Новогоднее...

Как я давно уже понял, каждый нормальный мужчина в своей жизни, должен хоть раз побывать Дедом Морозом. Где угодно, в семье, на работе, просто в компании приятелей, но обязательно. Чтобы потом, как-нибудь, сидя за столом с друзьями, вспомнить невзначай, как когда-то давно и ему довелось бродить по заснеженным улицами с мешком в руках...
Дедом Морозом, в тот год, я стал совершенно неожиданно. Офицер, добросовестно, и не без удовольствия исполнявший эту роль пару лет подряд, был срочно откомандирован в другой экипаж, и взор начальства упал на меня, лейтенанта, пребывавшего в данный момент без семьи, зимовавшей в далеком Крыму. Отказаться, я по молодости лет не посмел, и 31 декабря с утра, получил под роспись красный кафтан и мешок, шапку, посох, накладную бороду и листок с образцом текста. В комплекте шел молодой мичман Вася с «шестеркой», забитой доверху подарками, заранее собранными родителями, а также Снегурочка. Во «Внучки» мне назначили девушку Нину, супругу еще одного лейтенанта, поставленного на Новый год на вахту, в обмен на твердое обещание, дать ее мужу выходной аж, до третьего января. Девушка была молоденькая, из Питера, симпатичная, бойкая на язык, и как оказалось позже, лишенная любых комплексов. Ровно в 17.30 Василий заехал за мной, потом мы захватили Нину, и начали вояж по поселку. В списке присутствовало 38 адресов, и путь наш начался от нового дома у озера, что было большой стратегической ошибкой. Дело в том, что в бытность свою, наш заместитель, оставшийся на лето, волевым решением выделил в новом доме офицерам и мичманам своего экипажа, единовременно почти двадцать квартир. Склоняли начальники его потом за это нещадно, но обратного хода уже не было, и больше половины адресов, которые нам надо было посетить, находились буквально в трех подъездах одного дома.
И вот в 18.00. мы со Снегурочкой, отрепетировав предстоящие действа, зашли в первый подъезд. Звонок. Дверь открывается. Родители, старательно разыгрывающие удивление. Счастливо-недоверчивые дети. Речь Дед Мороза, заученная мной до запятой. Пара реплик от Снегурочки. Стишок, или еще что-нибудь от ребятни, подарки, доставаемые из мешка, детские улыбки, радость, смех и... рюмка от главы семейства, протягиваемая одновременно с наколотым на вилку огурчиком, или еще какой-нибудь закуской. Я, конечно, предполагал, что так оно и будет, морально был готов, но масштабы «бедствия» полностью осознать, помешала молодость.
Где на третьей или четвертой квартире, Снегурочка, которой стало завидно смотреть, как я закидываю в себя очередной стопарик и захрустываю его огурчиком, встрепенулась. И после всех положенных действий, стишков от детишек и поздравлений семье, дождалась, когда хозяин поднес мне «на посошок», поправила кокошник и скромно, едва слышно спросила: - А мне?
И ее новогоднее желание, незамедлительно исполнилось. В полном объеме, с правильным градусом и с конфеткой «Кара-Кум». И дальше, мы уже пошли дуэтом, в котором я говорил прописанное, а Снегурочка отчаянно и бесшабашно импровизировала.
Где-то на исходе второго подъезда, квартире на пятнадцатой я потерял посох. Вот только был и нету. К слову сказать, потом так и не нашелся. К этому времени, мы уже два раза посидели за столом, откушали холодца, жареной картошечки, и каких-то салатов, для чего мне приходилось периодически снимать надоевшую бороду, благо детей, чтобы не расстраивать, на это время загоняли в другие комнаты. В последней экипажной квартире, из этого дома, там, где обитал, если память не изменяет старый и проспиртованный минер со своим семейством, поздравления закончились тем, что детишки, после традиционных стишков, с энтузиазмом сплясали матросский танец «Яблочко». В ответ Снегурочка, войдя в раж, показала им, как танцуется низкий брейк и порвала свою бутафорскую шубку по шву на спине. А когда мы, покинув квартиру, спустились и уселись в машину к Васе, обнаружилось, что она вдобавок, посеяла где-то и кокошник. Но неунывающая, и к этому времени уже сильно пьяненькая «внучка», к потере отнеслась творчески, и в следующие квартиры на Вертолетке, уже заходила, придерживая спадающий с плеч порванный реквизит, в мичманской фуражке, найденной у заднего стекла в машине. И эта импровизация, к нашему удивлению, имела успех. Взрослые одобрительно посмеивались. Дети хлопали в ладоши. Наливать стали больше. И поэтому, в последние две квартиры, я Снегурочку уже не взял. Она осталась в машине с Васей, во весь голос, и с огромным удовольствием распевая «...муууузыка нааас связала, тайною нааашей стала...». Пела, она, мягко говоря, хреново, но громко, и когда Вася вышел из машины покурить, чтобы это не слышать, попыталась куда-то сбежать. Василий, абсолютно трезвый, этот момент, прошляпил и когда я вышел на улицу, оказалось, что Снегурочки и след простыл. Но не успели мы по-настоящему испугаться, как беглянка вернулась сама, причем с новым посохом, только синего, а не красного цвета, как был у меня до этого. Где она его взяла, выяснить не удалось, но, за те минут пять своего отсутствия, она не только успела раздобыть посох, но и принесла с собой бокал вина, который опрокинула залпом, по-гусарски швырнула его в снег, затем упав на заднее сиденье, с твердым намерением поспать. «Снегурочку» пришлось срочно эвакуировать домой. Доставка тела обошлась без эксцессов, благо высокая жизненная активность у девушки сменилась приступом самобичевания и ипохондрии, что совсем не мешало ей мечтать о бутылке холодненького шампанского из своего холодильника. Дальше, по последним адресам, вблизи своего дома, я пошел уже один. Закидав все оставшиеся подарки в мешок, я отпустил изнервничавшегося Василия домой, и подхватив чужой посох побрел завершать свою новогоднюю миссию.
До своей пятиэтажки, я добрел лишь в самом начале двенадцатого. Отмечать я собирался в соседнем подъезде у друзей, время еще было, и я, как был в праздничном облачении присел на заснеженную ступеньку подъезда и закурил. Хмель выветрился, голова была на удивление свежей, хотя усталость, все-таки чувствовалась. Буквально через минуту, из моего подъезда вышел еще один Дед Мороз, кашлянул и присел рядом на ступеньку.
- С наступающим...
- Взаимно...
Дед Мороз был старше меня, как минимум на десять лет и прикурил не сигарету, а папиросу.
- Уже закончил?
- Да... я в этом подъезде живу...
Старший Дед Мороз тяжело вздохнул, и достал откуда-то из-под атласного синего костюма шильницу. Поболтал ее возле уха.
- Еще есть... Шило. Будешь?
Я кивнул. Мы сделали по паре глотков и снова закурили.
- Тоже семья на Большой земле?
Я кивнул. Он протянул мне флягу.
- С наступающим. Подарок. От Дед Мороза, Деду Морозу...
Встал и не дожидаясь ответа, неторопливо побрел куда-то в соседний двор.
Как оказалось, наш поздравительный вояж, всем понравился, и никаких нареканий не вызвал. Обошли всех. Подарки не перепутали. А заместителю, с рассказов очевидцев, особенно понравилась импровизация Снегурочки с фуражкой, благо малолетних детей он уже не имел и к нему мы не заходили. За что она, в лице ее мужа, удостоилась отдельной похвалы. А фляга эта, кстати до сих пор у меня, и, хотя я ей уже давно не пользуюсь, она числится в реестре неприкосновенных вещей, как раз из тех, что не дают забыть молодость...

