История о красной «тойоте» и немом «языке»

В третий раз мы встретились с Тихим в конце апреля, в последние дни гератской операции. После обеда наша пара прилетела в Герат из Шинданда, привезли начальника разведки полка - не помню, 101-го или 12-го. Он приехал на стоянку из штаба дивизии и, всходя на борт, сказал, что предстоит интересная работа.
- Разве работа на войне бывает интересной? - буркнул командир, когда майор ушел. - В переводе на простой язык это означает «бросить на вилы»...
В полдень, когда утреннюю свежесть сменила пыльная жара, я лежал в одних трусах на лавке в своем вертолете и читал Ахматову, чей двухтомник приобрел недавно в гарнизонном книжном магазине. Послышался хруст камешков под чьими-то ботинками, борт качнулся - кто-то поставил ногу на ступеньку стремянки.
- Ух, ты, какие книги читают красные военлеты в перерыве между боями, - сказал Тихий, поднимаясь в грузовую кабину. - И, вообще, я смотрю, у вас не служба, а курорт. Значит, врет народ про «хочешь пулю в зад - поезжай в Герат»?
- Не в Герат, а в Шинданд, - сказал я, садясь на лавке и натягивая камуфляжные штаны. Несмотря на злость, с которой я расстался с Тихим в прошлый раз, сейчас я был рад его появлению. - А что у нас сегодня по плану? На этот раз пристрелим велосипедиста или сразу одинокого прохожего? Или ты опять хочешь показать мне, где у моего пулемета щечки?
Тихий усмехнулся.
- Ты шутишь как не советский офицер, сразу видно, начитался идеологически чуждых ремарков и хэмингуэев. А что до того мотоциклиста, то мы ночью забили караван на обходной тропе - пленные подтвердили, что у них был разведчик на «Хонде», И, когда он не вернулся, они не пошли через ущелье. Так что забудь. И старайся на такие темы здесь не рефлексировать - и читать все это кончай, не место и не время. Я вот люблю у нее поэмку про самое синее море, - кивнул он на книгу, - но если начну здесь читать, душа враскоряку встает, рвется отсюда, а это неправильно. Чтобы здесь выжить, нужно здесь жить, а не там, - он махнул в сторону севера.
- Учи военной психологии своих бойцов, чтобы винтарь не ленились таскать, - сказал я, начиная злиться. - У меня другая концепция, я тут работаю, а живу как раз там, - показал я на север.
- Дело хозяйское, - пожал плечами Тихий. - И в самом деле, вы летаете, а мы во прахе вьемся, и вместе нам не сойтись... Но сейчас придется вместе - летим на рекогносцировку места работы...
Примерно суть работы я знал. Вчера генерал Варенников со свитой тремя бортами летал на плато к договорному духу Ахмад-Саиду Амиру на переговоры с полевыми командирами. (Мой борт тоже должен был лететь, но по технической причине выпал из генеральской квадриги, превратив ее в тройку.) Генерал привез от дружественного духа сведения о связнике турана Исмаила, его злейшего врага, управлявшего армией моджахедов из Ирана. Связник турана должен был прибыть в Герат сегодня и встретиться в одном из гератских кишлаков с исламским комитетом. А поскольку все борта уже были распланированы, то пару дежурного экипажа, в который я и заступил после замены вспомогательной силовой установки, сняли с дежурства и отправили в Герат - на подвиг, как недовольно выразился командир, спрыгивая с койки второго яруса в дежурном домике, где мы намеревались выспаться на неделю вперед.
Разведка знала точку на карте, где должна состояться встреча. Маленький кишлак - или большой хутор - три дувала, рядом с рекой и западными горами. Со стороны реки кишлак подпирал абрикосовый сад, через который гости всегда могли незаметно уйти. Со стороны города простирались глиняные руины, пространство хорошо и далеко просматривалось и простреливалось. Поэтому группа решила не использовать бронетранспортеры и боевые машины пехоты, а подскочить на вертушках.
