Животные страсти

«140. Солдат (матрос) обязан:
.......
- соблюдать правила личной и общественной гигиены...»
(УСТАВ ВНУТРЕННЕЙ СЛУЖБЫ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ СССР)

Четвертый курс. Весна. Четверг. После обеда, кто сидит в классе «на режиме», кто двинул по кафедрам закрывать долги, а кто двинулся вниз в казарму подзакусить в «чепке», а то и поваляться на шконке, если повезет и в казарме не будет командира роты. У меня закончился очередной месячный дисциплинарный карантин без схода «на берег», о чем меня официально уведомили еще утром, и я был счастлив до визга, что, наконец, смогу на выходные попасть в город в статусе официально уволенного курсанта с чистой совестью и гордо поднятой головой. С такими блаженными мыслями я и брел по аллее мимо курилок у плаца, разглядывая пейзаж севастопольской бухты с вожделенным городом на той стороне и строя ошеломляющие по масштабам планы на предстоящую субботу.
- Курсант Белов! Ко мне!
До зубной боли знакомый голос просто выстрелил откуда-то сбоку. Выстрелил резко, мощно и очень неожиданно, да так, что я развернулся к его обладателю автоматически, словно на занятиях по строевой подготовке.
- Я, товарищ капитан 1 ранга!
Метрах в двух от меня стоял Он. Заместитель начальника факультета, капитан 1 ранга Плитень Александр Александрович. Человек как фееричный во всех отношениях, так и строгий и последовательный во всем. И ко всему прочему, помнивший всех курсантов своего факультета по фамилии и никогда ничего не забывавший.
- Белов! Сигарета в зубах, фуражка на затылке, руки в карманах! Рано вас помиловали! Рано! Но мы это исправим! Увольнительный билет сдать мне! И добро пожаловать на сдачу обязанностей солдата/матроса согласно Устава внутренней службы ВС СССР. Статьи 139 и 140.
И не дав возможности хоть что-то промямлить в ответ, Сан Саныч бодро развернулся и стремительно засеменил своей знаменитой загребающей походкой куда-то в сторону камбуза. Настроение исчезло, как будто его и не бывало. Так по-дурацки я попадал в первый раз, а про сдачу этих самых обязанностей Сан Санычу рассказывали легенды, которые, как правило, оказывались реальностью. Так оно получилось в действительности и со мной.
Все свободное время до обеда субботы я учил эти две статьи. Если 139 статья была в три строчки и легла в память быстро и без усилий, то вот 140 статья состояла из целых четырнадцати пунктов, изложенных «изящным» военным языком, но что самое неудобное, не пронумерованных. Дело шло туго, но я был твердо намерен вернуть себе право свободного доступа на улицы города славы русских моряков и зубрил эти обязанности фанатично, разве только не отвешивая земных поклонов потрепанному Уставу.
После обеда в субботу я рванул к кабинету Сан Саныча в надежде побыстрее отстреляться и бежать вниз гладить форму. У меня почему-то была железная уверенность в том, что все пройдет гладко, и в назначенный час я вовремя займу свое место в строю увольняемых. В кабинет начальника была очередь. Человек двадцать, не меньше. С разных курсов. Я было приуныл, но к моему удивлению, очередь эта была в постоянном и непрерывном движении. Люди аккуратно просачивались за дверь кабинета и буквально через пару минут покидали его, кто со счастливой и блаженной улыбкой на лице, а кто и с сильно обиженной физиономией. Такой стахановский метод работы Сан Саныча меня откровенно заставил напрячься. Ну, невозможно эти воинские постулаты отчеканить за столь короткое время! Но расспросить товарищей по несчастью я просто не успел, так как незаметно и довольно быстро подошел и мой черед оказаться за дверью его кабинета.
Сан Саныч сидел за столом, прямой, как строительный уголок, с непроницаемым выражением лица, сложив руки как примерный школьник на экзамене.
- Товарищ капитан 1 ранга, курсант...
- Отставить! Не будем терять время! Белов, доложите статью 139 Устава Внутренней службы!
Я возликовал. Естественно, не подав вида и сходу начав одухотворенно выстреливать намертво заученные слова.
- Солдат (матрос) в мирное и военное время отвечает за точное и своевременное выполнение возложенных на него обязанностей и поставленных ему задач...
Сан Саныч резко хлопнул по столу ладонью.
- Хватит. Знаешь. Статья 140. Пункт третий.
И тут я не замешкался не на секунду.
- Солдат (матрос) обязан: беспрекословно, точно и быстро выполнять приказы и приказания командиров...
- Пункт пятый!
Я снова оказался на высоте.
- строго хранить военную и государственную тайну...
- Достаточно. И завершающий! Пункт пятый с конца!
А вот это меня подкосило. Я растерялся. Зная все эти проклятые четырнадцать постулатов наизусть, я никак не мог вывернуть их в голове и начать отсчет с конца. Я стоял, молча шевелил губами, но никаких внятных слов произнести не получалось.
