ВЕТЕР, ТОЛЬКО ЛИШЬ ВЕТЕР ПОМНИТ ДОРОГУ...


Жил-был Латимерий. В большинстве повествований подобного толка такого рода персонаж более всего похож на зверя мамонта - замшелый, мудрый и очень старый. Но «мамонт» в нашенские времена есть имя нарицательное, из уважения к индивидуальным особенностям персонажа, а также ввиду необходимости прорисовки отточенной интеллигентности оного, большинство знало его под именем Латимерий - есть такая рыба, латимерия, которая хорошо помнит, как в Мировом оекане, который тогда был один, вспучилось дно и, вспучившись, вылезло на воздух, образовав материк, тоже пока единственный, и как потом акиян подарил новорожденному всякую животную мелюзгу, чтоб тому было, чем играться. Понятно, что рассказать эта рыба может очень многое, но, в силу сложившихся традиций, все больше помалкивает и не лезет в драку без спросу, но из уважения на генном уровне никто ее не трогает - побаиваются, как-никак, Старейшина.
Наш Латимерий был именно таков - он занимал последнюю военную должность в своей непростой биографии, должность командира пограничного корабля 2 ранга, вместе с должностью - большую каюту с гальюном и ванной, имел такое же звание с малозначащей приставкой «капитан», зеленый от морской соли шитой «краб» на фуражке гражданского образца, неписаную привилегию именоваться на «вы» абсолютно всеми начальниками, жену-корячку без возраста и никто не помнил, сколько лет выслуги на всех без исключения морях, омывающих страну. Когда и как он учился военно-морскому штурманскому делу тоже никто не помнил, а особо оголтелые лейтенанты из штурманов передавали друг другу его фотографию с каким-то невысоким патлатым мужиком, в котором самые дотошные узнавали то легендарного командора Витуса Беринга, то эпического конкистадора Эрнана Кортеса. Кто его знает...
Был Латимерий немногословен, уверен в себе, и даже не столько в себе, сколько в правильном течении времени и истории вокруг себя, и на все вопросы имел абсолютно исчерпывающую домашнюю заготовку, порожденную давнишним коллективным брэйн стормом сына ошибок и друга парадоксов. Иногда кратко, но метко шутил, парой слов выражая свое отношение к ситуации, и в данном словосочетании иной раз было больше смысла и красоты, чем в витиеватой велеречивости всех замполитов Морчастей погранвойск, вместе взятых. Мастерство, как известно, не пропьешь.
В море Латимерий прекрасно обходился собственной персоной, водя свой кургузый крепкий пароход почти исключительно лоцманским методом, изредка поглядывая на эхолот - что давало повод предположить доскональное знание рельефа дна, а в данном случае, как вы понимаете, нет никакой нужды в откровенно бойскаутских навыках определения места по небесным светилам или дешевых понтах типа GPS.
Но вот экипаж Латимерий предпочитал иметь полный, дабы не напрягать свой богатейший, а потому утомительный опыт в общении с матросскими шнурками, трусами, пьянками, самоходами и прочая, и прочая. Учитывая тот факт, что большинству не только матросов, но и офицеров он годился минимум в дедушки, иметь на борту штатную комплектацию ему удавалось всегда. И все бы было хорошо, если бы не перестройка, в результате которой оказалось, что ничего страшного не случиться, если на должность, скажем, корабельного механика назначить, например, бывшего начпрода Байконура, дать ему зачетный лист и поскорее выпихнуть в море, чтоб навыки и умения получались непосредственно из столкновения лбом, затянутым в диэлектрическую перчатку, с главным гребным электродвигателем...
Короче, уволился у Латимерия штурман - купил на выходное пособие тренажер «Кеттлер» и принялся сниматься в рекламе. И вместо оного моделя дали Латимерию бывшего сухопутного авиатора, который заканчивал среднее техническое училище и подвизался вроде бы возле какого-то штурманского обеспечения полетов. Парень был простым, незатейливым бабником и до такой степени очарован возможностями предлагаемой должности - форма, статус, должность командира штурманской боевой части, - что на все кадровые вопросы о профессиональных навыках отвечал твердым «да».
- Сергей Витальевич, имеете ли Вы представление о мореходной астрономии?
- Да!
- О правилах штурманской службы на кораблях?
- Да!!
- О навигационном обеспечении службы кораблей ледового класса?
- Да!!!!!!! - оргазмировал Сергей Витальевич, явно представляя свою фамилию на одном уровне с Колумбом, Тасманом, Куком, ну, на худой конец Меркатором... Впрочем, «худым концом» упомянутый Сергей Витальевич, судя по обилию «алиментарных» исполнительных листов, не страдал...
Латимерию для выяснения реального уровня знаний новоиспеченного «циркуля» хватило двух минут.
- Никогда, капитан, ты не станешь майором, - прокомментировал Латимерий профпригодность Сереги, - А вот жить мне теперь придется в штурманской рубке.
Он, конечно, утрировал. В штурманской рубке, естественно, был поселен сравнительно молодой старпом, которому парой предложений были обрисованы перспективы уголовной ответственности за нарушение правил кораблевождения, повлекшие за собой катастрофу планетарного масштаба.
И вот теперь, когда корабль уже двадцатые сутки находился в море, а долгожданных навигационных происшествий всё не было, народ, похоже, уверовал в «учет и контроль» и расслабился. Даже Латимерий, сдавая командирскую вахту так или иначе живущему на ГКП старпому, казалось, погрузился краем своей ископаемой ментальности в лирическое настроение и с некоторым намеком на благодушие, расписываясь в журнале исходящих радиограмм за свое решение - идти в базу, буднично спросил производившего метеоизмерения командира отделения штурманских электриков:
- Ну-с, голубчикъ, и каков же нынче ветерок?
- Ветер 260 градусов 4 метра в секунду, тащ командир, - доложил боец. Старпом рядом насмешливо крутил на пальце, как клоун цирковую тарелочку, круг СМО - один из прибамбасов для измерения ветра.
