Мне до сих пор нередко снится, что меня опять призвали в армию. И попадаю, будто, опять в ту же часть, в которой служил. Возмущаюсь, доказываю, что я уже давно отслужил, а меня никто не слушает, издеваются: "Ты еще в Комитет солдатских матерей обратись. Пусть бабы тебе сопли подотрут, а здесь - армия. Забыл?!" Да нет, не забыл, конечно. Помню...

Самовольщик

Ткаченко постучался и приоткрыл дверь кабинета начальника штаба.
- Разрешите?.. Товарищ майор, рядовой Ткаченко по вашему приказанию...
- Проходи-проходи, - прервал его начальник штаба, поднимаясь из-за стола и протягивая руку. - Ну, что ж, Ткаченко, от имени командования и, так сказать, от себя лично хочу поблагодарить тебя и поздравить с успешным окончанием воинской службы. Поверишь, особенно приятно, сказать такие слова тебе, Ткаченко...
Тяжело вздохнув, начштаба продолжал.
- Честно сказать, даже не знаю, кто будет озвучивать плац на 72-ю годовщину Октября. У тебя хоть какой-никакой зам по части радиофикации остался? Чтоб и гимн мог секунда в секунду запустить, и марши там разные... Хотя кто такого спеца заменит... Ну ладно, что ж теперь, поезжай, Олег...
Парню показалось, что начштаба неудачно пошутил. Что значит «поздравить с окончанием воинской службы», если приказ министра Обороны о демобилизации солдат его призыва будет напечатан в газетах еще только через месяц?
- Как? А за шо мени? - спросил Ткаченко, с испугу переходя на ридну мову.
- Как за «шо»! Вышел приказ министра Обороны о досрочном увольнении тех, кто были призваны, так сказать, со студенческой скамьи. С тем, чтобы вы могли продолжить учебу с 1 сентября. Ты же у нас в институте учился. В каком, кстати?
- В автодорожном.
Неожиданный приказ министра Обороны, сидящего где-то далеко в Москве и совершенно не смыслящего в дембельских заботах, поверг солдата в смятение. «Вот те раз! - растерянно подумал он, - у меня же ещё уйма дел не сделана»! Еще предстояло подогнать обмундирование, вставить в погоны пластины, выточить и отшлифовать латунные буквы «ВВ». Да так, чтобы глянув на них, люди жмурились от блеска; надо было ещё купить кейс, сделать дембельский альбом, в котором бы красовались все сослуживцы в обрамлении золотых виньеток, адресов и напутствий, написанных умопомрачительно каллиграфическими вензелями. Да и повседневную службу никто не отменял. Словом, забот был полон рот, а у него, куда не кинь, и конь ещё не валялся. А тут - нате вам!
- Так что ступай в строевую часть, Ткаченко, оформляй документы и - счастливого пути.
Ткаченко посмотрел на свое отражение в стеклянной дверце шкафа и с возмущением подумал: «Ну как же, прям так сщас сорвался и - на вокзал. Как обормот какой-нибудь?! И вообще с какой стати я заявлюсь домой за целый месяц до приказа, а не в ноябре-декабре? Все ведь знают, когда путным дембелям положено вертаться? А дома? Ни кабанчик еще не подрос, ни самогону не нагнали, народ в поле - у всех работы по горло - кому тут до гуляний?! А что я скажу? - Здоровеньки булы! Це я!»
Он представил, как встретится с родными, и ему вовсе стало дурно. Мать, конечно, заплачет: «Нияк захворав, сынку». С чем суровый батя, перебирая вожжи, с изрядным ядом в голосе охотно согласится: «Ну, як же, хворый! Ты тильки подывись на его пыцюлю - обидья можно гнуть». Дед приковыляет, поддергивая вечно спадающие портки, вытаращит выцветшие шары и двинет версию ещё хлеще: «Утик?!» (Ну так! Зараз к Степану Бандере подамся). А соседям что он скажет? Что сам министр Обороны его отпустил? Так ведь на смех поднимут. Мол, что ж вин тэби до хаты не пыдвез, чебоданчик не подержал? А какие потом выразительные шушуканья, прысканья и взрывы девичьего смеха будут настигать его со спины, доноситься из-за плетней, из зарослей цветущих подсолнухов - сразу в петлю захочется...
Далее крутить этот «триллер» бойцу стало невмоготу.
- Разрешите идти?
- Счастливого пути, Ткаченко. Честно скажу, Олег, жалко расставаться с тобой, - растроганно сказал начальник штаба. - Служили бы все как ты, цены б нашей армии не было... Ну, успехов тебе, так сказать, на мирном поприще!
Знал бы майор Карташов, о чем только что «зажурывся» и придумал рядовой Ткаченко, вряд ли бы стал так неосмотрительно душевно пожимать ему руку. А мысли рядового Ткаченко обрели ход в следующем направлении: «Поскольку мирное поприще не волк, то может и подождать»...

