Кстати, насчет эпидемий.

В ту же приснопамятную поездку в дом отдыха «Щук-озеро» с личным составом после боевой службы, случилась еще одна забавная история, не рассказать о которой, было бы должностным преступлением и оскорблением одной важной составляющей боевого потенциала Военно-морского флота. Но, обо всем по порядку.
Матросы в доме отдыха, даже после трехмесячной автономки, из рядов военнослужащих временно не вычеркиваются. Естественно, они отдыхают, валяются в койках, гоняют в футбол и волейбол в спортзале, читают книги, смотрят кино и плещутся в бассейне, но при этом ходят строем, стоят дневальными в казарме, присутствуют на вечерних проверках и от службы никуда не деваются. А с учетом того, что на момент нашего приезда основной трехэтажный корпус был на ремонте, нас, вместе с экипажем из Западной Лицы поселили в какой-то старенькой одноэтажной казарме. Здание, судя по его состоянию, собрались ломать, поэтому немного пограбили, и бросили ждать до лучших времен окончательного сноса. А затем приехали мы, аж двумя экипажами, и за неимением другого места нас туда поселили, после чего мы сутки, силами матросов, приводили помещение в порядок, отчасти даже отремонтировав окна, двери и санузлы. Потом, пару раз, начальник всего этого оздоровительного безобразия подполковник Панфилов, пряча в землю глаза, просил нас, помочь силами наших отдыхающих разгрузить строительные материалы, что-то покрасить, ну попросту предлагал массовую трудотерапию нашему личному составу. Несколько раз это прокатило, но затем, мои коллега из Лицы, капитан 3 ранга Юра Багров, надув щеки, высказал сухопутному коллеге, все, что думает по этому поводу, и тот обиженно отстал. Правда, ненадолго...
Через несколько дней, точно помню, что в среду, после обеденного построения наших бойцов, Панфилов попросил нас с Багровым зайти к нему. В кабинете, заметно смущаясь, подполковник просительным тоном обрисовал ситуацию. Формально, находясь на отдыхе, весь личный состав и мы в том числе, подчинялись ему. Так вот, откуда-то сверху, из штаба Северного флота, ему спустили директиву, в которой черным по белому говорилось, что на базе его дома отдыха, какое-то подразделение РХБЗ СФ должно провести образцово-показательное учение по развертыванию своих сил и средств. Причем с участием всего личного состава находящегося на его территории, в качестве статистов и условно пораженных всеми видами вражеского оружия. Для тех, кто не в курсе, РХБЗ-это радиационно - химическая и биологическая защита. Что Багров, что я были из инженер-механиков, что такое РХБЗ знали, но в минимально необходимых пределах, и задали законный вопрос, что же нас ждет? Оказалось, что совсем немногое. Береговые биозащитники, должны были приехать, развернуть свои технические средства на стоянке, организованно «эвакуировать» нас на улицу, или в клуб, часик поизображать перед проверяющими бурную деятельность, свернуться и уехать. И все это действо было намечено на пятницу, перед выходными, ближе к обеду, чтобы проверяющим было куда спешить. Покривившись, мы согласились, хотя наше согласие, никому и не требовалось.
После рандеву с Панфиловым, мы с Багровым уехали в Североморск, оставив старшим на оба экипажа, моего мичмана. Одновременно оба, мы по большому счету, покинуть дом отдыха не могли, но Панфилов, удовлетворенный нашим молчаливым согласием на проведение учений, милостиво дал добро сбежать в цивилизацию до нолей, и мы, погрузившись в автобус, отчалили в направлении столицы Северного флота. Там на какое-то время, наши пути разошлись. Каждый пошел по своим делам, но часам к шести вечера мы встретились у гостиницы «Ваенга», где и провели следующие два часа в ресторане. Вернулись на такси, в легком опьянении, чуть продолжили у Багрова в комнате и попадали спать.
Утро началось с каких-то непонятных криков и шума. Спал я по корабельной привычке в часах, и разлепив глаза, уставился на циферблат. Часы показывали 06.40. утра. Подъем в доме отдыха был в 07.00. Тем не менее, в коридоре раздавался довольно громкий шум, и какие-то голоса. Причем на повышенных тонах. А потом начались крики.
- Бл....а!!! Мужики!!!
Выскакивать в казарму в трусах было не комильфо, и не смотря на легкое похмельное состояние, я в режиме «Боевая тревога», натянул носки, майку, брюки, накинул мундир и уселся на кровать, чтобы зашнуровать ботинки. И как раз в этот момент, когда я в сгорбленном состоянии завязывал шнурки, дверь в мой кабинет распахнулась и на пороге нарисовались две совершенно фантастические фигуры, в комбинезонах, каких-то странных противогазах, обвешанные сумками. От одной фигуры волнами пыхал густой и откровенно говоря, вонючий дым, а у второй в руках был прибор непонятного назначения, пищащий и скрипящий, противными металлическими звуками. И большего, откровенно говоря, я не запомнил. Схватив фуражку, я метнулся сквозь дым, между этими фигурами, кажется, даже свалив одну из них на пол, в коридор. Там все было в дыму, как при Бородино, метались какие-то фигуры, отовсюду неслись крики, в основном матерные, а с улицы раздавался многократно усиленный громкоговорителями голос, торжественно вещавший:
- Внимание! Внимание! Внимание! Биологическая тревога!
