Конец света

В Главном штабе ВМФ также как и в любом другом штабе, имеется вычислительный центр, его сотрудники несут круглосуточное дежурство в больших машинных залах. В начале 80-х годов минувшего столетия, а наш рассказ пойдёт именно о тех временах, вычислительные комплексы были колоссальных размеров, от того и помещения под них выделялись соответствующие.
Дело происходило ночью, сотрудники управлений и подразделений ГШ, после окончания рабочего дня давно ушли домой. В штабе осталась только смена. В неё входили и два молодых старших лейтенанта. Эти офицеры оставленные вместе нести дежурство, не нашли ничего умнее как начать игру в салочки. Они носились по огромному машинному залу и с гоготом хватали друг друга, неожиданно один из них подловил другого и перекрыв дорогу к отступлению зажал в углу. Второй видя, что деться ему некуда решил отвлечь внимание соперника и схватив первое, что попалось ему под руку заорал:
- Внимание, боевая тревога, объявляю повышение боевой готовности в состояние Военная опасность, всем службам и подразделениям немедленно преступить к исполнению плана N1.
И только тут оба поняли, что они натворили, всё дело в том, что в руках у разгильдяя был микрофон громкоговорящей связи, напрямую связывающий машинный зал с Оперативным залом Центрального командного пункта ВМФ. На котором находятся дежурный адмирал, старпомы и прочие службы, а им в свою очередь подчиняются все корабли, атомные подводные лодки и береговые объекты, находящиеся на боевом дежурстве. И вот в этом зале, по громкой связи, среди ночи объявляется фактически о начале 3 мировой войны. Вы не забывайте ещё один момент, в самом разгаре холодная война, средства массовой информации твердят о вероломстве западных агрессоров, на политзанятиях учат принимать мгновенные решения. Отмечу также, что подлётное время ракет типа Першинг-2, несущих ядерные заряды из Западной Германии, составляло всего 20 минут. Согласитесь, что времени на принятие решения практически нет. А повышение боеготовности флота до наивысшей степени, немедленно будет зафиксировано потенциальным противником и однозначно воспринято как внезапное нападение. В этом случае конфликт неизбежен, а это автоматически означало - конец света.
Оба балбеса настолько опешили, что не сообразили, вновь включив громкую связь и добавить, проверка связи или что-нибудь другое, способное разрядить обстановку. Они сидели и тупо глядели, как болтается на проводе злосчастный микрофон.
В принципе громкой связью у нас никто никогда не пользовался, хотя аппарат был всегда включён. Лишь изредка в зал приходили связисты и проверяли работает ли связь. Правда, какой-нибудь ухарь ради показухи мог взять в руки микрофон и произнести в него боевую команду, зная при этом, что тумблер переключателя стоит в другом положении, а кнопка микрофона не нажата. Но сейчас злосчастный тумблер, почему-то, стоял в нужном положении, а кнопку микрофона старлей нажал в запале.
Остаётся лишь добавить, что через несколько минут раздался телефонный звонок и разгневанный старпом прокричал в трубку:
- Что у вас происходит, чёрт возьми.
- У нас всё нормально - промямлили лоботрясы.
Дело замяли, правда адмирал потребовал выключить к ядрёной матери эту громкую связь. Но ещё долгое время в курилках Главного штаба слышался дружный смех и очередной рассказчик, эмоционально размахивая руками вспоминал:
- ... какой план N1, что за план N1, нет у нас никакого плана N1...

Байка о том, как кино снимали

У меня в институте был преподаватель. Старый кинооператор, который снял много хороших советских фильмов и просто классный дядька. Как-то он принес нам на лекцию маленькую кино бобинку на полминуты всего. Это, говорит, самое смешное, что вы увидите в жизни (и ведь не соврал) зарядил киноаппарат и толкнул предисловие:

— Я в середине 60-ых снимал в Польше кино: война, немцы, партизаны. На Краковской площади снимали эпизод как немцы сбили наш самолет, летчик прыгнул с парашютом, а немцы с собаками его берут в плен.

Дубль-1: каскадер прыгнул, приземлился, арестовали.

