС-овский садится, тогда с этим четко было. Ну, доктор ко мне. Тоже ощупал, посмотрел, видит, нормально все, достает фляжку и наливает мне спирту полстакана.
- На, - говорит, - стресс сними:
- А у меня, видно, и вправду что-то в башке сместилось, потому что я ему решительно так отвечаю:
- Я, товарищ майор, один пить не буду!
Он на меня посмотрел внимательно и говорит:
- Ну, давай и я с тобой:
Выпили, водичкой запили - не пьянею! Давай, говорю еще по полстакана.
- Давай, - говорит, - в лечебных целях. Ну, еще по полстакана вмазали.
Как в вертолет садились - помню, как рапорт писал - тоже помню, а потом во мне как выключатель повернули - вырубился внезапно! Никогда со мной такого не было! А на следующее утро в санчасти проснулся - все болит. То есть, буквально все! Я и не знал, что у человека столько мышц, и все - болят! Растяжение...
- А потом что было?
- Потом? Да ничего... Комиссия приехала, движок моего мигаря разобрали, нашли там перья воробьиные, ну, все и прояснилось. А медики потом еще долго ржали:
- Ты, - говорят, - когда в следующий раз катапультироваться соберешься, нам заранее скажи, мы к тебе всей санчастью прилетим на халявку спирта попить, даже и не сомневайся!

Родная речь
После окончания училища старший лейтенант Спицин попал в Южную группу войск, в Венгрию. Поскольку вероятный противник был, что называется, под носом, службу тащить приходилось по-настоящему, да и вообще, Спицин был парнем добросовестным, втайне мечтал дослужиться до майора и в общагу приходил только ночевать.
Контакты с местным населением не поощрялись, да и особой необходимости в них не было. По-мадьярски Спицын, как и положено нормальному советскому офицеру, не знал ни слова, а стимула изучать язык у него не было, так как единственное чувство, которое вызывали у него местные женщины, была оторопь. Ну, и еще Дракула почему-то вспоминался, хотя Влад Цепеш, как известно, был мужчиной и проживал в соседней Румынии. Так что, в течение года или полутора лет старший техник Спицин перемещался исключительно по маршруту аэродром - столовая - общежитие, честно заработанные форинты укрепляли надежду на покупку в Союзе автомобиля: как вдруг все изменилось.
Началось с того, что разбился один из полковых Су-7Б. Точнее, не разбился, а столкнулся с землей, а еще точнее - с болотом. Летчик сумел катапультироваться, а самолет ухнул в недра местной Гримпенской трясины. 'Сушку' решили не доставать, но кое-какая аппаратура с самолета в жадные, загребущие лапы разведки вероятного противника все-таки попасть была не должна.
Для археологических раскопок отрядили целую команду, старшим которой по честному офицерскому жребию выпало быть, естественно, Спицину.
Через 15 минут после начала работ стало ясно, что приехали зря. Достать самолет из болота не удалось бы и взводу Дуремаров, не говоря о дохляках из ЦРУ. Да и не стали бы они нырять в вонючую, взбаламученную грязь за аппаратурой с Су-7Б...
Стоило только вычерпать из ямы часть жижи, как она с довольным чавканьем возвращалась обратно. Со стороны это выглядело так, как будто ненормальные русские решили перемешать болото. Осознав убыточность идеи, работы решили прекратить. Кое-как отмывшись в том же болоте, голодные и злые солдаты погрузились в 'Урал'.
Дорога в гарнизон проходило через мадьярское село, в котором играли свадьбу. Машину остановили и жестами объяснили, что за здоровье жениха и невесты следует выпить и закусить. Спицин впал в тяжкое раздумье. С одной стороны, молодой организм требовал своего и при виде накрытых столов начал подавать недвусмысленные сигналы, но, с другой стороны, возможны провокации и куда девать пистолет?! 'Если пьянку невозможно предотвратить, надо ее возглавить', - лицемерно подумал старлей и скомандовал: 'Из машины!'.
Измученные трезвым образом жизни и армейской пайкой, воины мгновенно утратили боеготовность. Сладенькие венгерские вина в течение получаса снесли башни у всех солдат. Спицин держался дольше. Впоследствии он смутно припоминал, что хозяин дома повел его осмотреть винный погреб. У каждой бочки, покрытой плесенью и пятнами селитры, он останавливался и предлагал попробовать 'маленький стаканчик'. До конца погреба не дошли.
