В середине семидесятых годов прошлого века я проходил срочную службу в рядах Советской Армии, в одном элитном воинском подразделении - строительном батальоне (т.н. стройбат). В первые пару месяцев я выполнял фукции андроидного экскаватора, а потом командование части узнало о моей способности рисовать и умении писать плакатным пером. Эти таланты в те времена ценились на вес золота, т.к. парк наглядной агитации для повышения воинского духа нуждался в постоянном обновлении. И я начал работать художником-оформителем при штабе части. У меня была небольшая комнатка-мастерская, которую я делил с штабным плотником Мироном Магурой. Мирон сколачивал стенды, а я вдыхал в них высокое идейно-политическое содержание. Мы подружились, называли друг друга кумами и жили душа в душу. Комнатка напротив нашей мастерской являлась резиденцией освобожденного секретаря ЛКСМ (Ленинский коммунистический союз молодежи) нашей части прапорщика Ширинкина - неплохого в сущности человека, которого губили страсть к крепким напиткам и декреативная инициатива. У прапорщика было простое и честное лицо второстепенного героя советского кинофильма производственной тематики, только нос, пожалуй, был несколько великоват и мясист - напоминал по форме грушу, изогнутую в форме утиного клюва.

Рано утром к нам в мастерскую врывается взмыленный прапорщик Ширинкин, кидается к зеркалу и озабоченно смотрится в него.
- Ара, у тебя грим есть? - не глядя на меня, спрашивает прапорщик (меня он называл традиционным для всех армян в армии именем Ара).
- Никак нет, товарищ прапорщик! А для чего вам грим?
- Да вот, понимаешь, вчера был на хоккее, сидел в плащ-палатке, и когда прикуривал, спичкой нос обжег. Скоро к командиру идти, а он заметит и опять начнет...
Тут Ширинкин весьма похоже изобразил рявканье нашего бравого подполковника:
«Шта, Ширинкин, опять к бабам полеззз? Поцарррапали?»
- Вот, посмотри!
И Ширинкин, вытянув шею, представил моему взору свой утиный носик. На кончике носа строго по центру располагалось небольшое красное пятнышко. Зная, какие несовместимые с образом политработника раны обычно наносят Ширинкину его бабы, я не представлял себе, что этот крохотный ожог может вызвать интерес у командира части. Но Ширинкина это не утешило. Он настаивал на немедленной косметической операции и слезно просил узнать насчет грима у завклубши. У завклубши грима тоже не оказалось.
- В общем, товарищ прапорщик, я вам могу только гуашью замазать, но результат не гарантирую.
- Мажь! - возопил Ширинкин с интонацией Кисы Воробьянинова, когда тот кричал Бендеру «Брейте!»
Ширинкин уселся на стул и вытянул шею. Магура, который во время этого разговора только добродушно усмехался и давал не лишенные смысла советы, понял, что предстоит исключительное зрелище, занял позицию сбоку. Я взял набор гуаши и стал подбирать колер к богатому и сочному цвету лица секретаря ЛКСМ. Кум Магура с интересом наблюдал за моими манипулящиями.
Гуашь содержит белила и подобрать нужный цвет этими красками довольно трудно. Да и «баланс белого» на лице прапорщика в результате потребления водочки был настроен с явным преимуществом красного и назвать цвет его лица телесным мог только последний из могикан. Это был очень сложный, сочный и насыщеный букет - пурпур с оттенками переспевшей вишни, легкими нотками голубики и почти неощутимым послевкусием земляничных ягод. Периодически я подносил палитру к лицу прапорщика и сравнивал свой гуашный букет с оригинальным. Наконец нужный колор был накупажирован. Ширинкин уже весь извелся на табурете, да и кум жаждал начала представления.
Мне никогда до этого не доводилось красить нос секретарям ЛКСМ, поэтому я старался получить от процесса максимум удовольствия. Чтобы не замарать гуашью честь мундира офицера (ну, почти офицера), на Ширинкина была накинута белая тряпочка. Получилось что-то вроде слюнявчика, и Магура не преминул заметить, что эта деталь туалета прапорщику очень идет и даже молодит его.
На меня что-то нашло, наверное, это был потный вал вдохновения, но плотность его была сильно разбавлена приступами смеха, с которыми я пока справлялся.