Почти неделю он привычно жил в казарме. Как обычно нес службу, готовился к дембелю. С той лишь разницей, что старался не мозолить глаза командирам. Но солдат не иголка, а посему в конце концов попался-таки в поле зрения начальства: выходя из клуба с баночкой бронзовки, нос к носу столкнулся с начальником штаба. Майор Карташов глазам своим не поверил.
- Тка-че-нко?! - по складам спросил он. - Ты что, до сих пор не уехал?!
Солдат растерянно осклабился.
- Почему?.. Я спрашиваю, почему?!
- Ну... это... этот, - он растерянно показал подбородком на баночку с бронзовой краской, - ещё не собрался.
Дабы хоть что-то уяснить для себя, майор Карташов наклонился и осмотрел банку.
- Тэ-э-эк, - сказал он, выпрямляясь. - Ткаченко, ты понимаешь, что нарушаешь приказ министра Обороны?! Самого министра! Ты это понимаешь?! Приказ министра - это тебе что, шутка?! - начштаба оглядел вестибюль клуба и, увидев прапорщика, окликнул: - Баранов! Иди сюда!.. Вот, Баранов, рядовой Ткаченко... то есть, бывший рядовой Ткаченко. Уже целую неделю, так сказать, «бывший», а все ещё находится в расположении гарнизона. Веди его в строевую часть. Оформите там документы, получите воинское требование на железнодорожный билет и под личным конвоем - на вокзал его. Вернешься - доложишь. Понятно?
- Так точно, тащ майор!
- Исполняйте.
- Разрешите идти? - по привычке спросил солдат.
- Да кто тебя держит?! - завопил начштаба. - Езжай, родной! Езжай!..

Весь следующий день, облокотившись на свой чемоданчик и подперев щеку ладонью, Ткаченко просидел на лавочке под грибком перед КПП. В темных его глазах сквозила тоска и суровый укор всем проходившим мимо офицерам.
Между тем в кабинете начальника штаба между майором Карташовым и прапорщиком Барановым происходил следующий разговор.
- Я его на вокзале даже в милицию хотел сдать, тащ майор. Но они не приняли. Спрашивают: «Он что, дезертир»? - «Да нет, говорю, вроде как наоборот. Отслужил, теперь домой не хочет уезжать». А они ржут: «Тогда у нас к нему претензий нет, сами разбирайтесь»...
Начштаба молча прохаживался взад-вперед.
- А может, тащ майор, на губу разгильдяя? Суток на пять. Для профилак...
- Какая губа? - взревел начштаба, - ты сам понимаешь, что говоришь?! Какая на хрен гу-ба?! Он же граж-дан-ский человек! Как ляпнешь что-нибудь, так... Как в лужу...кхм... дунешь. Отличник боевой и политической подготовки, снайпер, дзюдоист, мастер-специалист. Да с таким солдатом горы можно своротить. «Разгильдя-я-ай». Ишь ты... Иди!
Шумно дыша, майор Карташов сел за стол и снял трубку внутреннего телефона.
- Четвертую роту мне...
- Капитан Ревякин! - отозвались на том конце.
- Вот что, Пал Семеныч, ты с этим Ткаченко...
- Так его же увезли на вокзал, товарищ майор!
- Да он уезжает полмесяца, а вернуться ему - пять минут. Так ты вот что. Поставь его куда хочешь, тем более, что и сентябрь уже на носу. Только сделай, чтоб засранец мне на глаза не попадался. Он для меня, так сказать, персона нон грата. И помалкивай, слышь.
- Понял, товарищ майор.