- Чудесно, замечательно, - почти пропел Латимерий, - Вот и пойдем по ветру, что наполнит наши ветрила единым чувственным хлопком. Слышишь, штурман?
- Так точно! Есть! Есть по ветру, товарищ командир!!! - заорал Серега
Латимерий чуть поморщился, искоса глянул на старпома и, нацепив обычную маску зажиточного сельского попа, убыл с ГКП.
Серега же, высунув язык, писал чего-то в навигационный журнал. Минут через десять старпом, которого в относительно спокойной обстановке пустого моря и надежной радиолокационной и сигнальной вахты по третьему году неминуемо потянуло в давно обещанный организму сон, сполз по трапу в штурманскую, где, борясь с физиологией, принялся корректировать карты по последнему Извещению мореплавателям, и в конце концов, размашисто склевывая носом окружающую реальность, оказался на жестком диванчике, который немедленно показался ему удобной колыбелью, и изможденный службой «за себя и за того парня», старпом, наконец, уснул, и видел он сны, в которых он катался по роскошному украинскому полю на комбайне «Нива», а командир штурманской боевой части, ненавистный капитан Бахметьев С.В., в снаряжении Икара, с павлиньим хвостом и в летном шлеме, тщетно пытаясь взлететь, убегал от острых, сверкающих на солнце ножей мощного, но, увы, тихоходного механизма...
Здесь нужен маленький комментарий: в соответствии со стародавней традицией, ветер во всем мире дует «в компАс». И дело здесь не в ударении, а в правиле: западный ветер - это ветер, дующий с запада, т.е. с направления 270 градусов или «9 часов». Все остальное, по крайней мере на море, из компАса вытекает - и течения, и вектора курсов плавсредств, и компасных, и истинных. Поэтому, и это понятно любому штурману, приказ Латимерия имел смысл: лечь на курс 80 градусов, который, вместе с кстати попутным ветром, приведет корабль домой. Это понятно любому штурману. Но...
Поднявшийся в 04.00 на ГКП зам, собравшись сменить Серегу в нелегком деле вахтенного офицерства, минут десять пялился в одну и ту же фразу вахтенного журнала: «В соответствии с решением командира корабля следуем в базу. Курс 260 градусов, скорость 10 узлов...» и далее длинная тирада о радиационном наблюдении, и т.д, и т.п. Зам тщательно протер глаза, еще и еще раз. Сказал «я щас» и спустился в каюту, еще раз основательно умылся, подставив голову под холодную воду. Вновь взбежал на ГКП. Старпом спал в штурманской сном праведника, горе-штурман сиял улыбкой победы над условностями, матросы, рулевой и метрист, привычно бездумно смотрели вперед. Корабль, неумышленно, но принципиально двигаясь уже в нейтральном море, уверенно возвращался в базу путем и духом прославленных магеллановых времен - путем кругосветки с жаркими странами, индейцами и попугаями.
- Пиздец, - сказал себе зам, - О-о, пиздец. Жопппа. Сергей, слушай меня внимательно. Щас будем перекладывать руль лево один градус. Если Латимерий почувствует спросоня крен на повороте, хана будет всем. Градус влево - и прямо руль. Потом слушаем - если тихо, еще градус. Скорость не сбавляй. Ну, с Богом...
И летящие в безмолвной и безжизненной тьме навигационные и разведывательные спутники земли несколько часов наблюдали причудливую циркуляцию российского пограничного корабля во тьме и предутренней дымке нейтральнейших вод... а с левого крыла ГКП вниз, к иллюминаторам командирской каюты, периодически спускался примотанный к арматурине кусок зеркала из умывальника команды - как Вы там, товарищ командир? Чувствуете крены? Так это зыбь... что ж еще? Спите спокойно, тащ командир. Баю-баюшки-баю-уууу...
Получилось. Поднявшийся после завтрака на ГКП Латимерий имел счастье наблюдать, во-первых, наличие здесь всех офицеров, а во-вторых, их серые, осунувшиеся лица. Обойдя свою колокольню хозяйским, размеренным шагом, Латимерий остановился у стола вахтенного офицера и посмотрел в журналы. Судя по месту в навигационном, корабль находился уже на подходах к базе, и было самое время запрашивать добро на вход. Перед глазами же все еще тянулся коридор Финского залива и только где-то там, впереди, на горизонте, угадывались скалы Гогланда.
- Хм, а я думал, журнал испохабите, - обернувшись к офицерам, прогудел Латимерий, не вынимая изо рта трубки, - И уже прикидывал объяснение на тему: что это заставило меня переться в Швецию без официального приказа. Нет навыков, но есть мозги. И на том спасибо, Господи, - и окутав сизым дымом растущих из палубы подчиненных, старый командир забрался в свое кресло, - Вам, милейший Сергей Витальевич, надлежит обеспечить кают-компании и лично моему заместителю по работе с личным составам ящик хорошего коньяка... и новый зачетный лист на допуск к якорной вахте. И мытьем, и катаньем...
Латимерий больше уже не служит - вообще, на кораблях МЧПВ сейчас очень мало старых командиров. Жаль. Ибо это золотой фонд: на столько ради прошлого, сколько ради будущего - что школа, что академия, если нет мудрого взгляда древнего организма, под которым сразу понимаешь, что даже почти невозможные вещи возможны, надо только постараться. И мытьем, и катаньем.

Шинель. Не Гоголь!

