Батон и Сопля

История, которую я хочу вам рассказать, очень похожа на вымысел, но тем не менее - чистая правда. Или, скажем так: основана на реальных событиях (скидка на эпистолярий и фантазию автора). Забегая вперёд, хочу сказать, что история эта имеет концовку добрую и учит добрых молодцев, что никогда, что бы ни случилось, унывать нельзя. Даже если впереди беспроглядье и обыденность, цикличностью своей напоминающей сценарий известного кинофильма "День сурка".
Итак, давным-давно, в тридевятом королевстве (королевство это стоит очень далеко и там холодно-прехолодно), служил Родине один бравый солдат и звали его Батон (оперативный псевдоним, плотно закрепившийся за ним ещё со времён постижения наук в военном училище). Батон служил в зенитном ракетном полку и был известным "карьеристом" (в неполные 40 лет он был старшим лейтенантом). Не то чтобы Батон расстраивался от "головокружительности" своей военной карьеры, но, понятное дело, особой радости это не доставляло. Впрочем, в таком состоянии дел были и свои плюсы: никакие (даже самые страшные) кары Батона не пугали. От слова "вообще". Выговор? (Пфффф), лишение тринадцатой? (гы-гы-гы), ограничение по службе? (ха-ха-ха-ха).
Вопреки всему сказанному, необходимо отметить, что Батон разгильдяем не был, ибо вверенная ему Отчизной материальная часть (на секундочку - кабина боевого управления!), работала всегда исправно и позволяла командиру полка поражать все, без исключения, воздушные цели. Только он, Батон, точно знал, в какое место надо пнуть ногой, какие контакты подчистить и что подкрутить, чтобы ракеты, взмыв в зенит, неизбежно прервали полётное задание очередного Пауэрса. Поэтому, сколько бы раз ни песочили Батона на аттестационных комиссиях за поведение "несовместимое с высоким званием Русского Офицера" (нарушение субординации класса Батон-Замполит, злоупотребление спиртными напитками (неважно, что исключительно во внеслужебное время) и т.д.), совсем уж кардинальные меры к нему не применяли, каждый раз ограничиваясь "последним предупреждением".
Один раз в два года полк выезжал на тактические учения с боевой стрельбой. Поскольку мероприятие это очень ответственное (стрельбу оценивали множество всяких "шишек" с лампасами), и очень опасное для окружения (ракета - существо капризное и крайне взрывное), стрелять ракетами ездили на полигон. Полигон располагался здесь же, неподалёку: в каких-то 4-х тысячах километрах от места дислокации полка и носил гордое название Ашулук.
Раскинувшись песчаным лишаём на теле Астраханской области, полигон даёт возможность трудится тысячам людей: это и местные (дальние потомки Чингисхана), обслуживающие технические территории и, конечно же, полигонщики, оценивающие действия военных на каждом этапе учений. Жизнь полигона в большинстве времени является серой и скучной (пустыня всё ж таки), но всё меняется, когда на учения приезжают вояки. Вот тогда-то большая куча песка оживляется и превращается в настоящий муравейник. И не просто так, а высокотехнологичный: летают самолёты и ракеты, по пустыне носятся танки, бэмсы и прочая тяжёлая техника. Красота.
Сама боевая стрельба, дело хоть и сложное, но крайне быстротечное (чего там: запустили мишень, засекли локатором, захватили цель, стрельнули), а выжать все соки (чтоб аж ножки тряслись) из военных надо. Что же делать? Правильно! Надо оценить все этапы жизни воинского организьма: состояние воинской дисциплины, действия химиков-дозиметристов, организацию питания личного состава, лай караульных собак и много ещё чего, что определяет боеготовность воинского коллектива.
Именно поэтому, полки, приезжая на полигон, разворачивали комсомольскую стройку, будто собирались оставаться здесь навсегда (ну или по меньшей мере - надолго). В стараниях своих, у командования иногда случаются неконтролируемые припадки маниакально-эстетического психоза: выкладывание цветными камушками триколора и прочей государственной символики, разбивкой клумб с экзотическими цветами (в пустыне, мля!), маскировочной раскраской пусковых установок под трубы котельных и много еще чего непотребного. Всё это делалось с одной лишь целью - удивить московский бомонд, прибывший проверить, чего тут да как.