Мимоходом. Да, были люди в наше время...

Весна 199...года. Союза уже нет. Флот потихоньку начали резать, но пока с оглядкой, не зарываясь, но вполне целенаправленно и уверенно. Бывшие потенциальные противники отпраздновали триумф, наградили друг друга медалями за «За победу в холодной войне» и стали чувствовать себя единственными хозяевами океанских просторов, без тени смущения забредая в наши территориальные воды и даже стали считать вполне нормальным, когда обнаглевшие норвежские моряки стали забрасывать сети, чуть ли не в Кольском заливе. Кому-то в столице, это вполне обоснованно не понравилось и где-то в глубинах штабов, родилась идея, показать друзьям из НАТО, что списывать со счетов, еще не успевший до конца проржаветь российский флот не стоит. И решили, отправить подводный ракетоносец, из тех что поновее, наделать образцово-показательного шума на учения американского флота в Северной Атлантике. И отправить лодку туда путем, которым наши не ходили в Атлантику лет триста, если не врал старопом. А конкретно Датским проливом, дабы подкрасться к супостатам откуда не ждали, всплыть с наглой улыбкой на лице, помахать триколором на глазах мировой общественности и свалить по-английски не прощаясь. А, так как наш корабль, хоть и был самым старым из славной плеяды БДРов, но недавно пришедшим со среднего ремонта, то выполнение этой почетной миссии возложили на наш экипаж.
Всякое мероприятие государственного масштаба, находящееся на контроле, чуть ли не главы государства, решившего утереть нос другу Биллу, очень тяжкое испытание для всего личного состава корабля. По сути, подготовка к самому обычному выходу в море, оборачивается сущим кошмаром. Проверка за проверкой. Флагманские проверяют своих подопечных, дивизия комплексно проверяет весь корабль, каждый раз находя его совсем не готовым, исписывая сотнями замечаний журналы и назначая дату новой проверки. Потом начинаются проверки штабом флотилии, органично дополняя проверки штабом дивизии, и выводя на качественно новый уровень замечания и давая очередные сроки на их устранение. Где-то на второй неделе, народ начинал путаться в проверках, привыкнув к неминуемой отрицательной оценке своих трудов. А если прибавить ко всему этому, параллельную подготовку к самой боевой службе, погрузку продовольствия, вахты и введенное для общего повышения тонуса личного состава, боевое дежурство у пирса, самым острым желанием у всех было побыстрее сбежать в море, от всего этого берегового ужаса. Потом градус проверок повысился. Началось комплексное нашествие проверяющих из штаба Северного флота. Эти, слава богу, хоть по отсекам шастали реже, выливая все свое недовольство уровне подготовки экипажа в центральном посту на личный состав ГКП и командование дивизии и флотилии. И уже после всех местных инспекций, приехала непривычно большая делегация проверяющих из Москвы, подчеркнуть немыслимую важность стоящей перед нами задачи, раздать оплеухи и все равно, неминуемо благословить экипаж на выход в море.
Судя по количеству адмиральских звезд, прибывших на борт корабля, походу нашему придавали очень нешуточное значение. В кои века, группу проверяющих БЧ-5, от Технического управления флота, возглавлял целый контр-адмирал, высокий импозантный мужчина, с седоватыми висками и устоявшимся недовольным выражение лица. Разгромив всех в центральном посту, он выразил пожелание осмотреть аккумуляторные батареи в первом и втором отсеке, после чего не спеша довел до предынфарктного состояния механика в его каюте. Следующим этапом его путешествия оказался Пульт ГЭУ, где в тоске и ожидании, его прибытия его уныло сидели управленцы, комдив раз и старшина команды электриков. Комдиву два, задницу успели разорвать еще в первом отсеке, и он благоразумно рассосался где-то в глубинах отсеков, дабы не попасть под изнасилование еще раз.
- Товарищ, контр-адмирал, на пульте...
Адмирал аристократично отмахнулся от доклада рукой.
- Отставить...
Протиснулся ближе к столу и опустился на диван. Обвел глазами приборы. Постучал пальцами по заботливо пододвинутым для проверки вахтенные журналы. Брезгливым жестом отодвинул в сторону.
- Комдив раз!?
Сашка Нахимов, назначенный на должность всего пару месяцев назад попытался встать.
- Сиди. Докладывай!
- Товарищ контр-адмирал, капитан-лейтенант Нахимов, командир первого дивизиона. Материальная часть...
Адмирал, снова движением руки остановил доклад.
- Комдив, год выпуска из училища, сколько в должности, сколько боевых служб?
- 1988 год выпуска. В должности три месяца, две боевые службы.
Адмирал повернулся ко мне. Что докладывать, я уже понял.
- Капитан-лейтенант Белов, Командир группы дистанционного управления-2. 1987 год выпуска, в должности пять лет, четыре боевые службы.
Адмирал посмотрел на правый борт.
- Капитан-лейтенант Белашев. Командир группы дистанционного управления-1. 1988 год выпуска, в должности пять лет, две боевые службы.
Адмирал снова молча постучал пальцами по столу.
- А старшине команды электриков, нужно отдельное приглашение?
Мефодьич, умевший дремать в любой обстановке, вышел из анабиоза с полпинка.
- Старший мичман Мотор. В должности три года. Одна боевая служба.
Адмирал заинтересованно повернулся к пульту «Кама».
