ГАЛЯ

Галке шел шестнадцатый год, когда через маленький украинский хутор прокатилась война. Она подкралась почти беззвучно: только грохот дальних канонад и ночные зарницы, словно приближающаяся гроза, тревожили покой затаившихся в кудрявой зелени хаток. А потом душным летним днем по разбитой дороге над логом потянулись колонны уходящих солдат - словно серая змея уползала за новенькую колхозную плотину, втягиваясь в дубовые посадки. Они шли, не поднимая глаз, словно сквозь строй, покрытые темной коркой спекшейся пыли, а из-за жердяных заборов смотрела на них мертвая, осуждающая тишина. К вечеру все стихло, воздух очистился, и сразу словно бы придвинулась канонада. День протянулся в ожидании неизвестности, гул постепенно ушел стороной, и отодвинулся дальше - туда, за посадки. Пришла и прошла еще одна тревожная ночь, а утром по единственной улице сначала не останавливаясь прострекотали мотоциклы, потом прополз, натужно завывая, чужой грузовик, потом, чуть погодя, еще, еще и еще один, и тоже исчезли в полувековых дубах... И снова напряженное ожидание, снова замершая тишина, и только робкая песня жаворонка льется с выгоревшего неба.
«Новая власть» появилась нескоро, да и то только для того, чтобы переловить по дворам всех кур и позабрать свиней. Коров, что удивительно, не тронули, и вообще лютовали не сильно: дело ограничилось лишь несколькими зуботычинами для особо ревнивых хозяек. В следующий раз «гости» появились только к зиме - хутор лежал в стороне от больших дорог, а в осеннюю распутицу по чернозему проезжает только танк.
С полсотни человек расселили по хатам, достался квартирант и Галке с матерью - тощий, как жердина, офицер, взиравший на окружающее с таким видом, будто весь белый свет внушает ему непреодолимое отвращение. Мать звала его «холерой», и богохульно ругалась. «Гостевание» продолжалось около месяца, а затем квартиранты исчезли так же неожиданно, как и появились. Вместе с ними пропал из дома медный самовар и опустела божница - «Холера» оставил хату без заступницы... Мать с Галкой снова перебрались под родную крышу из сараюшки, где ютились все это время, и остаток зимы прожили в относительном спокойствии.
Настоящая беда постучалась в дверь уже весною, когда загремели голыми ветвями тополя и посеревший снег начал оседать, обнажая на пригорках курящиеся паром жирные проплешины земли.
- Семчьенко Кхалина? - сырой ветер мял и дергал исписанный лист, вырывая его из толстых пальцев в щегольских лайковых перчатках.
- Это я... - обмирая от ужаса, выдохнула Галка, не в силах оторвать глаз от блеска дорогой кожи, не в состоянии даже пошевелиться...
- Десьять минут собираться. Лишнее не брать.
Словно мышонок под змеиным взглядом, Галка застыла в дверях
- Собираться! - окрик, словно оплеуха, отбросил ее внутрь и заметался по хате.
Ничего не видя через слезы, почти не соображая от страха, она выдернула из сундука чистое исподнее, увязала в платок новую юбку... «Лишнее»... Откуда ж лишнее в деревне-то?
Через полчаса на маленькой площади у заколоченной лавки кооператива под охраной четырех конных и полудюжины пеших немцев с собаками стояли десятка три девчат и женщин помоложе. Остальные хуторские, оттертые солдатами подальше, настороженно слушали, как с крыльца, мешая русские слова с немецкими, «Лайковые перчатки» вещают о почетной возможности каждого поработать на великую Германию.