Как я сквозь, весь этот ужас вырвался на улицу, я так и не понял. Но вылетел на мороз, в одном распахнутом мундире, но в фуражке, прямо на группу удивленно уставившихся на меня офицеров, как во флотских, так и в сухопутных шинелях, в званиях от майоров до полковников. Причем стояли они на фоне целого эскадрона всевозможных машин причудливого вида и внушительного числа одетых в химзащиту военнослужащих, суетливо перемещавшихся группами по всему видимому диапазону. Стоявший, чуть впереди остальных, флотский подполковник с красными просветами на погонах, сурово посмотрел на меня, и с легким брезгливым удивлением, спросил:
- Капитан-лейтенант, что вы там делали? И приведите себя в порядок!
Злости в этом момент во мне было гораздо больше здравого смысла, и ответил я ему сразу и не раздумывая.
- Живу я там! Там два экипажа живет, бл... Вам, что матросских трупов захотелось, идиоты!?
Глаза у подполковника превратились в теннисные мячи, он начал медленно поворачиваться к свите, но в этот момент наступил бурный момент истины. Одновременно, через дверь вырвался босой, в спортивных штанах и тельнике Багров, вооруженный лопатой для снега, всегда стоявшей около дневального в коридоре. А через ближайшее окно на снег начали выпрыгивать матросы, одетые, кто во что, с матом, криками и читаемом на лицах, острым желанием кого-нибудь убить, сейчас и немедленно. Разъяренный Багров, сразу определил виновников произошедшего, и шлепая босыми ногами по снегу, подлетел к полковнику и прорычал ему в лицо вчерашним перегаром:
- Я вас бл...й тыловых всех в тюрьму определю, если хоть что-то, хоть с одним моим матросом случится! Назовите вашу фамилию, товарищ подполковник! Фамилия! Отвечайте! Под суд пойдете!
Полковник, стало реально жалко. Выглядел он, словно помоями облитый. Но с собой справился быстро. Выудил откуда-то из-за спины, услужливо поднесенный «матюгальник» и прорычал в него отбой учениям, после чего начались разборки...
Оказалось, что напутали все. Панфилов был уверен, что учения в пятницу. Кто-то сверху, дал добро химзащитникам Родины, работать в доме отдыха в четверг и пятницу, а подполковник, командовавший всей этой ватагой, был уверен, что оба экипажа живут в главном корпусе, который был на ремонте. В итоге, он поднял в четверг рано утром, всех своих по тревоге, произвел образцово-показательный марш-бросок к нам, и устроил комплексную атаку, на «пустующую», по его мнению, казарму. Ну, а там... Комнату со спящим Багровым, сначала задымили, как и у меня, а затем его, еще не отошедшего от сна, обрызгали какой-то зловонной жидкостью, после чего он освирепел и вырвался в казарму. Наши матросы, тоже сначала растерялись, а потом, геройски разметав безликих бойцов в химзащите, эвакуировались на улицу. Одна группа самостоятельно в задние окна, а вторая, возглавленная лично Багровым, прямо на нас.
Скандал решили не развивать. До смерти перепуганный Панфилов, накрыл матросам чуть-ли не праздничный обед, основательно облегчив заначку своего камбузного хозяйств. Нам, «подарил» до конца отдыха, ключи от сауны с правом париться в любое время, и даже откуда-то притащил в комнату Багрову огромный цветной телевизор с видеомагнитофоном и кучей кассет. Подопечные химического подполковника, отмыли всю казарму под чутким руководством моего мичмана от последствий своей дезинфекции, а сам подполковник, в этот же вечер, приехал и торжественно выложил на стол несколько бутылок водки и гору закуски. Извинения, были приняты, привезенный провиант успешно освоен, и подполковника увез домой его служебный УАЗик ближе к полуночи, уже в ранге нашего лучшего друга, правда, говорил об этом, подполковник уже с трудом, все больше глупо улыбаясь.
Самое удивительное, что через пару дней, когда мы с Багровым нежились в честно заслуженной сауне, он, наливая чай, обмолвился:
- Знаешь, Паша...у меня после автономки, вся шея и плечи, какими-то прыщами покрылись. Чем только не мазал- не сходят. А эти, боевые химики своей дрянью обрызгали, на следующий день все пропали... Не даром все-же свой хлеб едят, налетчики хреновы...

Мимоходом. Акванавты.

Середина октября. Оленья губа. Я уже пару недель, как прибыл на Север после выпуска и первого лейтенантского отпуска и занял штатную должность инженера группы дистанционного управления и по совместительству командира 10 отсека. И даже успел выйти в море с другим экипажем на два дня в виде неумелого и бесполезного балласта. Мой экипаж в отпуске, и все время мне приходится проводить в казарме, с матросами и немногочисленным количеством мичманов и офицеров, присматривающих за личным составом. Старшим в экипаже капитан-лейтенант Пяткин Сергей Васильевич. Седой с обильной залысиной, обрамленной редкой всклоченной растительностью, лицом ветерана Халхин-Гола и древними затертыми погонами, но с вышитыми звездами капитан-лейтенанта на плечах, киповец Пяткин был олицетворением настоящего «пятнадцатилетнего капитана». Служил он давно, и по слухам, на срочной службе даже входил в 1968 году в Чехословакию, чего сам Пяткин, как не подтверждал, так и не опровергал. Он вообще был мужчиной несловоохотливым, очень спокойным и неторопливым. Пока экипаж отдыхал на Большой Земле, меня Пяткин не тиранил. Отправил, по приказу штаба в море, а когда я вернулся, свою позицию в отношении меня озвучил просто и коротко.
- Пока наши гуляют, устраивай свой быт. Потом времени не будет.
