Очень трудно говорить о своих переживаниях другим людям. Еще труднее сказать об этом, удержавшись и от патетики и от пошлости. Честно. Еще труднее, когда ты говоришь об этом, и видишь или чувствуешь в собеседнике ехидство, желание посмеяться, откровенное грубость или хамство - во много раз труднее.

Но все же, если вдруг ты почувствуешь в собеседнике малую толику участия, сопереживания тебе, когда, кажется, он проживает с тобою все то, что вновь проживаешь ты - на душе становится теплее, и к сердцу собеседника протягивается ниточка духовного родства, которую не разорвать ни расстояниями, ни годами...
И ради этого стоит говорить.
Наверное, поэтому я и пытаюсь.

Гренландский антициклон, прорвавшийся далеко на юг запорошил южную Европу, слегка зацепил Крым, и, теряя накопленную влагу, укрыв редким в этих местах снегом Босфор, понесся дальше и дальше, срывая с верхушек поднятых им самим волн пену, неся ее водяной пылью по Эгейскому, все южнее и южнее, к берегам Египта.

Пароход не хотел идти. Хоть обычно путь домой казался более коротким, что там, всего-то «день простоять, да полночи продержаться», и вот уже на экран радара, сначала кусочком, а потом все больше и больше заполняя зеленоватую темноту, будет вползать вожделенный берег родного полуострова.
Только не в этот раз. Видимо, устают не только люди, но и железо; тяжелое корабельное железо с трудом продиралось сквозь порывы ветра, гулко входя в волну каждые несколько минут. Ветер и усталость техники задерживали возвращение, и ясно было, что к Городу они подойдут к вечеру.
Оперативный флота вызвал на связь, когда ощутимо темнело. Доброжелательно поинтересовался, все ли в порядке, нужны ли буксиры для швартовки, и лишь в конце спросил, почему так медленно шли.
Буксиры не нужны. Медленно - все время встречный ветер. Как погода.
На удивление, погода в базе была штилевая. В это не поверилось после недели непрерывных штормов от самой Сирии. Да-да, ветер 1-2 метра в секунду, море - штиль.
Странно.
Но когда пароход тяжело повернул на херсонесский створ, и вдруг удивленно качнувшись в последний раз, пошел в полной тишине по лишь слегка рябящейся воде, наступило наконец какое-то странное облегчение. Казалось, что вместе с чрезмерным напряжением машин, в последние четверо суток натужно боровшихся с ветром и в Эгейском, и на подходе к Дарданеллам, когда даже не удалось встать на якорь из-за ветра, и в Босфоре, и в Черном море - отпустившим вдруг, отпустила и напряженность последних суток.
Теперь все должно быть хорошо. Теперь все будет хорошо.
Надо подготовиться к приходу.
В каюте привычно побрился холодной водой. Новое лезвие. Как всегда, поцарапался. Теперь на вороте рубашки будут бурые пятна.
Это ничего. Все будет хорошо.
Сигнальный доложил об опознавании с Херсонесским маяком.
Посидеть спокойно в каюте. Покурить. Осталась швартовка. Механик божился, что машины не подведут.
Жена, конечно, не придет.
Она знает, что в день прихода не до нее.
Давно уже сказал, что день прихода и день ухода - не ее. Они - корабля и людей. Не ее и не мои.
Да и время - девятый час.
Если чьи-то жены на причале, наверное, сошли с ума от этой задержки...
Старпом с мостика - добро на вход. Пора.
На константиновском - зеленый-белый-зеленый - «заходи, брат, заходи». Захожу.
Пустая бухта в странной после шторма тишине, машины застопорены. По инерции вползти под «второй горбатый» - кран на причале.
Машины враздрай. Машины назад. Пошли. Стоп. Вперед самый малый.
До стенки 10.
Подан бросательный. Проводник. Основной. Машины стоп. Пришли.
Снег. Снежные сугробы по всей причальной стенке, с кое-где прочищенными тропками.... Оглушительная тишина, сменившая эхо команд и докладов с бака и юта.
Но всего на несколько секунд, потому что со стенки вдруг послышались женские и детские голоса.... Все-таки пришли, и все-таки дождались... Жены. Дети.
Голоса, подзабытые за семь с половиной месяцев, и звучавшие лишь в сознании, когда читаешь письмо...
Трап.