В Отдельный арктический погранотряд он попал, нет, не случайно, просто ПОПАЛ. Родной мединститут и два года ординатуры сделали из него «молодого врача», теперь служба врачом должна была сделать из него ДОКТОРА. Причем военком и нач.военной кафедры, наставляя его на путь истинный перед дорогой дальней, поздравляли, говорили об оказанной чести служить в погранвойсках, настоящей работе и прочих прелестях, которые возможны только в этих войсках, (еще бы на первых полосах газет описывались события на Даманском), а Володя слушал и ... И соглашался. Героизм и мужество советских пограничников сомнений не вызывали, а самостоятельная практика врачу еще никогда не мешала. Он вернулся домой, а на следующий день тот же военком вручил ему предписание и проездные до Воркуты, где Володю ждала пограничная служба. В отряде он появился в полевой форме, которую получил еще в студенческие годы при сдаче гос.экзаменов на военной кафедре, с красными просветами на лейтенантских погонах и «тещами» в петлицах. Былая студенческая стройность за два года ординатуры уже слегка стала забываться, а потому форма отдельными складками немного намекала на былую, мягко говоря, элегантность владельца. Про представление начальнику погранотряда, которое началось с неуставного «Здравствуйте, боль..., э-э, товарищ полковник!», (сказалось волнение и длительный перелет), можно было бы и не упоминать. Тем более, что полковник поднялся навстречу и, улыбаясь, пожал руку и поздоровался не по Уставу: «Здравствуйте, доктор!» Потом была встреча с нач.медом, жилистым мужичком с майорскими погонами, острым взглядом и сухими сильными ладонями, он Вовке сразу понравился, этот хирург. В итоге, Вовку передали с рук на руки, и началась его пограничная служба. Служба началась со знакомства со старшиной отрядной санчасти, который, не смотря на свой почтенный возраст, отдышкой не страдал, носился как заведенный, да так, что Вовка еле поспевал за ним. Первым делом, Вовку накормили в столовой санчасти, чем привели в неописуемый восторг, т.к. желудок уже стал замещать разум. Потом все тот же неугомонный старшина потащил его на склады, заявив, что негоже по отряду в «армейских обносках шляться», т.к. «товарищ лейтенант теперь пограничник». Склад поверг Володю в шоковое состояние, там верховодил другой старшина, но судя по всему, давний друг «медицинского». Да, это тебе не скудное хозяйство сестры-хозяйки! Стеллажи под потолок, шинели, тулупы, валенки, шапки-фуражки и прочее армейское богатство! Деловито осмотрев Володю быстрым взглядом владелец этой пещеры Али-Бабы скрылся из виду и появлялся с какой-нибудь вещью в руках не спрашивая новоявленного пограничника ни о размере, ни о пожеланиях, а только произнося одну фразу: «Примерьте на всякий случай». Все подходило, все! Сидело как влитое! Когда принесли зимние комплекты нательного офицерского белья, Вовка как заведенный автомат собрался, уж было, и его примерять, но взгляд старшины из санчасти заставил его смутиться. Потому он ограничился изучением номера размера на фабричной бирке, и, «о, чудо!» размер оказался его. Потом начальник склада сел за стол и деловито стал отсчитывать погоны, петлицы, звездочки, какие-то пуговицы. Вовка стоял как завороженный. Внушительных размеров гора всякого имущества лежала перед ним, а складской начальник все подкладывал и подкладывал. Рубашки, фуражки, портупея... Господи, зачем мне столько, - думал Вовка. Тут его мысли были прерваны словами складского факира: «Товарищ лейтенант, тут, эта, дело такое. У меня двух эмблем медицинских не хватает. Вы уж не обессудьте!» Вовка виновато-недоуменно улыбнулся и повернулся к своему старшине. Медицинский старшина хмыкнул и деловито заявил: «Найдем». «Та-аак, - удовлетворенно протянул хозяин «пещеры» - Вот вам сукно на парадную шинель». Перед Вовкой появился отрез сукна серо-голубого цвета. Затем старшина оценивая еще раз глянул на Вовку и как бы в никуда заявил: «А вот повседневную шинельку бы пора бы уже и пошить, только Зинка на материк умотала, «запорят» материал». Вовка и так был в ступоре от перспектив шитья парадной шинели, а тут еще подобные тонкости: Зинка, материк, «запорят». Спас положение все тот же медицинский старшина: «Мефодич! Ты по сусекам-то поскреби, наверняка готовая-то есть!» «Это тебе, что? Солдатская? Шинель-то офицерская нужна! По размеру, а не так!»
«Не гундось, глянь, мне офицера одеть нужно» - упрямо заявил медицинский старшина.
Через полчаса кряхтений и невнятного бормотания из глубины пещеры появился «Али-Баба», который отдал Вовке офицерскую шинель с традиционной фразой «примерьте на всякий случай». Вовка примерил, шинель была впору, только погоны были капитанские.
«Ну, вот и порядок! Спасибо Мефодич!» - сказал Вовкин старшина, они откланялись и пошли в санчасть. Более, чем внушительную гору различного имущества пришлось разделить на двоих, иначе бы Вовке пришлось перетаскивать все в два приема. Ввалившись в санчасть, которая на некоторое время должна стать домом для молодого врача, старшина решил окончательно укомплектовать Вовку, на этот раз медицинскими причиндалами. Халаты, колпаки и остальные нужные вещи, включая «тревожный медицинский чемодан». Вовка просто ошалел от вала вещей и подписей, которые пришлось ставить за сегодняшний день в различных ведомостях. Наконец и этот «рог изобилия» иссяк. Но старшина не оставил его своей заботой. «Товарищ лейтенант, а теперь подшиваться», - по-отечески категорично заявил он. У Вовки просто ком в горле встал, нет, он знал о том, что «подшиваться» это не только аккуратно подшить подворотничок, где-то в глубинах памяти еще остались воспоминания об исколотых пальцах, но это было на военной кафедре института, точнее перед экзаменами, но тогда нужно было подшить только полевое «ХэБэ», а офицерское «ПэШа» к счастью уже выдали подшитым, нужно было только под портупею дырку подпороть, да диагональную нитку аккуратно оборвать, так это не проблема. Теперь же, наблюдая за грудой «имущества», Вовка был в явном смятении. Старшина, заметив это, тяжело вздохнул и начал инструктаж: «Товарищ лейтенант, все сразу подшивать не нужно, подшиваем только то, что должно соответствовать предметам первой необходимости». Уже только сама эта фраза повергла Вовку в шок. Что относится к предметам первой необходимости? Но старшина был мудр, и пояснения последовали незамедлительно.