Вот и сегодня: ожидалось прибытие большой группы важных военных чинов и банды клерков, призванных разорвать потуги коллективного труда в клочья.
- Товарищи офицеры! Сегодня ожидается прибытие контрольной группы Главного штаба ВВС! С целью проверки готовности полка к боевой стрельбе! Которая, как известно, состоится завтра! - командир полка прохаживался перед строем лично, подчёркивая важность момента, - Мы все хорошо потрудились, а посему! Чтоб ни одна бл@дь! - он обвёл строй строгим взглядом - Ни одна! Ты слышал, Батоненко? - Командир заглянул в глаза Батону (там было мутно, как в селевом потоке) - В период с 10 утра и до особых указаний не вылезала из своих нор! Под страхом смертной казни! Понятно?!
- Тааак тооочно! - промычал в ответ строй.
- Разойдись!
Строй послушно рассосался по "норам".
В означенный час кавалькада "спортсменов", в сопровождении многочисленных опричников появилась в границах боевой позиции полка. После доклада командира самому важному генералу (он, конечно же, следовал во главе косяка), вся группа приступила к осмотру лагеря. Впереди, вооруженный двухметровой указкой, резвым сайгаком прыгал командир, указывая то на одно, то на другое достижение народного хозяйства.
Всё шло прекрасно, осмотр вот-вот грозил закончиться, и командир почти уже выдохнул как вдруг, дверь кабины боевого управления распахнулась, изрыгая облако едкого чёрного дыма (видимо нежная электроника не выдержала температурных истязаний в 50 цельсионных отметок), и на землю прямо к ногам самого важного генерала шлёпнулся Батон.
"Сука?", - грустно подумал командир.
Батон, беспрестанно кашляя, встал и приготовился к немедленной казни.
- Батоненко! - зашипел командир, - Что здесь происходит?
- Тащ командир, - начал было Батон.
- Молчать! - взвился командир, - шагом марш отсюда!
- Йоп твою мать! - оглушительный рёв заставил всех присесть.
Командир не видел, но понял, что орёт "самый главный генерал" и, зажмурив глаза, приготовился к эвтаназии.
- Йоп твою мать! - опять заорал "самый главный", - Батон?! Это ты?!
Тут надо пояснить, что несмотря на всю могучесть и великость русского языка в нём не найдётся слова, которое бы описало ту крайнюю степень недоумения, которое испытали все присутствующие (слово "охYели" не в полной мере справляется с этой задачей).
Батон (тоже изрядно удивлённый) всмотрелся в лицо генерала.
- Сопля? - прошептал он.
- А кто ж ещё?! ? заорал "Сопля", - Как есть - Я!
Генерал подбежал к Батону и заключил его в объятия.
- Батон! - орал генерал.
- Сопля! - орал Батон, колотя генерала по спине и, оставляя на чистой генеральской рубашке грязные следы от сильно замазученных дланей.
- Командир! - спохватился генерал, - где командир?
- Я-я-я здесь, товарищ гееенерал? - проблеял тот.
- Я забираю его с собой! А вы! - он обратился к своим сопровождающим, - оставьте людей в покое! У них стрельба завтра! - и Батон с Соплёй, что-то обсуждая на ходу и поминутно хохоча, направились к УАЗику.
Завершая свой рассказ, вкратце подведу его итоги:
На следующий день Батон с помощью заклинаний и синей изоленты восстановил работоспособность кабины и полк отстрелялся на "отлично". Вскоре (недели через две после возвращения домой), Батон убыл к новому месту службы. На пенсию он ушёл в звании полковника.
И да: Батон ни разу не посетил с проверкой свой родной полк (хотя акцию возмездия предрекали многие).
P.S. У Батона спросили: почему Сопля? Вроде неуважительно как-то. Оказалось, всё просто: потому что в курсантскую бытность тот был каптёром и имел воинское звание "ефрейтор". Потому и Сопля. А что до уважительности, то оно не красотой прозвища и величиной погон меряется, но делами и поступками. Так-то вот.