Два зам комбрига - строевой и политический. Встретить. Доложить.
Комбриг в море.
Построить экипаж.
Благодарят.
А-а-а -..как всегда. Пока вы там находились, мы, здесь.... Одно и то же в который уже раз.
Отпустить экипаж.
Офицеров собрать. Что им еще нужно??? Все хотят домой, к женам. Женщины и дети мерзнут на пирсе... Ладно. Офицеров - ко мне в каюту. Старпом, потихоньку, встречающих - на корабль. Пусть погреются.
Ну, долго они будут... задачи... воинская дисциплина... борьба с неуставными отношениями... ЛЮДИ ХОТЯТ ДОМОЙ!!! ОНИ НЕ ВИДЕЛИ СВОИХ СЕМЬ МЕСЯЦЕВ!!!
Дошло, вроде. Хоть и молчал.
Командиру завтра в восемь тридцать - доклад по итогам боевой. С корабля не сходить.
Не понял. Первый сход - всегда командира. Они что... Так точно.
Проводил.
Старпом, кто по кораблю сегодня? Тарасенко. Хорошо.
Ты график схода составил? Отлично. Во изменение. Всем добро на сход. На борту остаюсь я и дежурный по кораблю. Вопросы?
Нет, завтра по плану, как обычно.
....
Сошли. С шумом, смехом, со своими любимыми....
У них всех впереди ночь. У меня тоже.
И все же хорошо, что можно доверять своему экипажу. Не подведут. Сегодня - не подведут.
Поверка. Подъем завтра в семь... довольны... Отбой.
Дежурного. Игорь, проверь, чтоб все были в койках. Доложишь.
...
Все спят? У тебя кто по низам? Буди. Давай его сюда. Нормально все, выспится завтра.
Касым, я что тебя поднял.. я дежурного отправлю по делам в город. Справишься?... Ну, давай. С дозорным по переменке постоянно по кораблю ходить. И чтоб никаких ночных подвигов. Всем спать. Иди.
Игорь, быстро - форма одежды, вот тебе десятка, такси, - твою жену и мою жену - на корабль. За час справишься?
....как долго тянется этот час....
Как он тянется....
Рубка дежурного! Касым, подними котельного, пусть пароход протопит, да воду горячую в магистраль...Доложишь мне.
Здорово все-таки, что есть ванна... пошла горячая. Наберем побольше....
Как долго тянется...
Приехали.
Еще не зная, каким-то неизведанным чувством - приехали. Каблучки по линолеуму командирского коридора...
Встать. Открыть дверь.
Это ты....
И посмотреть в глаза... И
Секунду.
Игорь, в пять ноль ноль - проводишь.
Хорошо.
И снова - в глаза.
И неважно, что она говорит, это неважно.
Просто смотреть и смотреть на эту красивую и слегка чужую женщину, о которой думал все эти месяцы, чей запах вспоминал в ночном мучении..
А она пусть говорит.
Знаю, она потом будет обижаться «почему ты спрашиваешь, ведь я тебе рассказывала», но это потом.
Зачем объяснять сейчас, что в эти минуты нет смысла слов, есть только интонации, есть только узнавание, есть поиски чего-то незнакомого, что могло появиться за эти месяцы, и что пытаешься уловить, и не чувствуешь, и радуешься этому....
Шампанское. Напиток прощаний и встреч...
Да..
Еще по бокалу...
И снова вглядываясь, в движения, повороты головы, мягкие взмахи рук... Птица, моя большая птица, ты опять прилетела.. Так и хочется обнять, прижать к груди, просто чтобы чувствовать лихорадочные стуки сердца, видеть краешком глаза ресницы и ощущать легкое дыхание у плеча..
Согреть...
Тебе было холодно, птица?
Мы снова вместе, и я согрею....
Нам вместе тепло, да?
Третий час ночи.
У нас еще есть время...
И снова и снова слушать о том, как они были вдвоем с сыном эти месяцы, и снова и снова - уже воспринимая слова как слова и, вставляя иногда свои, слушать, слушать и слушать...
И прижимать к груди, с той необъяснимой нежностью, которую и самому понять кажется невозможно...
Как объяснить, как высказать то, что где-то в сердце копилось все это время, все эти дни...
Я здесь.
Мы вместе.
Мы все сможем.
Мы все сумеем.
Все будет хорошо.
Ты веришь?
Тоненько пропиликал будильник.
Половина пятого.
Надо собираться.
Начинается новый день.
И уже не повторится эта ночь, с ее волшебством, с ее сказкой.
Пора...
Стук в дверь. Пора.
До вечера.
Вечером придут друзья, и мы будем пить, есть, смеяться, говорить наперебой, и петь песни, и шутить.
Но
Когда мы будем встречаться взглядами, в них будет жить эта ночь....
До вечера.