К бортам пришли летчики с начальником разведки. Он расстелил на дополнительном баке карту, показал:
- Пролетим как бы по своим делам, предположим, за ранеными к танкистам вот сюда. На пролете изучаем кишлак, подходы, определяем место высадки. На речке будет группа, на тот случай, если зеленкой уйдут, вам же (он повернулся к Тихому и командиру второй группы) нужно взять дувалы в клещи со стороны города и осуществить захват или уничтожение, - лучше, естественно, захват связника, - нам язык от турана очень нужен...
Взлетели, пошли с равнодушно-деловым видом - ведущий в паре борт-«таблетка», обычный облет точек для эвакуации раненых. На пределе прошли над бетонкой, над мостом с нашей заставой, мимо старого Герата, не доходя до мечети, свернули влево, начали пологий набор - решение было не очень удачное - из развалин слева часто постреливали, справа тянулся хребет Сафед-Кох, откуда тоже можно было ждать гостинца - от трассы крупнокалиберного пулемета до ракеты, раз уж ты поднялся выше тридцати и тебя не засвечивает земля. Но тройке, прильнувшей к открытым иллюминаторам в моем салоне нужна была эта высота - небольшая, до сотни, - рассмотреть тот кишлачок у реки, пока пара по коробочке огибает город, направляясь к юго-западному углу долины, чтобы присесть там у танкистов для видимости.
- Летуны, наблюдаете объект? - спросил начальник разведки по внутренней связи. - Тот, где арба с камнями во дворике и одеяла сушатся на веревках? Смотрите пятачки, пригодные для посадки...
- Штурман, возьми управление, - сказал командир, - я гляну...
- Управление взял, - сказал штурман.
- Отдал, - сказал командир.
Он протянул руку, я положил в нее бинокль, который штурман только что достал из портфеля и передал мне.
- Хреновато, - говорил командир, глядя в бинокль в открытый блистер, - за дувалами огороды, логично думать, что они заминированы. Дальше вокруг - руины, удобно спрятать пару ДШК, контролировать ближний воздух... Проще раздолбать дом нурсами, можно управляемыми с «крокодилов»...
- Правильно, правильно, - раздался в наушниках смех Тихого. - Резать к чертовой матери!
- Нам связник нужен, хирурги, - напомнил начальник разведки.
- Короче, хрен его знает, товарищ майор, - сказал командир по внутренней связи, посмотрел на нас, покрутил пальцем у виска, отдал мне бинокль и взял управление.
У танкистов в «таблетку» действительно занесли раненого, потом еще одного взяли на площадке 12-го полка, там уже ждал борт сопровождения, и «таблетка» с ним ушла на Шинданд, в госпиталь, а мы перескочили бетонку и, сев на пустую жаркую полосу аэродрома, зарулили к своим на грунт.
Скоро приземлился воздушный командный пункт, встал рядом. Он отрабатывал взаимодействие с нами в качестве ретранслятора, чтобы мы, находясь на предельно малой, могли держать устойчивую связь не только с гератской точкой, но и с центром боевого управления в Шинданде. Мы поднялись в его салон, прохладный, как погреб, после часового болтания на пяти тысячах. Начальник разведки расстелил на столе карту. Тихий положил на нее лист бумаги. На листе простым карандашом был выполнен рисунок дома, двора и окрестностей - в объеме, с уверенной штриховкой теней, перспективой, привязкой к узнаваемому профилю гор на заднем плане.
- Глаз - алмаз, - похвалил начальник разведки. - Срисовал как фотоаппарат.
- Во-во, - сказал командир, показывая на рисунок, потом на карту, - здесь зеленка, тут, вероятно, мины, где нам садиться? На крышу вас высадить?
- Не думаю, что они будут вокруг минировать, - сказал Тихий. - Тут животные бродят после зачистки - неделя артобстрелов и бомбардировок, ослы бесхозные начнут подрываться. Так что высаживаться будем здесь и здесь, - он ткнул карандашом в карту, - сначала группа из ведущего на висении, чтобы гарантировать неподрыв вертолета, потом моя группа с ведомого со стороны сада. В момент высадки носовые пулеметы работают по двери и окнам, чтобы не могли высунуться, потом встаете в круг, мы работаем. По сигналу по «ромашке» плюс красная ракета забираете нас в той же очередности. И следите за зеленкой - если кого там заметите, не стреляйте, связывайтесь с нами...