Псевич

Напомнил про Псевича не кто иной как Алисыч. Когда этот собакен волчьей наружности и повадок топает на прогулке впереди, то поводок время от времени «защелкивается» в кольце его хвоста, как в проходном (спиральном) рыме. И так же как у Псевича, бежавшего впереди роты на утренней зарядке, передние лапы Алисыча бегут по одной «колее», а задние - по другой, параллельной.
Неизвестно, имел ли Псевич немецкое происхождение или был выпестован в одной из частей ГСВГ. По цвету овчарка немецкая, но темнее. По форме морды и «воротника» - колли. Пришел в полевой лагерь роты на Эльбе на последнем полевом выходе за полгода до вывода в Союз. Хозяином выбрал Спичака, солдата из Белоруссии. Потому и кличка у собаки с белорусскими признаками.
Полюбил плавающие транспортеры (ПТСы) и их экипажи, ходил с ними на воду. Садился впереди справа за рубкой на аккумуляторные крышки и нос держал за бортом, чтобы свежий воздух вдыхать.
Экипажи гусеничных самоходных паромов были одолены ревностью и пытались переманить его к себе. Завлекли каким-то лакомством в рубку, пошли на воду. Он устроился на коленях у стармеха и понтонера (там сиденье спаренное), после стыковки полупаромов выскочил со всеми на палубу, помогал открывать аппарели. Поработали, переправили груз, походили поперек Эльбы. Псевич с физиономией первопроходца стоял на носу «лодки» (боковой откидной дополнительной емкости водоизмещения), разглядывал воду и махал хвостом. Встали под расстыковку, сели на места, его снова уложили себе на колени и начали закрывать лодки. Когда они перевалили мертвые точки и стали "складываться", т.е. опускаться вниз на машины, Псевич испугался и попытался выскочить. Стали удерживать, чтобы не придавило - начал драться и кусаться. Кое-как надели на голову шлемофон и скрутили. Расстыковали полупаромы, вышли на берег. Открыли дверцу рубки - он вылетел пулей и к паромам больше не подходил на пушечный выстрел.
А на ПТСах так и продолжал кататься: только увидит, что задний борт открыт, сразу в машину. Поехали, мол, я готов!
Приехал он с нами с полевого выхода в батальон и остался жить с уже полюбившейся ротой. На зарядке, в парке, на всех построениях. Комбат велел его любить и жаловать, т.к. был с нами в лагерях и засвидетельствовал добровольное поступление Псевича на службу в Советскую Армию. Начальнику штаба пес тоже пришелся по душе, и однажды перед разводом суточного наряда на плацу раздался грозный крик: «Почему караул не в полном составе???». Начальник караула и разводящие беспокойно завертели головами - вроде только что все были в строю!
От казармы, как будто услышав и поняв начальника штаба, галопом прибежал Псевич и пристроился к караулу. «Вот теперь порядок!» - удовлетворенно заметил НШ. Службу пес нес исправно, проводил с разводящими смену караульных на постах, усиливал часового у входа в караулку. Но если Спичак стоял на посту N1 у Боевого Знамени, то Псевич норовил устроиться рядом с ним, и стоило немалых трудов его уволочь в караулку за закрытую калитку. А минут через десять Спичак снова звонит с первого поста: «Заберите, он вернулся!»
Один из сержантов научил собакена такому фокусу: кусок сахара укладывался Псевичу на нос, и по щелчку пальцев он его подбрасывал вверх и хватал зубами. Однажды на разводе суточного наряда таким способом съел половину пачки сахара, полагавшейся на ночной доппаек караулу. )))
Все его любили, но был у него один враг.
Комбат наш был видный и солидный - 105 кг (как он сам говорил) и рост метр восемьдесят пять примерно. А вот начальник инженерной службы дивизии был сильно поменьше во всех сечениях, когда комбат ему докладывал в случае присутствия - куда-то вниз смотрел.
И вот однажды:
- Товарищ подполковник! 136-й гвардейский Демблинский ордена Красной Звезды отдельный инженерно-саперный батальон для развода на занятия построен! Командир батальона гвардии майор Васильев!
- Здравствуйте, товарищи саперы! (НИС дивизии всегда приветствовал нас таким образом).
Набрал батальон воздуха в легкие, но не успел проорать "Здравия желаю...» и т.д. Потому что выбежал из-за строя Псевич, построился в двух шагах перед НИСом и облаял его звонко и громко. Когда сдержанный смех батальона стих, поступило гневное распоряжение НИСа: "собаку застрелить!" Ну не дал Бог ему чувства юмора и начальственного такта...
А командиру и начальнику штаба дал. Ибо было предписано Псевича при прибытии НИСа дивизии прятать в автопарке под присмотром Спичака, потому как заслуги у собакена были, и понятие у командования батальона тоже присутствовало.