Сан Саныч снова шлепнул ладонь об стол.
- Свободен, Белов! Идите учите! Самое главное в увольнении: соблюдать правила личной и общественной гигиены! А вы даже этого не знаете! Зовите следующего!
У меня были грандиозные планы на увольнение. Заранее обговоренные до минуты. Я просто не мог в этот вечер остаться в казарме. И я сделал единственное возможное в этот момент. Попробовал надавить на жалость.
- Товарищ капитан 1 ранга! Я месяц в увольнении не был. Ко мне специально моя девушка приехала из Феодосии, отпустите пожалуйста! Виноват! Больше не повториться! Пожалуйста...
Плитень, грозно сведя брови, посмотрел мне в глаза. Поиграл желваками. Сжал губы до белизны. Выдержал почти сценическую паузу.
- Девушка. Понимаю... Животные страсти...
Постучал теперь уже кулаком по столу.
- Учишь вас, учишь... Ладно. Идите. Отдыхайте!
Выбрал из стопки увольнительных мой билет и, протянув, добавил:
- В первый и последний раз! Шагом марш!
Cвои планы на выходные, я осуществил на все сто пятьдесят процентов, честно соблюдя «пятый пункт с конца». Больше под карающий взор заместителя начальника факультета я так глупо не попадал. Да и с переходом на пятый курс его внимание к выпускникам традиционно сильно слабело, переключаясь на испуганных первокурсников, которые слабо знали военно-морские реалии и у которых, все еще было впереди. А Сан Саныч навсегда остался в моей памяти как офицер, в какой-то период своей жизни одевший пугающую маску бескомпромиссного и непримиримого ревнителя уставного образа жизни, но внутри всегда остававшийся хорошим, добрым и довольно ироничным человеком, чего мы тогда по своему юношескому максимализму совсем не понимали...

Мимоходом. Баклан над базой...

Старпом был сильно не в настроении. Почти до немотивированного бешенства. Экипаж принял корабль уже четыре недели назад крепко привязанным к 13 пирсу. Сутолока в боевых сменах и корабельных вахтах за первые десять дней сошла на «нет» и перешла в состояние планового и вялотекущего проведения ППО и ППР материальной части. Сегодня, в теплый июньский вечер пятницы, командир должен был оставаться старшим на борту, а он, старпом, жарить шашлыки с женой и друзьями в сопках и на борт крейсера попасть только завтра в обед. И шашлыки уже мариновались в холодильнике с вчерашнего вечера, и лежали в морозилке две бутылки настоящей «Столичной», привезенной из Питера после отпуска, и погода удалась, как вдруг командира спешно вызвали на утро субботы в Североморск, в штаб флота. И теперь, вместо того, чтобы неспешно поворачивать шампуры с мясом на мангале и вести неторопливую беседу на неслужебные темы, капитан 2 ранга Серега Пашков стоял на пирсе у трапа корабля и угрюмо провожал взглядом расходящихся по домам офицеров и мичманов. Пашков понимал, что винить некого, но раздражение все равно выплескивало за край и искало на кого излиться в самом кислотном варианте.
- Верхний! Это что за рыболовное бл...во!? Верхний! Глухой!? Ты здесь поставлен не только чтобы красиво позировать перед бабами с СРБ в грязном ватнике с автоматом в руках! Это боевой корабль! Ты понимаешь, что значит слово «боевой»?! А это кто там такие рыбу ловят? Военнопленные?!
Рука старпома указала в сторону кормы.
Там группа матросов, пришедших после ужина с берегового камбуза, пользуясь свободным временем, азартно ловила рыбу с пирса. Клев видимо присутствовал, и неплохой, отчего над рыбаками стаями вились бакланы, периодически пикировавшие на пирс в надежде урвать рыбешку из улова, который матросы бросали прямо под ноги. В пылу рыбалки никто из матросов гневные окрики Пашкова не услышал, и на его матерный речитатив внимания не обратил. Вот это и оказалось тем самым, что разъярило Пашкова окончательно. Он что-то неразборчиво прорычал, несколько раз нервно подергал за тумблер «Каштана», и когда центральный пост ответил, отрывисто скомандовал:
- Большой сбор экипажу, бл...! Внизу остается лишь стоящая вахта! Всех наверх! Без исключения... всяких дежурных по ГЭУ, БЧ-2, мичманов, всех до одного! Время пошло! Заодно отработаем норматив!
Через минуты из рубки начали выбираться народ. А старпома несло и несло.
- Что за беременные мухи! Бегом по трапу! Или мне учения устроить на время!?