- Гм... Мотор, вам же уже за сорок, да? А что так мало в море ходили?
Мотор ответил спокойно и с достоинством.
- Двадцать лет на торговом флоте. В военно-морском флоте пять лет. Так сложилось.
Адмирал покачал головой.
- Ясно.
И поглядел на механика, да так, что нашего бедного Витаминыча, чуть не размазало по приборам.
- Ну, и с кем ты в море идти собрался, механик!? Комдив два-ребенок! У комдива три усы красивые, возраст щенячий, знания поверхностные! Комдив раз в должности три месяца! Управленцы, хоть еще кое-как... Почему не доложил, что у тебя детский сад в море собрался? Ты же не мальчик, понимаешь, куда и зачем идете?! Государственная задача, бл... куда флагманские смотрели?! Ты куда смотрел?!
Механик молча теребил поясок от ПДУ. Каяться было бесполезно, да и кому хочется набивать экипаж прикомандированными, от которых неизвестно чего ждать. А адмирал, продолжал аргументированно изливать на нас желчь, крепко разбавленную изящным флотским матом.
- Механик, полированная кость, бл... Реакторным кто командует?
Механик еле выдавливает из себя.
- Капитан-лейтенант Бузичкин...
- По глазам твоим вижу, тоже молодая и неопытная недоросль... Хоть командир турбогруппы опытный?
Наш механик Витаминыч, в жизни Александр Вениаминович мужчина холерического типа, легковозбудимый и так же легкоранимый. И по его сжавшимся губам, становится понятным, что отвечать на последний вопрос, ему страшно не хочется, потому-то командир турбинной группы, лейтенант Плюсов, служит всего год, в море был совсем ничего, может с месяц наплаванности и набежит, и обширными познаниями своего немалого хозяйства пока не овладел.
- Молчите, товарищ капитан 2 ранга! Ну, голову даю на отсечение, что-либо литёха зассаный, либо старлей с хронической диареей от испуга! Вы все здесь охренели, товарищи начальники высоких рангов! И старшина команды турбинистов, тоже из Московской школы юных моряков, перевелся на старости лет, бл... пенсию побольше наковырять?
Механик подтянулся. Старшина команды турбинистов у нас был мужчина легендарный. Старший мичман Птушко, Виктор Григорьевич. На службу пришел во второй половине шестидесятых матросом-турбинистом в Гремиху, да так и остался на службе навсегда. Теперь за его плечами было больше тридцати боевых служб, жена, две дочки и репутация самого опытного старшины команды турбинистов. Мужчиной он был колоритным. Высокий, кряжистый, с густой бородой, прореженной редкими сединками, и голосом не уступающим легендарному Левитану, только построже.
- Товарищ адмирал, старшина турбинистов у нас опытный.
- Не знаете вы настоящих опытных... Сколько боевых служб в должности?
Сколько боевых служб у Птушко мы не знали. Точно не знали. А неточно отвечать адмиралу механик не хотел.
- Белов, дай на связь восьмой...
Я щелкнул «Каштаном».
- Восьмой, Пульт... Виктор Григорьевич далеко?
На имени Виктор Григорьевич адмирал замер и уставился на «Каштан». Даже как-то чересчур напряженно.
- Здесь я, куда мне деться? - сочный бас Григорьича, забивал все скрипы и шумы переговорного устройства и звучал спокойно и уверенно. Механик перехватил у меня гарнитуру «Каштана».
- Виктор Григорьевич, не подскажете, сколько вы сделали боевых служб. Проверяющий интересуется.
А по лицу проверяющего, тем временем, расплывалась добрая и какая-то мальчишеская улыбка, начисто стершая хищный адмиральский оскал, да и всю начальственную дурь.
- Александр Вениаминович, да я и не помню толком. Кажется, тридцать семь. Хотя могу и ошибаться. А что?
И тут высокая проверяющая сторона, прытко подскочила с места и буквально вырвав гарнитуру из рук механика, спеша и захлебываясь начал выстреливать слова.
- Григорьич! Это я! Ну...старший лейтенант Витя Рубцов с тридцать третьей! Помните, мы с вами, в семьдесят втором в автономке... Ха-ха-ха...Матрос Кирпонос просрал поднос...Ха-ха-ха... Мы тогда с вами...да, что я... дурку валяю! Вы в восьмом? Григорьич, я сейчас подбегу- поговорим...пять минут...одна нога здесь...
Адмирал отпустил гарнитуру. Достал носовой платок и вытер пот со лба. Встал. Одернул мундир. С улыбкой поглядел на оторопевшего механика.
- Что пригорюнился, мех? Все нормально. За твою корму я теперь спокоен. Я с Григорьичем...эх... На пульте у тебя ребята, вроде подкованные. Насчет реакторного отсека, поверю на слово. Ведь целый каплей, да? Ну, а за комдивами тебе самому придется, всю автономку кал подчищать... но ты справишься. За комдивом два приглядывай. Ему бы в песочницу, да видишь, как угораздило... Все. Я в восьмой. Механик, ты потом из каюты мою фуражку в центральный захвати...
И адмирал унесся в корму со скоростью вздрюченного командиром матроса первого года службы.
После этой проверки, боевая часть пять, оказалась единственной, получившей положительную оценку, чем изумила все штабы, от дивизионного до флотского. После нее, и вплоть до выхода на боевую службы, было еще немало проверок, но нас проверяющие шерстили уже больше по инерции и сквозь пальцы, большую часть сил отдавая люксам и прочим службам. А на вопрос об адмирале, Григорьич, пряча добродушную улыбку в бороду, лишь отговаривался «Лейтенантом его взял. Нормальный турбинист был. Головастый. Но бедовый...». Да, уж точно, были люди в наше время...таких уж не сыскать...