Режиссер: — Как то не то... он плавненько спустился, как диверсант, зрителю его не будет жалко...
— А что же вы хотите?
Режиссер: — Давайте хоть ветра подождем.
Поляк переводчик: — Проше пана, мы конечно можем подождать, но так для справки, последний раз на этом месте ветер был четыреста лет назад, когда построили эту площадь, она же квадратная и вокруг дома.

Режиссер: — Тогда перерыв до завтра. Ветер я организую.
Режиссер позвонил в Москву, оттуда в штаб нашей армии в Польше, и к утру на площадь въехала зачехленная штуковина, а при ней майор с солдатом.

Режиссер: — Ну давай майор, снимай брезент и покажи как дует твой вентилятор.
Майор: — Товарищ режиссер, эта машина секретная, так что я расчехлю ее в последний момент перед съемкой.
Режиссер: — А какую струю может выдать твоя каракатица?
Майор: — Всего 10 градаций: от первой самой слабой до десятой, но вам больше первой не потребуется.

Режиссер: — Майор! Генерал мне сказал, что ты поступаешь в мое распоряжение, и все мои слова, для тебя приказы! Не нужно мне давать советов!
Майор: — Виноват, товарищ режиссер.
Режиссер: — Пойми, мне нужен ветер не на десятку, а на десятку с плюсом, выжми из своей колымаги все соки. Чтоб это был не просто ветер, а драматический ветер.
Майор сказал «Есть!» и пошел готовить машину.

Наш препод закончил вступление, погасил свет и сказал, что теперь мы увидим дубль 2...

Летчик выпрыгнул с парашютом и так же, как в первом дубле, не спеша спускается на площадь. Вдруг, он как бы увидел немцев... и за два метра от земли, с дикой скоростью улетает сначала вдаль, а потом, долетев до домов, взмывает вверх откуда прилетел.

Немцы, как бы подхваченные воздушной волной парашютиста, скачут вдаль, как надувные, по булыжной мостовой вместе с собаками и мотоциклом. На противоположной стороне площади выдавливаются (все) оконные стекла.

Парашютист, слава Богу, не пострадал, он приземлился через пару кварталов, а вот «немцев» чуток покоцало.

Когда режиссер пришел в себя от шока, он спросил майора:

— Что это было?

Майор доложил, что это машина для сдувания радиоактивной пыли с боевой техники в случае ядерного конфликта, и на десятом уровне она сдувает все, что весит меньше тридцати тон. Если мы вам больше не нужны, разрешите нам убыть в часть...

(с)перто из фейсбучека

Трюмный Аника

Случаются в жизни моменты, когда супротив обстоятельств поделать уже ничего не можешь и, опустив руки, уповаешь на чудо. Пасуешь не потому, что бессилен, или безволен, а лишь потому, что рассудком осознал тщетность, каких бы то ни было усилий. Конечно, не приведи господи попасть в такую засаду, особенно, если речь идёт о самой жизни или смерти.
Вот в таком положении негаданно оказался старший матрос Анников по корабельной кличке Аника, трюмный машинист малого противолодочного корабля. Считанные минуты назад ему ничто не угрожало. Он с наслаждением вдыхал воздух свободы, изрядно сдобренный просоленным морским запахом вперемешку с вкуснейшим ароматом копчёной рыбы, разносимым по водной глади бухты летним полуночным бризом. На берегу в громадных коптильнях рыболовецкого порта поспевала жирная атлантическая селёдка.

Вначале всё шло по задуманному, тик - в - тик. Спустя час после отбоя, когда корабль, издёрганный за день приборками, построениями, разводами на работы, проворачиваниями механизмов и оружия, погрузился в сон, Анников спустился с верхней койки, и, воткнув ноги в прогары, потихоньку выбрался из кубрика. Приспичило его, якобы, на посещение матросского гальюна. С кем не бывает? Да его никто и не спрашивал, куда и зачем он направляется. В гальюне он, конечно, отметился, но возвращаясь, как бы ненароком минул кубричный люк и прошмыгнул на полуют.

