Дороги, которые нас выбирают.

"Пора в путь дорогу,
дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем,
над милым порогом
махну серебряным тебе крылом!"
(песня из к/ф "Небесный тихоход")

И вот настал долгожданный момент для любого, даже самого твердолобого военного - очередной отпуск! Вся чернуха сборов осталась позади, и ты свободен. Надо сказать, что опытный военнослужащий считает себя в отпуске только тогда, когда сел в поезд или на самолет, и он отъехал или взлетел. Получение на руки отпускного билета и денег еще ничего не гарантирует.
В 198... году мой экипаж собирался в отпуск. Мучительно и долго. Примерную дату знали все. Мичмана выписывали проездные документы, народ закупал билеты, финансист окончательно подбивал денежное довольствие. Наконец, этот день настал. Утром командир поздравил всех с убытием на заслуженный отдых, приказал начать выдачу отпускных и денег, а перед обедом всех собрать на инструктаж, после чего - по домам. Народ расторопно выстроился в очередь, без лишней суеты получил необходимые бумажки и рассосался по казарме, ожидая последнего выхода отца-командира. Однако, в назначенное время командир не пришел. Часть несознательных военных, пораскинув мозгами, покинула расположение части и поперла домой. Отпуск три месяца, после него про отсутствие на инструктаже никто и помнить не будет. Кроме того, у самых расторопных билеты были уже куплены, да еще и на вечер этого самого дня. Было куда торопиться. Оставшиеся уныло слонялись по казарме, проклинали необязательного командира и задымляли табачными клубами все закоулки. Наконец, в казарму мрачнее тучи вполз командир. Сначала он чуть не до смерти напугал дневального ультразвуковыми криками, потом снял дежурного по части за развязанный шнурок на ботинке и приказал немедленно строить экипаж. В предчувствии нехорошего "команда" выстроилась в неказистую кишку, переминаясь с ноги на ногу.
- Ну, господа военнослужащие! В отпуск собрались? Летом? Х.... вам!!! И мне в том числе! Отпускные билеты сдать! Деньги оставьте. Слабонервных прошу присесть прямо на палубу. Через месяц - в автономку! Вместо экипажа хитрожопого К.....! А он, козел, в отпуск! Вопросы есть? Наш отпуск переносится на октябрь. Разойдись!!! Командиры боевых частей, ко мне в кабинет.
Надо ли говорить, что сбежавших доставали отовсюду. Из постели поздно вечером, из засад на автобусной остановке, лично я с механиком на его машине рано поутру гонял "на задержание" в аэропорт, перехватывать старшину спецтрюмных. Упустили шестерых: четверых, с вечера укативших с семьями в Питер на своих автомобилях, и двух холостяков-старлеев, исчезнувших бесследно (позже выяснилось, что от щенячьего ощущения свободы их занесло в мурманскую гостиницу "Арктика", где они и пропьянствовали трое суток, не выползая из номера). Всех их, конечно, вернули в лоно родного экипажа попозже и с некоторыми моральными издержками, но в море мы ушли в срок.
Ну а теперь, допустим, другая ситуация - все обошлось. И отпуск, как положено, дали, и отпустили и не догоняли, не обманули, даже попыток не делали.
Вот тут-то и начинается романтика военного отпуска. Ты свободен - а билетов нет! Никуда! Хорошо, если не в сезон едешь, тут проблем нет. А весна и лето? Весь Север табором снимается с мест и выезжает через один-единственный аэропорт "Мурмаши" и один-единственный железнодорожный вокзал. Весь Север - в две дырки. И не очень-то большие, я вам скажу. Тогда и начинается... Номерок на руке. "Кто последний на допосадку?" - "Я" - "Я за вами" - "Пишите, сто тридцать шестой на Москву". Все, ты готов. Твое место на привокзальной скамейке, всерьез и надолго. Особенно, если ты с семьей. Без семьи офицер флота уедет куда надо и в назначенный срок. Другое дело, на чем? Да хоть на хромой кобыле! Только отсель подальше! Хоть на время.
Как раз после той автономки, куда мы были засланы Родиной вместо других, нас, горемычных, наконец, отпустили отдыхать. Правда, отпуск попридержали, и вместо октября получился конец ноября. Нормальное явление. Слава тебе Господи, не под ёлочку! Передали корабль, получили финансы, и, в конце концов, были милостиво отпущены на все четыре стороны. Сразу сходил на почту. Дал телеграмму жене: выезжаю завтра, билетов нет, ждите в лучшем случае через двое суток. С друзьями решили вечерком отпраздновать долгожданное освобождение от воинских обязанностей. Шильцом побаловались знатно. В дугу. Вследствие чего утром я проспал все что можно, а главное, автобус на Мурманск. Встал. Умылся. Подхватил заранее собранный чемодан и попер на КПП поселка ловить попутку. На перекладных добрался до Полярнинского пункта. И там наглухо встал. Водители упорно не желали подбирать одинокого путника. А ноябрь - совсем не летний месяц. Через час мои ноги начали постепенно отмирать, впрочем, как и все остальные части тела. Появилась мысль плюнуть и вернуться домой, а завтра спокойно сесть на автобус и продолжить движение в сторону отпуска.
На обочине тормознул военный "уазик". Постепенно превращаясь в генерала Карбышева, я даже не обратил внимание на это событие. Мало ли за чем остановился. Не за мной же. Дверца распахнулась. С переднего сиденья выскочил флотский капитан-авиатор и с криком "Пашок!!! Чертяка!!!" бросился на меня с объятиями. Увернуться я не успел. Помяв мое тело минут пять, капитан широко улыбаясь пробасил:
- Пашок! Не признал, что ли?
Такое жаркое проявление чувств меня согрело. Голова начала соображать. Я пригляделся. Ха! Старый знакомый. Капитан Витя. Мы вместе отдыхали год назад в санатории, в соседних номерах. Я после автономки, он после неудачного катапультирования. Спелись враз. Сколько спиртного уничтожили! Не берусь описать.
- Витька! А ты как здесь оказался? Ты же, вроде, под Петрозаводском служишь.
- Отлетал. Теперь наземный служака. Тружусь на диспетчерской ниве. В Сафоново. А ты-то что на дороге, как нищий бродяга, кукарекаешь?
- В отпуск я, Витек, еду. В отпуск. В Севастополь. А сейчас в аэропорт.
Виктор развел руки.
- Залазь! Сделаем крюк, подкину.
Меня долго уговаривать не пришлось. Витек перебрался ко мне на заднее сиденье и дал отмашку матросу: "Трогай!". "Козел" взревел и понесся. Витя, полуразвалившись на сиденье, закурил, оглядел меня и с сочувствием сказал:
- Плохо выглядишь, подводник. Лицо изнуренное, как у престарелого туберкулезника.
Я засмеялся.
- Куда уж изнуренней. Вчера до трех ночи отпуск обмывали.
Витек оживился. Вытащил с переднего сиденья портфель. Извлек фляжку и два металлических стопарика с эмблемами ВВС.
- Ну, тогда сам бог велел, за встречу! Да и тебе лекарство перед дальней дорогой не помешает. Подровняешься!
"Козла" трясло как шейкер для сбивания коктейлей, и алкоголь рассосался в крови в рекордно короткие сроки. Я размяк после вчерашнего, и Витя за компанию.
- Пашок! А когда у тебя самолет? Во сколько твой чартерный рейс к берегам Черного моря?
- Да я не знаю. У меня и билетов-то нет. Так, подсяду на московский рейс, а из первопрестольной - в Крым.
- Нууу... Неделю просидишь...
Мой авиационный друг задумался. Пошарил в своем саквояже. Достал папку. Долго перебирал и разглядывал бумажки. Почесал затылок, посмотрел на часы и постучал по спине водителя.
- Смирнов. Ты в отпуск после новогодних праздников идешь?
- Так точно, тащ капитан!
- Ставлю боевую задачу: московское время 11.45. Время прибытия на наш аэродром 12.30. Успеешь - Новый год встретишь с мамой, папой и школьными подругами. Время пошло!
Судя по резкому увеличению скорости, своих подчиненных Витек не обманывал. "Уазик" мчался на пределе возможностей и на грани фола. Витек повернулся и помахал указательным пальцем у меня пред носом.
- И не спрашивай! Сюрприз! Сегодня до нолей будешь в теплой постели у законной супружницы в городе славы русских моряков! Поклонись от меня адмиралу Нахимову.
И больше ни на какие мои вопросы не отвечал. А я и не упорствовал. Сказал так сказал. Да и шило свое пагубное действие оказало.
До конца этого немыслимого "козлиного" полета фляжку мы приговорили. До капельки. На аэродром мы ворвались на двенадцать минут раньше срока. Лихо развернулись у подъезда длинного одноэтажного здания. Вышли. Прошли внутрь. В большом помещении сновали летчики, стоял бильярдный стол, работал телевизор. Витек усадил меня на диван и сказал, что придет минут через двадцать. Летуны оказались ребята хоть куда. Накормили, напоили чаем. Сделали десяток бутербродов "на дорожку". Самое интересное, что никто не спрашивал, кто я такой, но все знали, что я сейчас улетаю. Хотя этого точно не знал и я сам. Появился Витек.
- Собирайся! Пошли.
Я подхватил багаж и мы вышли на улицу. Там стоял все тот же "летучий козел". Выехали на взлетную полосу. Вдалеке замаячил гигантский серый силуэт самолета. Подъехали. Остановились. Если бы люди были самолетами, то Витек уж точно относился бы к тяжелым бомбардировщикам. Он молча извлек из шинели знакомую флягу, к моему удивлению, снова полную. Наверно, заправился на лету. Разлил.
- На посошок! Вылетаете через десять минут. Рейс на Качу. Знаешь такое место?
Я знал. Военный аэродром в пригороде Севастополя.
- Вздрогнули!
Мы опрокинули стопки.
- Катапультируемся!
Выбрались из машины. У самолета стояло пара летчиков, упакованных в летные куртки, кожаные штаны и унты. Подошли.
- Васильич, вот мой пассажир. Прошу любить и жаловать, брат по оружию. Подводник Паша.
