Учения были в самом разгаре.
Андрей уже второй час сидел, стараясь сохранить равновесие, на маленьком, сколоченном из досок плотике ровно посредине пруда, и ждал, когда вертолет прилетит его спасать. Было жарко. Солнце припекало, и выданные для более достоверного изображения рыбака рыбацкие штаны - резиновые, по грудь, с приклеенными сапогами и двумя лямочками - стали изнутри скользкими от пота. Спасение должно было состояться довольно скоро. Уже побегали с носилками через густые клубы дыма "мишки гамми" - жертвы, вынужденные на жарком солнышке носиться в напяленном второпях защитном костюме полной изоляции - резиновом гондоне с окошком и клапаном выпуска выдыхаемого воздуха. Клапан по традиции срабатывал кое-как - после первой минуты пребывания человека внутри костюм ощутимо надувался и мешал ходить. Сидеть, лежать и ползать он мешал тоже. Напряжения добавлял лежавший на носилках и изображавший пострадавшего коллега. Его шепот "Только не пизданитесь, только не пизданитесь" был слышен даже через маску дыхательного "Ауэра". Нести старались аккуратно.
Андрей наблюдал все это, в душе радуясь тому, что при распределении ролей отхватил самое спокойное место. Вода, свежий воздух, а главное - кругом никого. Сиди себе, покуривай, да жди вертолета. Дел по его прибытию тоже немного. Во-первых - дождаться, когда спустят трос. Во-вторых - от троса вовремя увернуться, чтобы не ёбнуло накопившимся на вертушке статическим электричеством, а все оно ушло в воду через специальный линек-громоотвод. В-третьих - накинуть пристегнутую к тросу беседку-"косынку" и расслабиться. Все остальное должен был сделать вертолет, а именно - спасти несчастного рыбака (Андрея) с льдины (плотика), пронести его, висящего на тросе, мимо трибуны наблюдателей, и уволочь подальше от полигона, к лагерю, где парни, не задействованные в показухе, уже заканчивали нарезать закуску.
А вдали уже стрекотала родная "бОшка". Андрей приподнялся, насколько позволил пляшущий плотик, и начал, вяло махая руками, изображать терпящего бедствие рыбака. Настал его звездный час. Машина с высунувшимся из двери выпускающим зависла, покачалась вправо-влево, снизилась. Из чрева ее показался и медленно поплыл вниз конец троса с болтающейся на нем "косынкой". Когда "громоотвод" коснулся воды, Андрей подтянул трос, нацепил беседку, и дал выпускающему знак "поднимай". Вертолет аккуратно приподнялся, ноги потерпевшего в последний раз пихнули опостылевший плотик. И тут, неизвестно, почему, неизвестно, как, и главное - непонятно для чего "бОшка" резко снизилась на метр-полтора. Андрюха погрузился в воду. Выпускающий, увидев это, что-то сказал по переговорному устройству, и вертушка, протащив спасаемого по воде метров пять, снова начала подниматься. Вместе с ней поднимался Андрей. А за ним, на глазах у заметно оживившейся трибуны, опасно раскачиваясь на постепенно растягивающихся лямках, поднимались наполненные водой и тиной до отказа, и невероятно от этого раздувшиеся рыбацкие штаны.

Столб восьмой

Вендетта.