С этого мгновения Анников действовал тайком. А намеревался он совершить побег с корабля. Вы слышите, побег с боевого корабля! Конечно, побег - громко сказано, на самом деле, ежели вещать шершавым языком корабельного устава, то старший матрос Анников замыслил обыкновенную самовольную отлучку. Тем более, взаперти его никто не держал, и никакого резону бежать не имелось. Никакого, если не считать с одной стороны, разъедающую душу серую корабельную скуку, а с другой, именно с другой стороны бухты, неудержимо манящие к себе, сверкающие множеством огней, словно пиндосский Лас -Вегас средь пустыни, производственные корпуса порта океанического рыбфлота.

«Ну и что из того,- возразите вы, - производственная база на самом деле далеко не Лас-Вегас и развлечений, увы, не сулит». Не скажИте, не скажИте. Там круглосуточно коптится сельдь и готовят балыки из трески - пальчики оближешь, если не проглотишь вместе с куском. Сердобольные тётки с материнскими вздохами угощают матросиков,- «И моя кровинушка мается где-то, Родине служит».
Гастрономический интерес, положим, присутствовал, но не только. В цехах порта денно и нощно множество особей женского пола, а попросту, молодух, обрабатывает рыбу, чинит громадные неводы - «кошельки», красит суда. А военморы у рыбачек в большом фаворе, за их неутомимость в любовных делах и матросское кредо: «Дурнушек всех люби отменно, бог наградит красоткой непременно».

Не подумайте, в авантюру эту Анников пустился не с бухты-барахты. Замысел тайно вынашивался со дня, когда у борта корабля появился тот приснопамятный плотик. Якобы, боцман выклянчил его у рыбаков для помывки и подкраски бортов корабля. Без «шила», бают, дело не обошлось. Плавательное средство не ахти какое - метр в ширину и пару в длину. С настоящим судном его роднит лишь палуба - настил из досок и леера, да и то лишь с трёх сторон.

Плотик Анникову приглянулся с первого взгляда - симпатичный такой крепышек. «Да на нём куда угодно можно доплыть» Мысль эта промелькнула в голове без малейшего практического интереса, быть может, просто в качестве похвалы плотику. Анников служил на корабле третий год и, конечно, понимал, что далеко на нём не уплывёшь, да и как грести. Но слова «куда угодно» в голове где-то зацепились, он даже начал припевать их под назойливый мотивчик набившего оскомину шлягера. Вечером перед отбоем он направился на полуют, чтобы ещё раз полюбоваться плотиком, притянутым к транцу куском верёвки.

Стоял чудесный летний вечерок. После жаркого дня с моря веяло живительной прохладой. В душный матросский кубрик возвращаться не хотелось. Корабли угомонились, готовясь к отбою, а на противоположном берегу бухты жизнь, казалось, била ключом. С траулеров, стоящих у причала, доносится музыка. Перемежающиеся вспышки сварки придают и без того расцвеченному огнями порту карнавальный вид. Анников, конечно, понимал, что в порту сотни людей днём и ночью напряжённо трудятся - разгружают траулеры, обрабатывают рыбу, ремонтируют суда и снасти, но отсюда, с восточного мола бухты кажется, что там царит праздник, на который ох как хочется попасть. А сколько там молодых жаждущих, горячей матросской любви весёлых девчат и томных рыбачек! Соблазн велик.

Анников перевёл мечтательный взгляд на северный мол. До него какая-то сотня метров, а сам мол выходит на берег как раз рядом с портом. Голь, бают, на выдумки хитра, замысел проклюнулся мгновенно, будто незримый искуситель шепнул на ухо. Шепнул и ретировался, мол, а теперь Димыч, домысливай сам, ведь ты, чай, не какое-то там хухры-мухры, а ого-го - трюмный машинист противолодочного корабля. Димыч «домыслил» тотчас - до мола на плотике, дальше по молу до берега, и билет на праздник, пусть на два-три часа, у тебя в кармане. Всё просто, как дедов валенок. Не сейчас, ясное дело, надо подготовиться, выбрать момент, а главное найти, чем грести.