Васильич протянул руку, поздоровался.
- Давай по аппарели в салон. Там увидишь, где присесть. Места навалом.
И засмеялся. Я не обратил внимания. Мы попрощались с Витьком, обменялись адресами, и я поднялся в самолет.
В авиации я разбираюсь на уровне среднестатистического обывателя. Не моя епархия. Но то, что этот монстр - турбовинтовой грузовик военно-транспортной авиации, я понял без объяснений. Пустая длинная труба. Нет даже откидных сидений. Крепления под них есть. Самих сидений нет. В конце дверца. Рядом два деревянных школьных стола и явно выкраденные из кинотеатра сиденья, скрепленные по три штуки. И на них разношерстная компания. Танковый полковник в папахе, четыре женщины средних лет, обложенные чемоданами и кошелками, и трое в гражданском, явно не имеющие отношения к военному ведомству. Поздоровался. Сел на свободное кресло. Аппарель со скрипом поднялась. Дверца открылась, вышел летчик.
- Сейчас взлетаем. Пристегиваться не надо. Ха-ха-ха! Можно курить. Окурки в ведро. Удобств, извините, нет. По малой нужде прошу в хвост, к аппарели. По большой придется потерпеть. Да, еще рекомендую потеплее одеться, в салоне холодновато. Есть мнение, что он даже негерметичен. Вот и все. Приятного полета. Лететь долго.
Летчик вышел, плотно закрыв за собой дверь. Фраза о теплой одежде показалась мне неуместной. Куда еще теплей, на Севере, да в конце ноября. А меня еще и шило очень неплохо согревало. В общем, на это предостережение авиатора я сначала внимания не обратил.
Взревели винты. Громко до безобразия. Самолет завибрировал и тронулся с места. Как разгонялись и взлетали, я особо не запомнил. Сон сморил. Только голову на плечо положил, сразу провалился.
Проснулся я внезапно. От всепоглощающего холода. От мороза сводило все. От кончиков пальцев до мочевого пузыря. Попытался поднять голову. С первого раза не вышло. Ухо примерзло к воротнику куртки. Чуть кожу не сорвал. Отогрел ухо рукой, отлепил от воротника. Взглянул на часы. 14.10. Спал час с лишним. Осмотрелся. Сидевший ближе всех полковник напоминал мертвеца. Белый, усы и брови в инее, взгляд отрешенный и потерянный. Остальные не лучше. Да и сам я, наверно, был еще тот. Народ молчал. Лишь из ноздрей и ртов вырывался пар. Ну просто ледяные вулканы. Зубы начали выстукивать фокстрот, и к моему стыду, сдержаться у меня не получалось. Ко всему прочему смертельно хотелось в туалет, а попросить отвернуться, когда я удалюсь к аппарели, я стеснялся. Наверно, пока я спал, через это прошли все, так как полковник, угадав ход моих мыслей прохрипел:
- Иди в хвост. Отсюда не видно.
Я понесся вприпрыжку. С чувством глубокого удовлетворения осуществил слив вод. Отдышался и побрел назад. Опустился в свое кресло. Взглянул на танкиста. Мочки ушей того были просто цвета мелованной бумаги. Отмерзли, сообразил я!
- Товарищ полковник! Уши! Разотрите уши!
Полковник осторожно потрогал мочки. Шепотом ругнулся и, скривясь, стал массажировать их пальцами. Я эту боль знаю. Довелось испробовать. Мне как-то пришлось минут пятнадцать купаться в полной форме одежды в Баренцевом море в феврале месяце. Так та вода под ноль градусов кипятком казалась! А этот самолет не просто холодильником был. Хуже. Просто рефрижератор какой-то. Не зря летун предупреждал.
Полковник, наконец, оттер уши, превратив их в два огненно-красных лопуха. Внимательно посмотрел на меня. Наклонился.
- Разрешите представиться! Полковник Шаталов. Григорий Семенович. Командир танкового полка. Следую из командировки к месту службы.
- Капитан-лейтенант Белов. Павел. Отпуск.
Обменялись рукопожатиями.
- Павел, вы не разделите со мной небольшую порцию коньяка? Зябко, черт возьми!
Для наших плебейских времен танкист воспитан был исключительно. Как не помочь такому человеку! Естественно, согласился. Из дипломата, лежащего на коленях, полковник достал бутылку коньяка. Да не просто бутылку! Настоящий армянский "Ахтамар" семилетней выдержки.
- Три бутылки начальнику везу. Жалко, но здоровье важнее.
Лимон и фужеры у полковника тоже нашлись. Налили. Осушили. Крякнули. По жилам начало разливаться тепло древней армянской земли. Григорий Семенович очень выразительно покачал головой. Я сразу согласился. Выпили еще. После третьей мы как-то одновременно почувствовали на себе взгляды остальных. Если женщины мерзли с безразлично-отсутствующим видом, то на лицах гражданских специалистов отражалась гамма чувств. Аристократичный полковник взял инициативу на себя.
- Не желаете?
Мужчины желали. И очень! Бутылка благородного напитка обнажила дно в считанный миг. Мужчины если и не повеселели, то на заиндевевшие трупы уже не походили. Но что такое одна бутылка, пусть даже такая, для пяти здоровых промерзших насквозь мужиков? Тьфу! Беды и невзгоды сближают. В этом летающем саркофаге для мороженого мяса присутствующие показались мне такими близкими и родными, что я, плюнув на все планы, влез и достал шильницу. Со мной их было три. Литровая и две поллитровых. Сработанных на заказ северодвинскими мастерами, с личной монограммой на боку. Принимая в учет количество участников, я достал литровую.
- Кхе! - хмыкнул полковник и поинтересовался:
- Спирт?
- Шило. Чистейшее. Доктор по дружбе насыпал.
Полковник руководство процессом взял на себя.
- Молодые люди, такой напиток одним лимончиком не зажуешь. Поскребите-ка по сусекам, - и первый полез в дипломат.
Гражданские призыв восприняли правильно. На столе появились яйца вкрутую, вобла, колбаса, мои подарочные бутерброды, пластмассовые стаканчики. Разбавить шило было нечем, пришлось глотать чистый. Холод притупил восприятие чистого алкоголя, и спирт пошел просто изумительно, словно родниковая вода. Познакомились. Ребята оказались инженерами с севастопольского судоремонтного завода имени Ордженикидзе. Возвращались из командировки, поиздержались, их флотское командование и подсадило на наш авиалайнер. Разлили по следующей. Но выпить не успели.
- Мужчины! Кто вас воспитывал? С вами дамы, а вы словно слепые!
Про женщин мы начисто позабыли. Оказывается, они уже давно наблюдали за нашими манипуляциями. А холод одинаково действует как на мужской, так и на женский организм. И дамам захотелось тоже. Галантный танкист сразу же засуетился, пытался достать очередной коньяк. Как так! Женщины и спирт. Дамы вежливо отклонили предложение. Мол, потом, когда этот напиток кончится. Торопиться некуда. И не морщась, врезали по сто граммов! И повеселели. И заговорили. И пошло-поехало. Сами они жены летчиков. Их половины уже полгода на Каче ковырялись по своим летным делам. Вот девчонки и собрались мужей проведать. Взяли билеты на поезд, а тут на тебе, в этот же день самолет прямо на место. Оперативно сдали билеты, комполка их - на борт и в путь.
- Мальчики! Да ведь у нас запасов на двое суток пути!
И резво так начали выкладывать снедь на стол. А у них... Женщины, одним словом. Куры жареные, куры вареные, пирожки, салатики в баночках, ну всего не перечислишь. Да и винца пару-тройку бутылочек нашли. И инженеры откуда-то водку извлекли. И начался пир в воздухе.
Где-то около шестнадцати часов выглянул один из авиаторов.
- Как, не замерзли? Взглянул и обалдел. Все расстегнуты, стол ломиться, дым сигаретный, шум, смех. Полковник одной даме руку целует. Инженер другую на танец пригласить пытается. Холода как и не было! Ну, мы летчика сразу за стол усадить попытались. Еле отбрехался. Попросил самолет не поджигать и удалился обратно в рубку. Они потом оттуда по очереди выглядывали, проверяли. Спиртное на таком морозе сильно в голову не стреляло. Грело здорово, а почти не пьянило. Весело. Как мы посидели! Такой общности незнакомых доселе людей до этого мне видеть не приходилось. И девочки наши с хохотом бегали в хвост, а мы дружно отворачивались. И полковник пикантные анекдоты рассказывал, и карточные фокусы, чего только не было. Верьте - не верьте, съели и выпили все! И танковый коньяк, и весь мой спирт, и гражданские запасы, а в конце и женское вино сгодилось. Вылизали.
По-моему, часам к девяти пошли на посадку. Авиаторы предупредили. Сели мягко. Аппарель опустили. А там... Восемнадцать градусов тепла. После Заполярного неба-то. Как же нас повело! Сдерживаемый морозом алкоголь овладел организмом в кратчайшие сроки. Мы и сто метров от самолета отойти не успели, как были в дым. Поголовно. Подъехала машина с мужьями наших спутниц. Мужья в шоке. Девчонки лыко не вяжут. Машут чемоданами как редикюлями, песни поют. Погрузили благоверных и увезли. За танкистом пришел "Уазик". Полковник широким жестом пригласил всех оставшихся в машину и приказал водителю развозить его друзей по домам, а его только потом. Инженеров выгрузили на Северной стороне, долго прощались и обнимались. А я всю дорогу вокруг бухты учил полковника песне "Северный флот не подведет!". Правда, с переменным успехом. Танкист временно забыл человеческую речь и только подвывал. Судя по глазам водителя, он своего командира таким никогда не видел. Меня доставили прямо к подъезду. Будь его воля, полковник ввез бы меня и на второй этаж, но ему удалось доказать, что машина в дверь не пройдет. Он согласился, расцеловал меня и предложил идти к нему заместителем. Я обещал подумать. С тем и расстались.
Домой я ввалился в половину двенадцатого вечера. Пьяный в лохмотья... Отпуск. Доехал. Теперь до следующего...