Под утро хозяин вместе с гостями собрали русских гонведов, аккуратно уложили в кузов 'Урала'. Мадьяр сел за руль. У ворот КПП деликатно посигналил: 'Забирайте своих'...
Через две недели Спицина вызвали к начальнику штаба.
- Планируются большие учения с перебазированием. Передовая команда убывает на новый аэродром через неделю, но надо съездить, посмотреть как там, и вообще... Поедешь вот сюда, - начальник штаба ткнул карандашом в карту, - досюда вроде электричка местная ходит, а там - на автобусе, ну, или на попутке: Опыт общения с местным населением у тебя есть, - ухмыльнулся НШ, - езжай, алкоголик!
Спицин достал блокнот, наклонился над картой и содрогнулся. Простые, привычные русскому уху названия венгерских городов Секешфехервар, Ходмезевашархей и Терексентмиклош, взявшись за ручки, пустились перед его помутневшим взором в пляс.
Название конечного пункта Спицыну удалось перенести в блокнот с карты только с четвертого раза, о том, чтобы его запомнить, не было и речи:
Кое-как добравшись на местном поезде до промежуточной точки, старлей впал в мрачную задумчивость. Какой ему нужен автобус он, понятно, не знал, а если бы знал, не смог бы спросить, а если бы смог спросить - не понял бы ответа. Оставалось одно - голосовать.
Спицын вышел на пустынную утреннюю дорогу. О том, что с водителем придется тоже как-то объясняться, он старался не думать.
Внезапно он услышал до боли знакомый, можно сказать, родной звук. Из-за поворота вывернулся 'Урал' характерно-зеленого цвета. Подобно Робинзону Крузо, увидевшему на горизонте парус, Спицын заметался на обочине. Спасение пришло в лице пехотного подполковника.
- На аэродром? Садись!
Спицын привычно полез в кузов.
- Ты куда?! - удивился пехотинец, - у нас так не делается!
В кузов был отправлен солдат, водитель 'Урала', подполковник сел за руль, а Спицын, не привычный к таким церемониям, устроился на правом сидении.
На КПП к 'Уралу' подлетел наглаженный сержант:
- Товарищ подполковник, помощник дежурного по КПП сержант Кириллов!
- Проводишь старшего лейтенанта да авиационного КП. Знаешь, где это?
- Так точно!
Сержант без команды подхватил спицинский чемодан.
На чисто выметенной аллее, обсаженной аккуратно подстриженными кустами, встречные солдаты при виде старшего лейтенанта переходили на строевой шаг и четко по уставу приветствовали его; непривычный к такому строгому соблюдению правил воинской вежливости Спицын пугливо козырял в ответ. Когда у солдатской столовой ему отдал честь прапорщик, Спицын так растерялся, что не ответил на приветствие.
У забора из рваной колючки сержант остановился.
- Дальше мне, товарищ старший лейтенант, нельзя. А КП ваш - вон, его отсюда видно...
Раздвигая лопухи на основательно заросшей дорожке, Спицын подошел к КП. Полуметровой толщины стальная дверь, перекрывающая главную потерну, была задраена. Спицын поискал звонок и нажал кнопку. Ничего не произошло. 'Звонок не работает или нет никого' - подумал он. Приложив ухо к холодной стали, Спицын опять нажал кнопку звонка. Ничего. Внезапно замок оглушительно лязгнул. Спицын отскочил. 'Бублик' на двери закрутился, заскрипели петли. На пороге показался авиационный майор с перекошенной ото сна физиономией. На мятой рубашке с расстегнутым воротом болтался галстук, резинка которого была заправлена под погон.
Полуослепший от яркого дневного света, майор жмурился и крутил головой, как сова. Наконец, с явным напряжением он зафиксировал цель и перешел на режим сопровождения. Некоторое время он тупо рассматривал Спицына, наконец прокашлялся, сплюнул и хрипло спросил:
- Ну какого хуя ты трезвонишь? Я слышал и в первый раз: Кто такой? Чего надо-то?
- Слава богу, - подумал Спицын, - наконец-то свои...

Песнь о рабочей карте

Спросим себя: что для пехоты при подготовке и проведении учений является самым главным и сами же ответим: Рабочая карта командира! Нет, конечно, я не спорю, есть и другие существенные элементы: очень важно, например, чтобы растяжки у палаток были строго параллельны, опять же - дерновка дорожек: биркование: все это важно и полезно, но карта! Нет, не так: Карта! Даже - КАРТА !