Дороги, которые мы выбираем...

Санкт - Петербург. Московский вокзал. Выход на перрон. Долговязый, спортивного вида мужик, размахивая антенной моторолы дает указания окружившим его ментам.
- Вы туда, ты сюда. Увидите - лицом в асфальт, никаких разговоров, меня сразу вызывайте. Все. Вперед.
Что-то знакомое в фигуре и горбоносом лице.
- Ба! Привет! - узнал своего «годка», балагура и сослуживца по дивизии надводных кораблей, - А тут то что?
- Что-что, живу я здесь!- лукаво улыбаясь, ответил товарищ.
- То есть?
- Старший оперуполномоченный, майор...
- Ну, мля! Куда только морского офицера судьба не бросает. Последний раз мы виделись, кажется, в Средиземке? Тогда тебя, старлея - правдолюбца, упекали в Поти туземцев обучать.
- Да-а, много воды с той поры утекло. А чему удивляешься? Мой одноклассник, тоже корабельный электрик, сейчас батюшка, свой приход где-то под Питером имеет.
- Пути Господни неисповедимы... Ну и как тебе в ментовской шкуре?
- Да жил как-то, пока начальник был из наших, вояк. А сейчас МВДшник пришел. Плохо. Дела по боку - с каждого вагона, с каждого проводника принуждает мзду взимать. Скорее сам батюшкой стану, но этим дерьмом заниматься не буду. Последние дни дорабатываю.

... Москва. Ленинградский вокзал. Привокзальная «площадь». Мелькнула знакомая горбоносая физиономия. Силуэт, правда, уже не тот, с брюшком. Человечишка какой-то рядом. Забегая с пакетами в руках вперед, угодливо заглядывал ему в лицо. Дон Кихот Ламанчский и Санчо Панса.
- Привет! Какая встреча! И опять на вокзале.
- Здорово, - приветствовал «рыцарь печального образа», сурово глянув на своего попутчика,- для меня теперь вокзалы не место встреч, а образ жизни.
Пронаблюдав, как понятливый Санчо Панса отошел в сторону, многозначительно представился:
- Старший инспектор-ревизор N-ской железной дороги.
- Ну, бля! - в очередной раз удивился трансформации бывшего корабельного офицера,- и как оно?
Исповеди не было. Был рассказ о дальнейших местах работы, перечисление трудностей преодоления... И элементарная математика - зарплата такая-то, имею столько-то.
Значит все-таки вагоны и проводники... А показалось, Дон Кихот.
Да, жизнь. И Сервантес здесь не при чем. Эволюция.