Все, кто бывал на Кольском полуострове не дадут соврать, что воды здесь неприлично много. Особенно хорошо это видно с высоты птичьего помёта. Летишь, бывало, на самолёте, смотришь в стеклянный глаз иллюминатора и поражаешься бесчисленному множеству разнокалиберных водоёмов, раскинувшихся ртутными кляксами вплоть до самого горизонта. Большинству из них малые народности Заполярья дали названия, но поскольку с фантазией у представителей финно-угорской языковой группы, в силу различных причин, сложились не очень дружественные отношения, то и названия особым разнообразием не баловали: Ловозеро, Сейдозеро, Пинозеро и, много ещё какого, Труднопроизносимогоозеро. Нет, есть, конечно, и красивые названия... Как-то: река Кола... (Красиво? Красиво!), озеро Имандра (А? Ну звучит же!), посёлок Африканда (Вообще экстаз).
Об одном таком озере с поэтичным названием и будет мой рассказ. Вернее, даже не об озере, а об одном занятном эпизоде, достойном пера самогоДаниеля Дефо (не мог не упомянуть достопочтенного мастера, ибо сплагиатил из его творчества название), произошедшем в водах его бассейна. Случай этот произошёл, как говорил незабвенный Владимир Семенович Высоцкий, "во времена далёкие, теперь почти былинные", а посему ни тебе сотовых телефонов, ни, тем более, МЧС ещё в помине не было.
Озеро называется Пермус. Неуёмная фантазия обывателей, а также желание хоть как-то скрасить скучную северную действительность, каждый раз приписывала к названию водоёма букву "С", намекая, видимо, что колыбель жизни находится не на чёрном континенте, а здесь. Само по себе небольшое (километра два в поперечнике), озеро разделило места обитания мирных жителей и военных (на одном берегу сверкая огнями цивилизации раскинулся город Оленегорск (к слову, оленей там отродясь не было, кроме, разве что, бетонного постамента на вокзале), на другом - поселок Высокий, давший приют многочисленным защитникам Отечества). Замысел, сам по себе, конечно, верный, ибо человек в погонах должен находиться подальше от соблазнов мирской жизни, дабы вссецело посвятить себя охране и обороне рубежей нашей необъятной. Нет, конечно же, на территории посёлка были публичные заведения где можно было поклониться Бахусу, но их было оскорбительно мало и удовлетворить потребности всех страждущих они не могли. Вот и приходилось выезжать в стольный град Оленегорск с целью приобщения к прекрасному. А поскольку каждому военному присуще "стойко переносить тяготы и лишения», постижение "дзен" в каком-нибудь замечательном кабачке, под аккомпанемент грохочущей музыки и сладкий шёпот легкомысленных девиц, могло ( должно!) затянуться до глубокой ночи. Но служба есть служба и как бы ни сладок был мёд гражданкой жизни, долг заставлял собрать свою волю в кулак и возвращаться в расположение части. Желательно к построению...
Итак, рассаживайтесь поудобнее, дорогие телезрители, начнём.
Васька и Жорик (имена, естесьна, изменены) этим летом удостоились быть обласканными судьбой - их жёны (тоже подружки) вместе с детьми одновременно уехали в отпуск! Такая удача была сравнима только, разве что, с крупным выигрышем в лотерею. Поэтому Васька и Жорик сегодня отдыхали. Как и вчера. Если точнее с пятницы.
Но сейчас на часах было 3 часа ночи понедельника и поэтому Васька (самый ответственный из них) толкнул локтем Жорика:
- Жорж, нам пора!
- Куда это? - спросил Жорж, не отводя сального взгляда от, пьяной вдрызг, прекрасной нимфы, сидевшей за столиком напротив.
- На службу, касатик, на службу!
- Сегодня ж воскресенье! - возмутился касатик.