- Значит так, «пэша» одно подошьем, китель, к рубашке погоны сообразим, шинельку подошьем, бушлат на всякий случай. Петлички и погоны оборудуются так и шьются следующим образом.
Дальше на Вовку обрушился вал сантиметров и миллиметров от швов, строчек, краев петлиц, обрезов погонов и еще каких-то чрезвычайно важных параметров, всего этого Вовка толком так и не запомнил. Старшина просто завалил его информацией, о которой Вовка даже не подозревал. Комок в горле достиг такого размера, что Вовка даже прекратил его судорожно сглатывать, осознав всю безнадежность этого мероприятия.
Старшина умолк, еще раз хотел было повторить, но потом махнул по-бабьи рукой и заявил: «Я сейчас образец сделаю, а вы уж там по образцу». Неизвестно откуда извлеченное шило без всякой линейки прокололо первую петлицу и в доли секунды вогнало в нее «тещу с мороженным». Следом был приведен в божеский вид погон.
- Ясно?
По выражению лица Вовки старшина понял, что до «ясно» еще далеко, старшина кинул взгляд на часы и пробурчал: «Ну, так и быть». Через пять минут этот волшебник «оборудовал» все погоны и петлицы.
«Ну, ладно, пойду я на хозяйство, а вы уж подшивайтесь» - заявил он и вручил Вовке катушку ниток с двумя иголками.
Последующие три часа Вовкиных мытарств, связанных с пришиванием, отпарыванием пришитого, обсасыванием исколотых пальцев, повторным пришиванием отпоротого возможно и заслуживают описания, но боюсь, что этот опус займет при прочтении те же три часа, а потому, эти страдания думаю можно пропустить.
Когда уже заметно стемнело, постучавшись в Вовкину палату, которая теперь была его «квартирой», старшина обнаружил лейтенанта в буквальном смысле этого слова зализывавшим раны. «Пойдемте, товарищ лейтенант, ужин уже, поесть надо» - категорично заявил он. Поели, а потом старшина решил проверить качество подшивки. Вовка добросовестно напяливал на себя то китель, то шинель, то бушлат. Старшина скептически хмыкал и делал замечания. Добросовестно пришитые к рубашке погоны от шинели пришлось отпороть, т.к. выяснилось, что для рубашки есть специальные погоны на пуговице, а петлицы на рубашку пришивать вообще не нужно. На бушлате, правда один погон придется перешить, т.к. он оказался «завален». На Вовку от всего этого навалилась просто вселенская тоска, а тут еще выяснилось, что по уставу полы шинели должны быть обрезаны на 32 сантиметра от уровня земли. После этого старшина исчез и появился через пять минут с ножницами, мелком и портняжьим сантиметром.
«Ну, вот, вроде все, аккуратненько отмерьте и подрежьте, а я пошел. До завтра» - попрощался он. Дверь тихо закрылась, и Вовка остался один, сжимая в руках сантиметр и ножницы. Тяжело вздохнув, он одел на себя шинель, застегнулся на все пуговицы, взял мелок и сантиметр, наклонился вперед, отмерил от пола ровно 32 сантиметра и отметил мелком на полах шинели две точки. Потом скинул ее, уложил на пол, взял чистовой размер от края до точки и отбил его вдоль всей шинели, провел линию и обрезал.
Когда Вовка одел шинель, полы ее чуть прикрывали колени. Вовка недоумевая все стоял и стоял пялясь на сапоги, которые даже и не пытались прикрыться жалкими остатками шинели. На утро старшина с круглыми глазами, что-то несвязно бормотал про «семь раз отмерь» и «как же вас так угораздило», потом держал в руках обрезки и просто молчал, потом сгинул часа на два на прощанье, наградив Вовку таким взглядом, что он готов был провалиться сквозь землю. Через два часа старшина вернулся с "Али-Бабой" и отрезом шинельного сукна. "Али-Баба" попросил еще раз надеть Вовку шинель, все еще не веря в свершившееся, увидел и сдавленно просипел: «Товарищ лейтенант, как же вы меряли?» «Вот так,» - сказал обречено Вовка, взял сантиметр, наклонился вперед и... Передний край полы куцей шинели совместно с сантиметром выдали положенные 32 сантиметра от уровня земли. «Да-аа!» - выдохнули оба старшины, и не в силах сдержать эмоций заржали в голос.

А шинель Вовке пошили спустя неделю, пусть не Зинка, а Таисия, запуганная до невозможности Мефодичем-"Али-Бабой", но пошила. Шинель была эталонная и отслужила Вовке верой и правдой все два года, которые он отслужил в погранвойсках доктором.

Защита Отечества на пустой желудок

Жрать на посту было нечего - черная мука и помидоры в банках. Вместо чая заваривали березовый гриб, чагу. Да, совсем недалеко от Питера. Нет, не 1943. Пятьдесят лет спустя, два раза по четвертному. У островов лед - полтора метра, на фарватерах - метр. Только линейный ледобой из Ломоносова караван проведет, два часа, минус сорок по Цельсию, и - опять сплоченное поле. Два наших условно ледокольных корытца пр.745, получив по трещине в валолиниях, забили на это дело свои здоровенные грузовые стрелы. И еду, топливо, технику, людей между островами в ту зиму перемещали исключительно вертолетами пограничной авиации, с двумя огромными перерывами в полетах - первый раз из-за того, что где-то в Таджикистане хряпнулся Ми-8МТВ (вы не знаете, зачем в Таджикистане нужен арктический, северный вариант машины для слепых полетов?), а потом - из-за знаменитой финнзаловской метели, которая, однажды включившись, справно молотит неделю, ну прямо как швейная машинка «Зингер».