С наступлением темноты Ткаченко перемахнул через забор, озираясь, пробрался в свою роту и был радостно встречен сослуживцами. Но спать на всякий случай он ушел в автопарк. И месяц с комфортом прокантовался на пружинистых сиденьях ЗИЛа. Да что сиденья! Как классного специалиста по двигателям, водители были готовы носить его на руках. Несмотря на то, что со всех видов довольствия он был уже снят, пищу ему друзья исправно доставляли из столовой в котелках, резонно полагая, что от одной порции супа и каши полк не обеднеет.

Наконец-то в газетах вышел приказ министра Обороны об увольнении солдат призыва 1987 года в запас! И надо же было так случиться, что в этот день объявили тревогу. Из зоны, оглушив охранника и вооружившись его автоматом, бежал опасный рецидивист. Предположительно преступник мог скрываться поблизости от поселка Колобоевское. Об этом сообщили грибники, которые видели здесь незнакомца. Начальство решило, что беглец намерен дождаться прибытия туристского теплохода «Михаил Глинка», чтобы отбыть на нем вглубь страны. Перед первым взводом была поставлена задача помочь тамошней милиции осуществлять строжайший контроль пассажиров, идущих на посадку в теплоход. Второму взводу предстояло совместно с транспортной милицией блокировать стоянки частных катеров с тем, чтобы пресечь попытки посторонних лиц завладеть ими. Взвод лейтенанта Мирзабекова должен был прочесать рощу, простиравшуюся от околицы поселка до самого берега реки.

ЗИЛ остановился в километре от Колобоевского на окраине рощи. Бойцы, гремя оружием и амуницией, попрыгали наземь.
- Взво-од! В две шеренги становись!..
И только тут лейтенант Мирзабеков увидел невесть откуда возникшего, к тому же еще и безоружного и облаченного в черный замасленный комбинезон Ткаченко.
- Ткаченко, это что ещё за явление чуда народу?! Выйти из строя! Преступник вооружен, имеет четыре судимости. Он с тобой в бирюльки играть не будет. Останься при машине.
- Там же есть водитель, товарищ лейтенант.
- А-атставить разговоры! Кстати, пришли-ка его сюда, нечего ему прохлаждаться. И, будь добр, посмотри свечи.
- Да у него и вся проводка ни к черту... Ладно.
Водитель-ефрейтор только было поудобней устраивался, чтоб вздремнуть, но Ткаченко испортил ему малину.
- Иди в строй.
- А кто с машиной будет?
- Я побуду.
- Ой, блин... Уже двумя ногами в гражданке, так нет ведь, болтается тут... - загундел шофер, нехотя выбираясь из кабины.
- Ты у меня ещё побухти, салабон! Иди служить!
Взвод, развернувшись цепью, пошел в рощу.
Ткаченко вытащил инструменты, откинул капот и восхищенно заметил.
- Ну, и свинья...
Он открутил свечи, протер и выложил их сушиться на брезентовом чехле для инструментов. Только было принялся зачищать контакты проводов, как что-то жесткое ткнулось ему в бок и одновременно послышалось: «Заводи».
Ткаченко обернулся. Незнакомец держал его под прицелом автомата.
- Во даешь! А краснопогонники пошли тебя искать, - радостно сообщил ему Ткаченко.
- Я те сказал: заводи, падла!
Преступника била нервная дрожь.
- Ты чего сразу лаешься? «Заводи»... - добродушно усмехнулся Ткаченко. - Как я заведу, если сам на свечах стоишь... Э-эх, отойди.
В сознании преступника отчетливо отпечатался лишь этот факт: водила медленно наклоняется, чтобы подобрать свечи. Дальнейшие события произошли настолько мгновенно, что он ничего не успел сообразить: ни того, почему ствол автомата вместе с его рукой оказались стиснуты железной хваткой водилы, ни того, с какого это дикого разбега он споткнулся, в результате чего, сделав сальто, ничком рухнул наземь. Лишь по прошествии этой кошмарной секунды, когда водитель, уже сидя на нем верхом, неторопливо и обстоятельно связывал ему руки за спиной гибкой многожильной проволокой в мягкой изоляции, жизнь для него обрела и свой привычно понятный смысл, и нормальную скорость течения.
Понадобилось достаточно времени, чтобы беглый зек, по-прежнему лежащий в густой траве ничком, оправился от потрясения и попросил: «Слышь, ты это, дай закурить».
- Не курю, - сказал Ткаченко.
- Достань у меня из кармана.
Солдат извлек пачку мятой «Примы», сунул ему в рот сигарету, поднес огоньку.
Северные зори светлые, горизонт долго не темнеет и после заката. Олег сидел на пеньке, опершись щекой на ствол автомата и тихо напевал «Ой на горе жніцы жнуть». Рецедивист слушал его, все так же лежа на животе и задумчиво дымя. Рядовой Ткаченко совал ему в рот сигареты, словно дрова в костер подкидывал.
- Надо было тебя издалека замочить, - мечтательно сказал зек.
- Но ты же не дурак, чтоб вот так ни за что ни про что незнакомого человека заваливать.
- В том-то и дело. Прикури-ка еще одну.
- Не бережешь ты, Вася, свое здоровье. А у меня ведь сёдня праздник, слышь.
- От того, что меня повязал? - скривился Вася.
По другую сторону машины раздался гвалт. Взвод вернулся с прочески. Донесся лязг затворов - ребята разряжали оружие; взводный Мирзабеков дал команду на построение, начал перекличку.
Послышался шум мотора и скрип тормозов.
- Взвод! Смирно! Товарищ капитан!
- Вольно! - сказал приезжий. - Так, товарищи, поставлена новая задача.
- О, наш опер заявился. Готовь, хитрый хохол, дырку под медаль, - усмехнулся Вася.
Приезжий опер продолжал:
- Сейчас поедем на автотрассу. Будем проверять проходящие машины...
- Хрена ли я потерял на трассе, при моем-то туалете? - поморщился беглый зек. - Ой ду-раки, бля...