- Если бы... - вздохнул Васька и схватив Жорика за шиворот выволок его на улицу. На улице было сыро и противно. Густой туман лежал на городе плотным покрывалом.
- Ну и куда мы теперь? - заныл Жорик - ни такси, ни попутки... Пошли лучше обратно! А?
- Вот комэска устроит тебе "туда-обратно"... Пешком пойдём!
- Ты чего? Сдурел? Это ж почти пятнадцать километров! Лучше уж комэска! - малодушно сдался Жорик.
- Это вкругаля - пятнадцать. А напрямки - километра три, не больше! - Васька махнул рукой в сторону озера.
- Не понял..., - икнул Жорик.
- Ещё бы, - усмехнулся Васька, - тут соображалка нужна. Вот ответь мне: мы какая авиация, Жорж?
- Морская... - опять икнул тот.
- Вооот! - назидательно поднял палец Васька, - поэтому мы пойдем по морю! Вернее, по озеру... Пошли!
На ходу (до озера было километра полтора) Васька обрисовал попутчику свой план. Он был гениален в своей простоте и красив как холодное оружие. Заключался он вот в чём:
пункт 1: дойти до береговой линии (практически выполнено);
пункт 2: умело действуя штыком и прикладом (меркантильные обыватели, во избежание кражи, приковывали свои лодки к берегу) экспроприировать на нужды Красной Армии малоразмерное судно, в изобилии имеющихся в прибрежной зоне;
пункт 3: форсировать водную преграду в виде озера Пермус.
пункт 4: Всё! Мы дома! (три часа на сон и на службе мы появляемся молодцеватые и подтянутые. Рассказываем в гусарских кулуарах о чудесно проведенных выходных. Девочки хлопают, мальчики в ахуе. Занавес!)
План был идеален. Не признать этого мог только полный идиот.
Безо всяких приключений пункт номер один был претворён в жизнь - раз! Штыковая лопата, найденная здесь же, с лёгкостью разрушила оковы, удерживающие лодку на причале (а затем прекрасно подошла на роль весла) - два! Лодка, через каких-то полчаса (правда пришлось попотеть) уткнулась в каменистый берег - три!
- Голова ты, Васька! - восхитился Жорик, выпрыгивая на берег.
- Скромность не относится к числу моих добродетелей, поэтому я - просто соглашусь с тобой, - ответил Васька ловко выпрыгивая на берег и ударом ноги отправляя плавсредство в одинокое плаванье.
- А это ещё зачем? - нахмурился Жорик.
- Эээх ты, дурень! - снисходительно улыбнулся Васька, - от улик избавляюсь.
Посрамленный "дурень", в очередной раз мысленно признал полное Васькино интеллектуальное превосходство и они пошли домой. Благо идти было недалеко.
"Какого хрена!" - подумал Васька когда они опять упёрлись в воду. "Какого хрена" продолжалось ещё несколько раз, пока наконец не пришло осознание того, что пункт "3" выполнен всего лишь наполовину и они находятся на ОСТРОВЕ посреди безмолвного озера...
(Да, у озера был свой, маленький, но всё же свой собственный, необитаемый остров, значившийся на картах как "о. Высоковольтный" (каюсь, я сознательно умолчал об этой особенности. Интриги ради. Примечание автора)).
На построение они, естественно, не успели, как не успели на него и на следующий день. И на следующий...
Чудесное спасение состоялось только через трое суток: случайный рыбак заметил на берегу острова безумно орущих и размахивающих руками людей...
Комдив, выслушав рассказ следователя по особо мелким делам о сути произошедшего (расследование по факту грубого дисциплинарного проступка, как всегда, проводил главный бормотолог дивизии), устало прикрыл глаза и приказал подвергнуть всех "соломенных холостяков" погловному учёту и организации тотального контроля за их времяпрепровождением. Путем проведения построений. Пять, нет, шесть раз в день. Два из них - ночью.
А молва ожидаемо прозвала Ваську и Жорика - Робинзоном и Пятницей. Их, к слову, так теперь называли даже жёны.