Автор Павел Ефремов. Размещено с разрешения автора

Черно-белые сны. Про собаку.

Принесли мне щенка - вот под дулом автомата не вспомню кто, такой жалкий пищащий комочек.
- Вот, Куч, ты у нас вроде за собачатника, вот тебе...
А он тыкается мордочкой и пищит... и пить молоко раздавленное водой - отказывается...
Пару дней потыркался я с ним - палец окунаю в сгущенку, две секунды вроде лижет, а потом опять тыкается... совсем помирай собачонке приходит. И вот как озарило меня - а может, раньше от кого-то слышал: тряпочку окунаю в сгущенку, а он сосет, причмокивает и стонет.... через две недели приходит старлёха от летунов: у кого тут собака? - кивают на меня. А он мне набор из трёх сосок - купили у дуванщика....
Назвали его Головастиком - голова большая очень у него была...
Вырос пёс - мама негорюй! Такое впечатление, что при рождении его пропустили через мясорубку. Голова огромная, ноги кривые, оскал добродушный во все 42 зуба...
Собака Баскервилей, увидев его, умерла бы от страха на месте.
Он ходил за мной как привязаный. Куда я, туда и он. Но когда уходили мы в рейд, провожал нас до определеной черты - и как кто-то бил по морде: скулил, плакал, но дальше - ни шагу.
И мы, возвращаясь с рейда, видели его - прыгающего на месте в рост человека: ОНИ ВЕРНУЛИСЬ! Но на этой черте - ни щагу назад, ни шагу вперед!
И когда наша разведгруппа затянула выход к своим на трое суток, все трое суток он выл не переставая - откуда у собаки чувство времени?

Он никогда не отходил от меня, когда я был "на базе". Чем бы он не занимался, стоило мне выйти из казармы, он тут же увязывался за мной, играясь и прыгая... В тот поздний вечер пошел я к прапору - он обещал мне поменять ремень... Головастик бегает, что-то обнюхивает... Вдруг - жуткий рык за спиной. Оборачиваюсь, а инстинкт уже отщелкивает большим пальцем предохранитель на автомате. Из-за угла балка летит на меня, ощерясь, дух с ножом в руке - та-та-та, раньше чем я подумал, очередь бросает его навзничь. А Головастик со вторым духом катается в пыли - я не могу ни стрелять, ни ударить штык-ножом... наконец пинками отталкиваю духа, фонтанирующего кровью из разорванного горла, и всаживаю очередь...
Головастик лежит в пыли - я становлюсь на колени, а у него между рёбер торчит рукоятка кинжала - эта рукоятка должна былв торчать между моих рёбер!
И что-то ломается у меня, ни слёз, ничего, но выть хочется как последнему псу...
И вдруг Головастик, нелепо извернувшись, хватает зубами мою руку...
Мне не больно - он не собирался сделать мне больно.
Это было его прощальное рукопожатие.
Слабо вильнул хвост - и обмяк. И я поднял своего друга на руки и пошёл - бесцельно, без какого-то плана, расталкивая сбегающихся на выстрелы - но принёс его на ту черту, дальше которой он никогда не заходил.
Потом ребята-вертолётчики сварили звездатую пирамидку с собачим профилем. То ли сварщику не зватило таланта изобразить собачий профиль, то ли наоборот, из потрясающего чувства жизни - профиль Головастика был передан во всей своей ужасающе прекрасной реальности.

ЯША
(простая история)

Весна.1932 год.
Аня торопилась домой... Дорога пролегала через квартал, где и днем-то неспокойно, а уж поздним вечером, когда очертания домов расплываются в темноте и тумане, в воздухе появляется просто физически ощутимый запах опасности. Работы сегодня было много, пришлось задержаться, младшая сестра заждалась, кто еще о ней позаботится? Вот и пошла коротким рискованным путем, поминутно оглядываясь и прижимая к груди сумочку со скудной наличностью. И никуда не денешься, хорошо хоть такая работа есть. Сколько кабинетов обошла - всюду отказ. Кому нужны проблемы с дочерью «врага народа»?
Из мрачного проулка сзади, выглянув на звучный цокот каблучков, разом возникли два слегка покачивающихся силуэта. «Парочка» переглянулась, разделилась и бегом бросилась в погоню, привычно огибая с двух сторон, отрезая пути к отступлению и прижимая жертву к стенке «проходного» двора.
Ощущая спиной холодную кирпичную стену с проплешинами отвалившейся штукатурки, Аня всхлипнула от ужаса и машинально прикрыла лицо сумочкой. Все, отбегалась, кричи-не кричи не услышат! А услышат- не помогут.
И совсем худо пришлось бы ей, если бы не «ангел-хранитель», возникший казалось бы из ниоткуда, прямо из липкого тумана безлунной ночи.
Незнакомец оказался парнем лет 20-ти, среднего роста, поджарым и гибким, и был одет по провинциальной моде в не новую, но тщательно выутюженную пиджачную пару и щегольские хромовые сапоги. Не теряя времени на переговоры, он с разбегу пробил «с правой» под дых одному из «друзей», и когда тот согнулся от боли, свалил его на мокрый асфальт еще одним коротким ударом. Потом ловко, по-кошачьи, развернулся ко второму и как-то очень нехорошо и зловеще оттопырив верхнюю губу, потянулся рукой за голенище. Но опешивший от внезапности нападения и вида скорчившегося в луже напарника «гопник» геройствовать не стал, и «рванув» с места, растворился в темноте.
- Бежим отсюда!- незнакомец крепко и больно схватил девушку за локоть и буквально потащил за собой к свету далеких уличных фонарей. Минут через пять, отбежав подальше от опасного района и отдышавшись, Аня с любопытством посмотрела на своего спасителя.
- Яков, но для вас, мадам, просто Яша - белозубо улыбнулся парень и сверкнув выразительными темными глазами, добавил: - Из Киева. Приехал поступать в техникум.
- Анна, но для вас (кокетливо поправила прическу), просто Аня. Яша, а где вы так драться научились?
- Эх, Анечка, вас бы на годик-другой бы, да на Киевскую окраину! Многому бы научились! А я там вырос... Кстати, вас проводить? А то неровен час еще кто прицепится. Второй раз может и не повезти... Райончик-то «веселый», сами знаете.
- Почему бы и нет? Мне недалеко, здесь на Московском...
Мелкий дождик перестал накрапывать, облака разошлись на короткие минуты и луна осветила две фигуры: мужскую и женскую, неторопливо удаляющиеся по набережной...
Вот так, по странной прихоти Судьбы, в далекий и непогожий Ленинградский вечер и встретились дочь расстрелянного православного священника и «блудный» и непутевый, в 15 лет ушедший из родительского дома, сын ортодоксального аптекаря из Киева.
Через год у них родилась дочка - Леночка.