Анников приободрился и, воодушевлённый блестящей идеей, так счастливо осенившей его, отправился в кубрик. На койке он, возбуждённый, ещё некоторое время ворочался, прокручивая в голове детали предстоящей авантюры и, умиротворённый, заснул мертвецким сном. Ну, держитесь, теперь, красавицы- рыбачки! Военмор Анников нагрянет по ваши души, тьфу ты, по ваши прекрасные тела. Он же не какой-то немчура, Мефистофель, а русский матрос Балтийского флота. Души он спасает, а тела ласкает.



* * *

Оттолкнувшись от транца, Анников принялся усиленно грести жалким подобием весла, тайком выструганного кое-как ножом из доски заранее добытой и припрятанной. Разочарование постигло беглеца в первые же минуты. То, что в воображении рисовалось лёгким и красивым, на деле оказалось неудобным и корявым. От энергичных стараний гребца плотик вместо того, чтобы продвигаться в нужном направлении, или ходил веретеном, или, как завзятый участник броуновского движения, непредсказуемо рыскал по сторонам. «Дурья башка, - в сердцах нелестно окрестил себя Анников, - загодя испытать надо было бы» Словом, мореходные качества плотика явно не соответствовали величию предначертанному.

В пору бы остановиться и, пока ситуация не усугубилась, вернуться на корабль. Такая здравая мысль закопошилась в голове у Анникова, но была тут же безжалостно прихлопнута. Как известно, всё разумное и трезвое пресно и скучно, а душа требовала приключений и праздника. Идти на попятную было не в его правилах. Тем более, плотик, как не ерундил, как не брыкался необъезженным жеребцом, но мало помалу приближался к вожделенной цели.

А здесь ещё нашего беглеца назойливой мухой стала досаждать маниакальная мысль, что на корабле обнаружили его отсутствие и бросились на поиски. Потому Анников запсиховал и остервенело гнал плотик, стараясь быстрее высадиться на мол. Напрасно. Никто отнюдь не ринулся в погоню. Корабль не заметил потери бойца, продолжая разноголосо похрапывать полусотней матросских глоток. Ну, а вахтенная служба в бдении своём, как бы то ни было, или попросту проворонила столь неприятный казус, или же ей оказалось не по зубам разрушить хитроумный замысел трюмного машиниста.

Сожаление о конфликте со здравым смыслом не заставило себя ждать. Нет, он не испугался, не устал, не передумал. Полный сил и энергии, он продолжал орудовать подобием весла, с удовлетворением замечая, что тупица-плотик, похоже, усмирил норов и худо-бедно двигается в нужном направлении. Правда, напротив входа в гавань приливное течение начало сносить плотик в бухту, и сотня метров по прямой от корабля до мола уже превратились во все двести. А каждый метр давался ох с каким трудом. Тем не менее, потаённое судно Анникова с горем пополам достигло середины пути и точка невозврата - сомнения прочь - была преодолена.

В желании перевести дух, Анников распрямился и обомлел. Что за дьявольщина? Он отчаянно встряхнул головой, но видение не исчезло. Напротив, на глазах оно превращалось в ужасную явь. Впрочем, как судить. Его величество непредвиденное обстоятельство на самом деле было не столь страшно, как показалась Анникову, скорее, даже радостно. Ведь это в родную гавань после полугодового промысла в северной Атлантике у Джорж-банки на всех парах возвращался большой морозильный траулер.
Рыбаки спешат домой, да они уже, считай, дома! Через минуту радист даст на палубу встречный марш, а иллюминацию уже включили. Расцвеченный электричеством, словно бразильская карнавальная каросса, рыбак, пройдя траверзу восточного мола, взял левее, тем самым, лишив Анникова надежды на благополучный исход. Самое скверное было то, что с траулера явно не замечали плавающий предмет с человеком. Да и как его можно заметить в такой темноте, а сигнальных огней плотик не имел по определению.

От осознания того, что его утлое плавсредство столкнётся с железной махиной, у Анникова в голове начали мелькать бесполезные и неуместные мысли о том, что любое судно не может отойти от причала без исправных сигнальных огней. Вспомнилось, что поначалу он путал бортовые красный и зелёный огни, пока не подсказали использовать звуковую похожесть слов левый- зелёный, правый-красный. Сейчас бы сгодился даже карманный фонарь. Впрочем, на фоне портовых огней, бликующих пёстрым разноцветьем на водной ряби бухты, было бы нелегко разглядеть с траулера любой сигнал с плотика.