Очень хочется жрать - это не сказать ничего. Бойцы, а их почти сорок человек, привычно треплются за ресторанные меню, когда-то виденные в кино. Зима вокруг - сказка. Только белое - снег везде: внизу, вверху, вокруг... Снег стучится о корзинку УКВ-антенны, и кажется, что в наушниках это слышно: такая мелкая дробь, как осенний дождь по подоконнику. И при этом держится мороз, во времена сплошной снежной завесы лишь чуть-чуть спадая...
Три месяца крепчайшего мороза антенна старой, но хорошей ПВОшной РЛС МР-10 видит только заснеженный лед: никакого движения, никаких изменений. Я могу вас отвести в это место, здесь времени нет. Время там существует постольку, поскольку есть часы, скучно тикающие на стене. Вахтенный радиометрист часами не вылезает из летаргии: на экране нет никаких изменений. Утром и вечером вдоль размеченной вешками по льду границы проедут «тревожники» на снегоходах, наблюдая то аэросани, то «воздушную подушку» финнов на параллельных курсах - и опять эфемерность, молоко... Кто вам сказал, что космос - черный? Нет, он белый. И такое же белое все, что в нем есть - катится навстречу, зыркая по сторонам, и пропадает за спиной.
Никого. Ничего. Журнал - три листика в месяц. Так бывает.
Все тот же северный берег острова, все тот же южный берег залива, все тот же лед между ними, все те же пограничные вешки на нем. Все та же точка на финском льду. Все та же на нашем. Все та... Что? Точка? (глаза можно протирать с отчетливым скрипом новых хромовых ботинок) Движется?! Ни-ху-я-се-бе!!!!!
- Кабан, и большой, - сидя на снегу, бормочет через двадцать две минуты мичман Ванька «Василек» Травкин, командир тревожной группы.
- Какой там, нах, кабан, - олень!, - это замполит поста, Навуходоноссор, Науходоносчик. Нау.
- Ага, лось, нет, мля, мамонт... Один хер - мясо!!
- Мясо... - мечтательно шепчет зам, и почти заметно, как живо, исстрадавшись от долгого безделья, вибрирующее, работают его слюнные железы - щеки раздулись, как у хомяка.
- Значит вот что, - это врио начальника поста, и это я, - Даже если это кентавр, завтра будем валить. Засаду, облаву, бег с препятствиями, но я больше на угольках ржаного происхождения не могу. Боеготовность требует жертв - даже в ущерб природе и Красной книге.
И военный совет начался. Основных вариантов было три - бойцы цепью идут по острову, свистя и улюлюкая, и выгоняют зверя на выстрел мне, заму, Васильку и старшине на берегу; бойцы идут по острову, свистя и улюлюкая, и выгоняют зверя на выстрел мне, заму, Васильку и старшине на снегоходах на люду залива; бойцы идут по острову, свистя и улюлюкая, и выгоняют зверя на выстрел мне, заму, Васильку и старшине на наблюдательных вышках. Первый план был отброшен - если зверь выйдет между кем-то из нас, или упустим, или друг друга перебьем с непривычки, в третьем в перечень потенциальных жертв вливались особо ретивые бойцы. Остановились на втором, и Василек клятвенно пообещал, что все три машины утром будут на ходу...
Естественно, завелись только два. Проверили связь, оружие, выехали на лед. Дали команду выпускать бойцов. И охота - началась.
Все трезвые и ужасно голодные. В принципе, тогда я и понял, как мало отделяет современного человека и парнокопытную дичь от неандертальца и мамонта, когда хочется жрать. Это, наверно, был единственный раз в моей служебной биографии, когда мне было глубочайшим образом наплевать на пост, его организацию, сохранность, охрану и оборону, безопасность, права, обязанности, знания и умения, вообще на все, кроме доброго куска окорока. И команда стационарного поста технического наблюдения во главе с офицерами, не потеряв строгой иерархии единоначалия, превратилась в первобытное племя, вышедшее в охотничий рейд. Прав Экклезиаст - ничего не меняется в этом мире. Если очень хочется жрать.
И провидение пощадило нас. Если быть точным, раз восемь. Считайте - зверь за ночь не ушел, не залег, не оказался медведем (матросы шли без оружия), не полез на рожон, не стал запутывать следы и прятаться, будучи обнаруженным метров за двадцать, дал себя рассмотреть - здоровенный кабан с желтыми клыками, и ломанулся прямо в хорошо заметный просвет между заснеженными соснами, метрах в трехстах от берега, от выхода на лед, где совершенно глупо растопырив пальцы, антенны радиостанций и «калаши», открыто разъезжали попарно на снегоходах четверо тупорыловских стрелков в высоких воинских званиях от мичмана до старшего лейтенанта.
Вылетев на лед, кабан, похоже, элементарно не смог затормозить и на полном ходу впечатляюще врубился в торос, произведя эффектный грохот и подняв кучу снежной пыли. Нау тут же разрядил в визжащее и хрюкающее облако половину рожка, ессесно, не попал, но отчетливый рикошет 5,45 мм и картинка бегущих по льду разухабистых матросов, запечатленная в памяти секунду назад, бросили меня в холодный пот, Василек, сидящий перед Нау, видимо, тоже перепугался, и бросил снегоход прямо в это облако.