Жила у нас в ауле старушка. Тихая. Неприметная

Один из самых памятных детских страхов связан у меня почему-то с добрейшей Кумис-апа.
Жила у нас в ауле такая старушка. Тихая. Неприметная. Особенность ее была в том, что она часто разговаривала стихами. Тягучим таким размеренным речитативом. На любую тему. Даже когда в магазин отправлялась - и то стихи складывала. А один раз ей фельдшер систему поставил, так она тут же и сложила:
- Ақ сиса, қызыл сиса, сиса, сиса...
Мен алып жатырмын капельниса.
(Первая строчка из песни народного акына Жаяу Мусы - прим.)
Забавная была бабуля.
Ее любили.
Жила она себе потихоньку.
Одна жила.
Всех ее троих сыновей и мужа убило на войне...
Из всего хозяйства у ней было: коза тощая с поломанным где-то рогом да три курицы с петухом.
Все.
И собака.
Кстати, о собаке. Я ни разу не слышал, чтобы она лаяла. Этим она тоже сильно отличалась от всех остальных аульных собак. Какая-то она была не по-псиному добрая. Ластилась ко всем. Не зря говорят, что собаки часто на своих хозяев похожи. Кумис-апа ее даже не привязывала, и та ходила за ней повсюду. Лохматая, колченогая, с белым пятном посреди лба. Смешная.
Обычно Кумис-апа возилась у себя в огороде. Или копошилась во дворе.
Хлеб она еще умела печь. Знатный хлеб! С луком. Его вкус остался со мной на всю жизнь.
Помню.
Вначале Кумис-апа не спеша раскладывалась. Чтобы все под рукой было. Надевала белый фартук, завязывала на затылке платок. Потом высыпала горкой муку в алюминиевую чашку и разбивала туда яйцо. Потом лила воду из ковшика. Все перемешивала. И так у нее все ловко получалось.
Я смотрел на ее натруженные руки со слегка вздутыми венами, на узловатые ее пальцы. Она принималась раскатывать тесто, и старые серебряные браслеты на ее запястьях едва слышно позвякивали в такт.
Потом она нарезала лук, и мне было удивительно, почему у нее не выступают слезы на глазах. У моей мамы всегда выступали. А лицо Кумис-апа, сплошь в мелких морщинках, оставалось задумчивым и каким-то даже отрешенным.
Потом она брала плоский чугунок и смазывала днище маслом. Потом укладывала туда лепешку. Продавливала пальцами, придавая ей форму маленького солнца, и накрывала такой же плоской крышкой.
Потом она разводила огонь во дворе и, когда дрова прогорали, пристраивала тяжелую посудину в самую его середку. Туда, в самый жар. Потом брала маленькими щипцами угольки и обкладывала ими чугунок со всех сторон.
И все. Теперь надо было ждать.
Вскоре по всему двору потихоньку начинал распространяться тоненький аромат горячего хлеба.
Иногда она пекла сразу семь лепешек. Но уже маленьких. Потом выходила на улицу и раздавала их детям. А мы и рады. Мы тогда не очень понимали, что это поминальные лепешки. Нам какая разница? Лишь бы поесть. А они были такими вкусными...
Иногда я забегал к ней по-соседски выпить пиалушку айрана или взять комочек курта. Он обычно сушился у ней на крыше сарая.
Так и жили.
А однажды она меня напугала. Вернее, я сам испугался...
Стоял май. По-моему, это было даже девятое мая. День Победы.
Возле клуба из репродукторов гремела музыка. В перерывах местный баянист - Калижан-ага - исполнял марши. У него не хватало одного пальца на правой руке, мизинца. Оторвало где-то на войне, но это ему не мешало. Трепыхались на ветру алые кумачи. Народ веселился, гулял. В толпе выделялись ветераны. Нарядные. С орденами и медалями на лацканах своих пиджаков.
Помню, школьники уже выступили: спели песни и прочитали стихи в клубе. Тут же был развернут буфет с лимонадом и беляшами. Отовсюду доносился смех, и вообще во всем чувствовалось особое, праздничное настроение.
Солнце пекло. На улице становилось нестерпимо жарко, и мне захотелось пить. До колонки далеко, а денег на лимонад не было, и тогда я по своему обыкновению решил заскочить к Кумис-апа. За айраном.
Едва я открыл дверь, как услышал ее голос. Наверное, гости, подумал я, и на цыпочках пересек коридорчик. Осторожно заглянул в комнату.
А там...
Там, посреди гостиной, стоял дастархан. Он был накрыт красивой белой скатертью. По столу были щедро рассыпаны свежие баурсаки и шелпеки. И еще конфеты с пряниками. И еще много-много всяких разных вкусностей.