Ну не корсиканская конечно, темперамент у нас не тот, потому как скорость метаболизма подкачала - нет калориев на излишние эмоции. Это на родине Наполеона, жгучие брюнеты утром, как только глазуньки протрут да пописают, так сразу думать начинают, как бы оппоненту говнеца подкинуть, да так чтоб кучка была побольше, повонючей и в самом неожиданном месте. А у нас этот процесс имеет вялотекущее и случайно-поступательное движение, по скорости сравнимое с халявным ремонтом туалета в квартире пенсионера, выполняемое стахановцами местного ЖЭКа.
А воевали один прапорщик (мы так и назовем его - Прапорщик) и рота связи. Уже никто не помнил, с чего и когда все началось, но традиция соблюдалась свято и передавалась из призыва в призыв многими поколениями связистов. И это единственное, что напоминало о Корсике в нелегком деле борьбы с Прапором.
По мере сил в боевых действиях участвовала вся рота, но на самом острие атаки всегда были бойцы с отрядного коммутатора. Как только Прапорщик забывался и по простоте душевной решал снять трубку телефона, так время ответа телефониста с коммутатора сразу становилось сопоставимым со временем ответа на жалобу уже упоминавшегося пенсионера на скорость ремонта унитаза. То есть, конечно, ответят и даже примут меры, но вот когда... А если Прапорщик применял военную хитрость и звонил не со своего телефона, то наготове всегда был хитрый финт ушами: - «Абонент щас занят, перезвоните позже, тащ Пра-щик!». Даже если телефониста разбудить среди ночи и после труднейшего дежурства, то он, не открывая глаз и не приходя в сознание, без запинки произносил эту святую мантру - уж больно эффективное противокусковское оружие было. Конечно, иногда Прапорщик начинал орать на телефониста, но тот всегда по ошибке тут же соединял матершинника с кем-нибудь из командования, тем самым давая начальству небольшую передышку от серых штабных будней.
Прапорщик тот проходил по Службе Тыла и командовал складом ПФС, поэтому как мог отстреливался доппайками для связистов - галетами 47 года рождения, тушенкой, балансирующей на грани взрыва от древности происхождения, да «консервами мясоовощными» болгарского разлива, где это самое «мясо» присутствовало только в составе продуктов на этикетке. Но основным калибром Прапора был внешний вид военнослужащего и его соответствие стандартам Устава.
Как и все тыловики, сам Прапорщик пользовался определенными привилегиями во внешнем виде - многие атрибуты формы ему были пошиты на заказ, а не были получены с собственного склада. Нет-нет! Не фуражка! Она как раз по диаметру занимала всего лишь третье место в гарнизоне после Бати и Начтыла. А вот сапоги...
Это было настоящее произведение искусства. Пошитые в каком-то спецателье, засекреченном покруче, чем коды запуска баллистических ракет, они даже Батю заставляли завистливо коситься - Батя-то точно кодов запуска не знал. Когда Прапорщик появлялся на плацу, сверкая генеральским хромом, Солнце от серости своей стыдливо пряталось за тучку, а Начполит лез в карман за солнечными очками. Даже лучезарность генсека в его глазах слегка меркла. Сам Прапор сапоги свои любил неимоверно - на складе, в его конуре, была целая коллекция импортно-дефицитной чистящей химии и всяческих фланелек-меховушек для полировки. И начищал он свои сапоги чаще и чище, чем кот-рекордсмен свои... гм... свою гордость, в общем. Вот, к примеру, все штабные обитатели летом и в сухую погоду ходили в ботинках, а в сырую прыгали в сапоги. Наш же Прапор делал все наоборот - по сухому асфальту сверкал сапогами, а по лужам скакал в ботинках. Во как!
Ну и, понятно, от всего личного состава гарнизона Прапор требовал такой же сиятельности нижних конечностей. Доставалось всем, даже прикатившим с застав запыленным экипажам УАЗок и вечноизмазанным «рулям» с автороты, но все же любимым блюдом мести Прапора были связные «мандавошки» - они всегда доводили его до форменного экстаза. Служебное рвение било через край и заливало последние искры здравого смысла - молодежь, еще не очень хорошо не знакомая с Прапорщиком, иногда пыталась выяснить, каким-таким образом кирзачи можно отполировать до состояния генеральских хромачей, а вот дембеля давно на эту идею забили - докопаться и до столба можно, было бы желание.
А желание было преогромное - ведь по службе хитрющих телефонистов ревнителю чистоты сапог ну никак не удавалось прихватить. Весь отряд был в курсе, что Прапорщик об электричестве знал только то, что в розетке кто-то сидит и больно кусается, если туда пальцы сунуть, а эти интеллигенты, прапорщики-связисты, от сиятельных сапог держались подальше и своих сдавать не хотели, предпочитая самим поиметь нерадивых, не вынося сора из избы. Ну, а авторитет как-то поддерживать все же надо было, т.к. Прапорщик был ярым сторонником той идеи, что если у тебя нет звездочек, то ты автоматически виноват во всех смертных грехах, и еще в паре, в Библии пока не прописанных. Печально конечно, но почти в каждой части есть такой типок - се бля ви, так сказать.
Вот так и жили-воевали. С переменным успехом. Общий счет, по итогам серии матчей - 0:0. То очередная смена останется голодной, но с зеркальными сапогами, то Прапорщик охрипнет, Уставом матерясь.
Но во всяком противостоянии иногда происходят... ну, так скажем, перегибы-экстремумы.

Позвонили как-то Бате злодеи-шефы и попросили помочь решить сложнейшую задачу - к ним пришли вагоны с цементом, а у шефов не нашлось придурков эту мерзость вручную разгружать. Да еще на солнцепеке. Ну, а любому отцу-командиру не в диковинку крепостных в работы отдавать, да еще за солидный откат в виде того же цемента (в отряде как раз офицерский дом начали строить), вот и решили собрать всех свободных на трудовой подвиг. Батин выбор пал на роту связи. И в самом-то деле, чем еще заняться экипажу КШМки, если ни войны, ни учений нет? Ну, сержанта еще можно дежурным по столовой определить, а остальных куда? Правильно - шефам помогать! На то они и шефы, чтоб над ними шефствовать, а они потом отрядному ансамблю новый барабан подарят. Выдали всем подменку - цемент штука грязнючая и пылючая - и наладили на сжигание излишних калорий.
Прошел день. Отважно поработав, излишки отрядной связи волочили вытянувшиеся руки по асфальту (после 1543-го мешка с цементом у каждого руки вытягиваются вдвое) и устало двигались в родное расположение. Безумно хотелось пить, есть и, наконец, смыть с себя мерзкий строительный порошок. Настроение было - ниже плинтуса, убили бы кого-нибудь из шефов, но не было ни работодателей, ни сил их искать.
Зато был злорадно ухмыляющийся Прапор, вкупе со своей тихой ненавистью ко всему связному. Слегка организованная толпа связистов, в бодром темпе оглядела себя и сразу поняла причину ухмылки - сапоги. Загаженную подменку все сменили, а вот цемент въевшийся в кирзу, как тот гнус, убрать не догадались. Да и нечем было - на товарных ж/д станциях как-то не предусмотрено место для чистки сапог, а с собой бак с гуталином никто взять не догадался... Или забыли...
Вот такое возмутительное проявление склероза и решил излечить Прапорщик. Одним махом после кучи строевых пенальти решивший склонить счет в свою пользу. И началось... Вернее началась... Усиленная строевая подготовка под чутким командованием Прапора - тот от счастья даже забыл, куда спешил, когда нарвался на возвращающихся работяг. Очень уж эффективным ему показался способ выколачивания цемента из сапог, методом печатанья этими самыми сапогами по асфальту плаца.
Народ тихо закипал. Качать права не получилось - старшим был сержант, и только он рот открыл поспорить, что, мол, имеем приказ, идем в расположение, там и почистимся в специально отведенном месте, как тут же был заткнут Прапором - тот оказался еще и помдежем по части. Откровенно послать говнюка с повязкой под окнами кабинета командира тоже никто не решился - дурных воплей было бы до небес, а Батя имел суровый нрав и особо разбираться бы не стал. Оставалось только тихо сатанеть... И собирать остатки сил, а их после трудового оргазма было не много...
Через полчаса спас положение появившийся старшина роты связи, суровый мужик, под два метра роста и с кулаками, каждый из которых еле влезал в цинковое ведро. Моментально оценив обстановку, он ненавязчиво взял помдежа под локоток, тем самым слегка приподняв садиста над плацем, и отнес Прапора в сторонку. Где в двух словах и объяснил тому, чьи это подчиненные, кто их должен воспитывать, да приглядывать за их сапогами. Надо сказать, что сапоги самого старшины тоже заслуживали внимания - у него нога не влезала в голенище 46-го размера, и ему приходилось слегка распарывать их сзади по шву.
Обладатель сияющих сапог скривил рожу, будто ему предложили сменить его обувку на подрезанные кирзачи старшины, но спорить почему-то не стал, всем своим видом соглашаясь с товарищем по воспитательному процессу. На том и разошлись...