Осень,1941 год.
Леночка плакала навзрыд... Любимец всей «коммуналки» - рыжий кот Мишка из последних оставшихся силенок забился под шкаф, где и умер по-тихому через несколько часов. Умер от голода... Кот был домашний и ласковый, крыс откровенно побаивался и охотиться не умел. Лежал на диванчике, накрытый маминой шубкой. Все ждал, когда же люди его накормят, слабел с каждым днем, и просительно мявкал все тише и тише... Но самим бы выжить в этом насквозь промерзшем голодном городе... Соседи успели уехать, кто остался - из дому не выходит, только в магазин - карточки «отоварить», да к Неве за водой.
Хорошо хоть, недалеко, мимо Летнего сада по Фонтанке, и вот она - прорубь. Зачерпнула воды, одела варежки на озябшие руки (стояла редкая для ноября стужа, термометр иногда опускался до 30) и домой, мелкими старушечьими шагами. Минут за двадцать можно дойти, если отдыхать пореже. Воздушной тревоги пока не объявляют, значит «немец» прилетит чуть позднее - ближе к вечеру, тогда не зевай - бегом в убежище на соседней улице. Переждала - и домой, снова потихоньку скармливать печке-«буржуйке» остатки мебели и паркета.
Хотя, им еще грех жаловаться... У отца - офицерский «паек», у матери рабочая карточка, впроголодь, «на грани», но прожить можно.
...Начало войны Яша встретил на небольшой, но ответственной должности начальника радиоузла на Литейном проспекте, куда попал после окончания техникума. Аня воспитывала дочку, вечный недостаток денег воспринимался по молодости с некоторым юмором.
Молодые супруги даже успели съездить в Киев, но местная родня приняла их не слишком любезно, прибывая в шоке от столь незавидной (по их мнению) женитьбы.
22 июня, не дожидаясь повестки, Яков пришел в райвоенкомат и вскоре в новенькой лейтенантской форме убыл в район боевых действий.
Ему невероятно везло в тех страшных боях лета 41-го. Из его роты в строю оставалось человек 30, а он - как «заговоренный» - живой и ни разу не раненый. Но в августе, под городом Великие Луки запас везения, видно, кончился, и пуля из немецкой винтовки прошила почти насквозь, нехотя остановившись только у позвоночника. Его сочли убитым но, придя в себя на короткие мгновения и собрав остатки сил, Яша тихим матерным шепотом быстро сказал санитарам пару выразительных фраз, после чего с облегчением потерял сознание. В госпитале его «выходили», но после медкомиссии перевели в часть «связистов» на окраине Ленинграда.
Дефицит инженерных кадров был острейший, а «спецом» Яша был отличным, вот и «мотался» круглые сутки по городу и области, организовывал, налаживал, восстанавливал. И под бомбы попадал не раз и не два и под обстрелы (понятие «тыл» было весьма относительное), но привычно белозубо улыбался, загружая инструмент в «полуторку» и морщась от боли в раненом боку. Спал урывками, работал на износ, но все же, нет-нет да и заезжал к «своим» на Фонтанку...
Вот и сегодня, уговорив водителя подождать пять минут, тяжело поднялся на второй этаж, освещая себе дорогу фонариком, открыл знакомую дверь и обнял закутанную в одеяла и платки Леночку.
- Чего ревешь? - и замолчал, увидев на коленях у дочки окоченевшее рыжее кошачье тельце.
-Дааа...- Мишку он тоже любил, знал, что тому не выжить никак, и так долго продержался, не иначе дочка потихоньку подкармливала, пока было чем. В городе давно ни кошек, ни собак не осталось - съели всех.
- Мама где?
- На работе, скоро придет. Дождешься?
- Да нет, не получится, ехать пора. Ладно, давай сюда Мишку, похоронить надо. - завернул в тряпицу невесомое тельце... - После войны будет тебе роскошный мохнатый котище, и назовем его как-нибудь красиво: «Герцог», например. Одобряешь имя?
- Лучше, «Маркиз», пап,- улыбнулась сквозь слезы.
- Уговорила, пусть будет «Маркиз». Ну давай, маме привет. Дрова экономь, а то мебели в доме почти не осталось. После войны целый год наверное, на одни гарнитуры работать будем - и тоже улыбнулся, пряча от дочки сумасшедшую усталость на осунувшемся лице.
Выйдя из парадного, привычно завязал тесемки ушанки под подбородком и быстрыми шагами направился к «полуторке». Открыл дверь кабины, но не удержался и бросил короткий взгляд на знакомое, темное сейчас, окно...
- Поехали, Петрович, а то налетят еще, уроды...
Машина вырулила на Литейный проспект, аккуратно объезжая сугробы и вмерзшие в землю заснеженные глыбы троллейбусов...
Где-то вдалеке завыли сирены, залаяли «зенитки» и эхо понесло звуки отдаленных бомбовых разрывов по пустым, вымершим улицам...
Много позже, Лена (Елена Яковлевна) призналась мне, что по-настоящему поняла значение страшного слова «война» именно в тот далекий вечер, сидя в пустой холодной и темной квартире с трупиком несчастного Мишки на коленях. Потом она не плакала, видя как умирают от голода люди, как бомбы сравняли с землей соседний дом вместе с жильцами (силы дойти до убежища были не у всех), не плакала, видя промерзшие трупы на родном Литейном. Не плакала и все. Как отрезало.
Впереди была зима 41-го, самая страшная зима в истории города...