В холодной, насквозь провонявшей теплушке женщины провели две недели. Подолгу останавливаясь на безымянных станциях, поезд медленно тащился на запад. Тяжким молчанием висела внутри неизвестность.
Пологие холмы постепенно сошли на нет, посадки сменились перелесками, а соломенные крыши - черепицей. Вокруг лежала чужая земля.
Теплым солнечным вечером на большой станции поезд встал основательно. Снова собачий лай, гортанные крики конвоиров, лязг железа - и вот колонна после короткого марша втягивается в обширный двор не то фабрики, не то склада. На ночь всех скопом заперли в огромном гулком ангаре, а с утра группами человек по сто принялись выводить во двор. Там, у расставленных заранее столов ожидали "покупатели". Словно на ярмарке, они ходили по рядам, заставляя раскрывать рты и ощупывая руки-ноги, точно лошадям.
Галка вместе с десятком ровесниц досталась уже под вечер кривоногому немцу. Брызжа слюной, он с криком рассадил их в две подводы, которые с грохотом промчались по узким булыжным мостовым и вывернули на загородную дорогу. Ехали довольно долго и уже в темноте добрались до обширного поместья. Каменные столбы у ворот, большой парк, угадываемый в глубине массивный особняк - даже в темноте был заметен уход и процветание.
Снова сарай, наутро очередные смотрины, и уже к вечеру того же дня переодетая в какую-то мешковинную хламиду Галка мрачно перекидывает навоз в коровнике.
Нет смысла описывать бесконечные месяцы тяжелой работы - крестьянство нигде и никогда не было пасторальным занятием. Всего в поместье жили около сотни человек, в основном женщины: польки, чешки, югославки. Коровник, птичник, маленькая конюшня, сад, и довольно обширная пашня - все это требовало постоянной заботы, но все они были знакомы с детства. Тяготило другое - постоянная неизвестность. Усадьба жила своей жизнь, извне никакие вести не доходили, и что там дома, где теперь война и что будет дальше, не знал никто.
Поначалу Галка решила было бежать. Но далеко ли убежишь в серой робе, не зная языка, без еды и денег? Тогда она решила заморить себя голодом, но была тут же выпорота, а когда лежала ночью в бараке, не в силах повернуться на спину, и проливая злые слезы, соседка добавила еще - словесно, но не менее больно.
- Ты чего, дура, творишь? Умней всех быть хочешь? Ты бы лучше о матери подумала. Помереть - дело нехитрое. Вот не сдохнуть - оно посложнее будет. Тебе еще повезло - у других и этого нет. Работай, дурища. Все равно наши придут, так лучше их дождаться, чем тебя здесь закопают, и матери прийти поплакать над такой дурой некуда будет.
Умирать расхотелось. Спина зажила, дни снова потянулись за днями - всегда одинаковые. Пришло и прошло лето, облетела осень, наступила зима - другая, не такая, как дома, за ней снова весна, и опять лето. За это время Галка выучилась немецкому, сплетничала с соседками по-польски, освоила трактор, обзавелась немалым цинизмом и обросла по спине воловьей шкурой - за острый язык доставалось ей регулярно.
Перемены начались со следующей зимы. Мелкие, незаметные вроде бы признаки словно носились в воздухе. Надежда сменялась тревогой, а тревога - ожиданием. Дни уныло тянулись друг за другом, а по ночам бараки шелестели разговорами.
Растаял снег, подсохли дороги, но хозяева словно забыли про поля. Тревога росла и росла, слухи приходили один чудовищней другого. Вся работа шла наперекосяк.
Летом часть скотины продали, следом за ними исчезли лошади. А потом случилось страшное: среди ночи во дворе зарычали крытые грузовики. Всех подняли, построили, отобрали и оставили человек тридцать - тех, что помоложе - остальных посадили в машины, и увезли в неизвестность.
- Я не могу кормить столько дармоедов, - прорычал оставшимся Кривоногий, захлопывая двери барака. Галке снова повезло - она осталась.
Примерно с месяц после этого было какое-то истеричное оживление в делах, но потом все снова придавило тревогой.
Кормить их почти перестали. Житье и раньше-то не было сильно сытным, а теперь и подавно. Оголодавшие девчата втихаря подкапывали молодую картошку и тягали из сада недозрелые яблоки. Не брезговали и запаренными отрубями и кашей из птичника - есть хотелось постоянно.
В одну из длинных, захолодавших ночей из ниоткуда пришел уже знакомый тягучий грозный гул. Ошеломленные, верящие и не верящие в близкое освобождение, они в отчаянной надежде вслушивались в этот гул. Наутро в первый раз никто не пришел отпереть двери. Усадьба словно вымерла. Они просидели взаперти весь день, за который канонада стала ближе и стало можно различить отдельные выстрелы. Невыносимо хотелось есть, а еще больше - пить. Каменный сарай запирался массивными воротами, сломать которые было практически невозможно. Ночь провели в гнетущей тишине - стрельба утихла, и только гневно ревели по соседству недоеные голодные коровы.
Едва рассвело, принялись за исполнение замысла, осенившего кого-то ночью. Общими усилиями разломали несколько нар, соорудили из них подобие лесов и принялись разбивать частую обрешетку под черепичной крышей. Постройка была добротная, а девчонки ослабевшие, поэтому на проделывание дыры ушло порядочно времени и сил.
В колючую дыру самую мелкую пропихнули наружу, и та, спустившись вниз по раскидистому дубу, отомкнула двери.
Первым делом бросились, конечно, к колодцу. Затем с опаской проверили домик управляющего - никого. Службы, молочная, кормокухня - везде тишина. Конюшня тоже оказалась пустой.
Не теряя времени даром, подоили коров, набрали яиц, вытащили из ледника масло, и впервые за много дней наелись досыта.
Появившиеся между построек солдаты остолбенели в изумлении: три десятка жадно жующих девушек в серых робах-платьях жадно очищали внутренность огромного котла с кашей. В ход шли руки, щепки, осколки черепицы...
- Пришли! Девчонки, ой, наши пришли, родненькие!
Гам, визг, рыдания - все смешалось в просторном дворе. Галка в голос ревела на груди у рослого усатого старшины, а тот только ошеломленно похлопывал ее по спине и сбивчиво бубнил:
- Вы чего, девки... Вы чего ревете... Все ж кончилось, теперь домой поедете...
Галка только бессильно кивала головой, не в состоянии разжать пальцы - все казалось: отпусти она солдата, и тот возьмет да исчезнет.

Галка не скоро попала домой. Ее и еще человек пять - тех, кто хорошо знал немецкий, разобрали по наступающим частям: переводчиков катастрофически не хватало.
Галку пристроили к связисткам, и те, веселясь от души, отмыли и переодели ее, а потом принялись откармливать. Как истинная дочь своего края, Галка худосочностью не страдала и быстро "вошла в тело", отчего у окружающих вдруг сделалась страсть к изучению иностранных языков и неодолимая тяга к пешим прогулкам в окрестностях связистского жилья.
Но Галка, мало того, что была зла на язык, оказалась также весьма тяжела на руку, и когда несколько особо ретивых лингвистов донесли эту новость до остальных, брожение умов пошло на убыль.
Когда какими-то окольными путями до части добрался, наконец-то, положенный штатный переводчик, Галку путем нехитрых интриг пристроили к летчикам - лишние руки в хозяйстве всегда пригодятся.
Для начала Галку поставили в столовую на раздачу, и дебют ее в новой должности был поистине фееричным. Как уже говорилось, природа дивчину не обидела. Причем не обидела до такой степени, что гимнастерка, не рассчитанная в принципе на особенности женской анатомии, затейливо драпировалась в самых неожиданных местах, и эффект имела на неподготовленный взор довольно ошеломляющий.
Когда Галка в кокетливом белом фартучке, выглядевшем на ней так же незначительно, как значок ГТО на штангисте-разряднике, появилась в окошке раздачи, у первого стоящего в очереди пилота брови уползли куда-то под щегольской полубокс, а во рту пересохло. Получив обед и внутренним голосом промычав "спасибо", он в окончательном душевном разладе, глотая воздух, повернулся к очереди, отчего та насторожилась. Следующий голодный - мелкий языкастый штурман - сунулся в окошко, снедаемый любопытством, и не замедлил донести до окружающих причину душевного разлада товарища.
- Мать честная! Вот это перина! Ух, я на такой прикорнул бы!
В следующий момент из окошка выметнуло лавину наваристого борща, а через долю секунды за ним последовала и миска, прямым попаданием в лоб нокаутировавшая любителя комфортного отдыха.
Не успев издать ни звука, он ушел в пике, и с грохотом распластался на дощатом полу.
...! - выдохнула очередь.
Как ни странно, Галке ничего не было. Штурман Николаша, скорбно светя на начальство парой "фонарей", признал свою вину, полностью раскаялся и попросил Галку не наказывать. Начальство, вытерев слезы и перестав икать от смеха, великодушно простило обоих за доставленное удовольствие.
Николаша же с той поры проникся к Галке немеряным уважением.

Война шла к концу. Все ближе и желаннее был он, и все невыносимей становилось ожидание. Хотелось домой. Галка писала матери несколько раз, но ответа не было. То ли ее письма терялись в военной круговерти, то ли мать не могла достучаться до дочери, а может, уже и некому было отвечать. Последнюю мысль Галка гнала от себя с суеверной опаской.
Май пришел и принес Победу. Черной ночью Галка вместе с остальными кричала в звездное небо, провожая огненные трассы пулеметов, и никак не могла поверить, что все прошло, закончилось, и снова жизнь будет как раньше - без грохота, лязга и ежеминутно караулящей из любого закоулка смерти. Домой, теперь домой.
Галка добралась туда только к июлю. Постояла под старой березой у развилки дорог, подхватила сброшенный с машины узел и решительно зашагала по той самой дороге, которую четыре года назад разбили в пыль сапоги отступающих солдат. Круг замкнулся.