Но рота связи была бы просто ротой, если бы не нашла достойный, или как тогда было модно говорить - ассиметричный, ответ противнику. Да и Прапорщик явно ожидал, что что-то такое прилетит. И прилетело... Прямо с неба...
Ответ имел вид большого целлофанового мешка с водой, упавшего к ногам Прапора. Или, как стало модно говорить несколько позднее - временно понизившегося мешка. Но понизившегося с большой скоростью, как акции ГКО в свое время. По странному капризу судьбы, вода не была чистейшим нарзаном. В ней был обильно растворен то ли зубной порошок, то ли злополучный цемент - сие не важно. А важно то, что при ударе об асфальт, сверкающие сапоги приобрели вид опорок стройбатовца, работающего на бетономешалке. А то, что было выше сапог, приобрело странновато-камуфлированную окраску, и сильно напоминало тестовую мазню психа из дурдома, когда того попросили нарисовать тающие снега на южном склоне Пика Коммунизма. Наглой роже почти ничего не досталось, а третья по величине фуражка и вовсе не пострадала... Так, просто слетела со зловредного котелка Прапорщика, да в белесую лужу приземлилась.
Обкаканный таким образом Прапорщик, долго не думал про местонахождение стартовой площадки пакета, а сразу вонзил гневный взор на открытые окна казарм. Да вот незадача - по летней поре, почти все окна в четырехэтажном здании отряда были распахнуты - поди выясни, кто посмел так поглумится над священной чистотой Прапорщика вообще, и его сапог в частности. Оставалось только понадеяться на любознательность террористов - должны же они полюбоваться делом поганых рук своих!!! Ведь высунутся гады! Вот и посмотрим, из какого подразделения, и кто именно!
Собрав все терпение в испачканный кулак и плавно обтекая белесой гадостью, Прапорщик замер в напряженной позе, чем-то неуловимо напоминая немытую гипсовую статую в городском саду. Ждать пришлось недолго - солдатское любопытство штука сильная...
Высунулись аж три морды!
Но в противогазах...
И не из окна, а свесились с крыши здания...

С тех пор в защитных свойствах противогаза никто не сомневался.

БОРТЖУРНАЛ N 57-22-10

Памяти ВВС СССР посвящается

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СОЮЗ
***

«КОЖЕДУБ» И «МАСЛОПУЗ»

Первое самостоятельное опробование вертолета. Перед запуском двигателей борттехник должен проверить противообледенительную и противопожарную системы. С грехом пополам лейтенант Ф. проверяет первую - датчики работают. Как проверять вторую, борттехник не помнит напрочь. Подняв руку и указывая пальцем на контрольный щиток, он говорит:
- А теперь - противопожарная...
Левый летчик (недавно еще был праваком) - недовольно:
- Ну, проверяй... Я, что ли буду?
Борттехник, наглея от безыходности:
- НУ НЕ Я ЖЕ!
Уверенность, с какой это было сказано, повергла старшего лейтенанта в сомнение - а вдруг и правда, он должен проверять противопожарную? Здесь нужно сказать, что летчики (особенно молодые) в большинстве своем почти не знали матчасть машины, которую пилотировали, за что среди технического состава имели прозвище «кожедубы» - дубы, обтянутые кожей (техники же носили необидное звание «маслопузых»). Поэтому, совершенно неудивительным было замечание, с которым командир взялся за переключатель на контрольном щитке:
- Ни хера не помню...
- Смелее, - подбодрил борттехник.
Командир боязливо повернул переключатель на одну секцию. Где-то сзади вверху в недрах машины щелкнуло и зашипело. Оба члена экипажа замерли. Когда шипение стихло, командир откинулся на спинку кресла и сказал обреченно:
- Пиздец! Вот и потушили пожар в отсеке главного редуктора.
- Ты мне огнетушитель стравил! - возмутился осмелевший борттехник. - Теперь я должен его снимать и тащиться в ТЭЧ, заряжать!
- А хули ты мне не сказал, что я не то делаю?
- Да ты рукой закрыл, я не видел, что ты там химичишь!
- Ну, ладно, ты это...- виновато сказал командир, - инженеру только не говори, что я стравил. Придумай что-нибудь - ну, там, перепад давления, к примеру. А в ТЭЧ я сам схожу, заряжу. Ты только огнетушитель сними - я прямо сейчас и сбегаю. И В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ТЫ МНЕ ПОДСКАЗЫВАЙ, НЕ СТЕСНЯЙСЯ!