Осень,1942 год.
Яша привычно улыбнулся и в последний раз помахал рукой с берега Анечке и Лене.
Застучала-зашипела паровая машина, взбивая пенные буруны за кормой, стальной трос натянулся, выбирая слабину, и древняя латанная-перелатанная баржа потихоньку развернулась носом в сторону фарватера. На корабле из группы прикрытия расчеты привычно и несуетливо заняли места у зенитных установок. Короткий гудок. Все, пошли!
Навигация заканчивалась, сезон суровых осенних штормов на Ладоге был в разгаре, переход из Осиновца до Кабоны обещал быть для моряков привычно трудным и опасным.
Позади была суета и неразбериха посадки на борт, поиски свободного места для жены и дочки, прощальные объятия, обещания «...написать, как только приедем на место...». Впереди - тяжелый и опасный переход каравана по неспокойной воде под бомбами и пулеметными очередями. Но другой возможности вывезти своих в тыл больше не будет. Еще неделя, от силы две - и все, эвакуация закончена.
Вот и «вырвался» из части на один вечер для того, чтобы наконец-то отправить жену и дочь на Большую землю...
Яша с трудом, опираясь на палочку, прохромал до ближайшего ящика и тяжело присел, вытянув вперед раненую ногу. Горестно усмехнулся... Это же надо было так по глупому «нарваться»! Было пара часов свободных, решил Анечку с работы проводить до дома. Шли, как в мирное время говорили о разном, наслаждаясь нечастым общением... И «приспичило» же «немцу» артобстрел начать на полчаса раньше обычного! Все целы, а ему осколком прямо в щиколотку «прилетело»... Вот и тащила его на себе верная жена почти через весь Литейный мост! Снова госпиталь, костыли, вот теперь «пижонская» тросточка. Врачи говорят еще пару-тройку месяцев похромать придется...
Где-то вдалеке, на пути каравана небо вспыхнуло светом прожекторов, пунктирами пулеметных «трассеров» и разрывами. Немцы вылетели на перехват! И зазвучала привычная и оттого вдвойне страшная «музыка» далекого боя... В один нестройный рев слились звуки моторов, вой авиабомб, пулеметные очереди с буксиров, барж и кораблей охранения, черный флотский мат и жалобные крики пассажиров, удары пуль о корпуса, надстройки и человеческие тела, визг рикошетов, стоны раненых ...
Яша вглядывался вдаль, и до белизны в онемевших руках сжав тросточку и тихо матерясь про себя, пытался угадать, что творится там, в этой сумасшедшей круговерти удаляющейся схватки...
...После долгого ожидания на стуле в теплой складской канцелярии он вышел на пирс и подошел к дежурному майору (или кто он там, сам черт не разберет эти флотские звания).
- Слушай, майор, «Батурин» дошел?
- Дошел твой «Батурин», дошел, лейтенант. - Майор устало закурил - Даже без потерь... Один легкораненый и только. А вот перед ним баржа... Совсем хреново... Два прямых попадания...
- Там же детдомовские - ахнул Яша и коротко выдохнул - Спасли?
- Говорят тебе, два «прямых»! Вода в октябре, сам знаешь...
Яша повернулся и заковылял в сторону КПП. Не дойдя, присел на бревно и молча обхватил голову руками. Он отлично помнил, как грузились на баржу дети с серьезными, уставшими лицами, все в одинаковых сереньких пальтишках с пришитыми на рукав тряпичными бирками. На белых нашивках аккуратным учительским почерком «химическим» карандашом были выведены имя, фамилия, адрес детдома пункта назначения. И среди массы одинаковых пальто, чемоданов и рюкзаков, ярким пятном - розовый плюшевый заяц на руках у белобрысой девчушки 6-7 лет... Почему-то лучше всего запомнился именно этот нелепый розовый заяц...
Лейтенант Яша молча раскачивался, обхватив голову руками и вспоминая полузабытые с детства слова молитв на древнем языке, просил Бога: возьми их к себе, ну что тебе стоит, они ведь и не жили еще... они ничего не успели.., а вода в октябре... ты ведь все знаешь, их и тех других..., тысячи маленьких жизней..., если ты не дал им жить, если ты допустил все это сделай им хорошо хоть после смерти, ты ведь можешь, я знаю, ты можешь... и ту, белобрысую с розовым зайцем не забудь, не забудь, пожалуйста...
Через полчаса он пришел в себя, устало поднялся и хромая пошел в сторону станции...
До прорыва блокады оставалось четыре месяца...

Анечка с Леной вернулись из Сибирской эвакуации в 44-м году. Яшу уже под конец войны перевели в Прибалтику, где он чуть не погиб под Шяуляем, угодив в засаду «лесных братьев». Простреленную в двух местах фуражку привез домой, как сувенир.
В 45-м Аня родила вторую дочку - Ларису.
Лена выросла, окончила институт и вышла замуж за выпускника «Мореходки», сильного и доброго парня из Пскова...
Яша запоздало помирился со своей родней, перебравшейся к тому времени жить за океан, но на все их заманчивые предложения и призывы отвечал вежливым, но твердым отказом.
Супруги больше никогда не расставались и похоронены вместе на Северном кладбище...
А потомки пушистого красавца Маркиза, привезенного Леночкой из Сибири, может быть, и до сих пор скачут по Питерским подвалам, озвучивая город в марте пронзительными и зовущими криками...

Бывало и хуже!

"Гребите, греки! Есть еще в Элладе
Огонь и меч и песня и любовь..."
(Гомер)