Жаркое лето гуляло сквозняками по комнатам-колодцам новенькой высотки на Кудринской площади. Выметенный и политый с утра асфальт отражал белую пену цветущих яблонь. Над Москвой, несмотря на ранний час, уже дрожал нагретый воздух. Галина выставила на подоконник только что сваренную гречневую кашу - остудиться - и, подоткнув подол, принялась за полы.
Не успела она дойти и до половины, как с грохотом распахнулась дверь.
- Теть Галь!
"БАМММ"- сказала высоченная фрамуга, и по этому сигналу каша в кастрюльке отважно бросилась в двадцатиметровую бездну. Послав ей вслед нехорошее слово, Галина обернулась. В дверях топтался сосед Колька - серьезный гражданин семи лет от роду.
- Ну, ирод, и чего ты наделал?
- Это не я.
- А кто? Дверь-то кто открыл?
- Я ж не видел, чего там у вас стоит. А зачем вы кастрюлю на окно сунули?
- Поучи меня еще. Чего хотел-то?
- Теть Галь, мама табуреток просила одолжить и велела приходить к вечеру в гости.
- А что, нынче праздник какой?
- Ага! - Колька просиял. - Дядька из Барнаула приехал.
- Дядька... Ну, бери тогда... Нет, стой! Сейчас сама вынесу, видишь - помыла только.
Колька исчез вместе с табуретками, а Галя принялась домывать пол. "Дядька приехал, надо же..."
Колькина мать, Татьяна, работала вместе с Галей в стройуправлении. Они встретились и подружились лет восемь назад, еще в Измайлово. О, эти измайловские бараки - и какого народу только в них не перебывало - со всех концов страны. Растущий город требовал рабочих рук, и сотни, тысячи людей тянулись нескончаемым потоком - город принимал всех.
Галя была Татьяниной соседкой - сначала по топчану, потом по комнате, потом по этажу. Они быстро нашли общий язык, а потом и сдружились. Почти ровесницы, обе деревенские, и даже родные гнезда у них, как оказалось, были почти рядом - без малого восемьдесят километров. "Соседки, " - басовито смеялся Галин муж - "семь верст до небес, и все лесом".
Танин брат, как знала Галя, после войны домой не вернулся, а остался служить дальше, и в конце концов застрял в Барнауле, женился и пустил корни. Хотя переписывалась с ним Таня постоянно, его приезд был первой встречей за много лет, и потому дым за стенкой стоял коромыслом.
За хлопотами день незаметно перевалил во вторую половину. Жара пошла на убыль. Галя наконец-то нашла дежурного техника, который вызволил с крыши нижнего яруса ее кастрюлю. Кашу, конечно же, давно склевали воробьи, но готовить заново Галя не стала. Все равно есть некому - пацанов отец повез в деревню, на лето.
Пожалуй, пора и собираться. Пока нагладила праздничное платье, пока уложила затейливым кренделем толстую косу - в дверь уже нетерпеливо колотили.
- Тёть Галь, ну ты где там?
- Тут я, не горлань!
- Идем уже, ждут ведь!

Окна у соседей выходили на другую сторону, и комната утопала в лучах невысокого солнца. Ослепленная Галя прижмурилась...
-Вот она, голуба! Заходи, соседка - уже заждались!
Секундная пауза, и другой, незнакомый вроде голос, удивленно спросил прямо из
света:
- Галина?
Она раскрыла глаза, недоуменно глянула...
- Не признала? Эх, а я на такой груди прикорнул бы...
- Ах ты ж...
Она спешно обошла стол, из-за которого ей навстречу поднимался со знакомой щербатой улыбкой Николаша.
- Ах ты ж, бисов сын! Я ж тебя... Дай же я тебя, лешака, обниму хоть! Нет, ну бывает ведь такое! Николаша! Так ты, выходит, столько лет... А мы-то здесь вместе... А я бы и не подумала! Брат, надо же! Ой, ведь говорила же, что летчик, а мне-то и ни к чему...
Тут Галка не выдержала и, переполняемая эмоциями, расплакалась. Николаша же, с трудом высвободившись из могучих объятий, еле отдышался и в лицах живописал нетерпеливым слушателям историю их знакомства. Смеясь сквозь слезы, Галка только махала на него руками.
Потом еще долго сидели, смеялись, пели, пили... Пили за встречу, за победу, за здоровье и прочая, разговор то разгорался, то затихал, а затем все как-то разом примолкли. В тишине Николаша покрутил граненую стопку и вдруг встал.
- А знаете что... Давайте выпьем за то, что нам повезло. За то, что мы тогда остались живы.
И все молча кивнули.
Солнце тихо ушло за низкие крыши. В синих сумерках далеко внизу оживленно шумел мирный город.
За то, что остались живы...

Павловские помойки.


Наверное, трудно найти подводника, который бы не вздрагивал при слове «помойка». Во всех базах, где у пирсов появлялись подводные лодки, немедленно вырастали культовые сооружения под одноименным кодовым названием. Все действия подводников рядом с ними напоминали скорее культовые ритуалы, чем рядовую работу по наведению порядка. Чем больше база, тем больше Помойки. Чем больше Помойки, тем больше ритуалов.
Но одназначным лидером «помоечных культовых ритуалов» во всем ВМФ, конечно же, был Павловск. Городок Шкотово 17, в котором жили семьи подводников, находился от места базирования лодок в 30 километрах. Поэтому большая часть семейного люда туда попадала лишь иногда. Чаще всего Павловские подводники не успевали решать служебные задачи до отъезда в городок убогих транспортных средств, а иногда просто забывали о том, что их кто-то ждет дома, по причине полного заполнения мозгов суетой службы.
По живописной долине бежит замечательная речушка с чистой, как слеза водой. Перед встречай с морем русло речушки делает причудливые колена и затапливает довольно большую часть пустыря за казармами 26 дивизии, превращая его в болото. Вот на этом самом болоте и возникла первая Павловская помойка. В 50-х годах командование дивизии приняло мудрое решение засыпать болото мусором, который производился базой в достаточных количествах. Однако его сначала надо было сжечь в специальном сооружении.
На его конструкции стоит остановиться особо. Сооружение состояло из четырех вертикальных труб и огромного конического короба с нижним люком. По гениальному замыслу неизвестного конструктора, матросы с мусорным баком должны были подниматься на специальную площадку по железной лестнице, высыпать мусор в короб, потом его сжечь. После накопления сгоревшего мусора, под люк короба становился самосвал. Далее сгоревший мусор из самосвала полагалось утопить в болоте.
Как справедливо может догадаться читатель, вскоре данный ритуал значительно упростился. Из технологической цепочки утилизации мусора сначала исчез самосвал, по причине его полного разрушения и разграбления, потом отвалилась крышка люка, затем рухнул сам короб. На болотной возвышенности немым укором командованию дивизии остались торчать только четыре вертикальных трубы. Мусор стали сжигать прямо на площадке под этими трубами.
Практически всем экипажам 26 дивизии были расписаны зоны помоечной ответственности. (болото было большое, хватало всем). А ответственность за само помоечное сооружение доставалось по очереди самому провинившемуся экипажу. А провинятся было за что. Нерадивые матросы частенько старались не утруждать себя сжиганием мусора и валили его прямо в болото. Что приравнивалось к тяжкому военному преступлению. Стоило командиру провинившегося экипажа торжественно притащить комдиву на стол огрызок измазанного матросского письма из болота, на котором стоял номер другой в/ч , тут же следовало наказание другому экипажу. После этого личный состав наказанного экипажа, по причине вечернего наведения порядка на помойке, больше не успевал на отходящий транспорт в городок. Окна казарм и штаба с северной стороны были покрыты пятнами от расплющенных носов постоянных наблюдателей. Особенно старались флагмана. Можно было завалить подготовку к КБР или не исполнить очередной срочный документ, но заорав на весь штаб: «Товарищ Комдив, опять в болото сыплють!» Сразу стать отличником.