АРИФМЕТИКА ВРЕМЕНИ

Конец месяца. После трех дней самостоятельных полетов, новоиспеченный борттехник первый раз заполняет летную книжку. Заполнение идет под контролем инженера эскадрильи.
Инженер:
- Вписал налет по дням?
- Вписал.
- Теперь пиши «Итого за месяц». Суммируй.
Борттехник суммирует вслух:
- Час десять плюс тридцать минут равняется час сорок.
Он смотрит на инженера. Тот кивает:
- Так, дальше. Да не смотри на меня, это работа для первоклассника.
Борттехник бормочет (читатель, будь внимателен!):
- Час сорок плюс тридцать пять - это будет... - он задумывается, смотрит на инженера, - это будет... ЧАС СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ?
Инженер одобрительно кивает и благожелательно говорит:
- Ну и крайние сорок минут плюсуй... Итого (поднимает глаза к потолку) - ДВА ЧАСА ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ...
Пауза. Оба смотрят друг на друга. Борттехник начинает хихикать. Инженер взрывается:
- Мудак хренов! Сам идиот, и меня идиотом делаешь?! Понаберут дураков в армию!

ПРОКЛЯТИЕ БОРТТЕХНИКА

Когда полеты с инструктором завершились, борттехник принял во владение собственный борт. Увлекшись расконсервацией и заменой двигателей, а потом и своими первыми самостоятельными полетами, он никак не мог забрать свой парашют с борта инструктора (идти через всю стоянку). Однажды на утреннем построении инструктор, отводя глаза в сторону, сказал:
- Ты бы забрал парашют - нужно сдать его в ПДСку.
- Зачем?
- Да он испортился малость.
Когда борттехник увидел свой парашют, он оцепенел. Средство спасения представляло собой черный, совершенно слипшийся мешок - мокрый и жирный на ощупь, с устойчивым запахом свежего керосина. На его немой вопрос: «кто это сделал?», инструктор, смущаясь, поведал. Борт поставили «на прыжки». Борттехник (тот, который инструктор) снял дополнительный бак, потом выловил на стояночном просторе топливозаправщик и поручил водителю заправить вертолет «по полной». Сам закрыл борт и удалился.
Водитель ТЗ залил через левый подвесной «по полной», потом открыл на борту лючок, за которым обычно находилась горловина левого дополнительного, сунул туда ствол заправочного «пистолета», нажал на спуск и задремал. Все 915 литров, предназначенные отсутствующему баку, вылились на тот злополучный парашют, который валялся на полу в ожидании хозяина.
- Да ты не расстраивайся, - сказал инструктор, - в ПДСке твой купол простирнут. А вот я от керосина заебусь отмываться - завтра хотел в Зею за сметаной слетать, да кто ж теперь поставит такой вонючий борт? И вся стоянка, между прочим, насквозь пропиталась...

Однако все оказалось не так просто. Парашют был признан негодным к дальнейшей эксплуатации. Объяснительная никому ничего не объяснила, и финчасть удержала у борттехника Ф. из нескольких зарплат целых 600 рублей советских денег (полугодовой доход советского инженера!). Борттехник проклял своего инструктора и начальника ПДС страшным проклятием. Проклял - и забыл. Но, как ни странно, ровно через год это проклятие сработало. В это время борттехник уже второй месяц бороздил небо Демократической Республики Афганистан. И пришло в эту афганскую часть письмо из родной приамурской эскадрильи, в котором описывалось чрезвычайное и невиданное до сих пор в полку летное происшествие.
Здесь уместно отметить, что перед самым убытием в Афганистан, борттехник Ф. сдал свой борт N22 своему бывшему инструктору. И сдал он этот борт во время перевода вертолета с летнего на зимние масла. Пробки на шарнирах ХВ, которые борттехник набил смазкой, были уже завинчены, но не законтрены, о чем борттехник Ф. (снятый инженером прямо со стремянки, на которой он стоял с контровкой в руках - «беги, оформляй служебный паспорт, а борт сдашь старшему лейтенанту Ч.») добросовестно предупредил своего бывшего инструктора. Но старший лейтенант Ч. шел навстречу своей судьбе и наложенному проклятию, - в этот день он так и не добрался до борта N22, а на следующий день стремянку уже утащили соседи, и Ч. забыл о предупреждении. Пробки остались незаконтреными.
Итак, в письме сообщалось, что при подлете к аэродрому у борта N22 заклинило хвостовой винт. (Как было отмечено в документе комиссии «незаконтренность пробок повлекла их выкручивание под воздействием вибрации при вращении ХВ, и вытекание смазки с дальнейшим разрушением шарниров ХВ»). Естественно, под воздействием неуравновешенного реактивного момента от несущего винта, вертолет начало вращать. Инструкция в таких случаях предписывает экипажу покинуть борт. Экипаж выполнил предписание и борт покинул - правда, с некоторым запозданием, потому что борттехник упорно отказывался отрываться от своего рабочего места.
Этот борттехник боялся прыжков до потери сознания. Он никогда не прыгал с парашютом и гордился тем, что единственный из летно-подъемного состава избегал этой идиотской процедуры - выбрасываться с тысячи метров с тряпкой за спиной. Косить от прыжков ему позволял малый вес - и командование закрывало на него глаза, помня, как одного легкого летчика унесло ветром к железнодорожному депо, и он приземлился среди тепловозов и электровозов, умудрившись проскользнуть между проводами.
Итак, выбросив борттехника, летчики покинули борт. Осиротевшая машина продолжала болтаться в небе, наматывая круги рядом с аэродромом, а, значит и в опасной близости к поселку Магдагачи. Командир эскадрильи сам поднял в небо борт с четырьмя полными блоками НУРСов и кружил вокруг неуправляемого вертолета, готовясь расстрелять его, если тому вздумается дрейфовать в сторону поселка. Но тот, словно чувствуя намерения комэски, начал потихоньку-помаленьку разматывать спираль в сторону тайги. Покрутившись в воздухе около часа и выработав все топливо, летучий голландец, подтверждая трехкратную надежность советской техники, аккуратно сел на авторотации на полянку в тайге, слегка погнув лопасти.
А вот с экипажем (вернее - с одним из его членов) дела обстояли не так благополучно. Борттехник, несмотря на свой малый вес и на благополучно раскрывшийся купол, к земле шел с громким матом. Он улетел по прямой далеко в поля и, приземлившись в мерзлые глыбы земли, сломал ЛЕВУЮ НОГУ.
Что касается второго виновного - начальника ПДС, ст. лейтенанта Н., то и он не ушел от возмездия. Приехав в тот же Афганистан на недельку «напрыгать на орден» (такая война тоже практиковалась), он неудачно приземлился. На высоте шести метров коварный порыв ветра сложил его «крыло» и, брякнувшись с этой высоты на чужую для него землю, начальник сломал ПРАВУЮ НОГУ.