- Когда работаем? - спросил командир. - Скоро закат...
- Пока нет приказа, - сказал начальник разведки. - Хадовцы, слава Богу, не посвящены, на связь выйдет человек Ахмад-Саида, скорее всего, соберутся ночью, тогда утром будем брать. Но до заката - первая готовность, командирам групп довести задачу до личного состава...
Скоро солнце, свершив свой ежедневный путь над гератской долиной - от восточного хребта к западному, село на зубцы и медленно погружалось, выплавляя полгоры своим белым жаром, - казалось, там, к подножию низвергаются потоки лавы, заливая все - кишлаки, военные палаточные городки, машины, танки... Но гора начала побеждать - солнце умерило жар, стало желтым, потом красным, на город вместо оранжевой лавы надвигалась тень - как фиолетовая вода, она затапливала улицы, поднималась все выше, покрывала плоские и куполообразные крыши, которые, перед тем, как утонуть, горели красной терракотой, - вот тень проглотила старую крепость, вот уже весь город лежал под водой, только минареты Пятничной мечети еще сверкали огнем на верхушках, как маяки, но и они не могли долго противиться великой тени, ей не могли сопротивляться даже вершины северных гор, и когда они скрылись в синеве, вдруг наступила ночь. То, что называется сумерками, длится здесь, пока садится солнце. Как только его лучи перестают освещать те горные пики, исчезают последние источники отраженного света, - в небе уже ранней весной истаивают последние облака, способные рассеивать свет погруженного за горизонт светила. Свет меняется на тьму мгновенно, как будто вся эта пустынно-гористая местность есть крышка огромного люка - и вот она захлопывается бесшумно, опрокидываясь в темный бездонный подвал, и в черноте внизу и по сторонам начинают загораться огоньки, их становится так много, что темнота исчезает, остается молочное свечение, словно все небо выткано люрексом, как те платки, которые все купили в местных дуканах своим мамам...
Наступившая темнота была сигналом к отбою первой готовности. Мы переходили во вторую и, не задерживаясь, в третью, что означало возможность отхода ко сну. Летчики ушли ночевать в палатку за бруствером под маскировочной сетью. Наверное, там был горячий ужин - доносились запахи гретой тушенки, хотя, скорее всего, это экипажи выделенных для охраны бэтэов грели консервы из сухпая на горящей в патронном цинке солярной тряпке. Я, как и остальные борттехники, в палатку не пошел. Я любил ночевать в вертолете один - на створках лежал матрас и подушка, висела демисезонная куртка на случай полета в горы, где всегда снег, или на случаи подобных ночевок - к утру будет не теплее, чем в горах.
Но спать пока рано. Время, когда кончена дневная работа, а ночь еще не наступила - всего лишь выключили свет, - это время отдыха души. Темнота сейчас уютна. В темноте стоят в ряд вертолеты, двери открыты. В темноте хрустит галька под ногами бродящих ДСП в касках, бронниках, с автоматами на плече, - в полевых условиях на ночь караулу стоянку не сдаем. В темноте слышны голоса, смех, крик «Тащ старший лейтенант, вас к командиру!», обреченный мат старшего лейтенанта, взрыкивает движок бэмпэшки, лязг траков, разворот, удаляется, тарахтит уже за полосой куда-то...
Я сидел в проеме двери грузовой кабины и озирал в бинокль штурмана звездное небо, когда ко мне подошел Тихий. На этот раз я даже узнал его шаги - в отличие от скрежета и хруста камней и песка под солдатскими берцами, звук шагов Тихого был таким, будто шел не человек, а животное на лапах.
- Звездам числа нет, бездне - дна? - сказал Тихий, подходя. - А у меня тут (он чем-то булькнул) звезд по пальцам пересчитать, но радуют они старших лейтенантов Красной Армии куда больше, чем нравственный закон внутри нас и звездное небо над головой. Коньяк азербайджанский, три звезды, напиток специально для старших лейтенантов. Не откажешься?
- Как откажешь рейнджеру, цитирующему Ломоносова и Канта, - сказал я, поднимаясь. - Отвечу парой банок тушенки, банкой сыра, хлебцами. Откуда продукт?