Рассказал приятель - отставной мичман-подводник. Поспорили генерал-пехотинец, генерал-летчик и адмирал-подводник, чьи подчиненные больше пьют. Пошли по городу. Видят, идет "зеленый" лейтенант - еле ноги волочит.
- Во! - говорит пехотный генерал. - Молодец! Литр принял, не меньше!
Потом встретили капитана-летчика: стоит в кустах, блюет себе на ботинки.
- Орел! - говорит генерал-авиатор. - Литра полтора засадил, не меньше!
Тут видят - идет навстречу мичман-подводник. Ровно идет, как по ниточке, не шатнется, не качнется.
- Да он у тебя трезвый! - говорят друзья адмиралу.
- А давайте пойдем за ним и посмотрим! - отвечает адмирал.
...Мичман подходит к канализационному люку, открывает его и с криком "Центральный, принимай!" падает вниз.

Дневник невенчанной вдовы.
Продолжение 1...

2004
Просторная гостиная, уютная и теплая, как ее старый детский плед, наполнилась чарующими звуками волшебной музыки Рахманинова. Она очень любила именно этот концерт и часто слушала. Вот и сейчас, почти потонув в роскошном кресле, она слушала именно его. Ее завораживали глубокие, проникнутые тайной звуки... Виски обжигал, приятно и горько. Рука слегка дрожала. Странно, она перестала чувствовать боль. Ей стало удивительно комфортно жить. Правда, она перестала чувствовать и много крайне приятных вещей, но это не страшно, главное, что она не чувствует боли. Она прикрыла глаза. Бессонница стала частой и незваной гостьей. Она уже знала, что не уснет. Сейчас допьет виски и немного почитает. Может, под душ? Мысли текли лениво и издевательски возвращались к нему. Она не гнала их. Она любила даже мысли о нем. Он научил ее радоваться, видеть в жизни только хорошее. Какой же хрупкой и живой оказалась эта радость, как же легко ее убить. Он говорил ей всегда, когда что-то не получалось, и она готова была реветь: посмотри, ты же гном, гномам нельзя плакать, это очень смешно, когда гномы плачут, им просто не положено унывать. Он звал ее гномом и говорил, что она приносит удачу. Чудак. Уж чего она приносит, так это беды и боль. Да и ему-то что принесла. Она вздрогнула. Всегда в этот момент она вздрагивала, как от выстрела. Нет, прочь эти мысли. Он всегда любил ее такой, какая она есть. Замер последний аккорд. Она встала, не спеша прошла на кухню, достала сигарету. Вообще-то, она не курила. Иногда позволяла себе, просто, чтобы получить удовольствие. Она не отказывала себе в удовольствии. Ночь окутала город и застыла на крышах бархатным котенком. Затушила сигарету. Легла на диван, открыла книгу. На часах было около трех.
...
2000 год.
Сегодня был день рождения у Марины. И я пошла. Одна, без тебя... За мной весь вечер увивался какой-то хмырь, ужасно раздражал. Я хоть есть немного стала, поначалу не могла совсем. А вот пью я много. Представляю, как ты хмуришься.... Еще и курю много. А ведь мы с тобой перед твоей командировкой только закончили процесс очищения организма перед зачатием ребенка. Ты помнишь, мы целый год не пили, не курили и лечили невыносимо гнусным картофельным соком мой гастрит. Нам даже начала нравится такая праведная жизнь. И мы зачали малыша. Ты почему-то хотел девочку. А мне было все равно, я была так счастлива, что во мне родилась твоя жизнь, твоя частичка, маленький ты. Я даже разговаривала с ним, с нашим малышом, знаешь, я была уверена, что он слышит. А на второй день после того, как я узнала, что ты убит, у меня случился выкидыш, но я не заметила, не запомнила и не оплакала. Я даже не помню, как зарыдала мама, как меня повезли в холодной, жесткой машине, я не видела крови, я не понимала, что это мой ребенок умирает, захлебываясь моим горем. Я звала смерть, я умоляла ее придти, а она не пришла...Вернее, она пришла, но опять не за мной. Эта лживая сука снова меня обманула, ударив в спину... Прости меня, я не спасла нашего малыша. Хоть что-то бы от тебя осталось... Домой я сегодня вернулась поздно. Хмырь пытался проводить, но Леший ему очень популярно объяснил, куда ему пойти, и даже предложил помочь в освоении маршрута. Леший так постарел, и гулять перестал, вокруг Ленки носится, прям, образцовый муж. А ведь пробы ставить было негде. Его здорово тряханула твоя смерть. Мне он помогает, очень помогает, дня нет, чтобы не позвонил. Только когда на меня смотрит, я почему-то думаю, что он заплачет. Опять придется пить снотворное. Совсем не сплю. Знаешь, ночь - это самое страшное. Я обычно оставляю свет, иначе лихо...И Гаврюша теперь спит со мной. Он такой забавный, пушистый... Опять реву... Мне уже казалось, что все слезы выплакала...Как же их много, оказывается. И сердце такое неудобное, я постоянно его ощущаю. Не могу смириться с тем, что тебя нет. Не могу. Господи, помоги мне!!!»