(продолжение следует)

Три одуванчика
(рассказик)
(те, кто хочет от души поржать, пропустите этот графоманский опус)

Спасибо тебе, Глеб Пермяков. Впрочем, я это уже писал, но от имени всего экипажа. Теперь пришла пора поблагодарить лично.
Снова второй курс славного Балашовского ВВАУЛ, 1989 год, аэродром Ртищево, 666 уап.
Есть такое понятие в летных училищах: "шлагбаум", или "барьер". Несмотря на всякие профотборы и медкомиссии, реальная проверка боем возможна только "за рулем" настоящего самолета. Только там можно выяснить, стоишь ты чего-либо, как летчик, или полтора года ты пыжился зря, и оставшиеся полгода придется дотаптывать в роте охраны на училищном аэродроме. Так вот, в 1989 году барьер у нас равнялся примерно (сейчас точные цифры из КУЛП-ВТА-90 не помню) пятидесяти полетам или примерно же 20-25 июня. Если до этого срока не вылетел самостоятельно - кранты, Совет училища, списание по "нелетке" и полгода в карауле на "217-м".
Летать мне нравилось, хотя в первом полете и обуяла легкая паника, я катастрофически не успевал делать все сразу: следить за высотой, курсом, скоростью, положением АГД и РУД, местом первого и всех последующих разворотов, запоминать ориентиры и т.д. и т.п. Вылез на негнущихся ногах и дрожащими руками прикурил (с тех пор покуриваю до сих пор). Однако дальше - больше, стало получаться, вот только высоту выравнивания и уборки газа (0,5-1 м. и 9 м. соответственно) я практически не различал. На "летческом" языке это называлось "не видит землю" и лечится интенсивными полетами после которых ты либо "прозреваешь", либо... см. выше.
Не я один был такой, 2 эскадрильи составляли такие же бесстрашные камикадзе. Каждый выкручивался из этой ситуации, как мог. Один кадр ставил сигнализатор радиовысотомера на 10 метров и, услышав в наушниках писк, убирал газ и механическим (неосознанным еще) движением начинал выравнивать. Все бы ничего, но по технологии работы с кабиной полагалось ставить этот сигнал на 200 м. (высота прохода дальнего привода). В итоге уже в полете с проверяющим перед первым самостоятельным на высоте 200 метров (в нервах забыл переставить перед вылетом) услышал сигнал, убрал газ и начал энергично выравнивать, выводя самолет на режим сваливания. Ничего, пронесло (не в буквальном смысле).
Страшно? А то, почему, думаете, про инструкторов говорят: "Долетался до седых яиц"?
У меня была своя фишка. КПБ (концевая полоса безопасности) примерно метров на 500 от торца полосы перед полетами была скошена, образовав почти английский газончик. На нем буйным цветом расцвели одуванчики. Три из них росли характерным треугольником, а их местоположение примерно совпадало с высотой 9 метров при нормальной крутизне глиссады снижения. Через 10-15 полетов у меня, как у собачки Павлова, выработался рефлекс: мелькнули три одуванчика, убрал газ, начал выравнивать. Вот так благополучно я отлетал 2 вывозной программы, когда нарвался на подполковника Горина.
Надо сказать, что Горин был легендарной в училище личностью. Менее известной, чем комбат Кривой или ротный Полькин, но исключительно по причине географической удаленности. Был он живой иллюстрацией, что на 1000 летчиков все-таки вырастает из обычного курсанта летающий МУДАК. Был он статен, высок, привлекателен с точки зрения женского пола и... очень хотел в академию, куда и "пролетал" уже года 2 подряд. В этом году у него была крайняя (в авиации слово "последний" под запретом) попытка, после которой, выражаясь словами командира Тома Круза (Мейверика\Бродяги) из фильма "Топ Ган", "возить ему до конца жизни собачье дерьмо на транспортных самолетах".
Итак, поставили меня дежурным по роте, в смысле эскадрилье. На мою беду в тот год проходил чемпионат мира по футболу и нарушения распорядка дня избежать не удалось. Да это было и невозможно. Будь даже у меня двухпудовые кулаки и недюжинный авторитет, отгонять после отбоя толпу болельщиков от телевизора было "чревато боком". Светящиеся неровным синеватым светом окна нашей стоящей на отшибе "фазенды" были зафиксированы лично Гориным. После недолгой и почти ласковой беседы (Горин почти никогда не орал, выматывая душу казенной вежливостью) мне был дарован шанс исправиться. В двух экземплярах. После них под бдительным контролем комэска были добавлены еще 3 наряда вне очереди, потом еще 5. Короче я "попал на орбиту". Где-то к 3-му или 4-му моему наряду Горин официально дал добро на просмотр матчей чемпионата, но всё объявленное мне ранее осталось со мной же. В эскадрилье зашептались "подводит под шлагбаум". И правда, я близок был к отчислению, как никогда.
Проблемы были не у меня одного. Еще в экипаже Глеба Пермякова пытался вылететь самостоятельно Хоттабыч. Хоттабыч (Хэт, Старый, Макивара, остальное не помню) а по паспорту просто Дима, был родом из Туркмении, где приобрел смуглую кожу и сушеный вид. Характерной чертой его облика была легкая сутулость и руки, свисающие до колен и заканчивавшиеся ма-а-ахонькими кулачками размером с поллитровую банку, что в сочетании с природной флегмой придавало Хэту вид грустного гиббона. Первую хохму Хэта пересказывали как легенду. Был у нас на первом курсе такой предмет "Термодинамика". По своей простоте и доступности сравним только с сопроматом (ну или марксистско-ленинскими предметами). Т.е. запутанная теория, формулы в 3-4 этажа на всю доску, схемки на 4-6 ватманских листах на всю стену и проч. Этого предмета боялись и ненавидели ВСЕ. Включая самых головастых отличников.