Терпение командующего лопнуло в самый не подходящий момент, когда провинившимся экипажем был именно наш. А самым озадаченным оказался я - в то время помощник командира, отвечающий за все, что только можно отвечать при стоянке в базе.
Во время проворачивания оружия и технических средств в центральном посту звонок берегового телефона. Из трубки, заглушая шум проворачиваемых механизмов, раздался вой командира дивизии, до этого только что затоптанного командующим. Уже через пару мгновений, я пулей летел по направлению к нашей помойке, возглавляя отряд из пяти матросов и двух мичманов.
Приказ был ясен как августовский день. К 16 часам предъявить командующему новую помойку сложенную в два кирпича на высоту не мене трех метров да еще накрытую крышей. Где брать при этом кирпич, раствор, а главное крышу не сообщалось. Решение надо было принимать на бегу. С прибытием на место надо начинать работать, иначе к 16 часам не успеем.
Мысли подпрыгивают в голове в такт бегу:
Кирпич отпадает, где его столько набрать? Тогда камень... Этого добра в речке достаточно. Цемент?... Понятно, бутылку спирта и в гараж... там вроде видел... Крышу, что с крышей....
Деревянная сгорит... Железная?... Где железа набрать, да еще листового? ...

Пробегаем мимо кучи здоровенных вентиляторных улиток, брошенных на пустыре.
- Магадиев и Тепа - железо - листы, распустить!
- Сколько?
- на крышу.
- Есть!
Бежим дальше.

Из казармы животом вперед выплывает старпом соседнего экипажа, фуражка на затылке, радуется жизни гад.
- Леха, тебе капец! - Кричу я ему издалека.
- Чо такое?
- Я завтра на торпедолове в море уйду, кто помойку строить будет?
- Василич, ты загадками не говори, чо надо то?
- Литр шила и 10 бойцов в речку камни таскать.
Через пять минут человек 20 из его экипажа бегом несутся из казармы к речке.
- Пять человек за железом к Магадиеву, остальные камни таскать.

Работа закипела.
- Тащь, а как цемент разводить?
- Разводи, как разводится, главное, чтобы хватило. Цемента больше нет.
На твердом пятачке земли посреди болота начинает вырисовываться новое капитальное строение. Главный каменщик Магадиев старательно возводит капитальные стены новой помойки.
- Тагир, быстрее, чего ты их крутишь по десять раз? Ляпай как есть, главное, чтобы не развалилось, когда командующий ногами будет пинать!
В ответ только усталый взгляд мичмана.
Магадиев не умеет плохо работать. Не учили его основательные татарские родители этому ремеслу.
Стрелки на часах корчат рожу и медленно подбираются к назначенному времени.

Не успеем Тащь...
Каменная кладка поднялась только до плеча. Из нее в четырех углах уныло торчат ржавые трубы на высоту второго этажа. Правда, крыша уже на месте, хотя тоже ржавая.
- Трубы и крышу закатать в сурик!
-Есть!
Это хлебом не корми, дай только в краске вымазаться!

- Тащь, может по бокам тоже железо? Покрасим?... Цемент не встал, если будем поднимать стены выше рухнет все...
- Железо, железо, фигня какая-то в стакане... Мы ведь не автобусную остановку строим, а помойку!... Тепа, а там еще сетка была! Рядом с железом.
- Понял!
Еще через полчаса между трубами с трех сторон натянута железная сетка на проволочных скрутках.
Отхожу подальше, чтобы рассмотреть шедевр...
Да..., ну и хрень получилась...

- Все, мужики, время вышло, лишние камни мостить в болоте, изображаем гранитную набережную на Неве.

А вот и Уазик кома на горизонте.
Ну, держись Алексей Васильевич!
Из-за казармы колобком выкатывается командир дивизии.
- Это, что за удрыздище? - тычет он в новую помойку.
Я невозмутимо кидаю окурок в болото.
- Это, товарищ комдив, помойка, моей новой конструкции.
- Какой нахрен конструкции?
- Новой, моей.
- Я ведь сказал стены 3 метра!
Помощник ты чем слушал? У тебя уши или банки из-под Веди-64?
Три метра!... Три метра!... Ну капец!... Ну Щас командующий!...
- Товарищ комдив, а как кислород будет поступать к горящему мусору через трех метровые стены, да еще накрытых крышей? Мусор ведь полностью сгорать не будет. Вот для этого и сетка! Она доступ кислорода к горящему мусору обеспечивает, и в то же время, не дает горящим гальюнным бумажкам по ветру разлетаться. А крыша сверху от дождя, чтобы процесс утилизации не останавливался в ненастную погоду...
Рот у комдива начинает расползаться до ушей. Он начинает меня понимать. Капельки пота с его лба исчезают, и он уверенно идет на встречу командующему.
Чтобы не заржать придерживаю нижнюю челюсть рукой. Наш диалог повторяется с абсолютной точностью и использованием тех же выражений.
Командующий обходит помойку со всех сторон. Цокает языком... Молодцы, ай да молодцы!
- Комдива 21-й сюда!
Смотри ..., как надо помойки строить! Развел у себя свинарник! Твои гальюнные бумажки ко мне на окно каждое утро прилипают. Вся моя дежурно-вахтенная служба их до обеда отодрать не может!
Учись, как надо заботиться о том, что тебе Родина доверила защищать! Завтра в 16 часов, чтобы у тебя на всей территории такие стояли! Проверю сам лично! Мне надоело каждый день вам задницы подтирать! Самому додуматься сложно было? Или тебя заучили в академиях Генерального штаба?