2001 год
Вадим посмотрел на фотографию бывшей жены. Выпил. Он всегда пил, когда думал о ней. А думал он о ней, мягко говоря, часто. Их брак был недолгим. Он ее любил, а потому третировал, пока она не сбежала. Она всегда и ото всех сбегала, если ее что-то переставало устраивать. Как колобок. Только с внешностью богини. Он помнил, как с отчаянья от ее ухода он наладил успешный бизнес, приобрел небывалую доселе популярность у слабого пола, но от этого еще сильнее ощутил пустоту и одиночество. Она оказалась вне конкуренции. Он пытался ее вернуть, конечно, безрезультатно. Пытался ее забыть. Тоже не получилось. Пытался пить. Не помогло. Теперь она ассоциировалась у него с Сиреной, от которой каменеют все мужчины, попадающие в поле ее зрения. Во всяком случае, он окаменел. Где-то внутри застыли камнем радость и праздник бытия. А снаружи прозябали раздражение и скука. В последние полгода их безрадостной совместной жизни он почувствовал, что она не просто отдалилась, у нее появился кто-то, кто окончательно утвердил ее в мысли, что их брак не удался. А поскольку Вадим, как никто, знал, что влиять на нее невозможно, он сразу понял, что она влюбилась. Это единственное, что может заставить ее к кому-то прислушаться. Зазвонил телефон.
Вадим не поверил своим ушам. Она позвонила. Позвонила впервые с того дня, когда спокойно и твердо сказала, что навсегда от него уходит и никогда не хочет его больше видеть. Он думал, что умрет от боли. По прошествии времени боль притупилась. Но после того, как он был выгнан из квартиры, в которую пришел, чтобы поддержать ее в тяжелую минуту, боль обострилась, словно кто-то расковырял едва затянувшуюся рану. И несмотря на это, он все равно пошел на кладбище, не потому что был бесхарактерным овощем, а потому что боялся за нее. Он тогда не знал ни о ее беременности, ни о выкидыше. Просто пришел, гонимый смутным чувством тревоги и страха за нее, единственную, желанную, любимую. Она тогда даже не взглянула в его сторону. А здоровые мужики с жесткими лицами и близко никого к ней не подпускали. И вот сейчас он снова ощутил эту невыносимую, нечеловеческую боль. Ответил сухо. Она не отреагировала. Усмехнулась, спросила про жизнь, предложила встретиться.
Встретиться! Нет, только не это. Живу же уже как человек, как-то все утряслось. И снова она! Не хочу! Пошла ты, тварь такая!
Все это думал Вадим, но сказал совсем другое. И, сказав это другое, почувствовал, как камень внутри превращается в нечто живое, счастливое, радостное. Ему захотелось петь. Это живое и радостное стало обретать вполне конкретные формы и черты. Ее черты...Она опять, как когда-то, властно входила в его жизнь, сметая все и всех на своем пути. Но он этого хотел. Потому что самое главное в жизни - это она рядом. Особенно теперь, когда его уже нет, уже никто не стоит между ними. Теперь-то она может вернуться. А уж он поможет ей забыть всю боль, защитит, залечит, будет заботится, как о ребенке...Пусть только она вернется....

Продолжение следует...