« Нужно срочно убираться с пути рыбака»,- всполошился Анников. Легко сказать «уйти с пути», когда дистанция до траулера неумолимо сокращалась, оставляя всё меньше шансов на спасение. Ещё мгновение Анников пребывал в положении буриданового осла, принимая трудное решение выбора направления спасения и, не чуя рук, принялся исступлённо грести. Нескольких секунд, впрочем, хватило за глаза, чтобы убедиться в тщетности предпринимаемых им титанических усилий.

Вот тогда то, потеряв надежду на благополучный исход одиссеи и осознав, что попал в крупный переплёт, Анников пожалел, что вовремя не оставил сумасбродную затею. Теперь вот пожинай плоды! Не правда ли, знакомая ситуация. Поджилки у него пошли ходуном. Следующее мгновение, отбросив ставшее бесполезным весло, он поднялся во весь рост и, утратив остатки благоразумия, давясь от страха, заорал что есть мочи. Оставалось уповать лишь на то, что траулер всё - таки проскользнёт мимо, и дело окончится испугом. Чудо, однако же, не случилось. Пресловутый бутерброд, не сделав и на сей раз исключения из правил, приземлился, как и должно, маслом вниз. Плотик, попав под скулу правого борта траулера, отчаянно вздыбился, и горе-пассажир его с головой ушёл в воду.

Удача, между тем, не совсем оставила Анникова. В последний момент на траулере или услышали истошный вопль отчаяния или всё- таки заметили плавающий предмет с человеком на борту. С палубы судна в воду полетел спасательный круг, а от причала базы к месту катастрофы стремительно направился дежурный катер. Через полчаса промокший до нитки Анников, сконфуженный, но живой и невредимый предстал перед дежурным офицером корабельной группы.
* * *
- Где этот михрютка, едрёныть, наперсник разврата? - раздался голос за дверью. Суровые нотки знакомого баритона заставили голову Анникова по - черепашьи втянуться в плечи.
- Каков гусь! Полюбуйтесь! - съязвил дежурный при появлении поднятого по случаю с постели Ильясова, командира корабля, на котором старший матрос Анников имел честь служить трюмным машинистом.
- Какой там гусь, курица мокрая! Гуси плавают, а этот за малым на ужин крабам не угодил, - раздражённо отозвался недовольный Ильясов и уже к Анникову, сбавив обороты,
- Ну и видок! И это называется матрос Балтфлота!- и не без ехидства подперчил,
- Видели бы сейчас тебя твои портовые поклонницы!
-Не суть важно! Внешний вид кавалера этих красоток нисколько не колышет!- встрял дежурный,- Они озабочены другими статьями морального кодекса.
Похоже, дежурный был не прочь скоротать вахту досужими разговорами о портовых женщинах, но строгий взгляд Ильясова его осадил.

- Что молчишь? - продолжал психическую атаку Ильясов,- Сробел? Вот доложи командиру, как свалял большого дурака, как по собственной глупости едва не отдал богу душу!
«А ведь мог вполне на дно пойти! Пацан!»- промелькнуло у Ильясова - «Считай обошлось»
- Сробееел! Где же твоя храбрость, Аника-воин? Знать, под траулером осталась! Молчишь, словно, водицы морской по уши набрался.
Подробности ночного происшествия Ильясову уже сообщили. Поначалу он даже не поверил, что кто-то смог отважиться на такое, тем более, флегматичный и с виду неуклюжий трюмный машинист Анников. В корабельных клоунах он не числился, хотя и звёзд с неба не срывал. Что на него нашло, какая ядовитая муха укусила? Хотел было продолжить разнос, но, видя плачевное состояние Анникова, стоящего перед командиром по стойке смирно с понуро опущенной головой, процедил сквозь зубы:
- На корабль под конвоем! Разбор полётов завтра.