Наконец, экипаж выстроился, разговоры и шушуканье стихли, и все приготовились получать плюхи от начальника. Своего старпома экипаж знал, уважал и как принято в нормальных флотских коллективах к минутам истерической слабости начальника относились понимающе и философски. Пашков прокашлялся, орлиным взором окинул стоящий перед ним строй. И понеслось... Минут пять, старпом в своем неповторимом и непередаваемом белорусском стиле, выплескивал на личный состав казалось бы бессвязный, но психологически выверенный и отточенный годами текст.
- Бардак, бардак и еще раз бардак! Бардельеро, как говорят французы! Это не ядерный ракетный крейсер, это дом терпимости, набитый неподмытыми проститутками, по какому-то недоразумению считающими себя моряками! Насосались, как клещи, птюхой на ужине, и нате вам, сразу вечерняя рыбалка для успокоения нервов!? Аристократия! Ночной ланч для годков вылавливаете?! А на корабле срач и грязь! В 5-Бис зайти невозможно, не поскользнувшись и не проехав мордой по линолеуму! Аварийные буи уже цвет потеряли, ракетная палуба и вся надстройка бакланами засрана! Мне что...
А матросы из задних рядов строя, с тоской поглядывали на конец пирса, где вечно голодные мусорщики бакланы, на их глазах, нагло и беспардонно уничтожали улов, пронзительно вереща, и отбирая рыбу друг у друга. С каждой минутой надежда на второй ужин становилась все меньше и меньше, а старпом все не останавливался и не останавливался. Наконец Пашков иссяк, выдохнул и уже подчеркнуто спокойно закончил:
- Все вниз. Вахта на отработку первичных мероприятий, остальным до отбоя
«большая приборка», устранять замечания. Старшим в боевых частях организовать работу. Вечерняя проверка в 22.00. на пирсе. А потом, я с товарищами офицерами все проверю...
Уже минут через пять боцманская команда выползла на борт с краской, а по отсекам забегали моряки с обрезами, ветошью, «машками» и «интегралами» в руках. Началось любимое флотское развлечение «большая приборка». А на пирсе и следа не осталось от рыбы, еще полчаса назад лежавшей тут и там весомыми кучками. Бакланья эскадрилья зачистила пирс качественно, не оставив не чешуйки от недавнего рыбного базара...
Утром на подъем флага старпом вылез на пирс уже во вполне благодушном настроении. Вчера, воодушевленный огненным призывом старпома, личный состав проявил небывалую сознательность и на самом деле вылизал отсеки корабля, как у одного известного животного, определенные органы. Аварийно-спасательные буи и люки блистали свежеокрашенными поверхностями, холодно блестели отдраенные медяшки в надстройке рубки, и даже на пирсе, белой краской была нарисована линия, по которой и построился экипаж. Пашков был человеком быстро вспыхивавшим, но и не менее быстро успокаивающимся. К тому же вечером трюмные запитали сауну, где он после 23.00 провел часик, смывая нервное напряжение, а кок, принимая в учет настроение старшего на борту, сообразил после парной неплохой ужин из интендантских запасов, который старпом за компанию с вахтенным инженер-механиком уничтожил под «рюмку с чаем». Сейчас оставалось только поднять флаг и всех свободных отправить под руководством дежурного по части в посёлок на парко-хозяйственный день убирать «Северный Орешек», за который отвечал экипаж. Офицеры во главе со старпомом по БУ, должны были ждать их там через полчаса. А старпом мог еще на пару часов «упасть в тряпки» и досмотреть неоконченный сон про отпуск у теплого моря.
На мостик вышел дежурный по кораблю с вахтенным.
- Товарищ, капитан 2 ранга, до подъема флага осталось пять минут.
- Есть!- старпом козырнул дежурному. В строю над чем-то приглушенно засмеялись.
- Так... а ну-ка прекратили шушукаться! Отставить смех! Выровнялись!
Дежурный по кораблю посмотрел на часы.
- Товарищ капитан 2 ранга! Время вышло!
- На флаг и гюйс смирно! Флаг и гюйс поднять!
- Товарищ, капитан 2 ранга! Флаг и гюйс поднят!
- Вольно...
Старпом вышел в центр перед строем.
- Внимание, военный! Сейчас все, кроме корабельной вахты и дневальных в казарме, под руководством капитан-лейтенанта Водолазова следуют в посёлок! Пять мину переку...
В строю смеялись. Причем все громче и громче.
- Что за смех в строю! Военные...
Строй ржал во весь голос. Причем все, от последнего матроса до офицеров, хохотали, все до единого задрав голову в небо.
- Твою мать! Что за...- старпом автоматически поднял голову в ту сторону, куда были устремлены взгляды всего экипажа. А там...
Над пирсом кружили бакланы. Их было немного. С десяток. И на крыльях одного из самых крупных, ярко красным цветом алела надпись: «СССР», такая же, какие рисовали на самолетах молодой Советской республики в далекие 30-е года. На одном крыле две буквы и на другом другие две. Зрелище было сюрреалистическое. Бакланы парили в восходящих потоках воздуха, крылья оставались неподвижными и большие буквы ясно и четко читались с земли.