Дальше, понятно, было лобовое ДТП, причем такой силы, что «Буран» оказался выведен из строя навсегда. Обезумевший от страха кабан, набравший скорость на торосе, но совершенно неуправляемый на гладком льду, со всей своей животной дурью влетел в лыжно-гусеничный механизм, и только посмотрев «Матрицу-2», а именно эпизод с лобовым столкновением двух фур, я понял, на что это было похоже тогда, на льду Финского залива. Похоже, именно этот таран был главным подарком Судьбы, потому как явно контуженный кабан, не реагирующий более ни на смятый перевернутый снегоход, ни на персональный салют из разлетающихся по воздуху зама с Васильком, со средней скорость и как-то бочком, неровно, порысил вдоль острова, отлично видимый на сверкающем льду. Я остановил снегоход и потянул из-за спины автомат, но сидящий сзади старшина поста, немногословный уссурийский крепыш Игорь, успел раньше - три пули из четырех выпущенных вошли прямо в то место животного, откуда обычно все выходило. Агонию описывать не буду - девяносто килограммов общего веса обошлись нам всего в семь патронов.
Половину агнца, как водится, оприходовали в два дня - приходовали так, что зубы разболелись. Вторую же я авторитарным решением обменял у маячников на белую муку, дрожжи, тушенку и даже солянку в банках. А в конце этой праздничной недели я с огромным изумлением обнаружил у радистов «Путешествие в Икстлан» с подчеркнутыми строками монолога Дона Хуана о необходимости отпускать тех пойманных перепелок, съесть которых возможности нет. Причем подчеркнуто было дважды - первый раз стонущим, переваривающим себя инстинктом, грубо, невыдержанно и карандашом, явно в голодную пору и с мыслью «Боже, какая дурь», а второй - совсем недавно: изощренным, ковыряющимся в зубах умом, ручкой под расческу, волнисто и аккуратно, с угадывающейся подоплекой «А и правда, гармония в отношениях с реальностью нужна даже в мелочах».
- Ну, а что случилось со снегоходом? - спросил штатный начальник, которому я сдавал дела через две недели, - Это ж пиздец - просто груда металлолома...
- Костя, реальная причина никогда не позволит тебе списать его установленным порядком. Так что пиши - в него врезался метеорит. Небесный посланец находился в агрегатном состоянии, близком к плазменному, а потому следов его вещества никаких нет. А в доказательство - вот тебе статья в «Науке и жизни» за 1980 год. Ну, или напиши что-то совсем реальное - скажем, усталость металла, хрупкость стали в условиях низких температур. Что бы ты не написал, я подпишу, не волнуйся. Даже если ты напишешь истинную правду, - сказал я и улетел на материк.
А кабанью шкуру заначил Василек. И всегда хвастался умением стрельбы «в глаз», предлагая гостям найти на шкуре хоть одно отверстие от пули.

Чё-то мы вес про хенералов да полковников разных. Давайте уж про бурлаков вспомним - что лямку тянут. Как вспомним, так сразу и романтикой изойдемся - а стоит ли? Вот и поглядим тщательнЕе:

«Ты думаешь так - капитанская кепка,
Прощальный гудок - в море вышел рыбак.
Ты в этом во всем заблуждаешься крепко
Все вроде бы так...а вообще-то - не так.»
Ю.Визбор

ТУМАН

Туман. Боже мой, какой туман. Руку вытянул - кисть не видно. Как в сметану. Сейчас. Сейчас это закончится. Потому что в рубке зашипел ВПС, и пора возвращаться. Нырять в открытый люк, в тонкое пение ГКП, внутрь моего корабля. Маленького, крохотного, микроскопического на выгнутой спине бескрайнего Тихого Океана.
Мой кораблик стоит на якоре в бухточке напротив длинного мыса, на этом мысу торчит застава, а с другой стороны нагло воруют крабов японцы, две "кавасачки", и застава вот сейчас дает наводку...
А я - командир пограничного корабля. Командир обычно не пишет дневников. Командир командует. А если писать, получаются в основном панегирики, с этим у меня зам справляется хорошо, он спец просто. Неплохой мужик, наверно потому, что старый - на пять лет старше меня, древний такой капитан.
Флот к замам относится плохо, армия еще хуже, а у нас... даже не знаю. Большинство, конечно, уроды. Начальство - однозначно. А вот корабельные вроде ничего. Наверное потому, что в лучшие времена офицеров по штату пять человек, и зам - один из них, и ему ничего другого не остается, как быть сначала офицером и членом экипажа, а уже потом членом... замом, то есть.
Вообще же, морчасти - царство штурманов и механиков. У меня в экипаже по штату - три штурмана: я, пом (он же КБЧ-2,3 и начальник СлХ) и собственно штурман, он же КБЧ-4,7. Три поколения выпускников Каспийского командного "зыха". Так вот и растем: штурман-пом-командир. Дальше? Дальше на берегу. Если повезет.
А еще есть уже упомянутый зам. И еще мех. И все. Офицеры кончились.
А ведь летом на границу ходим по двое-трое: командир, мех и кто-то из остальных. Так что я уже давно не умею глубоко спать. Разучился.
Мне удается командовать негромко. Просто терпение. Не только когда сразу не понимают, и ты повторяешь много-много раз, но и когда кому-то голову откручиваешь, а этот кто-то кричит. Ему плохо. А ты все равно крутишь. Терпение - основное измерение доведенных до конца дел. Это, собственно, и все, что нужно командиру.
Кто что за это теряет. Сон, нервы, сердце, потенция, седина, экзема и т. п...
Знаете, что я отдаю? Дыхание. Свободные потоки воздуха через легкие. Они бывают изредка, ночами, наверху, когда мне удается не отвечать. Не нести ответственность. Никого не подгонять под эту ответственность. Просто быть. Но и там тусклый репитер ГКУ и три зеленых огонька телеграфа начеку: поплавки. Ответственности. Так что почти все время дышишь по внутренней команде: "Вдох-выдох". Вдох. Стоп. Аккуратный выдох. Это - шиза, но она у нас в порядке вещей, а значит, служебная необходимость. Нормальные люди в русских морях давно перевелись, если вообще когда-либо были.
Все. Больше ждать нельзя. Мне лично эти японцы ничего плохого не сделали, но есть игра. Есть правила. И еще есть туман. Он - и рамки, и условия, и моя возможность выиграть. Боюсь, единственная: все остальные козырья - в широких рукавах японских штормовок.