Обрадованный, что хоть на сегодня его мытарствам настал конец, Анников, виновато вздохнув для порядка, уж было козырнул, но вовремя вспомнил, что голова у него «пустая», ибо берет его вместе с храбростью, прав командир, безвозвратно пропал под траулером.
- Мокрое пятно всё-таки осталось,- вновь съёрничал дежурный, кивнув головой на лужицу воды, образовавшуюся на месте вышедшего Анникова, намекая, видимо, на недостаточность трёпки.
- Ладно, остынь! Завтра на свежую голову разберёмся и воздадим по заслугам,- вместо прощания нехотя бросил Ильясов.


На следующий день, однако, в защиту Анникова вступили некие высшие силы. Спозаранку, до подъёма личного состава, на кораблях колокола громкого боя не с того, ни с сего сыграли сигнал « Корабль к бою и походу изготовить». Бывалые ворчали спросонья: «Какой там поход - лето на дворе. Это чтоб службу не забывали. Вот увидите - не успеешь главные запустить, как отбой дадут. Какой сон перехезали!». Но вот и главные взревели истошно, и аврал чередом сыграли «По местам стоять, со швартовых сниматься!», знать, дело нешуточное - таки придётся в море выходить к пущей радости матросни. В море то корабельная скука мигом развеется.

Корабли один за другим покинули бухту и, вытянувшись в кильватер, растаяли за горизонтом. Военный причал осиротел, лишь молодые рыбачки на противоположном берегу гавани, облепив окна цеха ремонта рыболовных снастей, печальными глазами провожали корабли с удравшими кавалерами на борту. А ведь завтра воскресенье! Облом.


Окончание следует.

Canis lupus

Жил в Аргунском ущелье волк обыкновенный, никого не трогал (кроме полагающейся по закону природы добычи) и не подозревал о коварных планах командира сто семьдесятлохматого кинологического отряда.
Если собаку скрестить с волком, а потом волкособаку еще раз с собакой, то получится зверь, оптимально унаследовавший силу дикой природы, способность дрессироваться и служить на благо человечества. Эта давно известная теория не давала командиру покоя и он горел желанием претворить теорию в практику.
И однажды - претворил. То ли по плану, то ли по случаю изловили того аргунского волка, упаковали в несгрызаемую тару и доставили в ППД отряда.
Задержанного упрятали за решетку, а для пущей безопасности усилили ее сеткой-рабицей. Волк постепенно смирился с заточением и даже стал признавать командира, ветеринаршу и двух солдат. Но все последующие селекционные потуги к нужному результату не привели. Волк выгрыз на стене лозунг «В неволе не размножаюсь» и ни на какие соблазны не реагировал. К тому же из-за несоразмерности режимов природной жизни и неволи (еды хватает, а погулять - только на поводке) «борз» растолстел, как колобок и только морда напоминала о его суровом прошлом...
P.S. Желающих посмотреть на волчандера было немеряно, в том числе в больших погонах. Начальству и проверяющим зверя показывал сам командир. Волк взглядом Салмана Радуева изучал подошедших зрителей, потом «здоровался» с командиром: прислонялся к решетке, а командир сквозь сетку чесал ему бок. Серый блаженно жмурился и подставлял второй бок...

Принцесса ЗАС

Вдруг вспомнились армейские 90-е - то странное время, когда все менялось в стране и чаще всего не к лучшему. А в армии после стабильных советских времен царил натуральный бардак. То, что еще недавно имело престиж и уважение народа, как-то очень быстро растеряло все свои достоинства и держалось лишь на энтузиазме «идейных» да опыте стариков, которым «вот-вот до пенсии». Умная, деятельная молодежь - перспективные лейтенанты, старлеи и капитаны - уходили в бизнес, в массово создаваемые компании, куда их брали с радостью и сразу платили зарплату зачастую втрое больше их армейской. Майоры и подполковники досиживали до минимальной пенсии и тоже уходили...