- Ё-моё... птица счастья завтрашнего дня... - старпом хмыкнул, потом еще раз, а потом засмеялся вместе со всеми, не в силах сдерживать эмоции.
Боцманская команда, выгнанная вчера красить все, что не движется, решила отомстить бакланам-истребителям за уничтоженный улов. Поймать глупую птицу труда не составило. К длинной бечевке привязали какую-то завалившуюся за электрощит рыбешку, и выбросив ее на середину пирса, долго дразнили ей птиц, пока на нее не покусилась одна из самых крупных особей. Дальше было делом техники, подтащить проглотившую рыбину птицу к себе, разложить, и красной аварийной краской намалевать на крыльях толстую капитальную надпись, дать ей немного подсохнуть и выдернув бечевку отпустить. На аэродинамических свойствах птицы это не сказалось, и отпущенный баклан вернулся к обычному времяпровождению на помойку, поближе к пище. А утром, завидев людей, взмыл над пирсом, в надежде на очередное дармовое угощение. Отсмеявшись, старпом дал команду баклана поймать и отмыть в целях предотвращения идеологической провокации, но почему-то второй раз поймать баклана не получилось, и еще долго над пирсами кружила птица, несущая на своих крыльях название страны, которой оставалось жить уже не так долго...

Кипящая вода Оленьей...

Странно, но в последнее время, мне стал все чаще и чаще сниться один и тот же сон. Кипящая вода Оленьей губы. Почему из вороха воспоминаний, выплыла именно эта забытая картинка тридцатилетней давности, мне не ведомо, но просыпаясь, я снова отчетливо вижу бурлящую, светло-зеленую гладь воды, под весенним и солнечным апрельским небом...
Когда тонул «Комсомолец», мы были в море. Отрабатывали задачи. А затем, в тот день, где-то после обеда, получив приказ, пошли туда, где происходила трагедия. Говорят, сначала туда развернули все силы флота, которые были в тот момент в море, а не только нас. Но уже ближе к вечеру, когда «Комсомолец» ушел в вечность, нас повернули домой. На базу. Утром следующего дня, мы пришвартовались в Оленьей губе, и командир, построив экипаж, приказал всех свободных от вахт, вести на почту, чтобы отправить домой телеграммы с только с одной фразой. «Со мной все хорошо». Телевидение уже сообщило всей стране, что мы потеряли атомоход, но какой, откуда, еще не было сказано по соображениям тогдашней секретности, и командир нашел самый правильный способ сообщить родственникам, что все в порядке ничего не нарушая.
А на следующее утро, на все корабли, волнами пошли проверяющие. Дивизия, флотилия, флот. Еще не было ясно, отчего полыхнуло в 7-ом отсеке «Комсомольца», но штабы и ответственные лица пошли на опережение в поисках предполагаемых причин пожара, и главным виновным назначили регенерацию. Ту самую, В-64, коробки с которой распиханы по всем отсекам корабля, и предназначены для использования в аварийных ситуациях. И вот, кто-то оперативно решил, что на погибшем корабле, они хранились небрежно, какая-то коробка проржавела насквозь, на нее попала вода с маслом, или просто масло, или промасленная ветошь и возгорелось пламя...
И все нагрянувшие ревизоры, бросились шерстить корабельную документацию, а командиры отсеков, вытаскивать из всех шхер и углов, эти коробки, которые флагманский по живучести, оглядывал строгим взглядом и оглашал приговор. А приговор почти во всех случаях был однозначный. Не годна... В моем 10-м отсеке, их осталось всего три. Мы вытаскивали эти коробки на пирс, где несколько матросов, рубили их топорами напополам и сбрасывали с торца пирса в воду... Пара сотен коробок. И это только на одном нашем корабле. А мы были в Оленьей далеко не одни.
Начало апреля. Был один из первых, по-настоящему светлых и ярких дней после полярной ночи. Ветра не было и коробки не тонули, медленно дрейфуя между пирсами, а вот вода, под тем местом, куда сбрасывали их вместе со всем содержимым, в буквальном смысле кипела, с шипеньем бурно выделяя кислород. У пирса стояло два корабля, и все пространство между ним и кормовыми оконечностями лодок, бурлило, как в долине гейзеров, выбрасывая на поверхность неосторожную морскую живность, осмелившуюся всплыть близко к поверхности. И это зрелище вспухающей пузырями водной поверхности губы, покрытое коробками, неторопливо расплывающимися в разные стороны, было похоже на место гибели, какого-то корабля, останки которого пока еще не успокоились, и не ушли на дно.
Ближе к вечеру задуло, те коробки, которые не утонули, прибило к берегу, а уже на следующий день, ничего не напоминало, что вчера на этих пирсах, на всякий случай торопливо уничтожили корабельные средства регенерации, вину которых никто до сих пор так и не подтвердил, но и не опроверг. И немного пугает то, что тогда, много лет назад, по молодости, все это не оставило никакого особого следа в памяти, и только сейчас мне почему-то стала сниться кипящая вода Оленьей губы...