Я этим пользовался, но не злоупотреблял. К тому же на базе нас кормили, что было немаловажно. Кормили тогда на берегу вполне прилично. И частенько, я сначала обедал, а потом под благовидным предлогом сбегал в Гаджиево, чтобы дома не тратить впустую время на готовку. И вот как-то раз, после выходных мы отправляемся на обед. В береговом камбузе Оленьей губы, нам накрывали три стола, на четверых каждый. За первый садился Пяткин, еще два старлея и я. За остальные мичмана. Так накрывали каждому экипажу. Один большой ряд столов для мичманов и офицеров. Экипаж был в отпуске, поэтому нам хватало и трех. И вот приходим мы, а в зале, рядом с нами появился еще один длинный ряд столов, которых не было еще в пятницу, и за которым никого не наблюдалось.
И вот сидим мы, употребляем гороховый суп, и вдруг на входе вырисовывается какой-то капитан 1 ранга, в одном кителе, с фуражкой под мышкой и зябко поводя плечами устремляется к самому первому столу. И я неожиданно замечаю у него на мундире звезду Героя Советского Союза! Удивиться я не успеваю, как рядом с ним, за этот же столик опускается еще один Герой Советского Союза, правда в звании капитана 2 ранга, а затем за соседний столик еще один... И вскоре весь этот новый ряд столок заполнили офицеры, почти все старшие, среди которых затесались пара капитан-лейтенантов. А Героев я насчитал человека четыре, точно. И что меня поразило, что мои соседи по столу, на факт появления такого количества офицеров с высшими государственными наградами, практически не отреагировали, в отличие от меня, взиравшего на это собрание, чуть ли не с открытым ртом. И тогда я наклонился поближе к Пяткину, и шепотом спросил у него:
- Сергей Васильевич... а кто это такие?
Пяткин, продолжая флегматично орудовать ложкой, ответил не сразу. Положил ложку. Вытер салфеткой губы.
- Акванавты. Дивизион Омельченко. На выход из Ленинграда прилетели. Их в офицерскую общагу селят всем экипажем.
Я кивнул, в знак того, что услышал, хотя мне его слова ничего не сказали.
- Сергей Васильевич, а чем они занимаются?
Пяткин исподлобья посмотрел на меня.
- В море ходят, как и мы...
Помолчал и добавил.
- Знаешь лейтенант...лучше тебя снимут ночью с жены командира, с трусами битком набитыми секретными документами, чем поймают с расспросами, чем они занимаются... Поверь мне. Не рискуй.
И замолчал, пододвинув к себе тарелку с вторым блюдом.
Я и не рискнул. Столь красочное сравнение, здорово запало мне в голову, и я все годы своей службы никогда специально не пытался специально узнать, за что дают Героев в мирное время, пока само время трагично не повернуло так, что о них, стали писать в газетах и рассказывать на телевидении...

Просто маленькая командировка?

Конец 80-х. Осень. Лечу на какой-то "Аннушке" из Мурманска в Архангельск. Неожиданно для себя и начальников откомандирован на завод в экипаж ремонтирующегося корабля. Наш экипаж готовится к боевой службе, и мой отъезд нелогичен по всем статьям. Но флот славится отсутствием логики в некоторых случаях, и командир, повозмущавшись, приказывает лететь, обещая выдернуть меня обратно при малейшей возможности. Место рядом занимает красивая импозантная женщина лет сорока, тогда казавшаяся мне, свеженькому старшему лейтенанту, уже почти пожилой. Зовут ее Ирина Владимировна, хотя она настойчиво просит звать ее Ириной. Она возвращается из отпуска, напоследок заехав к дочери, учащейся в Мурманском пединституте. Всю дорогу мы мило беседуем обо всем на свете, она угощает меня бутербродами, я рассказываю "мохнатые" анекдоты и всякие флотские байки. Пара часов ничего не обязывающего дорожного трепа между случайными попутчиками. В аэропорту Архангельска мы также мило прощаемся и я отправляюсь на автобус в Северодвинск. Я здесь не первый раз, еду на Ягры, в бригаду, так как-то сразу нахожу командира, которому представляюсь и который не меньше моего удивлен моему приезду. Тем не менее, мне выделяют койко-место в общежитии на Корабельной, подселяя к какому-то лейтенанту-штурманенку. На следующий день уже к обеду мне делают пропуск на завод, и после построения в цеху механик почесав затылок, выдает мне примерно такой текст:
- Хрен знает, зачем тебя прислали, старлей, мой управленец через неделю выходит из отпуска. Обратно поедешь. На вахту тебя ставить не будем. А пока давай-ка я тебя? Так. Придумал. Даю список несекретной эксплуатационной документации, которая у нас есть, дуй в заводской отдел главного механика, оттуда давно просят человека, сверяй наличие, составляй список утерянных на восстановление, по возможности, снимай копии.