Стояли по краям пиалушки с чаем. От них еле заметно поднимался пар. А сам чай был темно-коричневый, со сливками, наваристый, густой. Старики такой пьют.
Кумис-апа сидела рядом с самоваром. Счастливая!
Но я испугался...
Потому что она сидела - одна. За столом никого не было. А Кумис-апа сидела и... разговаривала. Причем "разговаривала" со своими сыновьями, называя каждого по имени! Она даже смеялась местами! Да ещё так заливисто! Прям закатывалась!
Она рассказывала им про свою козу, которая залезла на прошлой неделе в чужой огород и поела там капусту, дурочка. И соседи из-за этого сильно ругались. И что ей пришлось заглаживать потом свою вину молоком, которое она сдоила с той же самой козы и отнесла крынку к соседям.
- Нате, говорю им! - смеялась Кумис-апа, - берите. Вот вам ваша капуста. Моя коза извиняется.
Я в ужасе попятился к двери и осторожно выскользнул наружу. И там уже понесся как очумелый в сторону дома.
Залетел к себе домой и с порога заорал:
- Мама! Мама! Кумис-апа с ума сошла!
- А что такое?
- Она там сидит в комнате и пьет чай!
- Ну и что? - удивилась мама.
- Но там никого нет! - задыхался я. - Она там сидит одна и разговаривает! И еще смеется!
Мама в ответ грустно улыбнулась и ничего не сказала. Лишь погладила меня по голове.
- Ничего, сынок, - вздохнула она. - Пусть сидит. Ты правильно сделал, что не стал ей мешать.
Но с тех пор я перестал ходить к Кумис-апа.
Я боялся.
А однажды она снова вынесла на улицу семь маленьких лепешек. Пацаны побежали к ней наперегонки. Она раздала всем по хлебу и напомнила:
- Не забудьте сказать: "Тие берсін"! (ритуальное пожелание - прим.)
Потом протянула хлебушек мне и улыбнулась:
- А ты чего перестал появляться?
- А это... а вот... - стал я мямлить. - Я тут вот на днях...
Кумис-апа не дала мне договорить, обняла крепко, прижала мою голову к себе, понюхала.
- Не бойся, - сказала она. - Все хорошо.
И так она это по-доброму сказала, так покойно, что я тут же забыл про свой страх.
И снова стал бегать к ней за айраном, иримшиком, куртом...
А однажды зимой она связала мне носки. Из козьей шерсти. Теплые.
И мне жутко не нравилось, когда пацаны в своем кругу затевали про нее разговоры, рассказывая всякие небылицы.
- Она чокнутая! - говорил Нуркен, наш старшак. - Явно чокнутая.
- Откуда ты знаешь? - вступался я.
- Да все знают, - хмыкал Нуркен. - Просто помалкивают.
И в такие моменты мне хотелось драться, потому что у меня не хватало слов, чтоб защитить Кумис-апа. Но Нуркен был сильнее меня. К тому же он был беззлобный пацан. Нежадный.
А когда Кумис-апа заболела...
Родных, как я уже говорил, никого не осталось. За ней ухаживали соседи. По очереди. И в один из дней, когда ей стало совсем плохо, - она уже плохо видела, - Кумис-апа попросила, чтобы позвали Жанибека. Самого младшего...
Похоронка на него пришла последней. В сорок четвертом.
Взрослые в панике всполошились. Заметались туда-сюда. Что делать? Как быть?
И тогда Ашим, аульный зоотехник, пришел, полез к ней тихонько в сундук и вытащил оттуда фуфайку. Старую такую затасканную телогрейку. В ней когда-то Жанибек ходил в школу.
Потом натянул ее кое-как, благо сам был маленький, щупленький, и подсел к Кумис-апа. Прокашлялся осторожно в кулак. Кумис-апа тут же встрепенулась, чуть приподнялась и слепой рукой стала шарить в воздухе. Потянулась к силуэту, коснулась рукава и вдруг вцепилась в него мертвой хваткой, сжала до белизны в пальцах:
- Жәнібек, - позвала она чуть слышно. - Жәнібек, балам-ау, кайда жұрсің?.. (Куда ж ты пропал, сынок?)
И до-олго потом она с ним разговаривала.
"С Жанибеком". О чем-то с ним все шутила и смеялась.
Как в тот раз, с самоваром.
И пока Кумис-апа так "разговаривала", Ашим сидел смирно и не двигался. Боялся шевельнуться. А из глаз его выступила предательски и потекла по жестким усам одна-единственная слеза и упала на пол.
Потом Кумис-апа устала и ослабила руку.
- Жарайды, - сказала она довольная. - Мен болдым. Сен бара бер. (Ну все, мне пора. А ты иди.)
И Ашим поднялся. Тихо вышел во двор.
Кумис-апа хоронили всем аулом. Старики на похоронах еще говорили, что Кумис повезло. Что она хорошо умерла.
С улыбкой.