-Белоусов, кто это строил?
- Он.
- Слушай, отдай мне его в тыл, мне там толковые офицеры нужны, одни алкаши остались.
Это ж надо трем адмиралам так мозги пургой замести, свою лень оправдывая?! Ай да молодец! Бездельник он у тебя, отдай мне его в тыл? Ну, чего молчишь, ты хоть лапшу с ушей стряхни...
- Не пойдет он...
- Чего ?... Что значит не пойдет? Он ведь у тебя бездельник, а не дурак ?!
Товарищ командующий, сколько можно! У меня в дивизии только два человека на торпедолове не блюют, он да Васильев. Моряком хочет быть, командиром. В тыл не пойдет. Пусть баню строит.
- Банююю...? Ах он у тебя еще баню строит?

Мимоходом. Характер, однако!

Прикомандированный подводник - существо обособленное. Тебя взяли и оторвали от родного коллектива. Засунули в другой экипаж. Приказали: месяца на четыре - ты их. Служишь в своем экипаже, а в этом в командировке. На соседнем пирсе, к примеру. Или в автономке. Заболел у них кто-то, или должность вакантна. А в море надо. Вот тебя и рекрутируют.
Меня воткнули в этот экипаж за несколько суток до выхода. Личный состав уже укомплектовали, но в последний момент один из управленцев изобразил язву и слег в госпиталь. Вместо него выцепили меня. Я, как положено, прибыл, доложился и получил место в каюте. Вопреки правилам, меня поселили в пятом ракетном отсеке, в четырехместной каюте. Наше жилище было воистину интернационально. Жило нас четверо, ракетчик - командир отсека, два управленца и офицер из РТС. На вахте стояли в разных сменах. Я и ракетчик в первой, с двенадцати до четырех, другой управленец в третью, а каплей Мастеров по прозвищу Мастер из РТС во вторую. Вахту Мастер нес в ЦП на БИУСе, возвращался с неё всегда измочаленный и изнеможденный. Мало того, что вторая смена всегда считалась собачьей, спать-то всегда под утро больше всего хочется. Так она стояла вместе с командиром. А тот служить заставлял по полной форме, и все четыре часа доставал всех присутствующих в ЦП всевозможными каверзными вопросами. Дремал в кресле редко и держал народ в постоянном напряжении.
Сутки на третьи после выхода, когда чехарда поулеглась и жизнь вошла в спокойное русло, случилось занятное событие. Ночью в четыре утра моя смена сменилась с вахты и завтракала в кают-компании. Командир завтракал вместе с нами, перекуривал, и потом шел в ЦП менять старпома и оставался стоять до обеда. Надо сказать, командир вырос на Кавказе и очень любил в свободную минутку перекинуться с кем-нибудь партию-другую в нарды. Шеш-беш, кошу, кому как угодно. Игру эту он обожал, и даже купив красивый подарочный экземпляр, презентовал его кают-компании. Так вот, в тот день командир прожевав "квадратные" яйца, оглядел дожевывающих завтрак офицеров и спросил:
- У нас в этой смене в кошу кто-нибудь играет?
За прошедшие дни я уже успел убедиться, что никто. Сам я тоже очень любил нарды. На заводе, где я работал после школы, нарды почитались до небес. На перерыве к столам в бытовке пробиться было просто невозможно. Играл весь цех. Каждый токарь и фрезеровщик считал своим долгом иметь личную кошу, которые вытачивались с учетом вкусов и пристрастий каждого. Была и у меня. К моему огорчению в моей смене любителей покидать камни не нашлось. Поэтому когда командир задал вопрос, я не раздумывая ответил:
- Я, товарищ командир.
Командир посмотрел, и хмыкнув в усы, бросил:
- Ну, садись, Белов, перебросимся пару партий.
Разместились мы за журнальным столиком. Командир исподлобья поглядел на меня и спросил:
- Белов, ты в "короткую", с выбиванием играешь?
Не зная мои давние игровые навыки, командир очевидно думал, что играть я умею только в самые примитивные варианты, вроде простой или "бешеной". Но, получив к своему удивлению утвердительный ответ, даже позволил себе улыбнуться:
- Тогда начали.
Первую партию я продул подчистую. Сказалось долгое отсутствие практики, да и манеры игры противника я еще не знал. Командир что-то приговаривал под нос, кидая кости, посматривал на меня и довольно улыбался. Я же в процессе игры понял, что командир игрок выше среднего, но чересчур прямолинеен, как будто думает, что проиграть при всем желании просто не сможет. Вот она командирская натура-то! Вторую игру я довольно легко взял. Командир удивился. Третью игру я закончил победоносно, не дав выбросить командиру ни одной фишки, что считается особо позорным проигрышем. Горечи поражения командир ничем не высказал, разве только ожесточеннее бросал камни и стал реже улыбаться. В четвертый сеанс я снова наголову разгромил противника, не оставив шансов на реванш. С минуту командир сидел молча, встал и направляясь к выходу, бросил:
- На сегодня хватит. Завтра продолжим. Отдыхай, Белов.
После ухода начальника народ вытащил видеомагнитофон и расселся смотреть кино. После кино особенно не спалось, я лежал, читал книгу, ходил курить. Бодрствовал, одним словом. Таким манером я докантовался до восьми утра. Вторая смена сменилась с вахты, и в каюту влетел взвинченный до верхнего упора Мастер.
- Твою мать! Не вахта, а смерть! Шеф как с цепи сорвался, перетрахал весь центральный вусмерть! Все хреновые, все вахту нести не умеют, все ни черта не знают. Короче, все козлы, а он д`Артаньян! Побудил всех командиров подразделений нотации читать. Мне приказал новые зачетные листы выдать! Глупый я, ничего не знаю! Ё моё, его как будто в нарды обули словно щенка...
Мне показалось, что я ослышался. Перебив монолог Мастера, я сознался:
- Я с ним играл. Три один в мою пользу. Это что, смертельно?
Мастера вздыбило.
- Блин!!! Тебя что, не предупредили? Не вздумай у него выигрывать! У нашего шефа самолюбия больше, чем здравого смысла. Он же себя Джомолунгмой считает, а всех остальных эмбрионами! Для него проигрыш как коровье дерьмо на голову при всем народе. Запомни: одну партию выиграл - три проиграй! Просек?
Я просек. В течении дня меня еще трое из вахты ЦП второй смены убедительно просили унять гордыню и сдаться командиру как можно более корректно.
Ночью после смены я позавтракал. Командира еще не было. Я пошел перекурить, а затем снова отправился в кают-компанию. Командир уже доедал.
- Белов! Где пропадаешь? А ну, садись.
Мы сели. Первую игру согласно плана я выиграл. Хотя сегодня командир играл несравненно сильнее, чем вчера. Шеф только сжал губы и прищурил глаза. Вторую я бессовестно сдал. Третью и четвертую тоже. Потом мне стало стыдно за столь явное подмахивание, и я решил последнюю сражаться до конца. Но командир вдруг посмотрел на часы:
- Ладно, Белов! Завтра продолжим. Старпом ждет.
Потом неожиданно подмигнул и засмеялся.
- А ты, лейтенант, неплохо играешь. Вчера меня так отделал. Но сам видишь, опыт - штука великая! Учись!
И ушел в центральный.
В эту ночь я с нетерпением ожидал Мастера. В восемь Мастер, блаженно улыбаясь, ввалился в каюту.
- Ну, как? Что командир?
- Слушай старик! Проигрывай ему почаще. Я так давно на вахте не балдел. Прикинь, шеф пришел, рот до ушей, упал в кресло и пошел анекдоты травить. Никогда с ним такого не было! Потом попросил какой-нибудь детектив!!! Он же ничего кроме инструкций не читает!!! А потом уснул!!! Я под такое дело даже покемарить умудрился. Проигрывай ему. Болезненное самолюбие. Всю дорогу лучше всех хочет быть, а тут ты со своей кошой. Характер, однако! Понимать надо!
До конца автономки я играл с командиром по правилу: одну себе, три ему. По приходу получил благодарность за поход от командира дивизии по ходатайству командира корабля и приглашение остаться у них в экипаже навсегда. От второго я отказался.