Здесь хороший грунт. Неужели я приду с границы с обоими якорями? Мех говорит, что левой машине не пойдет режим полного хода. Это значит, что больше тридцати узлов мне не видать. Это не есть гут, но это чуть позже. А сейчас - только средний главный двигатель, восемьсот оборотов.
- Средняя вперед, - я слышу свой голос, как в комнате для звукозаписи. Форштевень, скулы, надстройка, стекла ГКП, мачта с крутящимся лопухом МР-220, я, сигнальщик, рулевой и старшина ЭМК толкаем перед собой плотную завесу тумана на скорости 10 узлов. Предел управляемости моего кораблика, бака которого я не вижу. Вижу я рога носовой артустановки, плавно тонущие в молоке. Прямо по курсу. Прямо по морде. Бортовые машины. Тысяча двести. Тысяча восемьсот.
24 узла. Управление с ГКП. Возня на катер-балках, помощник запихивает патрон в сигнальный пистолет.
Волна - глухое "бу-бух" в днище висящего катера. Пом и бойцы в катере хватаются за все подряд. Три стоп. Катер сразу же заводится - нежный поцелуй меху. Две секунды - и скорлупка, рыча, исчезает в белой пелене мироздания, зябко колышащейся на длинной океанской волне. Пом с орлами пошел к японцам.
Расчет прост: в таком тумане можно ориентироваться только по РЛС. "Кавасачки" не видят, кто к ним идет. Могут только предполагать. Скорость у "чирка" мала, никакой надежды догнать японца, но его задача и не в этом. Он должен только спугнуть. Джапы, естественно, ломанутся в нейтральные кратчайшим курсом, а там, на кромке тервод, их будет ждать Я. С "Лимой", пушками и, надеюсь, тридцатью узлами.
Где-то над головой, поскрипывая, вертится антенна РЛС - и глаз, и ухо в кромешной белизне. Там же полощатся зеленый флаг морчастей и зеленый же "рубль". Выгнуты, надо полагать, антенны на ходу - какой поэтичный образ. Не отвлекайся, командир. Смотри, дернулись враги. Обе, пеленгом, бегут сюда. "Чирок" где-то кабельтов не дошел. Молоток пом.
Туман пошел клочьями, ветерок. Что хорошо весьма.
Ну что же, вторая ОГ - веселый старый зам с бойцами в поперечном коридоре, в готовности. Почему не на баке? Потому что сначала я, командир, собственной персоной, собираюсь слегка пострелять.
Пушки оставим в покое. Для таких случаев у меня есть автомат, обычный "калаш".
Три стоп. Они что, на экранчики свои не смотрят? Идут прямо на меня, не сворачивая. Скорость где-то 21-22 узла. Тихо! Нет, не слышно...
Как там у Розенбаума? "Очередь от живота"? Шесть кабельтовых. Пять. Четыре. Слепые у нас сегодня японцы. Орет ВПС - застава нервничает: "Шестидесятки идут прямо на вас!"
Да знаю я! Испокон в морских делах - банк у того, кто умеет ждать. Независимо от эпохи и применяемого оружия. Терпение, командир. В магазине только трассеры.
Ха! В нейтральных, полторы мили на зюйд, еще одна "шестьдесят по нолям" - неопознанная надводная малая цель. И пеленг тоже постоянный - идет ко мне.
Три вперед! Лево пятнадцать!
Ёп-т, да меня за своего приняли! Правильные хлопцы сегодня за крабами ходят.
Слышу! Вижу - два блёклых буруна, метров сто пятьдесят... сто... Пушки на траверз, угол места ноль! Для понта на сей раз, но только я об этом знаю.
И.
На три пальца ниже ближайшего буруна и чуть левее, чтобы между ними. Восемь, по-моему, патронов. АК-74 дергает вверх и вправо и два последних трассера идут впритирку к первой "кавасачке".
Сирена.
Пять ракет.
И еще одна "очередь от живота" по горизонту, для эффекта.
Этот, на юге, закладывает крутой разворот.
Стоп! Три назад!
Вас двое, ребята, так что дрейф - это не то, что мне нужно. Нужно подойти к моему борту. Самыми малыми оборотами.
Стоп!
Руки, руки-то опустите...
Зам с бака, старшина мотористов с юта почти одновременно прыгают в белые пластиковые мыльницы с задранными носами. Есть, есть радары. Но главное - краб. Он остается дома.
Оно все как бы просто. Но это - кажется. Кто что отдает.
Не могу сказать, что я люблю свою работу. Скорее, я просто стараюсь делать ее хорошо.
Так что писать дневники мне некогда.
А иногда хочется.
Терпение, терпение, командир.
"Ноль эмоций" - кто-то так говорил в 60-е. Кто?
Туман... Боже мой, какой туман...

БРИГАДА (офицерская версия)


Комбриг уезжал на Восток. Пока еще чуждый аппаратных игрищ придворного пограничного округа, пока еще больше думающий о жизни кораблей бригады, пока еще не дававший и не бравший денег, пока еще ничего не укравший, он был чужим среди отчужденных. Начинавший службу в 80-м, он девять непростых лет не слазил с корабля. Все это время как-то устраивалась жена, родились и подросли две дочки, и Север уже давил необходимостью сделать безвозвратный выбор - оставаться здесь без иллюзий и потрясений, или искать новых горизонтов - через академию, как же еще, - и приобретать новые проблемы. И новые иллюзии. Он решил - да, рано себя хоронить. Жена, вздохнув, согласилась.
Потом была академия и была демократия. Последний год он днем изучал оперативное искусство, а ночью охранял стрип-бар. Он так и не смог переломить восприятие - эта, ночная работа, была каким-то наваждением, сном, от которого вот-вот проснешься...