И вот однажды, в начале занятия по ТРД, препод решил провести опрос. Повесив на доску плакатик-схемку на 6 ватманских листах с авиадвигателем в разрезе, обильно уснащенную графиками и заголовком "Изменения параметров потока в газовом тракте турбореактивного двигателя", он задал коронный вопрос: "Желающие отвечать есть?" Отличники на первых партах залегли за стопки учебников, "камчатка" сползла под парты. В звенящей тишине прозвучал уверенный басок Хоттабыча: "Можно я?" Препод удивленно поднял брови, поскольку Хэт по всем предметам не только отличником, а даже хорошистом не числился, но разрешил. Хэт вышел к доске со схемой, взял указку, немедленно утонувшую в его ладошке как карандаш, уверенным и размашистым движением обвел всю схему (благо длины рук хватало) и озвучил:"Ну, эта схема довольно проста". Препод дернул головой как внузданный конь, брови метнулись вверх и спрятались под короткой военной челкой: "Да? Ну-ну, продолжайте". Хэт промолчал... минут пять. " У Вас все?"- подполковник явно пришел в себя. Хэт утвердительно и грустно кивнул. "Ну-у-у тогда я Вам, пожалуй, двоечку нарисую".
Был еще эпизод, когда мы после отбоя и ухода ответственного офицера устроились небольшой компанией на подоконнике возле нашей с Хэтом кровати (кровать двухярусная, а не то, что вы подумали) попить чайку с "посылочными" домашними гостинцами. Невзирая на возню, Хэт крепко спал на своем втором ярусе, доверчиво сопя нам в уши. К третьей банке мы слегка разомлели и утолили вечный волчий голод. В недобрую минуту расслабленному чаем и деликатесами Аркаше Денисову пришла в голову мысль разбудить и угостить Хэта. После нескольких потряхиваний за плечо Хоттабыч не открывая глаз сомкнул свои ручонки на Аркашином горле. Денисов попятился. Хэт не открывая глаз, начал слезать с кровати. Мы с трудом оторвали его руки от Аркашиного горла и всей бандой кинулись наутек, в туалет (а вы бы куда побежали?). Вслед за нами с вытянутыми руками бесшумно (поскольку без тапочек) скользил силуэт Хэта, в полумраке казармы сильно напоминавший ожившую и распеленавшуюся мумию. Эта хичкоковская сцена закончилась в туалете, где прикосновение босых пяток к холодному кафелю разбудило Хоттабыча и он, привычно ссутулившись, сонно запричитал:"Ну, мужики, вы чего..."
Этот великолепный образчик будущего офицера советской авиации имел, по слухам, крепкий тыл в лице полковника Л, главного летчика-инспектора училища.
Так вот, при норме в 40 полетов до первого самостоятельного (+5 от "шефа", +5 от КЗ или комэски, +5 от комполка), Димуля выполнил 73 полета. Он не пропустил ни одной ступеньки из длинного списка авиационных начальников: "шеф" т.е. летчик-инструктор, старший летчик звена, командир звена(КЗ), зам комэска, комэска, зам командира полка, командир полка. И каждый из них после консультации с вышестоящими звеньями добавлял Диме кто 5, кто 3 полета, после чего передавал по инстанции выше. Запомнилась история, рассказанная старшим летчиком звена.
Насколько наш Глеб был флегматичен и молчалив, настолько "старшой" был суетлив и словоохотлив. Глеб обычно оценивал в окно воздушную обстановку и молча махал рукой, мол "крути разворот". Старшой непрерывно распекал за ошибки, но ничего не подсказывал. Вот они с Хэтом взлетели, убрали шасси и закрылки, набрали 300 метров и легли в горизонт. Хэт крепко сжимая штурвал (размер его "лапок" вы помните), спокойно смотрел в необъятную даль и ждал команды ладонью. Старшой тарахтел и ждал, когда Дима разродится сам. Когда первый разворот неприлично затянулся, старший летчик сдался и уснащая речь обильными комментариями, дал команду. Хэт шевельнул штурвалом вправо и беззвучно зашевелил губами. По окончании разворота крутнул штурвал влево и "замолк". "Ты это что сейчас говорил?"- слегка опешил старшой. "Считал,"-безмятежно откликнулся Хоттабыч,-"я заметил, что разворот длится 23 секунды, вот и считал про себя: двадцать один, двадцать два...".
То-то, а многие нетворческие личности до сих пор "коробочку" по компасу строят. Хэт всех сделал, а вдруг, в самом деле, компас откажет?
Короче, прилетел проверять любимого "племянника" сам "спонсор", полковник Л. Несмотря на чудное (ударять на "О") поведение, Дима был хорошим товарищем, добрым, спокойным и нежадным и всему нашему экипажу не хотелось его терять. Крепко сжав на счастье кулаки, мы провожали самолет, уносивший в своем нутре Хэта, полковника Л. и заложника-бортмеханика. "Не, вы гляньте, рулит-то уверенно!"- выдал я вслух свое волнение. "Хоть этому научился", - откомментировал Глеб, - "к семьдесят-то третьему полету". Через пару дней Хоттабыч уже собирал вещи. А ЖАЛЬ!!!
Но вернемся к "барьеру". Что же было дальше, спросите вы. А дальше полный секонд-хэнд, т.е хеппи-мил, тьфу ты, хэппи-энд. Горин уезжает поступать, и поступает. Меня сажают в самолет в начале смены, а в конце я сам из него выпадаю. И так неделю или полторы, навыки-то утрачены. Как говорится, "не знал, а ещё и забыл". НО!! Первый после "орбиты" полет был с тем самым нервным старшим летчиком нашего звена.А одуванчики к тому моменту побелели и облетели. В итоге, запоздав с уборкой РУД и выравниванием, чуть не вогнал самолет носом в землю на скорости 190 (или около того) км/ч. Тем самым сделал еще полшага вперед к бесславному концу своей зеленой летной карьеры. Спасибо Глебу, отстоял, и я уж больше не чудил. Стал видеть 10 метров, а уже старлеем - и метр высоты.
Закончил я свою летную карьеру в 99 году с допусками в качестве командира корабля на все, включая поисковые действия над морем во взаимодействии с кораблями (это пограничная авиация) при минимуме 100х1000 (высота облаков х видимость), но 3 желтых одуванчика порой снятся до сих пор.