Автор Павел Ефремов. Размещено с разрешения автора.

МУРЧИК

Из ненаписанного цикла: « Истории офицерского общежития».

Помешивая на сковороде вкусно шкворчащую картошку, Игорь сладко прищурился. Очередной день службы позади, и никто не помешает капитану-хохлу употребить положенные 100 грамм присланной из родного села самогонки (водки в городе не найти днем с огнем), сдобренной шматом копченого сала. Никто, кроме мелкого и весьма пакостного котейки по кличке Рейган, который уже давно лежал на самом уголке стула и лениво косил желтым глазом на вожделенную горку домашних продуктов.
- Смотри, Игорюха, вчера отвернулся на секунду, так этот махновец банку шпрот уничтожил. Четырех офицеров без закуси оставил, чтоб ему кошка не дала!
Шпрот было жалко... Родители с редкой оказией прислали из Питера посылку с разными полезными вещами и вкусностями. Только собрались посидеть, уже стол накрыли... вышли футбол досмотреть. Вот и досмотрели... И куда столько влезло в этого пирата?
При слове «шпроты» Рейган сел и, не торопясь, облизал лапу, которой по-видимому, и вытаскивал рыбьи тушки из банки.
- Вот стервец, понимает, о чем говорим. Совесть-то не мучает? - не утерпел и почесал ворюгу за ухом. «Махновец» блаженно вытянулся и муркнул что-то одобрительное, дескать, давно бы так... Рыбки коту пожалел...
- На Мурчика похож.- Игорь отрезал крохотный кусочек сала и подсунул под кошачий нос. Раздалось смачное чавканье.
- Все, хватит, самим жрать нечего. Иди к соседям, у них поклянчи, может, что и обломится, хотя вряд ли. - «Ну это мы еще посмотрим!» - Рейган, не торопясь, вышел из кухни.
- Игорь, а Мурчик что за зверь такой?
- Нормальный зверь... Помнишь, как в том мультике: «Усы, лапы и хвост - вот и все мои документы!» Кот, только не наш, не советский.
- Вражеский что ли? - Воображение рисует суперсекретное подразделение НАТОвских котов-убийц в камуфляже.
- Нет, союзный. Вьетнамский. Я ведь во Вьетнаме советником был, ты знаешь.
Еще бы не знать! Вьетнамские сувениры были разбросаны и развешены по всей Игоревой комнате в общаге. Особое уважение коллектива вызывала бутылка какого-то местного пойла с плавающей змеюкой внутри. Несмотря на неоднократные предложения хозяина произвести дегустацию, желающих почему-то не находилось, даже после предварительного «разогрева» более правильными напитками.
- Вьетнамцы, вообще-то народ известно трудолюбивый, как и все азиаты. Но и, мягко говоря, вороватые личности тоже попадаются. Причем, и первое и второе перемешаны в них в равных пропорциях. Я однажды бежал метров 100 за тремя бойцами. Еле догнал, клянусь! Только сам был налегке, а они перли со склада 200 кг. бочку масла. Куда там до них муравьям и прочим насекомым! Сдохли бы от такой нагрузки! А эти - нормалек... Чирикают что-то по-своему. Назад отнесли еще быстрее, правда, я им словесно помогал. Некоторые русские слова они с моей помощью очень хорошо выучили...
Извини, увлекся... В общем, служба как служба, национальный колорит вскоре перестал замечать, да и работы по горло... Доставли по-настоящему три вещи: жара, влажность и мыши. С природой ничего не поделаешь, но вот хвостатым давно хотелось устроить полный Армогеддец. Понимаешь, они были ВЕЗДЕ! Маленьких ушастых тварей повара отгоняли от котлов (хотя есть серьезные подозрения, что иногда и не замечали, что, впрочем, на качестве еды не отражалось никак), вечером выуживали из коек, вытряхивали по утру из ботинок, доставали злобно пищащую нечисть из карманов ХБ. Конец терпению пришел после пиратского набега на мою палатку и уничтожения проводов в свежеспаянной монтажной плате. После этого я, встав с паяльником наперевес и подражая накаченному герою одного «запрещенного» видеофильма, торжественно произнес: «Гнусные твари! Вы хотели войны, вы ее получите!» Мыши дружно заржали по углям, доедая изоляцию.
Переводчик из местных долго думал и изрек:
- Еся одна халесий способа, берется самая сильная миша, обливаться бензина- солярка и пускаться безать. Она безит в свою дома, дома гореть, все миша гореть погибать нах.
...Нет, я не живодер, даже состоял в Обществе охраны животных, но «На войне, как на войне», « Если враг не сдается...» и т. д. В общем, дал добро на «аутодафе»...
Вряд ли « миша» знала про подвиг героя-летчика Гастелло, но действия предприняла явно в нужном направлении, вместо «свою дома» шустро рванув на склад ГСМ. Причем, прежде чем скрыться в клубах огня и дыма, обернулась и явственно показала всем средний коготь на правой лапе.
Склад удалось полностью потушить только через час чудовищных усилий. Жертв и разрушений почти не было.
Переводчик улыбнулся, размазывая по лицу копоть недавнего пожара:
- Еся еще одна холесий способ против миша. Самая лутсая - кота покупать, кота вся миша будет кушать - убивать нах.
...Ближайший рынок был в двухстах километрах. Выехали перед восходом солнца на двух УАЗиках с автоматчиками. Я лично возглавил экспедицию из головной машины, трясясь на переднем сидении в выгоревшем ХБ без знаков различия.
...Котята лежали на лотке в один ряд, наглухо спеленутые тряпками наподобие мумий, так что сверху торчала одна лопоухая непрерывно мявкающая голова, а вниз свисал так же непрерывно молотящий по доскам хвост. Цена была божеская - на наши деньги около рубля за штуку.
- Сколько возьмем? - вопрос переводчику.
- Одного тосьно хватит.
- Уверен?
- Тосьно, тосьно!
Продавец невозмутимо размотал обмотки и взглядам открылось худенькое кошачье тельце, покрытое короткой серой шерсткой. Осмотрев покупку на предмет отсутствия скрытых дефектов и наличия первичных половых признаков, расплатились и осторожно двинулись в обратный путь по бездорожью. Драгоценное приобретение всю дорогу держал на руках, не доверяя никому.
Кота я лично окрестил Мурчиком, про себя потешаясь над братьями по оружию, ибо выговорить этот набор букв ни один вьетнамец не мог, как не пытался..
Мурчик чем-то неуловимо напоминал моих бойцов. Такой же невозмутимый взгляд раскосых темных глаз, худощавое субтильное «теловычетание» и абсолютная невозмутимость, этакое воплощение всех древних азиатских культур и религий.
...Первого «миша» этот дистрофик завалил через две недели после приезда в часть, после того, как окреп и слегка отъелся тушенкой и рисом. Причем, сделано это было с изяществом Брюса Ли, мимоходом между лежанкой и миской с едой. Стоя над поверженным противником, Мурчик с интересом пошевелил лапой останки серого агрессора и задумался.
- Молодец, звереныш! Вперед! Ура! Банзай! Кия! Смерть фашистким оккупантам! Мочи козлов! - ликовал я, возбужденно притопывая ногами.
В эту ночь усатая Машина Смерти впервые вышла на охоту. Жалко, что некому было оценить красоту работы потомственного крысолова! Схемы его войсковых операций несомненно украсили бы учебники по кошачьей тактике и стратегии. Мыши таяли, как под пулеметным огнем и массово вывешивали белые флаги. Рембо и Чак Норрис удавились бы от зависти... Вы хотели войны, вы ее получили!
Каждое утро отряжался боец для сбора павших в ночном бою и последующего рытья братской могилы. Работы ему хватало не на один час...
... Через месяц геноцид мышиного населения был завершен по причине почти полного истребления такового. Работы Мурчику явно поубавилось и даже случалось, что он приходил ночевать ко мне, чутко дремля в ногах и напевая мантры на каком-то древнекошачьем языке. Дружить с ним пытались многие, но как истинный Кот он признавал только одного хозяина - меня. Остальные нет - нет да и испытывали на себе ставшую легендарной хватку длиннющих кривых клыков.
...А по вечерам мы разговаривали... То есть, говорил, конечно, я, а Мурчик сверкал из полумрака своими невозмутимыми глазами и кивал мне понимающе. Я рассказывал ему о многом: о родном украинском селе, о старенькой матери, о жене и сынишке, о том, как обрыдла мне эта командировка и как будет здорово однажды вернуться Домой. Мурчик кивал сочувственно, сворачивался клубком и засыпал рядом, время от времени тихонько муркая, дескать, не грусти, Брат, служба она служба и есть, мы солдаты, не привыкать.
...Все когда-то кончается, закончилась и моя Вьетнамская эпопея. Срок вышел... «Нах хауз, херр капитан», домой к салу и горилке! Вроде, ждал долго, дни считал, а теперь какое-то странное чувство, будто рвешь по живому и непонятно, кем стал для тебя этот маленький меховой комочек, с комфортом расположившийся на подстилке под армейской койкой. А он, стервец, словно все понимает и не лезет в душу с дурацкими вопросами, как и положено настоящему Другу. Только смотрит молча... Только смотрит...
...Через карантин протащить Мурчика в Союз было нереально. Все было предрешено... Не оглядываясь я молча шел к ожидавшему УАЗику, волоча за собой тяжеленную брезентовую сумку и повторяя в такт шагам - «Это всего лишь кот... Это всего лишь кот...»...
... Мурчик погиб через три недели после моего отьезда. В палатку сменщика заползла змея и один Бог знает, чем бы это могло кончиться, если бы не кот, серой молнией рванувший наперехват. Змея оказалась проворней, но он так и не разжал челюсти, дробя позвонки непрошенной гостье. Погиб в бою, как и подобает настоящему Солдату...
...В дверь просунулась хитрющая морда Рейгана. Попытки разжиться чем-нибудь у соседей явно успехом не увенчались.
- Черт с тобой, иди сюда! - Слышится чавканье...
- Все, прожарилась... Слушай, старлей, давай за Мурчика накатим по соточке, а... ?
- Погоди, схожу к себе, шпроты принесу. Где-то еще банка завалялась... Ты наливай пока, не тяни, я скоро...