Потом были какие-то быстрые и непонятные два года заместителем НШ и два - НШ на юге, где было очень много контрабанды и совсем не было топлива, где появилась язва и чуть не погибла, получив инвалидность, жена, где ему приходилось спасать своих офицеров от грабежа, и выгонять корабли в море правдой-неправдой, и подписывать документы о задержании, и однажды, в Махачкале, его попробовали убить, но не вышло, пуля из «лося» только скользнула по ребрам и ушла, звеня, в сторону рынка.
И его сослали. Странная это была ссылка - почти в курортные условия, прямо в цивилизацию, командиром отдельной бригады пограничных кораблей. Должность капитана 1 ранга, а ведь он только что получил 2-го. Чему он здесь подивился - так это штабу. Из флагманов капитаном 3 ранга был только штурман, впрочем, он скоро ушел. Все остальные были просто задиристыми мальчишками, тщетно желающими как-то переломить сумеречное прозябание древнего командирского корпуса, повально ожидающего 20-ти календарей и квартирных видов в Подмосковье.
Странно - мог бы уж и успокоиться, перестать задавать дурацкие вопросы, нервно реагировать на отвратительное состояние кораблей, повальное бегство офицерского корпуса, приказы отпускать суда без осмотра, на извечное отсутствие ГСМ, на воровство тыловых служб... да и на этот штаб-детский сад с таким же молодым начальником, только-только с ГКП.
Странно - продолжая глупую и бессмысленную войну с системой и обстоятельствами, он почувствовал какие-то надежды своего штаба - на его характер, на его профессионализм, на его основательность, по-житейски безыскусно подтверждаемыми тяжестью реалий семьи и спокойным мужеством восприятия реальности. И очень быстро случилось то, чего он никак не ожидал: флагмана потянулись к нему как к человеку, который среди блядства демократического десятилетия страны остался верен привычке честно делать свое дело. Очень скоро большинство обиходных проблем соединения начало решаться спонтанным мозговым штурмом его штаба, иной раз вообще минуя предназначенные для этого отделы ЭМС и береговой базы, как совершенно негодные к чему-либо толковому...
А потом у него умерла жена. Старшей дочери было 18, младшей - 14. Втроем они отвезли гроб на ее, жены, родину. Ее мать гладила внучек по тонким рукам и беззвучно раскачивалась на стуле.
А его бригаду в его отсутствие проверял контрольно-ревизионный отдел. С заранее заготовленным предложением о временном отстранении командира от должности за упущения по службе - сказывались комбриговы «нет», «не согласен», «буду действовать в соответствии с обстановкой».
И он почти сломался. В жизни, одна нога которой опиралась на службу, а вторая - на семью, отчетливо повеяло болотной зыбкостью.
Он бы не выбрался, если бы не дочери. И если бы не штаб. В полном составе положившими рапорта - у всех свои проблемы, тебе звание получать, у тебя новорожденная двойня в текущей по всем швам хрущебе, ты вроде собирался переводиться поближе к дому, а тебе разнарядка на классы пришла... Молодые офицеры. Восемь рапортов с одной датой. «Прошу уволить меня в запас ВСРФ по собственному желанию...».
Оставили всех - и его, и флагманов.
А через месяц ему предложили должность в морском отделе округа там, на Востоке. Откажешься - на почетный заслуженный. Бывай здоров.
Он и сам хотел бы забыть про этот год, про места, где он потерял Марину.
За ним поехали его офицеры. В разные бригады округа, на разные должности - живой, действующий организм рассыпался...
Ему казалось, что он предал их дважды. Первый раз, когда уехал. Второй - когда, встречаясь со своими ребятами, понимал - он ничего не может сделать. Прошлого не воротить.
Оставался этот долг. Понимая, что исправить ничего нельзя, он решил забыть. Не получилось.
Не вышло.
Осень во Владивостоке бывает теплой, как конец июля. Организм рассыпался, но почти все части его были рядом - шесть человек. Он собрал их у себя дома.
- Ребята, все, что я могу для вас сделать, так это попробовать начать сначала. Я устал - сильно устал. Воевать с совестью, воевать с жизнью... Но если хоть кому-то из вас это надо, я готов начать все сначала. Разумеется, это не будет службой. Это будет...
Через три месяца он уволился. А еще через полгода во Владике заговорили о сильном конкуренте, жестко и «канкретна» вошедшем в промысловый бизнес. Странным было то, что на стрелках всегда появлялись одни и те же люди - прямой властный мужик с белыми висками в окружении четверых людей гораздо моложе его - и никто не мог понять, откуда у них деньги, информация и кто там за что отвечает. Двоих же он никогда не светил - эти люди занимались личной и финансовой безопасностью конторы. Которую не интересовало ничего, кроме промысла краба и гребешка, и все как государственные, так и частные наезды как-то быстро терялись в небытие...
Никакой романтики, крайне мало уголовщины. Немалые деньги преимущественно в Сингапуре, Окленде и Канберре. Никаких яхт, коттеджей, достаточно скромные машины и квартиры. У каждого из команды пошли кое-какие независимые дела за границами.
Он дал себе и своим людям свободу - свободу выбора. Он дал себе и своим людям возможность работать в свое удовольствие по ими же хорошо организованным и отработанным схемам.
Счастлив ли он?
Думаю, да. Внук и внучка - от каждой дочери по подарку. Надежные компаньоны. Возможность делать свое дело. Возможность как-то оценить свое прошлое. И свобода. Свобода делать выбор.
- Обидно ли мне за державу? Конечно. Но, понимаешь, я - тоже держава. И если наш национальный образ жизни - строить империи, то я свою построил. И с радостью солью ее с другой достойной. Как только разгляжу таковую. Пойми - нельзя судить людей по словам. Они ничего не стоят. Надо пристально рассматривать дела. Тогда - все поймешь. Слово капитана 1 ранга запаса, - морщины улыбки собрались вокруг глаз.
На том и простились.
Дела, говорите?
Верно. Добавить совершенно нечего.