Войска наши (связь особого назначения, ОСНАЗ) вообще, а часть наша подмосковная «придворная» в особенности, всегда славились весьма сильным солдатским составом. Но и тут времена смуты сделали свое: те, кто раньше отдавал своих детей, чтобы «поближе и с пользой», теперь, видимо, вообще перестали видеть в этом смысл, и поток тех, кто мог читать Брэдбери в оригинале, иссяк. Причем иссяк настолько, что людей на круглосуточных постах боевого дежурства стало не хватать. И тогда помогло то, что бывшие советские производства стали массово сокращаться и закрываться, персонал увольняли, а на военную службу разрешили принимать женщин. Я занимался с некоторыми из них, принимал экзамен на допуск к работе, потом работал с результатами их дежурств, и могу заявить от первого лица: это было благо, это стало буквально спасением, как минимум, для нашей системы. Нет, конечно, не все было гладко - хватало своих нюансов и проблем, но по большому счету с ними было проще, чем с бойцами срочной службы, а качество работы в среднем лучше. Опять же: отдежурила и пропала до следующего дежурства, не нужно ни воспитывать, ни учить, ни придумывать, чем бы ее отвлечь от желания что-нибудь нарушить. «Девушки» были чаще всего женами наших же офицеров и прапорщиков, и это еще больше упрощало работу с ними. Слишком серьезных косяков и не вспоминается. Ежели что, то разговора с мужем чаще всего хватало. Проявлялся иногда синдром «опытного бойца», когда оператор на втором году службы вдруг начинала считать себя все познавшей и до безобразия опытной, но даже тут никогда от нее нельзя было ожидать той пакости, которую мог сотворить боец-срочник в таком же статусе, да простят меня бывшие осназовцы-срочники. Справедливости ради отмечу на скрижалях Истории, что уровня некоторых из вас женщинам на моей памяти достичь все же не удалось. Я помню вас поименно, вы были действительно элитой, которой многое прощалось, потому что вы могли то, что не мог никто. Но вас были единицы, и вы ушли.

В общем, с женщинами в те времена в армии работать было можно. Вполне. Поэтому случай, о котором пойдет речь, мне и запомнился.

Незадолго до того к нам в информационный отдел, в мою группу с периферии пришел Костя - майор с амбициями и здоровой злостью к перспективам службы, хороший парень. У нас такие были в редкость - в основном, ковались собственные кадры, либо кто-то отправлялся на периферию с повышением, чтобы вскоре вернуться назад. Особенность центральной части - уехать из нее можно было куда угодно, а вот попасть новичку с периферии много сложнее. В общем, Костя, как человек ищущий карьеры и не боящийся говен, очень скоро принял предложение пойти на повышение ЗОР-ом (зам. командира по оперативной работе) на наш ЗКП.
Решение было смелым: оно вроде и подполковник, и центральная Россия, но дыра дырой с единственной перспективой - покрыться плесенью. По сути, ЗКП это кладбище офицеров с кадрированной структурой и единственным предназначением: в случае ядреной войны развернуться в оперативном районе недалеко от старинного русского областного города и приютить случайно оставшийся в живых кадровый состав головной части. Т.е. в мирное время от них не ждали ничего, кроме ежедневного доклада, что все живы. Лично я до Кости вообще не знал, кто там ЗОР, и не видел от них ни одного сколь-нибудь значимого оперативного доклада, хотя несколько постоянных постов у них было развернуто. Но Костя со своими амбициями и опытом работы заставил их шевелиться. Часть даже стала присылать ежедневную сводку. Большая часть данных этой сводки была добыта Костей по нашему телефону ЗАС, но факт налицо: про них стали вспоминать гораздо чаще, чем один раз в год. Зато этот один раз в год - апофеоз и квинтэссенция, десять дней, которыми и оправдывалась в общем-то абсолютная бесполезность наличия этой части во времени и пространстве. Время это - ежегодное КШУ войск системы.

