Уж извините, если кому испорчу настроение или аппетит, но вспомнилось недавно о военном госпитале.

Лето 1981 года, военный госпиталь в г. Кандалакша.

Я тогда лежал в этом госпитале, лечился в отделении нейрохирургии. Сотрясение мозга было после казарменной драки. Но не об этом сейчас.
Как-то наш начальник отделения, главврач-майор, попросил меня и ещё одного бойца отнести на носилках прапорщика из офицерской палаты (он не вставал) на физиопроцедуры. Ну и обратно в палату после процедуры, само собой.
Мы взяли у сестры-хозяйки носилки и вошли в офицерскую палату за прапорщиком. Он был бортмехаником вертолёта, их вертолёт горел, падал, этот прапор был обожжён, повредил позвоночник, потому и не вставал.
Когда я вошёл в их палату, в нос мне ударил резкий запах мочи и застоявшегося говна. Может, почудилось мне? Смотрю - второй солдат, что со мной пришёл, тоже нос наморщил. Значит не почудилось. А в той же палате находились и другие офицеры, как ни в чём ни бывало, словно не замечали. Некоторые при этом спокойно жрут домашние харчи, что им жёны принесли. У них что, носы позакладывало? Как можно находиться в такой палате, да ещё есть при этом?
Уже когда мы принесли того прапорщика после процедур обратно, я спросил его:
- У вас что, утка не вынесена?
Он кивнул головой. Во дела! У нас в палате тоже есть лежачие больные, но их посуда под фекалии выносится немедленно, минуты не стоит, а палата тут же проветривается. Причём этих лежачих строго предупредили, что если они оправятся ночью, то чтоб сразу будили кого-нибудь из нас. Чтоб не воняло всю ночь.
Я тут же вытащил переполненную утку из под его койки-каталки, унёс её в сортир, ершиком тщательно вымыл с хлоркой, потом водой с мылом, и принёс обратно в палату.
- Скажите, - спросил я прапорщика, - а что, посуду вашу совсем не выносят?
- Выносят, раз в сутки. В пять утра приходит санитарка, убирает палату и выносит утку.
Точно, вспомнил я. К нам по утрам она тоже приходит убирать, только выносить за лежачими ей не приходится, в нашей палате - всегда всё вынесено.
- Скажите, - ещё раз спросил я раненного бортмеханика, - а почему ваши товарищи в палате не выносят за вами? Ведь дышать же нечем, им самим не противно?
- Эх, воин... - взодхнул прапорщик. - Ты же военный, а не понимаешь: ну как это лейтенант или даже целый капитан будут выносить парашу за прапорщиком?
"Ах, вот оно что."-Подумал я.-"Западло им, значит". Я рассказал об этом ребятам со своей палаты. Их мнение было единодушным: "Это не офицеры, это скоты!"
А Виталий с Ленинграда, который угодил на госпитальную койку с острым радикулитом как раз за день до дембеля, рассудительно заметил:
- Ну, одно другого не исключает.
Я доложил потом о вони в палате прапорщика главрачу отделения, офицеры той палаты были им жестоко выебаны (крик был слышен на всех пяти этажах). С тех пор утка из-под парализованного прапорщика выносилась ими немедленно.
...
Уже много лет спустя, когда в начале 90-х работал в Эрмитаже, я прочитал в музейной брошюре, что во время Первой Мировой войны здесь, в этих залах (только тогда это был Зимний дворец, резиденция российских императоров, а Эрмитажем называлась лишь часть дворца) размещался военный госпиталь для солдат и офицеров. И дочери российского царя работали сёстрами милосердия в этом госпитале (есть фото в книге), ухаживали за раненными, выносили их утки. И не западло им было.

Про учебу в Дальневосточном ВОКУ.
Третий курс(а может и второй?). Сдаем экзамен по боевым машинам. А был у меня друган, Олег Савченко, прозваный за свой малый рост и редкостное раздолбайство Воробьем. И не лежала душа у Воробья не только к боевым машинам, но и ко всем прочим наукам. Но при этом он умудрялся сдавать, пусть и не с первого захода, но все положенные экзамены и зачеты.
Так вот, пришло время Воробья отвечать на билет. А так как шпору достать не удалось, то Воробей, естественно, нихрена не знал. Видя это дело преподаватель, в звании полковника и выпустивший уже не одну сотню бравых офицеров пехотинцев, решил отмазаться от повторной сдачи и вытащить Воробья на тройку наводящими вопросами. А кому охота приходить после обеда в душный класс и в очередной раз слушать бредятину?
И он задает вопрос:
- Савченко, а каков клиренс у БМП? (т.е. расстояние от нижней точки днища машины до земли). Возможно я совру, но это 375 мм. И все знали, что этот клиренс - спасительный вопрос.
Но Воробей не знал. А посему сильно задумался. Препод решил еще больше помочь:
- А у БМП есть клиренс?
- ДА!! (ну так, если спросил про него, значит есть!).
И вопрос вдогонку:
- А у БТР?
Размышления Воробья: БМП на гусеницах, БТР - на колесах, машины довольно разные, значит клиренса у БТР-60ПБ, правильно...)
- Нет, товарищ полковник!
-Молодец. А принесите-ка мне клиренс БМП.
В классе бовых машин на стеллажах вдоль стен лежала масса железяк от боевой и не очень техники, среди которой мы прятали шпаргалки. Были там какие-то валы, куски корбок передач, огромные шестерни от танков, разрезаные катки и т.д.
Воробей минут десять гремел железом и, выудив какой-то вал с несколькими шестернями, с грохотом опустил на стол препода. При этом лицо у него было задумчивым, вроде как сомневался в правильности выбора.
Зато препод не сомневался. И под крики: "ххххх мать! хххххх ты! ххххххх мудак! До выпуска ххххх сдашь!" Воробей вылетел из класса.
Народ за дверями всего этого еще не знал и поэтому несколько охренел от воплей обычно спокойного преподавателя.
Первые слова Воробья:
- Мужики, этот мудак дое...лся до меня с каким-то клитором!
К чести преподавателя, у всех остальных экзамен прошел просто замечательно. Видимо, на фоне Воробья мы выглядели как доктора технических наук.