Автономка. Пятьдесят восьмые сутки похода. Двенадцатые сутки подо льдом. Глубина 110 метров. Наверху плотный лед, снизу километровая глубина. Тревог на всплытие под перископ и на сеансы связи нет уже почти две недели. На борту старшим в походе заместитель командира дивизии. Конфликтует с командиром постоянно. Ищем полынью или тонкий лед, чтобы всплыть и определиться с местом. На корабле привычная рутина. Вахты, осмотры, занятия, приборки.
12.30. Начало учебной тревоги для повседневных осмотров кабельных трасс с дальнейшим плавным переходом в общекорабельную войну. Снова будем условно топить, поджигать и взрывать отсеки. Однообразие процедуры и неграмотность сценариев надоели до зубной боли. Перед каждой "войной" механик шепотом доводит по "Каштану" очередной план на пульт. Не дай бог, наши действия пойдут вразрез с теми которые уже представил в своей голове старший на борту. Тревога для всех, и на пульте яблоку негде упасть. Оба комдива, управленцы, я и Белошейкин побортно, электрик на "Каме". Изредка забегает киповец Скамейкин. Вообще, обстановка рабочая. Ежедневность этих зачетных, контрольных, тренировочных, подготовительных учений окончательно притупила их восприятие. Серьезно это мероприятие уже при всем желании не воспринимается. Отсидеть, откукарекать по связи набор дежурных фраз: " ...выполнены первичные мероприятия...", " ...условно сброшена аварийная защита...", "... условно начата проливка активной зоны...". И все. Ну а сейчас - сидим на пульте и ждем начала.
14.00. Началось. Старпом усталым голосом, пытаясь изобразить крайнее возбуждение, то ли кричит, то ли шепчет в " Каштан":
- Учебно-аварийная тревога! Взрыв аккумуляторной батареи во 2 отсеке!
Заверещала аварийная сигнализация. Комдив раз Петрович докладывает в ЦП о готовности, смотрит на часы и изрекает:
- Мужчины, эта лабуда на час, не меньше. Давайте чайку сообразим.
Все соглашаются. Что будет дальше, знаем назубок. Пожар в нашем отсеке, вода в восьмом, под занавес - разрыв первого контура левого борта на неотключаемом участке. Все равно старший скажет, что все делалось неправильно, и завтра начнем сначала. Он с командиром на ножах. Ну работа у начальников такая - вечно быть недовольными! Что с них, бедняг, возьмешь? Ну не могут они по внутреннему своему устройству признать, что мы знаем, что делать! Не могут!
Поставили чайник. Из сейфов извлекли баранки, сухарики, варенье. Завязалась неторопливая беседа. Анекдоты, женщины, отпуск. По ходу дела начался условный пожар и в нашем отсеке. Не отвлекаясь от чаепития, достали свои ИДАшки, распустили шланги ШДА. Вдруг ненароком заглянет посредник, а мы готовы. Обстановка создана. Считая людей, заглянул командир отсека. Накарябал на бумажке наше количество, вздохнул:
- Как оно все надоело!
И ушел считать остальной отсек.
14.25. Как всегда, одна война плавно перетекает в следующую. Центральный пост начал усиленно "топить" восьмой отсек, про недопотушенный "пожар" в третьем сразу забыли. Поглядывая на часы, продолжаем дискуссию за чаем.
14.33. Из-за приборов, разделяющих пульт ГЭУ и киповскую, вырывается огромный черный клуб дыма. Оттуда слышится вопль Скамейкина:
- Мужики!!! Пожар в киповне!!!
Секундный ступор. Петрович сметает рукой чашки и объедки со стола на палубу. Комдив два каплей Кулик докладывает в центральный. От дыма хочется кашлять. После недолгого замешательства трансляция центрального поста оживает:
- Аварийная тревога! Фактически! Пожар в третьем отсеке, горит выгородка КИП! Личному составу третьего отсека включиться в ИСЗ!
Торопливо натягиваем маски ШДА. Дым хоть и пыхнул всего один раз, но от него противный и едкий привкус во рту и слезятся глаза. Внезапно, ни с того ни с сего со своим противным охающим по всему кораблю звуком падает аварийная защита реактора правого борта. Моментом. Без предупредительной сигнализации. Белошейкин в шоке. Установка работала как часы. Никаких предпосылок. Пару секунд спустя с тем же эффектом валится защита левого борта. Теперь в шоке и я. Свет на секунду гаснет и перемигивает. Все, теперь сидим на аккумуляторной батарее. Оба АТГ останавливаются. Ход потерян. Стрелки тахометров медленно откатываются к нулю. Аварийная сигнализация на мнемосхемах взбесилась, зажигая один за другим попутные сигналы. Все ревет и мигает. Маски скидываем к чертовой матери. Начинается уже настоящая работа. Отключаем звуковую. Становится тише. Пытаемся снять аварийные сигналы, чтобы остановить ход поглотителей вниз. Не выходит. Сигналы не снимаются. Из центрального что-то заверещали. Петрович кричит:
- Паша, ответь им хоть что-нибудь, чтоб отвязались!
Я подключаю центральный и, прижавшись губами к "Каштану", пытаюсь доложить о происходящем. Оттуда слышны шум и крики. Центральный голосом механика требует только ход, остальное потом. Сообщаю комдиву. Петрович огрызается.
- Сам знаю! Лаперузы...
Поворачивается к комдиву два.
- Андрюха. Подхватывай линию вала гребными. Разобщать муфту не будем. Времени нет. Смотри, как по оборотам можно станет, подхватывай.
А центральный пост продолжает пилить с докладами о тушении и прочем. Я пытаюсь отбрехаться, ибо обстановки за приборами мы и сами не знаем. Петрович, раздирая горло, вопит в киповскую:
- Скамья!! Еб... твою! Что случилось?! Все вниз летит!
В киповне шум. Туда уже вломилась аварийная партия, вооруженная всем, чем можно для тушения пожара. Слышна ругань Скамейкина.
- Пошли отсюда на... Всё, потушен пожар! Докладывай: возгорание блока в приборе... Потушил, потушил... Сам еб... Да свалите отсюда!!! Установка накрылась!!! Только под ногами путаетесь!
На пульт влетает Скамейкин, потрясая почерневшим блоком.
- Вот он, сука! Все из-за него.
Петрович уже осознал никчемность наших попыток остановить процесс съезда стержней. Поворачивается:
- Скамья, где зиповский блок? Ставьте быстрее. Смотри, что творится.
Скамейкин морщится:
- Петрович, он где-то в ящиках, в девятом отсеке. Надо искать. Минут пятнадцать точно.
У Петровича аж скулы сводит. Но делать нечего.
- Давай, Скамья, дуй туда. Руки в ноги. Ищи. Я в центральный скажу, чтобы пропустили через отсеки. А то ракетчики уже в штаны наделали, переборку не откроют. Очень жизнь любят.