- С того каравана. Иран - сосед солнечного Азербайджана, оттуда часто везут и нам же сбывают - по семьдесят чеков, кстати. Так что, пей, есть в нем и капля твоего труда.
Сначала мы сидели в пилотской кабине - я в кресле командира, он - в кресле штурмана, - столик был между нами - откидное сиденье у носового пулемета. Наливали в охотничьи мельхиоровые стаканчики с облупившейся эмалью - черный тетерев на голубом фоне, - намазывали тушенку на хрустящие хлебцы (я отверг предложенный Тихим нож, - сколько ты зарезал, сколько перерезал? - достал свой американский, с выкидным лезвием), курили в кулаки, выдувая дым в открытые блистеры.
- Опять ты занимался постыдным, размягчающим волю занятием, - говорил Тихий. - Смотреть на звезды не для определения местоположения и времени - все равно, что читать стихи...
- Отстань, - отвечал я, - я человек невоенный, мне можно. Это вам, кадровым, запах портянок милей запаха сирени.
Тихий засмеялся.
- Эт-точно! - сказал он. - А то, что ты студент, я уже знаю, мне твой экипаж донес. Я потому и пришел...
- ...Укрепить меня перед ответственным заданием? - усмехнулся я. - Чтобы завтра рука моя не дрогнула? Не ссы, товарищ Тихий, не тот случай... Кстати, ты Тихий, потому что тихо передвигаешься?
- Нет, - засмеялся Тихий. - В моей группе есть солдаты потише меня. Я в засадах тихо сижу. С детства. Пойдем-ка в салон, возляжем на лавках, а то ваши парашюты тверже камня, а мне плоская попа ни к чему, ремень с подсумками сваливаться будет...
Наш лагерь уже угомонился. Ночь была тиха. Иногда в Герате взлаивала собака, взревывал, икая, осел, где-то у гор раздавалась автоматная трескотня, и снова все стихало. В открытую дверь была видна густая звездная сыпь, снизу неровно остриженная темным силуэтом гор. Небо сияло, земля была безвидна и темна. Я лежал, подложив под голову свернутую куртку, курил и слушал Тихого. Я мог бы возражать ему, и я хотел возражать, но для этого нужно было сесть, занять хоть сколько-нибудь активную позицию. А мне хотелось лежать и курить, слушая и временами прикрывая глаза.
-...Читать стихи, смотреть на звезды, рисовать, писать, - говорил Тихий, - все это, конечно, можно делать на войне. Можно даже после боя, почистив автомат, играть на скрипке. Но, видишь ли, в чем закавыка. В мирной жизни искусство поставляет нам сильные эмоции, которых не хватает в рутине будней той самой мирной жизни. А на войне эти сильные эмоции поставляет нам сама война. Заниматься здесь искусством - все равно, что солить соль, сахарить сахар, а то и сахарить соль. Это первое. А второе - культурные ассоциации с мирной жизнью расслабляют, не дают превратиться в полноценное животное войны. Да, это все равно, что ты обратился во льва, но все вспоминаешь любимый зефир в шоколаде. Так какого черта было во льва превращаться? Чтобы вот так, тайком, зефир лизать?.. И потом, у войны есть своя эстетика. Все, что сохраняет тебе жизнь и уничтожает врага - прекрасно по определению. Твое оружие, твои бронемашины, вертолеты, твои товарищи, наконец, - и сознание, что ты с ними не только одной крови, но и один организм, это сознание есть главное условие эстетического, как говорят мирные, удовольствия, катарсиса, короче. Нет, брат, здесь нельзя просто работать, это тебе не вахта. Здесь надо жить, надо признать вот всю эту грязь нормой - и жить...
Наверное, я что-то отвечал. Или думал, что отвечаю. Когда снова открыл глаза, было тихо, темно и холодно. Я не мог понять, спал я или на секунду прикрыл глаза и говорил ли Тихий, что детство было джунглями, где он катался на спинах волшебных зверей, или это мне приснилось.
В потрескивающей от холода тишине вдруг где-то у северных гор протяжно заорал ишак. Его гортанный вопль перешел в подобие пения. Я выглянул в иллюминатор - в темноте, где-то в районе мечети мерцал красный огонек.