Подполковник Грабарь и майор Карташов по стойке «смирно» стояли в просторном кабинете начальника войск.
- Так как, говорите, фамилия молодца?
- Рядовой Ткаченко, товарищ генерал, - хором ответили командир части и начштаба.
- Хорошо... Сержанту Ткаченко предоставьте краткосрочный отпуск на родину.
- Так-э-э, - опять было дуэтом начали Грабарь и Карташов и, переглянувшись, осеклись, словно разом поперхнулись.
- В чем дело? - удивился начальник войск. - Не достоин?
- Нет-нет, что вы! Напротив. Только э-э-э, он это... дембель, так сказать. Демобилизуется на днях, товарищ генерал, - нашелся майор Карташов.
- Ах, вон оно что. В таком случае, - генерал поднялся и, пройдя к сейфу, извлек красивую коробочку. - Вручите ему этот подарок от моего имени. Благодарю вас, товарищи, за воспитание прекрасного воина.
- Служим Советскому Союзу!

Вот так добился-таки своего упертый хохол. Дождался часа, когда печатая шаг по плацу, в последний раз пройдется перед знаменем полка под торжественное и грустное «Прощание славянки». Как положено, вместе со всеми. Лишь одна вещь слегка портила его настроение. Это была занозой сидящая в голове мысль: «Жаль, поздно дали сержанта, а то бы успел сделать лычки из латуни».
_________________
Необходимые пояснения.
Описанные события происходили в 1989 году.
"Пыцюля" - это не то, что вы могли подумать. По-украински это "морда". "Обидья" - железные ободья колес телеги.

Рассказал МЕН.