Скамейкин исчезает за дверью. Становится заметно, что пополз дифферент на нос. Ожил "Каштан".
- Пульт! Комдив раз! Вы что, окаменели там? В чем дело? Доклад!
Все произошло в считанные секунды. Про центральный снова забыли. Петрович берет переговорник.
- Центральный, сработала аварийная защита обоих бортов. Причины выясняем, по-видимому, из-за сгоревшего блока. Не сможем ввести установку в действие, пока блок не будет заменен. Прошу пропустить Скамейкина в корму за ЗИПом. Возгорание потушено...
"Каштан" щелкает, и раздается голос ЗКД.
- Тишин, все понятно, устраняйте. Почему электрики не переходят под гребные электродвигатели? Потерян ход! Взгляните на глубиномер!
Все повернули головы. Глубиномер показывал 150 метров. Тахометры ГТЗА были практически на нуле. Мы тихонько планировали вниз. Мало помалу рос и дифферент. Центральный продолжал:
- Кулик! Какие проблемы?
В суматохе про электрические дела мы подзабыли. Своего хватало. Кулик поднял виноватые глаза от своей "Камы".
- Товарищ каперанг, не снимается блокировка ГЭД.
Его стало даже жалко. Комдивом Кулик стал на заводе, в лейтенантском звании. Помогло отсутствие других кандидатов и бурная деятельность Кулика на поприще партполитработы. И хотя парень он был сообразительный и неглупый, но в море после завода ходил редко. А никакая теория не сравнима с практикой.
- Работайте! Обо всем докладывайте в центральный. Дацюк в корме, свяжитесь с ним.
Замкомдива отключился. Его голос был мраморно спокоен. Дальнейшее было не в начальственной воле. И, слава богу, он это понимал. Любой командир - дока во всем, но знать механическую часть корабля для большинства из них - ниже собственного достоинства. У понимающих это хватает ума не лезть руководить, у других - не хватает. Наш ЗКД, на счастье, принадлежал к первым.
На пульт врывается флагманский механик Дацюк. Он посредничал в восьмом отсеке и после аварийной тревоги и сброса АЗ остался там. Теперь прилетел к нам.
- Кулик! Почему не отключаешь блокировку с пульта? Обалдел?
- Не отключается, Александр Иванович. Я тумблером щелкаю, а лампа не гаснет. Не понимаю.
- Старшину команды в корму, техника туда же. Скоро поздно будет. Я с ними. Держи связь.
Стрелка глубиномера медленно, но верно двигалась вверх. 170, 180, 190... Мы сидим совершенно беспомощные. Сигналы без блока не снимались, и поглотители катились вниз. Оба реактора все глубже и глубже погружались в "йодную яму". Скамейкин вместе с инженером все еще копались в корме, выискивая замену сгоревшему агрегату. Блокировка гребных не отключалась. Центральный пост постоянно поддувал нос, выравнивая дифферент, но корабль все продолжал и продолжал идти вниз. 200, 210, 220... Ситуация становилась все занятнее. Вариант первый. На такой глубине продувать цистерны главного балласта и аварийно всплывать - решение сомнительное. Неэффективно. А если и вынесет наверх, то сомнет об лед и рубку, и надстройку, может заклинить люки ракетных шахт и торпедных аппаратов. А это ремонт уже минимум на полгода. Да и после такого вылета наверх, во льды, возвращение на базу своим ходом - под вопросом. Что за этим следует - сами понимаете. Нужен ход. Вариант второй. Не дадим ход. Что ж, тогда можно детские годы вспомнить. Лучшие моменты жизни и все такое. Стопочку выпить, если успеешь. Но это, конечно, в крайнем случае. Стрелка глубиномера продолжает движение. 230, 240, 250... Петрович вернулся из кормы, куда успел сгонять помочь в поисках.
- Дело полный финиш. Турбинеры весь ЗИП переставили, Скамья не может нужный ящик разыскать.
Посмотрел на глубиномер. Присвистнул.
- Ну, быки колхозные! Еще немного, и можно давать команду "Курить в отсеках! ". Ладно, где чайник-то?
Лодка уже пролетела черту глубоководного погружения для нашего типа кораблей. Не грех и чайку попить. Напоследок. Спешить больше некуда.
С грохотом распахивается дверь пульта. Влетает пыхтящий и булькающий Дацюк.
- Андрей! Ты сразу блокировку откуда снимал? С пульта?
Кулик кивает.
- Флотоводец засраный... Комдивка картонный... Бл... !!! Пускай гребные!!!
Кулик дергается.
- Блокировка...
- Какая на... блокировка! Пускай!!
Кулик командует в корму. Потом пускает гребные с пульта "Кама". Они работают. Глубина 279 метров. Стрелка глубиномера вздрагивает и останавливается. Дацюк докладывает в центральный о даче хода. Буквально сразу же прибегает радостный Скамейкин. Блок найден. Три минуты на замену - и мы снимаем аварийные сигналы. Сразу, не дожидаясь разрешения центрального поста, взводим АЗ и начинаем тянуть решетки вверх. Все правила соблюдения ядерной безопасности свернуты в трубочку и засунуты в ... Вот теперь надо спешить, галопом!
15.10. Понемногу начали всплывать. Кулик с Дацюком убыли в центральный объясняться. Петрович сидит с нами, подгоняя меня и Белошейкина.
- Давай-давай, без остановок. А то и так уже реакторы отравили, хрен знает, сколько выползать будем.
На пульт возвращаются Дацюк и Кулик. Флагманский просит внимания:
- Ребята, это же просто конфуз. Я в центральном задницу этого юноши прикрыл, но вам знать надо.
Дацюк начинает рассказывать. Господи! Сели в лужу на детской вещи. При снятии блокировки с пульта сигнализация не гаснет. А гаснет лишь при снятии с местного поста. Кулик ключом дернул - лампа горит. Так она и должна гореть! А от нервозности обстановки эта чепуха из его головы вылетела начисто. Горит - значит, не отключена. Ну и давай искать неисправность. Благо, Дацюк, хоть и не бывший электрик, но эту ерундовину припомнил. Вот так: искали щуку, нашли пескаря.
Из "йодной ямы" мы добросовестно вылезли. Правда, только через час перевели нагрузку на турбогенераторы и перешли в обычный режим. Битый час угорали со смеху, вспоминая лицо Кулика в момент прозрения. В вахтенных журналах эта история никаких следов не оставила. Текучка. Не было этого. Да и не могло быть, когда на борту начальник. Вечером на докладе ЗКД разметал в лохмотья командиров всех боевых частей, и на следующий день "потешные войны" пошли своим чередом. А что, страха-то нет! Хотя и оставалась самая малость... Бывало и хуже!