Фуражка

На третьем курсе бескозырку на моей голове сменила фуражка. По независящим от меня причинам. Как правило, старшинами рот на младший курс назначали старшекурсников, но в нашем наборе что-то пошло не так, вразрез традициям, и в самом начале третьего курса на строевом смотре училища оказалось, что в стройном ряду старшин рот, облаченных в фуражки, обнаружилось три нестандартных типа в пилотках. Я, Грибович из роты Котовского с нашего факультета, и еще один старшина со второго факультета. И легендарный матерщинник контр-адмирал Сидоров, обходя строй старшин, и заметив отсутствие однообразия в головных уборах, недовольно пробурчал в адрес начальника строевого отдела:
- Это что за бл?о? Почему они в этих мятых чипиздонах, а не в фуражках?
Начальник строевого отдела, уж и не помню, был ли это знаменитый Конь, или еще нет, пояснил, что эти старшины назначены из состава своих рот, а не из старшего курса, и их удел пилотка и бескозырка. Сидоров, на миг призадумавшись, выразился коротко и ёмко:
- Все старшины, бл?, должны быть под единым козырьком! И погоны всем привести в соответствие.
За достоверность фразы ручаюсь, ибо отчеканил он ее стоя в непосредственной близости от моей тушки. И в этот же день после смотра я был отправлен командиром роты в Военторг, где приобрел белую, уставную "картонную" фуражку, в которой через пару дней стоял на повторном строевом смотре. Не сказать, что мне это не понравилось. Понравилось, да еще как! Третий курс, "веселые ребята", а ты еще и с лычками главного корабельного старшины, в мице, а не беске, красивый и непонятный. Невольно привлекаешь внимание севастопольского слабого пола своего возраста, прекрасно разбирающегося в особенностях курсантской формы и увы, комендантской патрульной службы г. Севастополя, инквизиторски настроенной в отношении нарушителей формы одежды.
Но на удивление, весь осенний период я прогулял в городе, щеголяя тремя курсовками в фуражке, и не единого раза не был остановлен патрулем. А когда подошло время переходить на черный головной убор, из Феодосии отец передал мне с оказией свою старую черную фуражку. Медслужба не носила дубы на козырьке, и оттого мне ничего не пришлось на ней переделывать. Фуражка, на мой взгляд, был великолепная. Отец пошил ее еще в шестидесятые годы в Ленинграде и проносил всю службу. Она не была "аэродромом", но и не была маленькой, как дореволюционная мичманка, Тулья была не высокой, и не низкой, а в самую меру. А козырек был лакированным и ко всему прочему мягким! Эту старую фуражку можно было сжать в кулаке, отпустить, и она возвращалась к прежней форме без малейших намеков на повреждения. Вот в этой фуражке, в одно из первых увольнений по форме три, меня и взяли.
До Дома офицеров я не дошел метров сто. Я покинул училище не с общей массой увольняемых, а через Северную сторону, сначала заскочив на переговорочный пункт, а уже потом на катере переправившись на Графскую пристань. И едва пересек площадь Нахимова, лоб в лоб столкнулся с патрулем, возглавляемым хмурым капитан-лейтенантом с лицом человека, давно не касавшегося головой подушки.
- Товарищ курсант!
Честь патрулю я отдал. Форма была уставная, хотя и подогнанная в училищном ателье, но в меру. Казалось, бояться было нечего.
- Товарищ капитан-лейтенант! Главный корабельный старшина Белов по вашему приказанию прибыл.
На мои документы офицер взглянул мельком, сконцентрировав взгляд на курсовке.
- Ты на третьем курсе учишься?
Я кивнул в знак подтверждения.
-Так точно!
- А почему в фуражке, к тому же неустановленного образца?
Я начал судорожно объяснять, что мол так и так, я старшина роты, и заместитель начальника училища приказал. И вроде бы начальник патруля уже был готов поверить моему рассказу, как рядом с нами тормознул комендантский бортовой ГАЗ-66, в кабине которого восседал один из помощников коменданта города. Видимо план задержаний трещал по швам, и меня без всяких долгих разговоров отправили в кузов, где вместе с патрулем уже находилось еще человек пять бедняг из разных родов войск, задержанных кто за что. А уже через десять минут нашу компанию злостных нарушителей выпихнули у комендатуры, куда мы и отправились, встав в живую очередь на раздачу наказаний. Помощник коменданта уселся в дежурке за стол, вывалил на него наши документы и начал вызывать всех по одному, оперативно "награждая" кого строевыми занятиями, а кого и отсылая в камеры. Меня, задержанного за нарушение формы одежды, ожидаемо ждал плац, где я с группой таких же горемык утрамбовывал асфальт до 23.30, после чего был бы отпущен в направлении последнего катера, и прошел бы в официальной сводке задержанных в выходной день.