Козыряю. Получаю папку со списками и отправляюсь искать этот самый отдел. Нахожу. Оттуда меня отправляют в другой отдел, непосредственно занимающийся этими бумагами. Большое помещение, десяток больших столов, за которыми восседает женский коллектив всех возрастных категорий. Меня встречают дружелюбно и даже кокетливо. Представляюсь. Получаю в ответ десяток имен, которые естественно, сразу не запоминаю. Выделяют небольшой столик где-то в углу, начинают угощать чаем, всевозможными коржиками и печенюшками, разве только по голове не гладят и не лезут целоваться. Все очень по домашнему и душевно. До вечера пытаюсь разобраться со списками, получается не очень, но постепенно дело налаживается. На следующее утро после построения снова прихожу и снова закапываюсь в документы, уже более плодотворно, благо, все дамы очень доброжелательны и помогают, чем могут. Так проходит весь день, к вечеру тащу на корабль гору папок с готовыми документами, заказанными вчера и распечатанными на каких-то чудо машинах в другом отделе. Механик доволен. Разрешает брать билет обратно на следующий вторник. Если учесть, что сегодня четверг, задержусь здесь как обещано. Возвращаюсь в отдел и попадаю на легкое празднование дня рождения одной из сотрудниц. Тортики, пирожные, вино и коньяк и всего несколько мужчин, и один военный мужчина, я. Душевно посидели, поговорили, покурили на лестнице и разошлись.
Пятница. Прихожу как всегда. Начинаю работать с документами. И тут авария. В углу комнаты за небольшой ширмой находится раковина. Руки помыть, воды набрать. Одна дама, мыла чашки и с ее слов, умудрилась каким-то образом свернуть кран. Течет сильно, но, слава богу, не фонтанирует. Женщины, как положено, зовут на выручку единственного мужчину, имеющегося в наличии, то есть меня. Иду. Начинаю осматривать место происшествия и обнаруживаю, что сам кран не течет. Просто за краном после стояка не труба, а шланг, затянутый проволокой и закрашенный лет сто назад. Он и треснул от старости лет и теперь вода сифонит из-под раковины на пол тонкой, но уверенной струей. Вода холодная, на мое счастье. Не горячая. Говорю собравшемуся коллективу, что сейчас перекрою холодную воду и им надо вызывать слесаря, наклоняюсь, и в этот момент, одна из женщин от досады хлопает рукой по железной раковине и шланг раскрывается по всей ширине. Я получаю мощный удар водой в лицо, но все же не отступаю, лезу под раковину и заворачиваю кран на стояке. Вода перестает поступать в комнату. Я же мокрый, как цуцик, насквозь. Естественно, все женское сообщество начинает охать и ахать, но осмысленно и в правильном направлении. Дело в том, что в комнате есть еще один отдельный кабинет. Начальницы. Она в отпуске до понедельника. Мне выдают нашедшийся у какой-то из дам женский халатик, несколько полотенец и отправляют к ней в кабинет переодеться, разложить вещи по батареям и ждать, пока они высохнут. В кабинете присутствует диван, на который я и забираюсь с ногами, ибо вода проникла даже в туфли, так что я сижу босой, в розовеньком женском халатике с рющечками, надетом практически на голове тело. Дамы, приносят мне несколько бутербродов, грамм двести спирта, чтобы не простудился, и всем коллективом убывают на какое-то собрание, с их слов, на час-полтора, не более. Я употребляю спиртное. Закусываю. И почти мгновенно становлюсь пластилиновым. Растекаюсь по дивану и самым банальным образом засыпаю.
Просыпаюсь резко от громкого и сильно раздраженного женского крика. Причем спросонья вскакиваю на пол, маломерный халат распахивается, являя миру мужские трусы производства орехово-зуевского ХБК в сиреневый цветочек.
- Это что еще такое!
Пока навожу резкость, приходит понимание, что голос знакомый. На пороге кабинета стоит моя попутчица Ирина Владимировна. В строгом костюме, с юбкой ниже колен, белой блузкой и едва приталенном пиджаке. Это она, только не в авиационно-отпускном варианте, а в руководящей шкурке. Ну и я, стоящий перед ней, понятно в каком виде. И тут визуальное опознавание начинает работать и у нее в голове, и она очень удивленно на пару тонов ниже спрашивает:
-Павел? Вы?
Я киваю в ответ. Она оглядывает меня с ног до головы с каким-то восхищенно - озабоченным взглядом, а потом закрывает за собой дверь, садится на стул и говорит.
- Запахнись уж и рассказывай, что тут происходит?
И я рассказываю все, благо ничего криминального нет. Она долго смеется. Ирина и на самом деле начальница этого отдела, и на самом деле должна была выйти на работу только в понедельник. Но сегодня ее срочно вызвали к начальству, после чего она заглянула и на свое рабочее место. Но оказалось, в отделе пусто, а в ее кабинете на диване спит ее попутчик по самолету, причем полуголый и в женском халате.
Когда личный состав отдела вернулся с собрания, дамы потянулись проверить, как я там сохну и были сильно обескуражены тем, что я непринужденно беседую с их начальницей, закинув свои волосатые ноги одна на другую, при этом потягивая чай и дымя сигаретой. Действия своих подчиненных Ирина Владимировна одобрила, и благодаря ее стараниям, был даже найден утюг и были отутюжены мои брюки и отглажен покоробившийся от воды мундир, так что шел я в гостиницу огурец огурцом.
Улетел я в Мурманск, как и обещал механик, во вторник. А за понедельник женское сообщество отдела немного напряглось и к вечеру выдало мне нагора все документы, которые мне поручили сделать на корабле. Причем по собственной инициативе. Пришлось даже вызывать погрузчик, чтобы доставить всю эту библиотеку по месту назначения. В итоге все остались довольны, механик расщедрившись, плеснул мне шила во флягу на дорожку, дамы устроили небольшие прощальные посиделки с домашними пирожками и легкими напиткам, а Ирина Владимировна договорилась с кем-то из своих знакомых, чтобы меня утром отвезли в аэропорт. И когда, примерно через год, наш экипаж оказался в Северодвинске, я знал, куда мне надо забежать на заводе, чтобы меня напоили чаем и угостили чем-то вкусным.