Государственный Эрмитаж (сериал).

Лето 1993 года, Санкт-Петербург.

На складе мы получили для нашей мастерской пять рулонов виниловой изоленты. Мы - это наш завотдела Игорь и я, новоиспечённый инженер отдела сигнализации. Только-только отгремела перестройка с её повальным дефицитом всего и вся. Но последствия в виде дефицита на отдельные материалы ещё ощущались. Короче, большим дефицитом была эта виниловая изолента. И мы шли со склада, прижимая пакет с рулонами к себе, как большую драгоценность. Но сразу отнести это к себе в отдел не судьба была. Надо было ещё зайти в Аванс-зал, поменять датчики. Про Аванс-зал отдельно скажу. Если подняться в Эрмитаже по самой главной и самой красивой лестнице, Посольской, она же Иорданская (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm88_0_1_21.html), то с верхней лестничной площадки окажешься перед дверью в Аванс-зал, это первый из бальных залов Зимнего дворца. Из этого зала следующая дверь в Николаевский зал (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm88_0_1_65.html), за ним - Концертный зал (http://www.hermitagemuseum.org/html_Ru/08/hm88_0_1_63.html). В этих трёх залах, выходящих двухъярусными окнами на Неву, и проходили роскошные царские балы. Они помнят помимо всяких-разных особ царской фамилии самого Александра Сергеевича и его блистательную супругу Наталью Николаевну. Сейчас это музейные залы, скульптуры оттуда убрали, и в них разворачивают тематические выставки.
Придя в зал, мы повесили пакет с изолентой на мраморную руку какой-то неведомой нам нимфе, а может - наяде или дриаде, не силён я в мраморных женщинах, и стали снимать микроволновые датчики "Аргус", дававшие частые ложные срабатывания, на более надёжные "Apolo".
Я сразу обратил внимание на пожилого мужика с медалью "За трудовую доблесть" на пиджаке, что рассматривал экспозицию рядом с нами. Каким-то внутренним чутьём я понял, что этот мужик - во-первых тракторист или комбайнёр, во-вторых - с юга России или Украины, типичный славянин-степняк, загоревший, с продублённой кожей лица. Только у механизаторов на юге я видел такие обветренные загоревшие лица с густой сеткой морщин вокруг глаз. Каким-то родным он мне сразу стал, ведь и я до армии работал трактористом в колхозе, в Крыму. Наш человек, механизатор, и земляк, похоже.
Как-то сразу привычно прищуренные глаза его, привыкшие всматриваться в борозду из кабины трактора, ещё более сузились, сфокусировавшись на прозрачном пакете с изолентой, что висел на руке скульптуры. Точно - механизатор! Какой же тракторист пропустит изоленту! Смотрю - он как-то медленно, вроде невзначай, стал приближаться к пакету. Стырить хочет. Даже это выдавало в нём привычки механизатора, а уж я то их знаю. Я посмотрел на него грозно и внушительно, и встал рядом с пакетом, пока Игорь докручивал последний датчик. Тот мужик ещё покрутился-покрутился вокруг, но понял, что незаметно стырить изоленту не удастся. И когда мы уже собрались уходить, он спросил у Игоря, определив в нём старшего:
- Слышь, парень, дай изоленты, один рулон. У тебя вон их сколько...
- Не дам, это на всю мастерскую.
- Но один-то рулон, всего лишь, - стал канючить мужик просительно.
- Не дам, сказал, - отрезал Игорь.
И мы пошли к себе в мастерскую.
А я ностальгически, живенько так себе представил: южный тёплый вечер, цикады стрекочут в траве. Запылённые комбайны, выгрузив последнее зерно из бункеров, стоят на краю поля, опустив жатки на стерню и заглушив перегревшиеся за день дизеля. Механизаторы расположились на траве, разлив по кружкам перцовую и смачно закусывая её салом с чесночком.
И один из них, мечтательно, с тихой грустью в голосе, рассказывает товарищам о самых запомнившихся впечатлениях от музея:
- Эх, братцы! Был я в Ленинграде, Эрмитаж посетил, видел картины там всякие, скульптуры. Но больше всего запомнилось мне: такую пиздатую изоленту я там видел. Жаль, спиздить не удалось!