http://www.kub.kz/article.php?sid=15652

ПО ТРЕВОГЕ

Корабль был старый. На ходу он протяжно скрипел ржавым корпусом, заполошно, как сердцем, стучал машиной и пыхтел как бегемот на стометровке. Где-то в Керчи уже рвался со стапелей, уже обрастал обшивкой и весело сверкал электросваркой новенький красавец-сторожевик, призванный заменить усталого ветерана. Уже нет-нет, да и обращали свои взоры в сторону корабельного кладбища командир и экипаж, а высокое командование почесывало под носом золотым "Паркером", готовясь поставить хитрую закорючку под приказом...
А старый тральщик, в ломоте и одышке, доскребывал последние дни своей долгой службы, все так же грозя супостату на дистанции двенадцати морских миль, отсчитываемых от линии наибольшего отлива, все так же гордо нес зеленый пограничный флаг с эмблемами и орденом Красного Знамени. И все так же внутри него сидели люди. Только теперь по тревоге. Преимущественно. И тревоги эти плавно перетекали одна в другую. Старенькая машина с трудом справлялась с даже средней силы штормом. Однажды на Курилах японцы просили помощи.
- Да вы что? - ответили им. - Сами не держимся.
Японцев выбросило на берег, где их белоснежный сейнер разграбили местные жители. Тральщик удержался. Может, он потому и удержался, что грабить на нем уже было нечего. За пятьдесят лет безупречной службы свистнули все. Может и так, черт его знает.
На тральщике все горело. Что не горело, то тонуло. А прочный некогда корпус можно было, имея к тому желание, проткнуть пальцем. И не дай бог выстрелить. Рассыплется все - до последней заклепки.
Если что и удерживало кораблик от саморазваливания, то это краска. И только потому, что жалеть ее никто не собирался. Мазали щедро, покрывая густым слоем и борта и переборки и внутренние помещения.
Но ведь горит она, краска-то. Ой как гори-ит!
Человек не может не спать вообще. Пару суток - еще туда-сюда, а потом все. Потом не может. И, вот, хоть режь его сонного - все равно не может.
И не мешает ему - всклокоченному, с провалившимися глазами - ни стук машины, ни свет лампочки-двухсотки, ни густой запах нагретого масла, заполнившего, кажется, весь бассейн Тихого океана. Человек просто проваливается в сон как в яму. И летит, летит. Долго летит в спасительную темноту. До тех пор летит, пока частые и противные звонки аварийной тревоги не ввинтятся куда-то повыше мозга, вдребезги раскалывая и без того хрупкий череп.
Сон, этот коварный брат Смерти, сморил матроса третьего года службы, отличника боевой и политической подготовки и командира боевой смены мотористов Леху Изотова. Чувствуя, что вот сейчас, ровно через одиннадцать секунд, рухнет прямо здесь, на блестящие от масла пайолы кормового машинного, он подозвал напарника, служившего первый год и сопротивлявшегося Морфею несколько успешнее, и проговорил:
- Стой здесь и бди. Если что - разбудишь. - Язык его при этом настолько заплетался, что понять смысл приказа можно было только по губам.
Напарник кивнул. Он понял. И глаза его, с трудом открывающиеся, были как у медведя коалы - окруженные широченными черными кругами.
За оставшиеся три секунды Леха успел добраться до ящика с ветошью, куда и рухнул, засыпая в полете.
Нам неизвестно, что снилось Лехе, поэтому оставим его ящику - пусть наслаждаются обществом друг друга, а сами обратимся к напарнику.
Матрос первого года службы был тоже измучен. Но он был матросом первого года службы. И службу понимал правильно. И хотя он еще не постиг закон, гласящий: "Тот, кто служит первый год, много знает, но ни черта не умеет, а тот, кто служит третий - много умеет, но ни черта не знает", к пониманию других законов корабельной организации был уже довольно близок. А потому он вперил снулый взгляд в приборы и, фиксируя положение стрелок, вошел в транс. На первом году очень легко входить в транс. Для этого совсем ни к чему уставать, садиться в позу лотоса или бубнить мантру. Глядишь - живой, потом - хлоп - и в трансе. Хлоп - живой, хлоп - снова в трансе. Со временем это гораздо сложнее, на третьем году, например, в транс войти почти невозможно. И объясняется это не умением, неумолимо повышающимся со сроком службы, а вовсе даже наоборот - уменьшением уровня интеллекта, у некоторых индивидуумов к концу службы сходящего и вовсе на нет.
Хоть наш первогодок и находился в состоянии нирваны, рефлексы его, оточенные многодневным периодом аварийных тревог, оказались на высоте. И дым, ползущий по переборке подобно сказочному дракону, был обнаружен чуть ли не в момент его появления.
- Леха! Леха! - затряс вахтенный своего командира. - Пожар! Горим!
Леха, как из могилы, восстал из ящика и шепотом поставил напарника в известность, в каком месте он хотел бы видеть все пожары, включая Большой Чикагский.
После столь эмоциональной речи Леха снова заснул. Стоя.
Первогодок был поражен таким умением старшего товарища, но дым-то никуда не исчез. Не хотел пожар убираться туда, куда его послал Леха.
И наш молодой снова затряс командира.
- Аварийная тревога! - заорал он в грязные раковины Лехиных ушей. - Горим! - И три восклицательных знака в конце.
Не открывая глаз, Леха протянул руку. Безошибочно найдя огнетушитель, вынул из креплений и повернул рукоятку. Струя пены ударила в переборку, шипя и оставляя грязные разводы.
- Да не там! - уворачиваясь от струй, взвизгнул молодой.
Леха кивнул и послушно повернулся в сторону возгорания. Все так же - находясь во сне и даже не открывая глаз.