- Муэдзин с минарета Пятничной зовет правоверных на утренний намаз, - сказал Тихий. - Слепой Джабар, я его знаю...
По его голосу было понятно, что он не спал.
- Не удивлюсь, если окажется, что ты и ослепил его, когда знакомились, - сказал я, показывая этой язвительностью, что тоже бодрствую.
- Трахомный он, - зевнул Тихий, - а у них слепота - самое то для священнослужителей, - на мирские соблазны не отвлекаются, женщин не видят - одного Аллаха... Однако скоро восход - муэдзин точен, как петух, кричит за час. С его высоты уже свет зари видать. У них после утренней молитвы спать не полагается, и нам нельзя, - могут на рассвете поднять. На-ка, положи под язык, импортная, очень освежает...
Он кинул в мою ладонь маленький шарик, вроде тех, что, насыпанные в мешочки, лежат в ящиках с новыми двигателями, храня их сухость. Но этот шарик к языку не лип. Он превратился в капельку воды, и капелька тут же растворилась без следа какого-либо вкуса. Я поднял глаза и увидел Тихого. Он сидел напротив и улыбался. Я видел его не силуэтом во тьме, как секунду назад, - он проявлялся, как на фотобумаге, - уже стал виден шрам над губой. В открытой двери за ним с той же скоростью проявлялись горы, в иллюминаторе за моей спиной проявлялся ряд вертолетов - у дальнего сидел на корточках, привалившись спиной к колесу, солдат, - а вдалеке, на фоне проявившихся северных гор четко прорисовывались все минареты Пятничной. Вместе с темнотой ушла ночная тишина - где-то в районе станции тропосферной связи работал дизель, звякало оружие в стороне палаток, кто-то бубнил у бэтээра охранения, шуршали - я слышал это! - кроны придорожных сосен...
- ...И гад морских подводный ход, - сказал я, чувствуя, как легко и тепло телу, как яснеет голова.
- Я по первому разу то же самое вспомнил, - сказал Тихий. - Наверное, Пушкин где-нибудь под Эрзерумом тоже караван с лекарствами взял...
- С такой гомеопатией мы и ночью могли бы летать на пределе, - сказал я.
- Нет, это часто нельзя, - сказал Тихий, - рецепторы сгорят. Но сегодня мы должны быть в форме, невзирая на бессонную ночь.
Открылась дверь соседней «таблетки», вышел ее заспанный борттехник, зевнул-пропел: «А-а, крокодилы, бегемоты»,- оросил колесо.
- Буди Феликса, Витя, - сказал я, высунув голову в иллюминатор. - Доспит в небе, ему сегодня круги на потолке мотать...
- А вы шо, не спали совсем? Чекали всю ночь? - Он кинул камушек в борт ВКП: - Феликс, кончай ночевать, время утренней молитвы - попроси своего Аллаха чистого эфира и шоб «стингер» не достал сегодня...
На ВКП открылся иллюминатор, выглянул Феликс, сказал:
- Это вы молитесь, неверные, Аллах татарина не тронет...
- Люблю утро перед боем, - засмеялся Тихий. У него были расширенные до краев радужек черные блестящие зрачки. - Всегда, как перед премьерой...
Мимо вертолетов прокатил бэтээр, развернулся у палаток. Через минуту донеслось:
- Командиров групп и экипажи - на постановку!
На улице уже посветлело и без гомеопатии, но мир еще не обрел цвет. Все было серым и мягким, пахло влажным железом вертолетов, бэтээров, машин. Это не было следами ночного дождя - всего лишь конденсат, выпавший на остывший металл, роса.
Постановка задачи прошла быстро. Паре «восьмерок» под видом санитарной - «таблетка» ведущая, на каждом борту по группе спецназа, - после отвлекающего маневра - посадки в 101-м полку - при первых лучах солнца взлететь и совершить заход со стороны солнца на кишлак, где сейчас идет собрание исламского комитета, высадить обе группы у дома, если понадобится, поддержать их атаку огнем бортового оружия, но без ракетного удара. После высадки «таблетка» взлетает и барражирует, отсекая попытки духов уйти, ведомый остается на земле, чтобы в случае непредвиденного развития эвакуировать группу...
(продолжение следует)