«И вроде люди как люди, но испортил их жилищный вопрос», - говаривал Воланд устами писателя Булгакова. Вся страна с пониманием относится к глубокому смыслу этой, без сомнения, глубокой цитаты. Своё собственное отдельное жильё - это предел мечтаний подавляющего числа людей. Чего уж говорить о военных? Это вообще смысл службы! Её, так сказать, логическое завершение (жаль не всегда и не у всех получается). А до той поры, в лучшем случае, служебная квартира. Ну, или общежитие. Думаю, если кто-то (шутки ради) когда-нибудь придумает сделать азбуку для военных (такую, знаете: А - автомат, Б - бомбардировщик, ну и так далее), то под буквой «О» будет значиться общага.
Не миновала эта участь и меня, молодого лейтенанта, прибывшего для прохождения дальнейшей службы в небольшой северный посёлок.
Мы жили скромно так.
Система коридорная.
На 38 комнаток - всего одна уборная!»
- пел Владимир Семёнович, а у нас в офицерском общежитии было гораздо лучше - у нас было всего-то 6 двухместных комнат. Так что жаловаться грех!
В общежитии помимо жилых были еще и два вспомогательных помещения: комната кастелянши (про неё совершенно нечего рассказывать ввиду её исключительной скучности) и туалет. С него-то я и начну свой рассказ.
Туалет носил бортовой номер «00» и имел в своём боевом составе два очка (до поступления в военное училище я был твёрдо уверен, что «очко» - сленговое выражение и был глубоко потрясён, увидев это замечательное слово в Уставе внутренней службы. А уж в Уставе-то херни не напишут).
Одна «огневая точка» была безнадежно закупорена еще во времена мезозоя, а посему использовалась только для хранения уборочного инвентаря. Вторая ввиду своей острой дефицитности использовалась исключительно по назначению и исключительно бережно. Нижняя половина двери в кабинку «для раздумий о смысле жизни» была подвергнута безжалостному вандализму - её попросту не было. На верхней же половине миру было явлено логичное объяснение этого варварского действа: «Офицер! Твой онанизм огорчает одиноких женщин гарнизона!». Исключительно по причине душевных переживаний за одиноких женщин гарнизона дверь никто и никогда не ремонтировал.
Комната N 1
В этой комнате жил Серёга. Серёга жил один по причине природной неуживчивости и нелюдимости. Ещё Серега любил громкую музыку. В комнате стояла акустическая система «Маяк» и оконечное звуковоспроизводящее устройство в простонародье именуемое колонка «S-80». Сколько ватт выдавала колонка я не знаю, но музыку Серёга слушал всегда с открытой форточкой (чтоб стекла не лопались). Громкая музыка в офицерском общежитии входит в число системных звуков и поэтому никому никогда не мешала.
Комната N 2
В этой комнате жили двое: Художник (это я) и Музыкант (штурман Петька). Если с художником всё, в принципе, ясно (я довольно неплохо рисовал карандашом), то на Музыканте я остановлюсь поподробнее. С недавнего времени в посёлке на снегу (а это почти 9 месяцев в году) начали появляться странные знаки: кто-то виртуозно рисовал струёй мочи на белоснежных сугробах СКРИПИЧНЫЙ КЛЮЧ (Попробуйте. Я уверен, что у вас ничего не получится). Личность «музыканта» (так его окрестила молва) долго оставалась инкогнито. Но тайное всегда становится явным. Особенно в закрытом гарнизоне. За священнодейством был застукан, как вы понимаете, мой сосед по комнате. Мне (да и кому-либо ещё) этот безусловный талант Петьки нисколько не мешал, а потому отношения у нас были всегда добрососедские.