Эту историю передал мне в рукописном варианте старший товарищ и наставник, помогавший адаптироваться в новой, гражданской жизни. В ней от меня только это разъяснение и название...

БАЙКИ СТАРОГО МОРЯКА
(История от Петровича)
Было это в далеком 1960 году. Будучи 21 год отроду, распределили меня, после окончания мореходного училища, в одно их Дальневосточных Управлений рыболовецкого флота. В общежитии, так тогда называлось гетто для молодых специалистов, в одном из маленьких городов Сахалина, жили мы вшестером в одной комнате. Весело, надо сказать жили. Наш «сокамерник» Вовка, полностью соответствовавший своей фамилии - Гуляка, был у нас больше гостем, чем жильцом. Появлялся в комнатухе только в перерывах между очередными увлечениями.
После одного из приключений, он пришел непривычно грустный и нам, бывалым, как думали мы по молодости, была доверена вовкина тайна. Случилась с ним беда. Не беда, а бедища. Когда он для убедительности показал нам эту беду, мы потеряли дар речи. Если кто из нас ранее не видел молочного поросенка, то теперь имел о нем полное представление. Просто невероятно как такое умещалось в потертых вовкиных штанах.
И начались для него суровые будни лечения. Единственным средством лечения парафимоза, так тогда эта болезнь называлась, было отпаривание «сокровища» в крепком растворе марганцовки. Сначала умещалось «это» только в полулитровую банку. Удивительно, но Вовка не забывал наведываться к своей зазнобе. Когда мы через некоторое время поинтересовались, как идут дела, он со смехом сказал, что подруга попросила приостановить лечение. Надо сказать, что к этому времени хозяйство его уменьшилось до размеров простого пожарного шланга.
Через некоторое время нас с Вовкой, вот повезло, в качестве мотористов, направили на корабль рыболовного флота, гордо именуемый СРТ - средний рыболовецкий траулер.
Лечение Владимир продолжал. Стакан с темно красной жидкостью закреплен был хомутиком на батарее отопления, рядом со столиком у его койки.
Наше небольшое суденышко - 35 метров длины, с 300 л.с. главным двигателем и двадцатью пятью членами экипажа готовилось в 8-месячный рейс в Бристольский залив Берингова моря. Выход в рейс явление отнюдь не рядовое. Поголовная пьянка во всех помещениях, обычное явление. Сейчас удивительно, каким образом мы выходили в море, ловили рыбу, возвращались через 7-8 месяцев и опять все сначала. Но вернемся к тому памятному выходу. Отход. Вовка стоит на вахте. Власти на борту занимаются своей нудной надо сказать работой. В каюте табачный дым и перегар. Только, что ушли пограничники, которых мы дружески проводив, угостили вином. Заскочил в каюту помощник тралмейстера, долив вина в бесхозный стакан, крякнув, выпил и убежал по своим делам.
***
Вот мы и в вечно неспокойных дальневосточных морях, которые для нашего «лайнера» и его обитателей, серьезное испытание. Постоянная болтанка, как говорят моряки, «голова - ноги». Не одно ведро блевотины исторгнешь из себя, пока хоть как-нибудь к ней привыкнешь.
Помощник тралмейстера несколько дней ни ел не пил, маялся животом, буквально жил в гальюне. Непрерывно пытая нас, мотористов: «Что же это было в том стакане на батарее отопления?». Наконец Вовка не выдержал и, замысловато ругаясь, в кают-компании признался, что это было за средство. Команда повалилась, взрыдав от смеха.
Как ни странно, после этого тралмейстер почувствовал себя лучше и даже попросил кока дать ему перекусить.
***
Старпом Гена, вопреки традициям, разговаривал тихим, спокойным голосом. Но при этом так играл желваками, что казалось, чего-то жевал. Нервничал сильно.
Правда, так было не всегда.
По прибытию на траулер ему повезло, первым встретиться с «дедом», который известный был балагур и шутник. От него, перед тем как представиться капитану, старпом узнал, что кэп немного глуховат. Гена, постучавшись и уверенно войдя в каюту, протянув капитану свое направление, громовым голосом представился. Кэп, поморщившись, стал задавать обычные в таких случаях вопросы. Гена отвечал, но при этом все, что могло отозваться в капитанской каюте, отчаянно позванивало и позвякивало. В конце концов, капитан сквозь зубы произнес: «Я Вас не задерживаю. Идите знакомиться с судном и экипажем»
- Есть, - прогремел Гена, удивляясь откровенному недовольству кэпа.
Скоро его просветили относительно капитанской глухоты и с тех пор, он стал разговаривать тихим голосом, а с дедом долго не разговаривал. Сильно обиделся.