В мире животных

Когда на обеде в тарелку старпома, наполненную борщом, принесенным с береговой столовой, от подволока кают-компании свалились сразу четыре таракана, он не стал, как обычно вылавливать рыжеусых нарушителей субординации и спокойно продолжать обед, а положив ложку и поиграв желваками, прошипел.
- Так, все... это же п...ц, какой-то... Помощника командира, интенданта...ну и начхима ко мне в каюту! Сейчас же! Обед, ко мне в каюту! И в тарелке с крышкой! А если я там, хоть одно насекомое обнаружу... самих все жрать заставлю!
И унесся в пятый отсек, чуть ли, не сшибая всех встречных...
На корабле присутствуют как правило, четыре вида живых существ. Люди, тараканы, крысы и коты. Иногда еще встречаются канарейки в живом уголке кают-компании и рыбки в аквариуме там же. Ими в обязательно порядке наполняют зону отдыха, при постройке корабля и после средних ремонтов. Но, если на корабле нет ответственных, или просто увлеченных этой живностью людей, то уже через пару лет, аквариум превращается в непроглядное болото, а канарейки тихо и не чирикая уходят в мир иной. Удивительно и то, что на кораблях где есть тараканы, практически нет крыс, а если грызуны каким-то образом, проникают в прочный корпус, минуя крысотбойники на швартовных концах или зашхерившись куда-то при погрузке продуктов, то в скором времени популяция тараканов сходит на нет и исчезает. Хотя были и исключения. На нашем, насквозь тараканьем корабле, на верхней палубе, где-то за сухой провизионкой, напротив душа личного состава, обитала одна единственная крыса. Старая, слепая и даже облысевшая, которая никого не боялась и которой, видимо было уже все равно, кто живет рядом. Все звали ее Машкой, не трогали, и даже подкармливали, отчего она людей совсем не боялась и едва передвигаясь от старости, в любое время суток выползала на подносимое угощение.
Про людей тоже все понятно. Их в какие условия не засунь, живут и будут жить. А вот отдельным и независимым видом живых существ на борту, как и в береговой жизни являются коты. Мышей они не ловят по причине их отсутствия. Тараканы котам по барабану. С крысами они живут вместе в одном прочном корпусе, сохраняя негласный вооруженный нейтралитет и не обижая друг друга. У нас было два кота. Шпигат и Клапан. Шпигат, был принесен на лодку в зрелом возрасте, и кличку заслужил тем, что как воспитанный представитель славного рода кошачьих, ходил по большой и малой нужде только в шпигаты трюма жилого 5-Бис отсека, в котором по большей части обитал, спал и стоял на безразмерном котловом довольствии. Клапан был принесен на корабль еще мелким хныкающим котенком, который не в пример Шпигату, путешествовал по всему кораблю, знал его, как мне кажется, лучше любого военнослужащего и часто обнаруживался в таких местах, что дух захватывало. Лично вытаскивал его из насосной левого борта реакторного отсека, где его величество изволило почивать на одном из агрегатов, обняв притащенный с собой кусок баночного сыра. При этом, Клапан до ужаса боялся открытого пространства и один раз разодрал в клочья ватник матросу, который попытался вынести его в рубку «подышать» воздухом. Так, что, существовали коты на корабле в своей собственной вселенной, наполненной теплом, едой и сотней обожающих их хозяев.
С крысами было посложнее. Грызуны, они и в подводной лодке грызуны. И частенько грызут не то, что следует. Особенно эти пасюки, почему-то любили штурманские комплексы, а конкретно, цветную изоляцию на проводах, внутри приборов. И не раз, и не два, аппаратура штурманов отказывалась работать в море, и при поиске неисправностей, в каком-нибудь щитке находилась висящая на красненьком или синеньком проводе, тушка убитой током крысы, не сдержавшей голодного порыва. Крыс пытались ловить и уничтожать, травили, но безуспешно. Помню всего один крестовый поход против грызунов, завершившийся почти триумфально. Тогда мы стояли в Оленьей губе привязанные к пирсу, в боевом дежурстве, и к нам был прикомандирован старпом с другого корабля. Жил старпом в Оленьей, в пяти минутах ходьбы от пирсов и частенько оставался на борту старшим, давая возможность командиру чаще бывать дома. Вот так в один из дней, старпом неосторожно оставил в кармане шинели семечки, и собираясь утром домой, узрел, что ночью, пока он спал, нахальный крысак, пробурился насквозь, через плотно завешанный вещами шкафчик к семечкам, изуродовав по пути китель, брюки, рубашку и саму шинель. Старпом, вынужденный возвращаться домой, в откровенном рванье, психанул не на шутку, и на следующее дежурство принес с собой на корабль таксу. Самую обыкновенную таксу по имени Тоби. Удивительно игривый и совершенно не злой Тоби, выпущенный старпомом в пятый отсек, сразу начал выяснять обстановку в отсеке, что-то вынюхивать и залазить во все щели, веселя своим поведением весь народ. А перед отбоем, старпом попросил вахту, на Тоби внимания не обращать, но держать переборки между пятого отсека между 5-Бис и 4-м отсеком закрытыми, открывая только на время вентиляции. А утром, перед дверью в каюту старпома, сидел, ожидая похвалы и виляя хвостом довольный донельзя Тоби, а перед ним лежала горка из девяти крупных и задушенных крыс. Вот тут-то, многие, и я в том числе, и поняли, почему таксу считают охотничьей собакой. За месяц дежурства в Оленьей, весельчак Тоби, практически очистил 5 и 5-бис отсек, отловив и приговорив к высшей мере, порядка шести десятков взрослых грызунов, не считая множества мелких и неразумных крысят. И когда пришло время, прикомандированному старпому, покинуть борт нашего крейсера, сожалел весь экипаж, у которого в каютах перестало пропадать печенье и прочие вкусности к чаю. К слову говоря, Тоби не завершил геноцид грызунов, и через несколько месяцев, в автономке, в висящем рядом с курилкой сложенном плоту, совершенно случайно обнаружили крысиный детский сад, с несколькими десятками полуслепых пасюков, немедленно утопленных в обрезе.