На мое счастье, в комендатуре в этот момент находился обеспечивающий от нашего училища, какой-то молодой капитан 3 ранга с одной из кафедр нашего факультета. В воскресные дни, в дни массовых увольнений, от училища обязательно отправляли в комендатуру офицера в самых благих целях: по возможности уменьшить число замечаний, падающих в сводку по флоту и разруливать с комендантской службой тяжкие нарушения. Я в число тяжких не попадал, и ответственный капитан 3 ранга, неоднократно видевший меня на плацу во главе роты, немедленно бросился на выручку. Но все его потуги найти общий язык с младшим по званию комендантским волком закончились полным пшиком. Краснопогонный капитан стоял на страже воинского правопорядка как железобетонная опора моста, и все разумные доводы просто расплющивались о его непробиваемую убежденность в своей правоте. И когда помощник коменданта, лениво отложив мои документы в общую стопку, пальцем указал на дверь, ведущую на плац, а я окончательно пал духом, в комнату зашел еще один колоритный персонаж.
Полковник был немолод, чуть грузноват, но, высок и статен. Он был облачен в идеально сидящий на нем мундир с внушающим уважение количеством наградных планок. На морщинистом и изумительно багровом лице офицера легко читалась его биография с боевыми службами в Африке, на Ближнем Востоке и в других "братских" дырах и последовавшее за ними увлечение крепкими горячительными напитками. Он величаво прошествовал к столу, за которым сидел помощник коменданта, рукой показав тому, чтобы он не вставал.
- Задержанных много?
Говорил полковник вроде и негромко, но гулко, как будто камни во рту перекатывал, что придавало его голосу пугающую значимость.
Капитан снова начал подниматься со стула.
- Много. В основном за нарушения формы одежды. Пьяных нет. Пока.
Полковник скосил глаза на меня.
- А с этим что?
- Курсант на третьем курсе, но в фуражке.
В этот момент подал голос наш офицер.
- Товарищ полковник! Курсант является старшиной роты, и согласно приказанию командования училища...
Полковник жестом руки остановил речь обеспечивающего.
- Голландия?
- Так точно!
Он хотел еще, что-то добавить, но тут взгляд полковника снова зафиксировался на мне. Точнее теперь на моем головном уборе.
- Ну-ка дай сюда свою фуражку.
Я снял с головы и протянул фуражку. Полковник взял ее в руки, повертел, посмотрел внутри, помял пальцами гибкий козырек. Хмыкнул. Положил ее на стол. Снял свою и положил рядом.
- Близнецы? Боец, откуда у тебя такая?
Скрывать мне было нечего.
- Это фуражка отца. Он ее еще в шестидесятые в Ленинграде сшил. Он врач, академию Кирова заканчивал, потом на атомоходах служил.
- Ясно. Отец еще жив?
- Так точно.
Полковник поднял со стола свой головной убор и проделал с козырьком те же действия, что и с моим.
- В одном ателье пошиты. Одним и тем же мастером. Его уже нет.
Одним резким движением нахлобучил свой головной убор на голову и, повернувшись к помощнику коменданта, голосом, не терпящим возражений, отдал приказ.
- Старшину отпустить. Нарушения формы одежды нет. Главный корабельный старшина приравнивается к сверхсрочнику и имеет право на ношение фуражки. Задержание не фиксировать. Боец, свободен!
Уже через пять минут я несся вниз по улице Ленина в направлении Дома офицеров довольный и счастливый. Кто был этот полковник, я так и не понял. Но точно не комендант гарнизона, которого я уже знал в лицо. А отцовская фуражка честно прослужила мне еще лет пять, пока совсем не обветшала и не пришла в полную негодность. Да и была она по большому счету хорошая, но обыкновенная. Но первая!

Из всех искусств, для нас важнейшим является кино...
Середина декабря. Пятница. Вечер. 13-й пирс. Меланхолично-мрачноватый старпом стоя в темноте на мостике молча смолил сигарету посматривая на освещенные окна «вертолётки» и крайних домов поселка. «Дядя Коля», как за глаза называли старпома все, включая командира, пребывал в не самом веселом расположении духа. Во-первых, корабль трое суток назад вернулся с боевой службы, и вопреки старым планам, которые предполагали сдачу «железа» второму экипажу сразу по приходу, теперь должны были еще две недели дожидаться смены, и уходить в послепоходовый отпуск под самую ёлочку. А во-вторых, «дядя Коля», оказался единственным офицером группы «К», у которого жена с дочками находилась в Питере, и по ряду объективных причин, встречать его из автономки не прилетела. И теперь старпом, сойдя на берег в первый день по приходу осмотреть пустую квартиру, уже вторые сутки сидел старшим на борту, давая возможность командиру и «маленькому старпому» порезвиться дома.