Тральщик прослужил на различных морях и океанах пятьдесят четыре года. И пошел на слом ровно через год после описываемых событий.

Небольшое пояснение. Израильские пограничники официально относятся к штату МВД, а не АОИ
Спасибо Димдиму, который своим вопросом заставил меня вспомнить эту байку.


Слово и дело

С тех пор, как появилась на свет армия, вышестоящие отцы-командиры имели смелость высказать своим сыновьям в лицо, что они думают о своих детях.
Хотя самим известным историческим упоминанием о сем факте этом служат слова герцога Веллингтона, публично назвавшего своих солдат "скопище дерьма" перед тем как послать их на смерть во имя английского фунта; наверняка ещё во времена Александра Македонского пехотный сержант, не путаясь от смущения в древнегреческом, называл своего подчинённого "сыном осла и персидской блудницы". Сами солдаты почти всегда относились с пониманием к таким методам воспитательной работы помня, что сеча розгами своего непутёвого сына, отец тоже чувствует боль. Однако, как ни удивительно, те же самые методы воспитания приносили совсем не те же результаты, стоило командирам применить их по отношению к чужим "сыновьям". Когда командующий пограничными войсками заявляет на национальном телеканале, что его подчинённые - это самые худшие отбросы армии, это вызывает у последних всего лишь понимание и даже некую гордость. Но когда... Впрочем, начнём с начала.

Даже если новый командующий южноармейской дивизии Сектора Газы захотел бы специально подгадить нашей роте пограничников, он не смог бы добится лучшего результата. С момента, как командный состав, применяя где большой кнут, а где и маленький, чёрствый пряник, собрал нас на встречу с новым армейским командованием, в воздухе ощущался откровенный душок недовольства. Нет, обычно мы не против посмотреть на новое лицо, которое будет разъезжать через наш КПП, но не в нынешнем состоянии. Из-за нехватки новых призывников люди работали на износ. И выглядели соответственно. 4 часа, предоставленные на отдых между 16-ти часовыми сменами почти полностью уходили на учебные тревоги, проверку наличия воды во фляжках, на "молитвы" о технике безопасности и на прочие вредные для солдатского отдыха закидоны. Однако, собравшись на то, что обещало быть ещё одной скучной лекцией, читаемой по бумажке, мы получили интересное представление.
- Вы,- начал знакомство комдив,- оправдываете своё звание армейских отбросов. Внимательный наблюдатель наверное заметил бы что его "Вы" не предназначалось командному составу, но мы были не в том состоянии, чтобы заниматься тонкими наблюдениями.
- Будь вы моими солдатами, вы бы уже грели нары на губе! Посмотрите на себя!! Вы не пограничники, а грязные тряпки!!! (непереводимая игра слов) - пошутил комдив. Я знаю, какой вы сброд, и я заставлю вас уважать вот это!!!! - похлопав по плечу . Усталость с нас как рукой сняло. Тут и там начали поднимаются дымки сигарет и шум обмена впечатлениями. Мы уже не обращали на комдива никакого внимания, и только иногда он мог поймать глазами чей-то гневный взгляд или чью-то издевательски-насмешливую ухмылку. Небольшие группы солдат потянулись к выходу...
- Комроты!? Приструни свой мусор!
- Да пошёл ты на.... Голос принадлежал Пепси. Всегда улыбчивого двухметрового парня, который прославился тем, что довёл девушку до оргазма, поглаживая её ухо, почти трясло от эмоций. Заткнись и иди на...! Нам ещё работать а ты тут "выступаешь"! Ты кто такой вообще!? Да ты пустое место, понял, ты - и тут Пепси, окинув комдива взглядом с высоты своего роста, выдал первую и достаточно верную характеристику нового "начальства" - грёбаный гном?!
Посмотрев на застывшее лицо комдива, которое не выражало ничего, кроме глубокого когнитивного диссонанса, солдаты, которые ещё находились в ангаре, поняли, что представление окончилось.
Расходясь по своим делам, мы и не думали, что у этой встречи будет не менее интересное продолжение.