Но на нашем головном крейсере славного проекта 667БДР, было царство тараканов. Я бы даже сказал, империя рыжеусых прусаков. И столицей этой империи, естественно был жилой 5-бис отсек, с его провизионками, камбузом, теплом и сотней обитающих в нем членов экипажа. Тараканы были везде. Забивались в портфели и складки шинели, отправляясь таким образом в путешествие по квартирам офицеров и мичманов и основывая там колонии, забирались в сахарницы и прилипали задницами в немытые чашки из-под чая, а уж если ты забывал на столе в каюте, недоеденный бутерброд, то они облепляли его, как неандертальцы убитого мамонта. Вторым крупным анклавом тараканьего царства был третий отсек, с его многолюдным центральным постом, многочисленными рубками, вечно влажным трюмом и нашим подвальным пультом ГЭУ. Не знаю, как в других выгородках, но на последней боевой службе, тараканы так достали всех, что, вспомнив заветы бывалых, мы с самых первых дней похода соорудили им ловушку. Рыжеусые, как наркоманы со стажем, более всего любили сладкое, соленое и пахнущее. На дно пустой трехлитровой банки, мы насыпали останки тараньки, голову, косточки, чешую и прочий несъедобных мусор. Горлышко банки обмазали техническим вазелином и задвинули ее куда подальше под столешницу, между аппаратуры. И очарованные запахом воблы, тараканы стекались к этой банке, чуть ли не со всего отсека, ныряли в нее, без всякой надежды выбраться обратно на волю. За неполные 90 суток, мы выбросили три таких банки, плотно утрамбованные телами рыжеусых наркоманов, что на мой взгляд, никак не уменьшило их количество. В остальных отсеках, тараканы тоже присутствовали, но в ракетных отсеках с постоянно поддерживаемым микроклиматом, им было неуютно, в корме было тепло и влажно, но голодно и плотность их населения была не такая уж и внушительная. Зато в реакторном отсеке обитали тараканы-мутанты. Точнее альбиносы. Немного. Почему жизнь рядом с ядерным реактором превратила рыжих пруссаков в белесо-сероватых, я не знаю, но выглядели они довольно необычно, хотя и были таких же размеров, как и их не облученные братья.
Крейсер доживал свои последние дни в качестве боевой единицы флота, эксплуатировался в хвост и в гриву, а все прекрасно понимали, что вывод его в отстой не за горами. Ну и как-то само-собой, привыкнув к этой мысли, народ стал менее рачительно относиться к корабельному хозяйству, да и долгое безделье у пирса расхолаживало и не располагало к позитивной деятельности. Офицеры носили на вахту пищу из дома, матросы из числа вахты по ночам жарили картошку на камбузе, где-то в трюмах вечно подтекало, где-то парило, и насекомые расплодились неимоверно...
Обсуждение крестового похода на тараканов проходило в центральном посту и не за закрытыми дверями. В прениях участвовали все присутствующие, включая вахтенного центрального поста матроса Вохрамеева, который припомнил, что еще в учебке, применяли какие-то специальные дымовые шашки. Интендант подтвердил, что такие существуют, но старпом идею отклонил сразу и категорически. Потом пошли разные фантастические предложения, которые закончились привычным и даже банальным решением. Будем уничтожать насекомых локально. Только в 5-Бис отсеке. Интендант козырнул и убыл куда-то на берег выписывать и получать дихлофос, который присутствовал на складах и выдавался исключительно для казарменных нужд. Через два дня, в пятницу на послеобеденном построении, как раз перед выходными, интендант материализовался на пирсе с мешком, в котором громыхали целых сорок флаконов с аэрозолью «Дихлофос». Командир, которому тараканье раздолье, тоже не нравилось, акцию благословил и самоустранился до понедельника, а всей вахте, остававшейся на корабле с пятницы на субботу, была дана команда временно переселиться в ракетные отсеки и на боевые посты.