Комната N 3
Тут жил Вова. Вова жил один. По какой причине, объяснять не буду. Сами сейчас поймёте. Вова был реинкарнацией героя бессмертной поэмы Н.В. Гоголя «Мёртвые души» - Плюшкина. Вова очень уважал народный фольклор и поэтому поговорки «На работе ты не гость - унеси хотя бы гвоздь» и «Уходя с аэродрома, прихвати что-нибудь для дома» были приняты им как руководство к действию. Его комната была настоящим музеем ненужного хлама и утративших практическую надобность и историческую ценность вещей. Вместе с тем, у Вовы было одно полезное хобби: он виртуозно-незаметно сливал с самолётов спирт («Экстра», чтоб вы знали!) и потихоньку собрал себе полный шкаф трёхлитровых банок «стирателя памяти». Сами понимаете, что за это мы Вову уважали и готовы были терпеть его небольшие слабости.
Комната N 4
Была почти всегда пустая и использовалась командованием для решения всяких форс-мажорных вопросов. Как-то раз в неё поселили настоящего моряка! Капитана первого ранга! Он целый месяц жил с нами (но это отдельная история).
Комната N 5
Тут жил Мишка. Мишка тоже жил один. И вот почему: он был байкером. Правда, только в душе, поскольку мотоцикла у него не было. Но он упрямо шёл к своей мечте. Поэтому у него в комнате располагалась мастерская по его сборке. Прямо возле его спального места стояло железное корыто с керосином, где откисал старый мотоциклетный двигатель. На соседнем диване располагалась рама мотоцикла «Ява» (в отличном состоянии), а в изголовье (рядом с подушкой) возлежал бензобак... В общем, второму человеку тут места явно не было.
Мишка был целиком поглощён своей идеей, и потому, всякий житейский бред его мало занимал. Как-то раз я застал его за вот каким занятием: Мишка старательно вырезал ножницами дыру в пододеяльнике.
- Мишаня, а ты чего делаешь? - поинтересовался я.
- Да вот представляешь: купил себе новое бельё, а тут дырки нет, куда одеяло засовывать! Гандоны! Оборзели совсем!
Я молча отобрал у него ножницы и показал, что дырка в пододеяльнике всё же есть, но она сбоку и на пуговички застёгивается.
- Дебилы, бля (позже эту фразу позаимствует у него Лавров), - подытожил Мишка, забрал у меня ножницы и закончил начатое.
Комната N 6
По большей части тоже пустовала и использовалась для расселения перелётных экипажей. Именно по этой причине она и была самой большой (шесть койкомест!). «Перелётные» всегда заселялись с шумом и гамом. Прикупив в магазине огненной воды, они отмечали посадку на чужом аэродроме. Звуки пьянки тоже входят в число «системных» для общежития, а потому никому и никогда не мешали.
Иногда, правда, в дверь раздавался стук. Там был кто-то из наших. Под глазом у него обычно красовался фингал.
- Чего случилось? Опять перелётные?
- Угу...
- Чё? Борзеют?
- Угу...
- Ну, пойдём, разберёмся...
И вся наша разношёрстная компания и все наши гости (коих всегда было много) шла разбираться с перелётными. Без злобы, но с чувством.
Шёл 1998 год. Тяжёлые времена, но воспоминания почему-то тёплые. Может потому, что был молод. Кто знает...
P.S. А мотоцикл Мишка собрал. Испытания были назначены немедленно и здесь же - в общаге (чего далеко ходить-то). В четыре часа утра все были разбужены рёвом двигателя. Проснувшись, все поздравили Мишку (некоторые даже прокатились по коридору) и легли спать, пополнив коллекцию системных звуков общаги.