Высмолив еще одну сигарету, «дядя Коля», спустился вниз. В центральном посту, дежурный по кораблю лейтенант Кусков с лицом обиженного школьника, начинал отработки корабельной вахты. Кусков был единственным лейтенантом в экипаже, что невольно делало его самым популярным дежурным по кораблю и такое положение сохранялось уже полтора года, с того самого момента, когда он прибыл в экипаж после выпуска. Прошлое лето не принесло новых лейтенантов в стройные ряды экипажа, что автоматически продлило страдания Кускова еще на год.
- Смирно!
- Вольно, продолжай отработки Кусков...
Старпом заглянул в центральный пост, и направился в свою каюту в 5-ом отсеке. Накинул кремовую рубашку и пошел ужинать в кают-компанию. Камбуз еще работал, на береговой камбуз экипаж еще не перевели, и все приемы пищи проходили по штатному, разве только без обязательного в море вечернего чая.
- Приятного аппетита, бойцы...
В кают- компании, наблюдалось всего два человека. Дежурный по БЧ-2, старший лейтенант Гоша Великанов и я, дежурный по ГЭУ капитан-лейтенант Белов. Старпом прошел на свое место, сел.
- Вестовой, что у нас там в меню...съедобного?
- Щи и тефтели с рисом, тащ капитан второго ранга...
- Накладывай...
Вестовой принес тарелки, поставил перед старпомом. Тот, словно нехотя, взял ложку, пополоскал ее в щах. Отодвинул тарелку с первым.
- Вестовой, скажи там коку, чтобы поднял еще тефтелей. На довольствии весь экипаж, на борту всего четыре офицера, а он по нам по две фрикадельки выдал, как на паперти...
Через минуту вестовой внес в кают-компанию блюдо с тефтелями.
-Давай...клади всем...а то экономить вздумали... Мужчины разбирайте. И дежурному по кораблю такую же порцию оставить....
Следующие минут десять все трое в полной тишине усиленно уминали ужин. Потом старпом выпил стакан компота и бездумно уставился в пустую тарелку. «Дяде Коле» было скучно.
- Белов... ты расхолаживался?
Я, уже было собравшийся уходить и покемарить на пульте, остался сидеть на месте.
- Я насосы с трех дня гоняю. Сейчас пойду остановлю. До утра хватит. Утром снова запущу.
Старпом молча кивнул. Посмотрел на дежурного по БЧ-2, но ничего спрашивать не стал. Гоша Великанов, славился угрюмым нравом, был неразговорчив и славился самым невозмутимым лицом, на котором никогда не отображались никакие эмоции, и за что, офицер имел прозвище «Покойник», на которое не обращал внимание и не обижался. Хотя, во всем остальном Гоша был вполне нормальным и адекватным мужчиной, с чуть своеобразным юмором, полностью соответствующим его внешнему виду.
- Белов, у тебя ключи от каюты зама есть?
Еще с завода, у меня был комплект ключей почти от всех офицерских кают, даже от командирской. Все это знали, я этот факт не скрывал, и моя коллекция, считалась почти полуофициальным третьим комплектом ключей.
- Есть, Николай Викторович.
- Пошли. Я у соседа вчера пару кассет выпросил для видака... «Коммандо», что-ли... и этого...Брюса Ли.
Дело в том, что нам на автономку, первым в дивизии, выдали чудо отечественной техники, видеомагнитофон «Электроника ВМ-12». А к нему и гору кассет, большинство из которых было с фильмами революционной и производственной тематики, а также с киношедеврами стран социалистического лагеря. В итоге, почти всю боевую службу, смотрели кино на старой проверенной стрекоталке «Украине», для которой подбор фильмов был несравнимо больше. А сам видеомагнитофон, зам, после каждого и нечастого использования, прятал у себя в каюте.
В каюте замполита видеомагнитофона не оказалось. Старпом, тщательно осмотрев хоромы политруководителя, негромко выругался.
- Вот, же... бл... целитель человеческих душ...упер технику домой на выходные... Закрывай...
Я ушел на пульт ГЭУ останавливать расхолаживание, но ровно через пять минут, «Каштан» из центрального поста, голосом «дяди Коли» поинтересовался.
- Белов, а ты старую нашу стрекоталку запускать умеешь?
Запускать ее умели все. Скорее всего и сам старпом.
- Конечно.
- Сворачивайся там у себя. Я вестовым дам команду развернуть экран, установить аппарат и готовить чай с баранками. Фильмы еще на базу не сдали, загляни вниз в 5-й отсек, отбери парочку лент поприличнее...на свой вкус... Посидим, поглазеем...
Нижняя палуба 5-го отсека, была заставлена большими железными коробками с фильмами. Минут десять, я рылся среди этого железа, в итоге остановившись на проверенном Иван Васильевиче, который меняет профессию и «Пиратах 20 века». Отволок, вместе с вахтенным коробки с бобинами в кают- компанию, где старпом, уже восседал в кресле, а на журнальном столике, уже стояла ваза с баранками и банка вишневого варенья. Старпом сделанный мною выбор одобрил и пододвинув еще одно кресло к столику, скомандовал.