И только один человек, из всего экипажа, был не очень доволен происходящим. Капитан-лейтенант Хлебов Александр. Месяца два назад, едва мы приняли корабль, Хлебов ушел от жены. Честно говоря, кто от кого ушел, было не очень ясно, но семейная ячейка распалась официально, и Саша, как честный и правильный мужчина, оставил свою служебную квартиру жене и сыну, а сам временно поселился на корабле. Ему обещали дать какую-нибудь однокомнатную клетушку в старом фонде, но обещанного, сами знаете, сколько ждут. И пока он жил на корабле, как говориться, в тепле и уюте и в родной каюте, с горячей водой и сауной на расстоянии вытянутой руки. Единственный минус такой корабельной жизни, был в том, что камбуз на борту не работал, матросы питались в береговой столовой, пищу на борт, привозили только для стоящей вахты, в ограниченном количестве и собственное котловое довольствие лежало исключительно на самом Хлебове. Офицер он был неприхотливый, скажем даже несколько аскетичный и обходился немногим. Быстро научился варить картошку в мундире и яйца в чайнике, продукты хранил в холодильнике кают-компании и почти каждый вечер дезинфицировал полость рта салом с большим количеством чеснока, запах которого, растекался по соседним отсекам невзирая на закрытые переборочные люки. Тараканье сообщество, остро реагирующее на запахи, возлюбило Сашкину каюту неимоверно, что, к удивлению, всех, его почти не нервировало. Капитан-лейтенант Хлебов, относился к этому невозмутимо, и стойко переносил тяготы и лишения воинской службы. Где только возможно, заклеил все щели скотчем, тщательно стряхивал одеяло и простыни перед тем как лечь спать, и по возможности, старался держать пищу в герметичных емкостях, что правда, не всегда получалось. На эти выходные, Сашка планировал банный день, совмещенный с глобальной стиркой, и известие, что в ночь, с пятницы на субботу в отсеке будут травить тараканов воспринял болезненно. Но, приказ есть приказ, и офицер покинул борт корабля, договорившись с кем-то из знакомых, перекантоваться до вечера субботы в гостях. К этому времени, по всем его расчетам, запах химии должен был выветриться.
В 21.00. После ужина и отработки вахтой первичных мероприятий с проверкой прочного корпуса на герметичность, старпом, для этих целей, специально прибывший на корабль, построил подвахтенную смену в центральном посту.
- Бойцы!
Шестеро матросов, интендант и насильно привлеченные к этому мероприятию помощник дежурного по кораблю мичман Рылкин и дежурный по ГЭУ, капитан-лейтенант Артеменков, уныло смотрели на воодушевленного старпома.
- Бойцы- повторил старпом.
- Сейчас все вешают на шеи идашки, приготовленные комдивом три и следуем в 5-й Бис отсек. Там я раздам ключи второго комплекта от всех кают и помещений. По команде центрального поста, задраиваем переборки с шестым и пятым отсеком. Делитесь на четыре группы. Артеменков, берешь с собой Рылкина и обрабатываешь офицерскую палубу. Остальные по двое в трюм, нижняя палуба и верхняя палуба. Амбулаторию не открывать. Включаетесь в аппараты, и тщательно опрыскиваете все возможные места гнездования насекомых. На все, про все, полчаса. Затем покидаете отсек в сторону носа. Задача понятна.
Все вразнобой закивали головами.
- Разбираем идашки и в пятый!
Артеменков, до этого вечера, только краем уха слышавший какие-то слухи о предстоящей акции возмездия, был страшно недоволен. Планы на спокойное дежурство по ГЭУ, предполагали под собой неторопливый отдых в каюте, чтение, чайные посиделки с дежурным по БЧ-2 и крепкий здоровый сон, перед предстоящими выходными. И теперь включенный в аппарат с мгновенно запотевшими стеклами, взмокший и злой офицер, вооруженный «Дихлофосом», брел от каюты в каюту, впрыскивая в каждую, добрую половину баллончика. Открыв каюту Хлебова, Артеменков, мстительно ухмыльнулся под маской. Сам он жил в соседней каюте, через которую проходила одна из троп тараканьей миграции в сторону логова бесквартирного офицера, отчего общая стенка с его каютой, по углам вечно была забита прусаками-паломниками, пытающимися проникнуть в хлебосольное место.
Злорадно улыбаясь, Артеменко, открыл сахарницу и набрав ложкой песок, аккуратно вывел им на откинутой крышке секретера, крупными печатными буквами, слова «Привет Саша!». Полюбовался, сквозь запотевшую маску содеянным и начал обильно орошать аэрозолью каюту, не пожалев на нее, целый флакон...
Через полчаса, группа специального назначения, вывалилась из отсека, распространяя за собой убойные ароматы инсектицида. В короткой торжественной речи, старпом, вместе с опоздавшим, но все же прибывшим помощником командира, поздравили участников акции и отправили куда-подальше с глаз, ибо смердели все химией неимоверно. До самого утра, Артеменко, проторчал на Пульте ГЭУ, в мундире и брюках, а его РБ полоскалось на ветру в районе ракетной палубы, выветривая из себя злой дух бытовой химии.
Через пару часов, пришло время вентиляции. Отсек предварительно продули в атмосферу, но скверный дух, все-же начал расползаться по кораблю, и отсек снова задраили до следующего раза. А утром, запустили по полной и через полчаса первые ходоки пошли осматривать палубы и каюты. Смердело химией здорово, но уже терпимо, лишь немного слезились глаза. Коридоры всех палуб были завалены еще шевелившимися тараканами, и старпом, покинувший корабль на ночь и вернувшийся к подъему флага, сразу объявил большую приборку. Насекомых выносили ведрами. Их было безумное количество, и они почему-то так стремились умереть на открытом пространстве, отчего через пять минут на только что убранный линолеум палубы, с подволока успевало свалиться еще пара сотен едва перебиравших лапками вредителей. Продолжалась приборка часа три, почти до обеда. И только от офицерских кают, в этот раз, старпом ключи не дал, справедливо полагая, что попрыскать отраву и запереть дверь- это одно, а вот копошиться в вещах офицеров- это совсем другое.
Хлебов, менявший Артеменкова на вахте, на борт прибыл гораздо раньше положенного времени, явно соскучившийся по своей уютной берлоге и с портфелем набитым провизией. И так случилось, что в момент, когда Александр, отпер замок своей двери и распахнул ее, рядом находился и Артеменков, закончивший вылизывать свою каюту, и дежурный по кораблю, заскочивший в отсек и даже старпом, проверявший сделанную приборку. И после того, как Хлебов открыл каюту, глазам их предстала воистину эпическая картина гибели тараканьего мира.