Автор Павел Ефремов Размещено с разрешения автора

Тихое послеобеденное время в летном полку.
По расписанию дня - изучение уставов.
Все технари и летчики разбрелись по каптеркам и кабинетам заниматься кто чем может.

Два старых технаря-капитана, Рац и Соколовский, вдвоем сидят в кабинете группы обслуживания самолетов и двигателей. Позевывают после сытного обеда. Смотрят на стоящие за окном самолеты. Облака в небе.
Вяло ведут неспешный разговор о футболе и рыбалке.

Неожиданно Соколовский спрашивает:
- Гена, а ты сколько лет в армии служишь?
- Двадцать три...- удивленно отвечает Рац.
- А скажи тогда, при какой температуре часовому на посту положено надевать тулуп?
- Ну... Сейчас вспомню... При минус 20-ти вроде бы. А, нет, вспомнил - при минус 25. Точно!
- Точно?! А вот хрен!!!

Сонливость Соколовского как рукой сняло. Он возбужденно подскочил:
- При минус 20-ти! И скорости ветра не меньше 3-х метров в секунду!
Рац тоже завелся:
- Минус 25 и никакого ветра! Спорим!
- На трехлитровую банку пива!
- А на бутылку водки слабо?!
- 0,75!
- По рукам!!!

Соколовский, как хозяин кабинета, начинает искать в ящиках письменого стола предмет разрешения спора. Наконец, находит - в нижнем ящике, весь в пыли и паутине «Сборник Уставов Советской Армии и Военно-Морского Флота».
Положив книгу на стол, оба капитана, упершись лбами, начинают листать страницы и искать раздел о часовом, тулупе и морозе.

И тут.. Без стука распахивается дверь. И на пороге спорщики видят первого зама командующего генерала Болдырева. Дядьку вроде хорошего, но если не в духе - то дюже крутого.
Болдырев посмотрел на поднявшихся капитанов, насупил брови и строго изрек:
- Начальник штаба! Что у вас сейчас по расписанию?
Начальник штаба полка, стоявший за спиной Болдырева, дрогнувшим голосом ответил:
- Изучение Уставов, товарищ генерал.
- А вы, капитаны, чем здесь вместо этого занимаетесь? Что за порнографию читаете?
В комнате повисла напряженная тишина.

- Устав изучаем.., товарищ генерал - удивляясь сам себе, ответил капитан Соколовский.
Насупленные генеральские брови удивленно поползли вверх.
Не может такого быть!
Болдырев шагнул к столу, наклонился и вслух прочитал в раскрытой на столе книге: «Особенности несения караульной службы в зимних условиях»...
Посмотрел на капитанов. Затем на удивленно-радостное лицо начальника штаба. Вновь на капитанские физиономии.
- Мо-лод-цы... - медленно произнес Болдырев и пошел к выходу из кабинета.
На пороге остановился, глянул на технарей и добавил:
- Начштаба, объявишь обоим благодарность. За отличную подготовку к итоговой проверке. От меня лично.
После чего окончательно скрылся в коридоре.

- Ну, ты, Саня, просто счастливчик! - первым подал голос Рац.
- Че, проспорил?!
- Да причем тут проспорил?! Я тебе за твой дурацкий вопрос, но заданный в нужное время, и так водки куплю! Вместе потом и выпьем по такой оказии. Благодарность от Болдырева не каждый день получают.
А тулуп все же надевают при минус 25-ти...
- При минус 20-ти и ветре...
- Да ладно, Санек, выбрось эту дурь из головы. Скоро дембель! А генерал уже не вернется...