(с) Ермек Турсунов

У нас есть такие приборы

Саперам не приходится привыкать к бесконечным и часто безрезультатным поискам.
90 % нашей работы - это поиск, и только 10 - обезвреживание.
А если быть точным, то для нас отсутствие обнаруженных взрывоопасных предметов на проверенном участке- очень даже результат.
Нашел ли ты что-то и вообще что ты там делал - никого не волнует. Обеспечь безопасность, подтверди это бумагой с подписью - и будет всем счастье.
Иногда надо проверять объекты, которые собираются посетить очень первые лица,
Году примерно так в 93-м получили мы от штаба дивизии такую задачу, да еще с очень грозным назиданием, соответствующим важности и неспокойности момента.
Лицо должно было прилететь на несколько часов, примирить противоборствующие стороны, переночевать на объекте, именовавшемся в простонародье "обкомовские дачи" и улететь.
На даче нас встретили суровые ФСОшники в костюмах-троечках и АПСами в кобурах: "Внутри мы сами все проверим, а за все вокруг, над и под отвечаете вы под роспись в акте!".
И пошли мы обследовать все три измерения. Все деревья простукали и осмотрели до верхушек (при помощи бинокля, конечно), дороги и территорию осмотрели, обнюхали, прожужжали миноискателями и руками облапали, в подвал, во все закоулки и люки со всевозможными надписями на крышках занырнули, простукали все и вся, в каждую трещину заглянули, влажность, цвета и оттенки штукатурки, побелки и покраски проверили и т.д. и т.п. Больше всего мороки доставил низкий и темный чердак, где в качестве утеплителя был открытый слой керамзита. Перелопатив и его, пошли отчитываться перед временным начальством.
"Наш пахан не дурнее вашего" (с): акт получите и тоже в нашем экземпляре распишитесь, что на момент проверки взрывоопасные предметы не обнаружены, а под охрану объект принял сотрудник такой-то, дата и время.
Ночевало там то лицо, или нет - нам не доводили. Не поступило за время визита жалоб и заявлений - значит, все в порядке.
Лет через ...надцать снова первые лица и ФСО, только объект - святая святых близко к центру Москвы.
И оснащение наше поменялось в лучшую сторону, теперь не только с киянками и рулетками здания проверяем.
Указания получены, люди и железо подготовлены, начищены и надраены, собакены вычесаны на три раза.
Комендант охраны покрутил пальцем у виска (какие тут могут быть террористы и злоумышленники???), но указания были доведены и ему, поэтому вместе с нами и своими помощниками пошел проверять помещения для грядущего мероприятия.
Атмосферу скучной рутины нарушил сапер с недавно жестоко испытанным и принятым на вооружение нелинейным локатором, поклявшийся, что в этом месте есть полупроводники. Это подтверждали подмигивающие индикаторы прибора, а также уникальный опыт этого солдата. Он на гос.испытаниях с таким локатором совершил сотни подходов ко всевозможным "изделиям" и их имитаторам, ошибка была маловероятной.
- Подполковник, ты не сбрендил? Тебе и здесь бомбы мерещатся? - удивился такому факту приглашенный мной комендант.
- Про бомбы не знаю, а электроника в стене или за стеной есть. Надо проверять.
За стеной был пустой зал. Комендант ехидно осведомился, не собираемся ли мы разбирать стену и как будем ее восстанавливать. Делаю шаг обратно в проем арки между залами, смотрю на сапера, который снова упорно кивает головой на стену... Стоп. А не далековато-ли он стоит? Смотрим внимательнее. Похоже, залы разной длины. Промеряем - точно! Разница минимум в два метра.
И электроника "светится" не в пустом зале, а в недоступном соседнем помещении.
Теперь наша очередь ехидничать, а коменданта - оправдываться. После судорожных поисков поэтажных планов выясняется, что где-то там есть забытая всеми лестница из подвала неизвестно на какой этаж. Длинные коридоры и переходы вывели нас в искомый "загашник", где на лестничной площадке стоял шкаф с барахлом, а на нем - запыленный полуразобранный старый телевизор. Комендант развел руками: "Ну, саперы, вы даете... Как его можно было вычислить через стену в три кирпича??? С меня "сто грамм и пончик" за прокол, а за это барахло я кому-то вставлю и проверну..."
Не знаю, какова мораль сей басни.
Но хорошо знаю, скольких трудов стоит надпись: "Проверено, мины отсутствуют".

Полукровка - маму звали Евдокия Петровна. Папа, отставной царский солдат Файвель Славский, подарил мальчику отчество "Павлович", и больше ничего сделать не успел, поскольку рано умер. Родился и вырос мальчик на землях Области Войска Донского, что уже как-бы внушает. Еврейский мальчик, выросший среди казаков - это похлеще любого Маугли. Но мальчик Фима всю свою жизнь занимался тем, что убивал стереотипы.