- Заправляй, запускай и садись. И скажи, чтобы Покойника позвали...
Первым решили запускать «Пиратов». Я заправил ленту в аппарат, запустил механизм и погасив свет, быстренько плюхнулся в кресло. Но после стандартных квадратиков и прочей ерунды, на экране возникло название фильма. «Ленин в Октябре».
- Стоп!
Я включил свет. Старпом, исподлобья и с кислым выражением лица уставился на меня.
- Белов, это...что?
Я пожал плечами.
- Она лежала в первой коробке, подписанной «Пиратами» ...
Старпом тяжело и устало вздохнул.
- Бардак. Иди...ищи «Ленина в Октябре», видимо перепутали кофры...
Прихватив с собой, только что зашедшего Покойника в помощь, я отправился искать нужную коробку обратно в 5-й отсек. Искомое, как и положено, нашлось в самом дальнем углу и лишь после того, как мы переложили и проверили почти все коробки. Вытащили. Вернулись в кают-компанию к скучающему в одиночестве старпому. Я вновь зарядил ленту, запустил механизм и выключив свет нырнул в кресло к остывшему уже чаю.
И тут, на экране, без всяких промежуточных титр и всевозможных полосок с квадратиками, предваряющий каждый фильм, нарисовалась обнаженная дама, упорно плывущая куда-то под водой...
- Золото Маккены...индианка- откуда-то сзади, нервно прохрипел Покойник.
А на экране, заплыв индейской женщины в мутноватой воде, уже сменился обнаженной Ольгой Остроумовой в бане и через несколько мгновений экран уже сиял полуобнаженной грудью Людмилы Сенчиной на фоне еще молодого и усатого Мюллера-Броневого...
Я, начал было привставать с сиденья, чтобы остановить это безобразие, но старпом, неожиданно сменивший расслабленную позу на стойку сторожевого пса, махнул, не глядя рукой в мою сторону.
- Сиди. Смотрим.
А на экране в режиме попурри мелькала собранная на одной катушке, вся доступная обнаженная натура советского кинематографа. Бюст Жанны Болотовой из «Подранков», сменялся игривой Аасмяэ за аквариумом из «Экипажа», за которой совсем не верила слезам Алентова в постели с Табаковым, а молоденькая и безумно симпатичная Наташа Вавилова, танцевала в одних трусиках, с наушниками на голове...
Когда через сорок минут, пленка закончилась, я остановил аппарат и включил свет. Старпом молчал. Покойник хрустевший баранками весь сеанс, тоже примолк.
- Однако...- прервал тишину «дядя Коля». Он встал. Сделал пару шагов перед экраном.
- Это же сколько фильмов паршивцы порезали? То-то, мы пару недель назад поставили «Зимнюю вишню», а голенькая Сафонова пропала... а она, оказывается, сюда переехала... Слышал я, про такие матросские нарезки, но, чтобы у нас... Вот ты видел, они даже просто девок в купальниках из каких-то польских лент, и то надергали... эротоманы, хреновы...
Старпом еще пару минут сосредоточенно и энергично промаршировал по кают-компании, потом подошел к гарсунке и открыв дверь прокричал вниз, на камбуз.
- Кок, или кто там сейчас есть живой?! Подними наверх что-нибудь пожевать, тефтели оставшиеся, хлеб там...масло... И побыстрее!
Повернулся к подскочившему из коридора вестовому.
- Бегом вниз. Заваришь свежего чая. Пять минут тебе.
Повернулся к нам. И неожиданно потянувшись, раздвигая плечи, с ехидной улыбкой закончил.
- Белов, перематывай на начало. Посмотрим еще разок... Фильм-то интересный оказался... Даже Покойник ожил. Ленин в октябре, не бухты-барахты...
Второй просмотр, прошел в куда более живой обстановке, чем первый. Мы пытались угадать фильмы с неизвестным нами эпизодами, смеялись, обсуждали незамеченные ранее детали и незаметно умяли, все, что передали с камбуза. После чего, подобревший было старпом вновь превратился в начальника, дал команду приводить все в исходное и завершил наш вечер тем, что убыл довольный жизнью спать в каюту, прихватив с собой, коробку с фильмом про Ленина в Октябре...
Наутро никаких разборок по поводу эротического кино не было. На следующий день, замполит заказал машину и выгрузив с корабля фильмы, сдал их на кинобазу. Коробка с нашей находкой, оставалась в каюте старпома, вплоть до сдачи корабля, и ее дальнейшая судьба мне неизвестна. Но, вот в верности слов вождя пролетариата, что из всех искусств для нас важнейшим является кино, я с тех пор совершенно не сомневаюсь...