Телефон звонил не умолкая.
Кося одним глазом, дневальный, совсем недавно столь неудачно спустившийся с гор за солью и спичками, безуспешно пытался усыпить бесовской аппарат; другим он столь же тщетно искал в зоне видимости военнослужащих поопытнее. Капитана Кирю (фамилия изменена на созвучную - прим. авт.) будить не хотелось совершенно. На его неуверенное мычание никто не отзывался, а покинуть пост у телефона не позволял краткий, но выразительный инструктаж, большей частью сразу забытый.

- Блядь!!! - тихо сатанел командир корпуса; после сытного обеда он возжелал проверить несение службы и с первой же попытки сильно огорчился. - Всех урою нахрен. Мы на боевом дежурстве или что... Где связь?!
- Тольчтоблатащгенрал. Разбирамсятащгенрал.
- Ты побыстрей разбирайся, - голос был ласков, но доброта казалась почему-то неубедительной. - Хочешь, дымом им сигналы подавай, или почтовых голубей достань... Ты ж связист, тебе лучше знать... куда, блядь, связь пропадает!

Телефон звонил; дневальный гипнотизировал аппарат и спящего капитана.

- Связист!!! Чему тебя учили! Блядь! До ДэЗэ (ДЗ - дежурное звено, прим. авт.) полтора километра, стоянку видно, а ты уже почти час с ними связаться не можешь! Ты вообще хоть что-то можешь?! Да за это время до них из громкоговорителя докричаться можно! Из ру-по-ра!!! Из газеты «Красная Звезда» небрежно свернутого!!! Корявыми ручонками!!!

Летом в хорошую погоду домик дежурного звена вымирал. Зачем сидеть в здании, если в полутора десятках метров за ним берег озера и небольшая роща? Пользуясь удаленностью Московского округа ПВО от границ, и, соответственно, редкими объявлениями готовности, народ старался дежурством себя не перенапрягать. Кто с удочкой карасей истребляет, кто в шеш-беш сражается, кто советы им раздает. Природа, тишина, покой... Идиллия, в любое мгновение готовая взорваться сигналом тревоги. А вот для того, чтобы не упустить тот момент, когда нужно, сменив удочки и коши на ЗШ, бежать к самолетам, внутри домика у телефона неотлучно дежурил дневальный.