Трудовую деятельность начал шахтером на угольных шахтах Макеевки. Как по другому поводу писал Жванецкий: "Еврей в угле - уже смешно". Но Славский на этом не остановился. В стране произошла революция, и еврея-шахтера сменило не менее экзотическое словосочетание "еврей-буденновец". Да-да, те самые "Мы красные кавалеристы, и про нас...". Всю Гражданскую войну Ефим Славский прошел в составе Первой Конной. Из-за огромной физической силы и безоглядной храбрости в армии был в большом авторитете. Был лично знаком и уважаем легендарными командармами Буденным, Дыбенко, Фрунзе. Член РКП(б) с апреля 1918 года. В составе Первой Конной воевал до осени 1923 года, службу закончил в должности комиссара полка Отдельной Особой кавалерийской дивизии Первой конной армии.

Как вспоминал академик Сахаров: "В прошлом Славский — один из командиров Первой Конной; при мне он любил вспоминать эпизоды из этого периода своей жизни. Под стать характеру Славского его внешность — высокая мощная фигура, сильные руки и широкие покатые плечи, крупные черты бронзово-красного лица, громкий, уверенный голос". После этого Славский еще пять лет служит в Красной армии, до 1928 года. А потом следует очередной немыслимый кунштюк.

В 1928 году, на четвертом десятке лет от роду боевой командир Ефим Славский, не имевший даже среднего образования, по призыву партии отправляется учиться инженерному делу. Это был новый, необычный контингент студентов - так называемые "парттысячники", которых партия передвинула с практической работы для изучения науки и техники. Полгода Славский с остервенением штудировал учебники, а потом поступил в Московскую горную академию (из которой, собственно, и вырос МИСиС). Учил его, кстати, еще один легендарный товарищ, Василий Семенович Емельянов, закончивший эту же академию по первому призыву "красной профессуры".

В 1933 году Славский закончил получать высшее образование и по распределению поехал на завод «Электроцинк» в город Орджоникидзе, где начал последовательное продвижение по ступеням карьерной лестницы: инженер, начальник цеха, главный инженер, директор завода. Карьера, правда, чуть не рухнула под откос в 1936 году, когда из-за дружбы с "махровым троцкистом инженером Мамсуровым" Славский был исключён из партии и чуть не угодил под маховик репрессий, но повезло - за него вступился коллектив. Надо отметить, что подчиненные его любили всегда, несмотря на дико авторитарный стиль руководства. Решением общего партсобрания завода исключение из партии было признано «перегибом» и заменено на строгий выговор.

В 1940 году Славского, как многократно доказавшего собственную компетентность руководителя, повышают: с маленького «Электроцинка» его переводят в Запорожье руководить Днепровским алюминиевым заводом. К 1941 году этот завод уже давал две трети отечественного алюминия.

За неделю до начала войны Ефим Павлович был утверждён заместителем наркома цветной металлургии, однако вступить в новую должность так не успел - вернулся из Москвы в Запорожье, чтобы сдать дела, но вместо передачи дел ему пришлось под огнём немецкой артиллерии эвакуировать завод на Урал. С еврейской тщательностью он снял на заводе все, вынес под метелочку, даже кабель из стен повыдергивал! Завод покинул последним, за несколько часов до того, как немцы прорвались на левый берег Днепра. За эту операцию Славский был награждён своим первым орденом Ленина.

На Урале Славский получает новое задание - строительство и запуск на базе предприятия в городе Каменск-Уральский крупнейшего в стране алюминиевого завода. Дело в том, что уже в 1941 году СССР оказался в отчаянном положении - мы практически остались без алюминиевой промышленности. Все имеющиеся предприятия - Днепровский, Волховский и Тихвинский алюминиевые заводы были оккупированы. Остался только сравнительно небольшой Уральский алюминиевый завод. Оборудование, правда, успели вывести - сам же Славский и вывозил. И теперь из этого оборудования надо было делать на Урале мега-завод, причем делать так, чтобы он уже сегодня выпускал продукцию. Чтобы понять степень важности этой задачи, достаточно знать только один факт - все годы войны нарком цветной металлургии СССР Пётр Фадеевич Ломако практически безвылазно находился в Каменске-Уральском. Ломако, если кто не помнит, включен в книгу рекордов Гиннеса - он стал министром в 36 лет, в 1940 году, при Сталине, а отдал отрасль преемнику в 1986-м, при Горбачеве. Почти 47 лет.

Кстати, о 36-летних министрах. Любопытный факт - во время войны директорами крупнейших уральских заводов были сравнительно молодые люди, этим легендарным, безо всякого преувеличения легендарным людям было в районе 35-40 лет. 45-летний Славский был едва ли не самым старшим среди них. Объясняется это просто - 50-летние чисто физически не могли выдержать заданный режим работы. Попробуйте просто в течение четырех лет спать по три-четыре часа. Да, директора оборонных заводов были полубоги, они могли делать все, что считали нужным, у них были широчайшие полномочия, включая прямой выход на товарища Сталина в любое время дня и ночи. Но у них была и невообразимая ответственность. На тебе не только завод - на тебе весь город, выстроенный вокруг завода, где завод - душа и смысл города. Где всё - от детских саночек до гроба на похороны - людям делают на заводе. Все эти люди, от стариков до младенцев - на тебе. И спрос с тебя - по высочайшей, невообразимой сегодня мерке. Только один пример.