Рабочая карта командира есть альфа и омега боевой работы штаба, особенно, в период проведения учений. Хорошо и красиво отрисованная карта - это 50% успеха учений. Еще 25% кладем на то, чтобы руководитель учений сумел ее прочитать, разобраться в нарисованном и уяснить, а кто, собственно, победит-то? Ну, а маневрирование войск, всякая там стрельба это так: оставшиеся проценты, брызги:
В начале 80-х годов теперь уже прошлого века высокие штабы почему-то решили, что в крупных учениях должны принимать участие не только строевые части, но и всякие учреждения Вооруженных Сил, вроде ВУЗов, приемок и бог знает еще чего. Последствия этой странной идеи мне довелось испытать на своей, так сказать, шкуре.
В тот год генералы выкопали учебный томагавк летом, и на нашу контору свалился нежданный подарок в виде разнарядки на учения.
Престарелые полковники, которые давно забыли, что они, в сущности, еще военные, с кряхтением полезли на антресоли. Оттуда были извлечены тревожные чемоданы, полевые сумки, плащ-накидки, курвиметры и другие странные предметы.
Бриджи, которые в авиации называли 'кривыми штанами', в отличие от брюк навыпуск, которые именовались 'штанами об землю', почему-то оказались тотально малы, хромовые сапоги ссохлись и больше напоминали любимое пыточное орудие испанской инквизиции, умение нашивать подворотнички оказалось начисто утрачено:
- Скажите, коллега, а 'повседневная для строя' - это как?
- Видите ли, батенька, боюсь ошибиться, но выше пояса, как у вас, а ниже пояса: э-э-э, ну, как у того молодого человека: , ну да, дежурного по факультету: гм:, правильно:
- А полевая - это тогда как?!
На следующее утро раздолбанный ЛАЗ высадил десант избранных представителей военной науки в районе проведения учений.
Построились. Дежурный генерал, оглядев прибывшее воинство, которое, наподобие военнопленных, почему-то полезло в строй с вещами, ухмыльнулся и скомандовал:
- Товарищи офицеры! Поздравляю вас с прибытием в район учений! Задача на сегодня - максимально отдохнуть!
И пошлО! Каждый день в отсутствии боевых задач лучшие представители военной авиационной науки неумело напивались, стремительно теряя человеческий облик. В свою очередь, представители строевых частей абсолютно не представляли себе, где и каким образом использовать специалистов по теории эксплуатации авиационной техники: Больше всех повезло секретарю партбюро. Он где-то умудрился стащить красную папку с тисненой надписью 'На доклад командующему'. С этой папкой он бессистемно бродил по гарнизону, периодически хмуро поправляя очки и неодобрительно посматривая на окружающих. В столовой он клал эту папку на стол и обедал в одиночестве. Пару раз, правда, к нему подсаживался местный контрик, бледный от собственной отваги. В папке у хитрейшего из хитрейших лежали авторучка, сигареты 'Ява' и запасные очки, как главные орудия политработника.
Наконец, в районе полуночи в нашу палатку влетел порученец и заполошно заорал:
- Товарищи офицеры! Срочно на ЗКП!
На ЗКП нас уже ждал знакомый генерал.
- Поступила вводная! Нужно срочно рассчитать и нанести на карту зоны подавления ЗРК противника! Исходные данные получите у начальника разведки!
С трудом прогоняя непривычное чувство похмелья, полковники взялись за дело.
И вот - карта. Громадная, длиной в несколько метров искусно нарисованная карта учений. Карта еще лежит на полу на особом помосте, специально обученный прапорщик наносит на нее последние штрихи. Лицо у него вдохновенное, как у Микеланджело, завершающего роспись Сикстинской капеллы.
Самый смелый из нас с фломастером приближается к карте, чтобы нанести так называемые 'яйца', т.е., зоны подавления.
- Стой, б#я, куда?!
- Так зоны подавления нанести:
- Карту помнешь!!!
- А как же:
- Стой, тебе говорю! Хамракуллов! Гусев! Ко мне!
Из темных глубин ЗКП выскакивают 2 бойца со строительными носилками. Ручки у носилок непривычно длинные. Прапорщик, подобно турецкому султану, усаживается в носилки, а бойцы искусно имитируют каретку плоттера, перенося его над картой.
- Ну, - снисходительно вопрошает прапор, - где вам зону нарисовать?