***
Буфетчица Зина - единственная женщина на судне - невзрачная, лет 25-30, неряшливая и недалекая. Она не вызывала у нас, молодых моряков, никаких эмоций. Хотя через пару месяцев стала казаться все привлекательней и привлекательней. Но... было уже поздно. Опытные моряки, с первых же дней ставшие оказывать ей знаки внимания, обеспечили себя женской лаской на весь рейс.
Участвовавшие в праздниках плоти члены экипажа, стремились не мешать друг другу, не пересекаться, а Зина, ходившая по судну довольная и веселая, как опытная регулировщица, умело разводила «друзей» на различные часы приема. И... пела песни, отчаянно фальшивя.
Однажды зайдя к Зине за единственным исправным утюгом, стал и старпом Гена регулярным посетителем каюты буфетчицы. Паролем для таких посещений, так и осталась просьба об утюге. Произнеся тихонько заветную фразу он получал или не получал добро на рандеву.
Примечательно, что на рыболовных судах в то далекое время, экипажи были молодежные. До 30 лет. Только дед и капитан могли быть старше. Наш кэп, как нам казалось, был уже пожилой мужчина лет 40-45. Очень серьезный, выдержанный, никогда не позволявший себе матерщину, что весьма удивляло такую раскованную публику, коими были рыбаки. Разговаривал он очень тихо, и никто и никогда не видел его раздраженным.
Как-то понадобилось капитану что-то погладить. Подойдя к двери буфетчицы, постучав, попросил утюг. Зина, утомленная бурным сексом, слегка прикорнула, но, услышав знакомый пароль, быстро вскочила и открыла дверь, подтверждая правильность выводов академика Павлова, касавшихся условных рефлексов. Капитан слюны не пустил, но, выпучив глаза, остолбенел. За голой буфетчицей Зиной, в полном неглиже лежал его старший помощник...
Придя в себя, кэп, как всегда ровным голосом, попросил Гену прибыть к нему в каюту. Гена прибыл. О чем они там беседовали, осталось тайной, но остаток рейса Гена стал разговаривать тихим голосом и больше утюг не просил. Постился.
***
Через 3 недели мы подошли к району промысла. Нужно было пришвартоваться к плавбазе, доложиться начальству, взять воду, топливо. Погода отвратительная, волнение. Многократно капитан подходил к борту судна, но всякий раз матросам не удавалось забросить выброску с проводником на палубу плавбазы. Кэп терпеливо наблюдал эту картину. Наконец терпение его лопнуло и, к изумлению экипажа, хорошо поставленным голосом он крикнул: «Пидара...а...а...сы!»
Немую сцену прервал боцман. Он схватил выброску и так швырнул, что перебросил через всю плавбазу. Этот случай с капитаном Брызгаловым вошел в классику морских баек всего нашего Управления флота.
***
Начались суровые будни промысла. Лов рыбы, шторма, снова лов. Подходы к плавбазе. Скучная, суровая, но романтика промысловых судов.
Однажды, во время перехода на сдачу рыбы к плавбазе, заметили прямо по курсу, на льдине, оранжевое пятно. Когда подошли поближе, оказалось, что это лежит неподвижный человек в скафандре американских летчиков. Очевидно жертва аварии самолета, которые здесь летали во множестве. Когда человека подняли на борт, оказалось, что это действительно летчик, совершенно замерзший, но с признаками жизни. Он только вращал глазами и нечленораздельно мычал не по-русски.
Раздели его догола и посадили на решетки шахты машинного отделения - самое теплое место на судне. Ничего спиртного, конечно, уже не осталось. Оставалась надежда на тепло.
Вскоре сообщили, что к нам направляется наш СКР и американский буксир-спасатель. Ждем. Часа через два, со стороны шахты донесся нечеловеческий, душераздирающий крик. Сбежались моряки узнать, в чем дело. Летчик пытается привстать, но тут же садится.
-Oh, my bolloks! My balls!*
Увидя кока, прибежавшего прямо с камбуза с огромным ножом, летчик забился в истерике:
- No operation! No!**
Попытались помочь летчику подняться, но тот заорал еще громче. Тут прибыл капитан. Правильно переведя слова летчика, он начал осматривать его в районе паха. Через мгновение наш суровый капитан поднялся и, едва сдерживаясь от смеха, произнес:
- Его яйца оттаяли!
Толпясь, мы по очереди стали рассматривать то, что смогло рассмешить даже нашего кэпа.
Замерзшая мошенка провалилась в ячею решетки, а когда оттаяла, назад проходить не хотела - приняла естественные объемы! Физика! Так и сидел несчастных янки до прихода спасателей, которые, вырезав решетку, размером 100х100см, вместе с летчиком увезли ее к себе в Америку...
Вскоре, закончив промысел, мы благополучно прибыли в родной порт Невелык, что на острове Сахалин, где, став знаменитыми, часто рассказывали, как спасали американского летчика...
* О мои бедные яйца! Мои яйца!
** Нельзя операцию! Нельзя!

КРАСНЫЙ НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