Мне случилось трижды на разных этапах службы попасть в состав команды в полевом районе развертывания. Лейтенантом - комзвода, капитаном - начальником смены отдела и последний раз - майором КП в тот самый разгар девяностых.
Первые два выезда прошли не зря, и третий раз я ехал уже опытным «воином полей», да в чине старшего офицера, в общем, досконально знал, куда прятаться и как умелыми действиями изобразить абсолютною занятость и полную невозможность получения какой-нибудь дополнительной учебной задачи. А основная у меня была наиважнейшая: отвечать на вводные по оперативной обстановке. Т.е. мне следовало при получении вводной правильно оценить ее и телеграммой ЗАС дать ответ по развитию оперативной обстановки. Правильность и своевременность ответов была одним из факторов оценки ЗКП, как и всех других частей системы по всему учению.
Приколов тут было три. Все эти вводные, как и ответы на них, готовил для учения с группой товарищей я. Оценку всех частей по результатам работы с вводными проводил мой сослуживец из группы товарищей. ЗКП на пару часов должен был по замыслу учения брать на себя управление всей системой, поэтому передо мной лежали все вводные с ответами на них (хотя я и так знал их наизусть) и график их отправки. Вообще отношения в кругу ограниченной системы частей, когда все всех знают лично, весьма уникальны и чаще всего решаются без проблем с выходом на высокое начальство. Т.е. разговора по телефону ЗАС типа «Вася, шо за хрень?» обычно хватало, а уж телефоны ЗАС стояли в каждой комнате КП.

У меня был свой блокнот и я потратил кусок времени, чтобы написать телеграммы по всем вводным на весь период учения. Срочность высокую не ставил, чтобы не мешать «старшим товарищам» с их более «серьезными» докладами, и рассудив, что нафига она нужна эта срочность для, по сути, бессмысленных ответов на бессмысленные вопросы для двух сторон, знающих их изначально.
«Поработать» нужно было лишь в период передачи управления на нас, тогда мне пришлось самому рассылать несколько вводных. Я их написал заранее, отметил время отправки и, сдавая в аппаратную ЗАС, предупредил об этом оператора. Оператор, дородная дама неопределенного возраста, приняла их, как мне показалось, с выражением некоторой брезгливости. Впрочем, меня это никак не тронуло, я был воспитан достаточным уже опытом общения с 8-й службой и понимал, насколько все серьезно и строго у них все устроено.

Весьма неожиданным оказалось то, что вскоре я услышал по телефону от своего товарища из своей части:
- ...Я понимаю, что вам недосуг отправлять ответы на вводные, - говорил он. - Я все равно ставлю вам правильное время и ответы. Но сами вводные в период вашего управления вы хотя бы можете отправить? У меня-то они есть, но их же не получают другие части, а им тоже нужно давать на них ответы, и не все имеют их текст и график отправки....
Экспресс-расследование показало, что все мои «обыкновенные» телеграммы, все до одной с первого дня учения, лежат аккуратной стопочкой в сторонке неотправленные. Мадам-оператор, не отвлекаясь от вязки шерстяного носка, глядя на меня поверх очков как на что-то вредное, назойливое, но все еще незначительное, удивленно молвила:
- А шо ты хотел? Шо бы я все бросила и эту лабуду «обыкновенную» твою отправляла? Так у меня тут и так работы хватает.
Шерстяной носок не давал шансов усомниться в ее словах.

Случай этот слегка подпортил Костино реноме, но до высокого начальства не дошел. Главное лицедейство - оперативный доклад по обстановке перед большим генералом прошел успешно. А вопрос ЗАС замяли. Из уважения к Косте, а не потому, что оператор оказалась женой зампотыла, по сути, второй дамой в части и первой по значимости (как она про себя думала), на учениях впервые, до этого ей приходилось отправлять одну - две телеграммы в сутки типа «происшествий не случилось». И у нее сложилось собственное мнение по поводу наших игр. Костя обещал принять к ней меры, но «я вас умоляю»...

По прошествии времен и я вдруг начал понимать, что вот те ее шерстяные носки действительно были важнее моих бессмысленных телеграмм, но все же порядок есть порядок. Куда же без него в армии?
Кстати, и моя жена в те годы почти десять лет отслужила, дослужившись до ефрейтора. И любимым вопросом у нее всегда было «ну почему так?», на что я всегда терялся с ответом, ибо уставы ВС для женщины, закончившей с отличием университетский факультет прикладной математики, авторитетом не являются.