Пруссаки легионами шли умирать в те места, где им было хорошо. А хорошо им было исключительно в каюте капитана-лейтенанта Хлебова, пропахшей едой, с крошками по углам, с завернутой в газету воблой, опрометчиво оставленной в мусорном ведре сальной кожицей, засохшим хлебом и рассыпанными баранками на полке. Полумертвые насекомые покрывали все, палубу, койки, книжные полки, секретер. В раковине умывальника шевелилась не успевшая околеть тараканья масса размером с добрый грейпфрут, а синее одеяло, казалось черным из-за покрывавших его хитиновых спинок. И апофеозом всего этого безобразия, была шевелящаяся, почти трехмерная, надпись: «Привет Саша!», возвышавшаяся над крышкой секретера на добрые пару сантиметров и подрагивающая от конвульсий умирающих пруссаков. Надо отдать должное, но присутствие духа Хлебов не утерял, да и отнесся, в отличие от впавших в ступор офицеров, к ситуации философски.
- Ну...займусь приборкой...
И каким-то чутьем определив, кто автор инсталляции с надписью, повернув голову к Артеменкову, добавил.
- И ты подключайся, писатель...
Артеменков, впечатленный картиной этой газовой камеры, молча кивнул и без всяких возражений отправился искать голяк с совком.
В итоге, из злополучной каюты, вымели ровно два ведра тел павших пруссаков, и еще до следующего дня, тараканы, правда уже в гораздо меньшем количестве, продолжали планировать откуда-то сверху по всему отсеку, вынуждая вахтенных, каждые пару часов, чертыхаясь подметать палубы. Запах выветривался несколько дней, в течении которых спать в отсеке было не очень комфортно, но уже терпимо. Через две недели, корабль, поскрипев и покашляв изношенной материальной частью, выполз в один из последний своих выходов в море. Тараканья популяция к этому времени не восстановилась, и старпом с удовлетворением отметил, что за весь небольшой выход, не одно насекомое не свалился никому в тарелку, и даже в каюте Хлебова, на оставленной тарелке с недоеденным тефтелями, не наблюдалось ни одного таракана. А потом крейсер навсегда встал у пирса и начал остывать, в буквальном смысле этого слова. Выгрузили оружие. Медленно начало уходило тепло из активных зон реакторов. Все меньше и меньше жужжали приборы в отсеках. Навсегда охладели плиты на камбузе, сократился экипаж и опустели каюты. Пропала, казавшаяся бессмертной старая крыса Машка. Провизионные камеры превратились в мрачные пустующие выгородки и новое поколение неистребимых, казалось, насекомых, в конце концов, тоже начало понемногу вымирать, не в силах выжить без человека, самого выносливого существа на корабле...

Мимоходом.Продуть гальюны...

...и вот, наконец, ты, плюнув на бесконечные тревоги, которым почему-то уже вторые сутки ГКП забывает дать «Отбой», поднимаешь трубку телефона и с неподдельной усталостью и трагизмом в голосе но без всякой надежды на успех пытаешься отпроситься у механика поспать на пару часов в каюту, а он неожиданно соглашается. Причем с пониманием и почти ласковыми интонациями, слышными даже через скрипучий корабельный телефон, и даже сам вызывает на пульт ГЭУ командира 10 отсека, лейтенанта Каледина, который прилетает буквально через пару-тройку минут, перепоясанный ПДУ и готовый на подвиг. А ты несешься в каюту, даже не пытаясь заскочить в курилку, и падаешь навзничь, проваливаясь в сон, еще не долетев головой до подушки...
А потом проходит какой-то промежуток времени, кажется совсем небольшой, потому что, ты вроде спишь, а вроде и нет, а атмосфера вокруг тебя словно сгущается, и то, что начинает проникать в тебя полусонного, заставляет трепетать внутренности и наполняет слезами глаза. Тебя буквально выталкивает из объятий неудавшихся сновидений, и пока приходишь в себя, накрывает девятый вал, невероятных по силе ощущений, заставляющих организм судорожно сокращаться, даже в не предназначенных для этого местах. Обонятельные рецепторы буквально взрывает неописуемые словами ощущения и сразу становится понятна невероятная доброта механика, граничащая с дьявольским коварством, и ты орешь в пространство, просто так, для снятия стресса:
- Турсунбаев, бляааа...
И знаешь, что слова ничем не помогут. Просто трюмный матрос Турсунбаев, в очередной раз «мастерски» продул баллоны гальюнов жилого 5-Бис отсека так, что сгущённый и зловредный дух, рожденный опорожнением более сотни крепких военно-морских желудков, сплетенный в одну ударную, едкую и гремучую взвесь вырвался на волю. Он плотно заполнил все палубы, каюты и выгородки, выжимая влагу из глаз и заставляя неметь ноздри в замкнутом пространстве отсека. Спать уже не хочется, да и невозможно. И ты, матерясь, хватаешь ПДУ и бежишь обратно в свое привычное кресло на пульт ГЭУ в третий отсек, где всего один гальюн, да и тот под замком, ключи от которого далеко не у всех. А потом, когда ты еще не успеваешь уютно устроиться в кресле, звонит телефон, из трубки которого раздается елейный, едва сдерживающий смех, голос механика:
- Ну, что Паша, выспался уже? Как-то ты быстро...