Пока еще не были запущены вывезенные из Украины и Ленинграда прокатные станы, нам не на чем было катать танковую броню. Вообще не на чем. И тогда на «Магнитке» придумали катать броню на блюминге. Не буду вас грузить техническими подробностями, но это примерно как жарить блины на утюге - теоретически возможно, но на деле довольно непросто. Все усугублялось тем, что примерно 40% вероятности было на то, что при попытке прокатать броневую сталь блюминг запорят, а это был крупнейший блюминг в стране. Что автоматически означало - изрядно просадить всю оборонную промышленность страны, которая и так отчаянно не успевала за нуждами фронта. Так вот, как вспоминал внук директора завода, бабушка однажды призналась ему, что легендарный Григорий Иванович Носов по прозвищу «Дед», руководивший «Магниткой» всю войну, на первую прокатку броневой стали на блюминге ушел с пистолетом в кармане пальто. В пистолете был один патрон - в таком случае была немалая вероятность, что не тронут семью. «Деду» на тот момент было 35 лет. А умер Носов в августе 1951 года в Кисловодске, куда поехал с женой в свой первый отпуск после войны. Умер в 45 лет. Сердце. Гроб привезли в Магнитогорск и установили во Дворце культуры металлургов, и два дня туда текла живая река - весь город шел проститься.

Но вернемся к Славскому. Он был из той же стальной когорты директоров. Только одна цифра: под руководством Е.П. Славского выпуск алюминия на заводе вырос с 20 тыс. тонн до 75 тыс. тонн. Уникальность Славского была не только в том, что он проявил себя, выражаясь современным языком, как один из лучших антикризисных топ-менеджеров страны. Славский никогда не забывал людей - это отмечали все, кто с ним работал. Буквально пунктиром: в 1942 году в городе стараниями Славского при заводе был открыт техникум. В самый разгар Сталинградской битвы, в январе сорок третьего, когда еще ни хрена было не понятно и страна в прямом смысле слова рвала все жилы, когда люди третий год работали без выходных и отпусков, в городе открылась детская музыкальная школа. Повторяю по буквам: Детская. Музыкальная. Школа. ДК УАЗа — до сих пор самый красивый в городе Дворец культуры — начал строиться в 1944 году.

Только Уральским алюминиевым заводом Славский бы вписал свое имя в историю страны. Но его путь еще и близко не дошел до финала. Славского ждал очередной - и очень крутой - поворот.

При выплавке алюминия используются графитовые электроды. Вот это обстоятельство и вызвало новый поворот в судьбе инженера-металлурга Ефима Славского. Еще в 1943 году через Совет обороны на него вышел какой-то мужик по фамилии Курчатов, которому зачем-то понадобился чистейший графит. Как сам Славский признавался позже - он тогда действительно понятия не имел - зачем. Но, так или иначе, проблему надо было решать, и Славский с Курчатовым изрядно поломали голову над получением электродов из чистейшего графита. А в 1946 году Ефим Павлович окончательно попрощался с Уральским алюминиевым и полностью переключился на советский Атомный Проект. Как сегодня бы сказали - ушел на полную ставку на должность заместителя начальника Первого Главного управления. Оно так и называлось - «Первое Главное», без подробностей. Именно Славскому было поручено строительство 1-го промышленного реактора для получения плутония.

Спору нет, в нашем Атомном Проекте металлурги сыграли огромную роль - достаточно вспомнить Авраамия Павловича Завенягина, или того же учителя Славского в Горной академии Василия Семеновича Емельянова, который сменил своего бывшего ученика на посту начальника Главного управления по использованию атомной энергии. Но академик Александров вовсе не кокетничал, когда заявил: «Игорь Васильевич (Курчатов), а позже и я, постоянно взаимодействуя со Славским, всегда считали, что именно Славскому наша Родина больше всего обязана созданием её «атомного щита».

Я не буду подробно рассказывать про деятельность Ефима Павловича Славского на этот поприще, здесь нужна книга, а то и не одна. Достаточно сказать, что он возглавлял Министерство среднего машиностроения СССР - а именно так, как известно, официально назывался наш Атомный проект - почти тридцать лет, с 1957 по 1986 годы.

За свою жизнь он получил три золотые звезды Героя, десять - десять, Карл!!! - орденов Ленина, несколько килограммов других орденов СССР и зарубежных стран, две Сталинских и одну Ленинскую премии, стал почетным гражданином пяти городов и районов, заработал прозвище «Ефим Великий» и получил облучение в совокупности примерно в полторы тысячи ренген, то есть три смертельные дозы. Только его могучий организм мог это выдержать и не сломаться.

Он вообще казался вечным. Уже в 70-летнем возрасте, ставя кому-то очередную задачу, однажды вдруг резюмировал: «Ровно через год проверю. Если кто-то надеется, что я до следующего дня рождения не дотяну, — тот глубоко ошибается: моей маме уже 93 и она чувствует себя прекрасно». И действительно, он работал еще долгие годы, и на пенсию его «ушли» не по возрасту, а из-за катастрофы на Чернобыльской АЭС, 21 ноября 1986 года — в возрасте 88-ми лет.

Читая эту биографию, я мучился только одним вопросом - из чего делали этих людей? Он родился еще в XIX веке, в 1898 году. Родился в день, которому предстояло стать праздничным - 7 ноября, 25 октября по старому стилю, и в день, когда произошла Великая Октябрьская социалистическая революция, он отмечал свое 19-летие. Он умер в 93-летнем возрасте, 28 ноября 1991 года, за десять дней до подписания «Соглашения о создании Содружества Независимых Государств», похоронившего СССР. Судьба, так отчаянно раз за разом проверявшая его на излом, под конец проявила милосердие, и он не увидел смерть своей страны. Страны, которой он служил всю жизнь и для которой он так невозможно, немыслимо много сделал.

И последнее. За последние годы отечественные телевизионщики экранизировали биографии актрисы Людмилы Гурченко и аферистки Соньки Золотой Ручки, гипнотизера Вольфа Мессинга и певца Михаила Круга.

Биография Ефима Славского такого внимания не удостоилась.

Может, и к лучшему.
(С)
https://vad-nes.livejournal.com/553490.html