У памятника К-ву
(часть 4-я)
_____________________________

В четыре вышли с бивака,
вначале квёлые слегка.

Грязь непролазная внизу,
а вместо неба наверху -
глаз выколи, такая тьма,
дождём и сыростью полна.

Канавы, ямы, да арыки,
конечно, были горемыки,
кто тут же оказался в яме,
′Без боя с мокрыми портками′,-
за штык тянули, хохоча,
но ротный ′щучил′ хохмача.

Но вот, колонна как струя,
‘стальной щетиной′ потекла,
согласно шлёпали в грязи
в ночи туманной сапоги,
да скрип от пушки иногда,
когда заедет не туда.

В пять сорок пять почти, утра
до Таш-Кепринского бугра
дошли и роты развернулись,
три роты поверху тянулись,
одна - по берегу реки.

‘А много всё же их, гляди’,-
то неприятеля ряды,
когда поднялись на бугры,
солдаты, хоть ещё тумане,
уж различали в вражьем стане.

И только разместили пушки,
где виден был тот берег Кушки,
раздались выстрелы афганцев,
взбодрились тут же туркестанцы.
А эти выстрелы вспугнули
лишь ворона на саксауле.

Он видит, вправо от моста
редут, и в метрах семистах
в тумане светлые штыки-
то закаспийские стрелки.

Налево от моста,бугор,
к реке крутой там косогор.
А на бугре, как неба кара,
то конники Наиб-Салара,
их много, тыщи две иль три,
а, метров триста, впереди,
гарцует дерзкий Алиханов,
он, разгадав афганцев планы,
казАкам спЕшиться велел
и твёрдо навести прицел.
На фланге, на коне, Казанцев
и силуэты туркестанцев.

Как капли тучи грозовой,
что от одной растут волной,
так выстрелы- один, два, пять,
и, вроде, залп, и, вот, опять.

Конь Алиханова хрипит,
и всадник из седла летит,
секунды, кажется, долгИ,
вскочил, кричит два раза: “Жги!”
Стреляют тут же казаки,
а закаспийские стрелки
в цепь развернулись на редут,
а из редута пушки бьют.

Тут конница сошла, как туча,
к мосту, что ближе, прямо с кручи,
и понеслись, как ураган,
три сотни и на левый фланг,
в равнину между казаками
и закаспийскими стрелками.
Туркменов сотня здесь была,
в начале дрогнула она.
Как ветер Алиханов мчит,
и на туркменском он кричит,
как бог с горящими глазами:
"Убейте, иль умрите сами!"
Джигиты развернулись - в сечу!
И залпы, как удары плети,
то подоспели туркестанцы,
и гибнут храбрые афганцы.

Другие вязнут в лесопашне -
толчёную копытом квашне.
Огонь казачий, залпы рот,
коней храпящих разворот,
и всадники летят с бугра,
друг друга в панике давя.

Но в ложементах и окопах
сидит кабульская пехота,
а закаспийские стрелки
перед редутом залегли.

Залп нашей полубатареи -
и в воздухе разрыв шрапнели,
и туркестанцы, и стрелки
в атаку бросились, в штыки.

В окопы хлынули потоком,
в напоре бурном и жестоком,
идут, стреляя, по бугру,
потом спускаются к мосту.

Казанцев вниз, по косогору
сбегает к первой роте споро.
Та шла низину вычищая,
к мосту противника сжимая.

Вдруг брызг камней от пуль у ног
Казанцев лишь заметить смог,
но звука выстрелов, огня
он не отметил сгоряча.

Афганцы, мщением горя,
бегут к нему, своё крича,
от недалёкого арыка,
ружьё у каждого, как пика.

Но им дорогу преграждая,
и командира тем спасая,
из первой роты, трое наших -
Нефедов, Павлов и Мурашев,
в короткой схватке штыковой,
отчаянной, кровавой, злой,
их уложили.

Среди афганцев тоже были
конечно, стойкие бойцы,
но вскоре выбиты борцы.

КазАки снова на конях,
и через речку на рысях,
пехота просто по мосту
выходят к вражью биваку.
Он пуст. Как майская гроза
всё тише общая стрельба.
Всё смолкло к десяти утра.

Другая, что ж, пришла пора.
В ней как звезды далёкой весть
в цепи времён забытых есть
и мне известное звено -
то, что приметил я давно:

Куб каменный, с крестом отбитым
и с надписью почти размытой.