По всем народно-связистским приметам, включая фазы Луны и высоту полета мух, связь работала, но установить ее не удавалось.
- Может, сбегать?..
- Спрыгать, блин! Ты у меня так к новому месту службы упрыгаешь. На южный берег! Северного Ледовитого! Организуем!!! По тревоге тоже всякий раз бегать будешь?! Ты пойми: мне ж сейчас связь с ними на хрен не нужна, мне она вообще нужна! Вот и обеспечивай. Прыгун, блядь!..

Телефон звонил; дневальный вспомнил несколько умных слов и решился.
- Дижюрный звено, дынивалный, слющай...
- Ну-у-тьф-ф-у-ж-ж-ты-ж-ж-бл-л-ляд-д-дь, - отозвался телефон. - КП корпуса!
- Звено? КП. Спите там что ли?!
- Дижюрный звено, дынивалный, слющай!
- Ебт... Звено, командир корпуса! Доложить обстановку! Что у вас вообще нахрен творится, мать вашу?! Спите там?! Разбудить?!!
Обилие командных слов ошеломило начинающего дневального. Не пытаясь уже ничего понять, он следовал сохранившемуся в памяти куску инструкции, не подозревая о пользе других, не сохранившихся её кусков.
- Дижюрный звено, дынивалный, слющай!
- Блядь! Урою! Сука!..
- Дижюрный звено, дынивалный, слющай!
На КП глубоко вздохнули и пошли другим путём:
- Воин!
- Так точна!
Генерал вздохнул ещё горше.
- Воин, всё в порядке?
- Да... э-э-э... нэт... Так точна!
- Блядь, - оценил однозначность доклада командир корпуса. - У-у-у... Воин. Передай телефон кому-нибудь из офицеров.
- Вай, нэ магу. Ат тэлэфон нэ отхади. Инструкций!
- Так позови!
- Нэ магу.
- Там что, нет никого?
- Киря здэсь. Нэ бэспокоит сказалы, иначе плохо. Болшэ нэт.
- Киря, говоришь, кацо? - генерал облизнулся в предвкушении крови. - Серьезная киря?
Дневальный задумался, вспоминая.
- Киря очэн балшой, генацвале. Очэн. Да ти приезжай, сам сматри.
- Киря? Щас приеду. Жди!

- Вот блядь... Киря... В моём корпусе... На боевом дежурстве... Дожили - пьянка в дежурном звене... Сгною, блядь, - в ожидании «УАЗика» командир разминался прогулкой у КП; прищуренные в поисках возможных целей глаза распознали опрометчиво мелькнувший неподалеку силуэт. - Та-аварищ полковник!!!
- Здравия желаю, тащ генерал! - отозвалась цель.
- Тебя-то мне и надо, драгоценный... Генацвале, блядь!!! Совсем на службу забили?!
Комполка в очередной раз задумался о преимуществах и недостатках базирования части на одном аэродроме с штабом корпуса. Сегодня, похоже, недостатки перевешивали.
- Тащ генерал... Не могу знать... Что случилось-то?
- Знать не можешь? Узнаешь... Киряют у тебя в дежурном звене. Поздравляю. На все ПВО позор.
Материализовавшийся «УАЗ» уже нетерпеливо рыл колесом асфальтобетон рулежки.
- Давай напрямик, через полосу!
- Есть!
- Ур-р-рою...

Телефон затих; дневальный успокоился. Писк тормозов, топот и стук распахнувшейся двери слились воедино.
- Где?!
- Таварыщ... - дневальный присмотрелся, но заблудившись в хитросплетениях воинских званий, пошел по пути наименьшего сопротивления. - ... камандыр! За врэмя ваш отсутствия... э-э-э.. за врэмя маего дэжурства нычего... - и, запутавшись окончательно, закончил. - Все харашо, да!
- Молодец, воин, - одобрил генерал. - И где тут киря, блядь?! Щас докиряются...
- Там! В комната. Крават спит.
- Разбудим...

Капитан Киря спал. Устроив себе маленькую берлогу из одеял, он отсыпался за предыдущие сутки и неизвестно за сколько последующих. Преимущество ДЗ хотя бы в том, что в это время тебя не выдернут ни на какие авралы, и Киря, давно и прочно вошедший в непробиваемую когорту «пятнадцатилетних капитанов», знал и ценил такую возможность отдохнуть от бетонки.

- Подъём! Что за лежбище котиков?!..
«Берлога» пошевелилась; просыпаясь по пути, старый техник неторопливо являлся пред очи командования.
- Гвардии капитан Киря! Здравжла!..
- Глаза хоть нужно открывать когда старший по званию обращается!..
Веки дисциплинировано поднялись, но большая часть капитана еще явно спала.
- Что вообще здесь?!..
- Выполняю боевую задачу по охране воздушных границ Союза Советских...
- Запаха нет... - принюхался генерал. И, уже понимая, что он что-то не понял, но еще не понимая, что именно, уточнил. - Капитан, пили? Честно?
- Никак нет.
- Да вас шатает!
- Виноват. Устал.
- Полковник! Это что такое?..
- Это - гвардии капитан Киря. Он техник. Выполняет боевую задачу. А еще он устал, товарищ генерал.
Командир корпуса внимательнее присмотрелся к командиру полка, оценивая цинизм перевода; уходить после такого без чьего-либо скальпа не хотелось и вообще представлялось методически неверным. В очередной раз вздохнув, генерал решил загрызть зарвавшегося подчиненного в более спокойной и располагающей обстановке и переключился на Кирю.
- Техник?! Да какой это техник?! Это сурок какой-то! Опухший, небритый, глаза как у селедки бешеной! Какая боевая задача? Да такого к технике допускать просто нельзя! Это же ходячая предпосылка к летному происшествию! Распустились! Ну ничего, я порядок наведу... Значит так! С «бетонки» долой! В ОБАТО!!! Навечно! В пожарные! Как раз место есть, Иванов уволился... И это - приказ!
- Э-э-а-а-а...
- Вы что, капитан, не расслышали? Да, прочь с «бетонки», да, в ОБАТО! В по-жар-ны-е! Навечно!
Пару секунд Киря осмысливал случившееся.
- Служу Советскому Союзу!
Глядя на довольную капитанскую улыбку генерал второй раз за день начал подозревать, что он чего-то не понял.
- Капитан... Вы вообще слышали, что я сказал?..
- Так точно! Майорская должность и делать ни хрена не нужно! Спасибо, товарищ генерал!