Я вел себя как настоящий художник. Я отошел на шаг, прищурился и, вытянув руку с кисточкой, внимательно посмотрел на прапорщика. Я увидел секретаря ЛКСМ воинской части, живого прапорщика в парадно-выходной форме, с погонами, со звездочками, с белым слюнявчиком, сидящего на табуретке посреди комнаты с вытянутой шеей и ожидающего, когда ефрейтор начнет красить ему нос.
Больше держаться не было сил. Я почти рыдал от приступов хохота и никак не мог взять себя в руки и сделать первый мазок. Кум, который тоже оценил комизм ситуации, бушевал где-то около шкафа с красками, периодически ударяясь об него головой. Звуков он почти не издавал, только попискивал «и-и-и! и-и-и!»
Ширинкин сидел, кося на нас злыми глазами, и тихо матерился, объясняя, что он со мной сделает, если я не приступлю к работе прямо сейчас.
Наконец я собрался с силами и мазанул кисточкой по прапорщикову носу. То, что произошло после этого, добило меня окончательно - гуашь (а это краска на водной основе) не пожелала ложится на жирный нос секретаря ЛКСМ, свернулась в каплю и спрыгнула на слюнявчик. Несколько минут мы с кумом бились в истерике, потом я очнулся и попросил прапорщика сбегать в туалет и хорошенько помыть нос с мылом. Тот помчался к умывальнику. Когда он вернулся, мы уже успокоились и я нашел в себе силы для дальнейшего творчества. Несколькими умелыми мазками я закрасил точку ожога и Ширинкин кинулся к зеркалу. Цвет был подобран идеально. Ширинкин был страшно доволен, и глядясь в зеркало, все время приговаривал:
- Зашибись! Зашибись!
(На самом деле он повторял немножко другое слово).
Но у гуаши есть одно противное свойство - после высыхания она светлеет. За время, пока Ширинкин вертелся вокруг зеркала, гуашь высохла и теперь возникало впечатление, что к красному носу прапорщика пришили аккуратную бежевую пуговицу. Кум, увидев эту метаморфозу, опять закатился под шкаф, а Ширинкин изменился в лице (уже не только в прямом, но и в переносном смысле).
- Ара,.. что это такое, ..... ..... .....?!!
- Она подсохла и посветлела, товарищ прапорщик...
- Я, бл.., вижу, что она, бл..., посветлела!!! Что мне, бл...., теперь с этим, бл..., делать?!!! Как ей, бл..., опять, бл..., потемнеть, бл...?!!
От волнения прапорщик забыл все остальные матерные слова.
И тут меня осенило! Идея была дерзкая и смелая, но как отнесется к ней прапорщик?
- Можно покрыть лаком, тогда цвет вернется, - робко предложил я.
Кум Магура, который же не пытался встать, представил себе лакированый нос секретаря ЛКСМ и сложился пополам как от ранения в живот.
Прапорщик бросил на меня мечтательный взгляд, в котором жгучее желание убить меня немедленно боролось с желанием убить меня немедленно после обработки носа лаком. Наконец здравый смысл победил.
- Мажь, сука.
Лак у меня был только ацетоновый. Это и сгубило прапорщика.
Нет, поначалу все было великолепно. Ширинкин опять завертелся перед зеркалом и завел старую пластинку:
- Зашибись!.. Зашибись!..
А лак тем временем подсыхал и постепенно стал стягивать кожу на носу прапорщика в слегка сморщенный холмик. Процесс происходил незаметно, но к его завершению нос Ширинкина, который и раньше напоминал слегка отвислую женскую грудь, увенчался для полного сходства сочным эрегированным соском.
Ширинкин был близок к истерике. Кум (как мне казалось) тихо скончался под столом.
- Бл.......диии!!!!! Сукиииииии!!!! - ревел Ширинкин, - что я с этой сиськой теперь буду делать?!!!!!
Тут кум очнулся и застонал: Ии.... Ли-и... Ли-и...
Он никак не мог закончить предложение. Наконец получилось.
- Лииифчик сшейте! - предложил кум и опять рухнул на пол.
- Ара, сотри этот лак пока я вас с Магурой не убил!!!! - орал Ширинкин. Он уже совершенно обалдел от резких переходов по формуле «отчаяние-блаженство-отчаяние».
Я стал стирать лак тряпочкой, смоченной в ацетоне. Но нежная, деликатная кожа на носу прапорщика за последние полчаса вынесла грубое мытье холодной водой, стирку хозяйственным мылом, втирание гуаши и покрытие лаком. Чистого ацетона кожа перенести уже не смогла и стала сходить вместе с лаком. Через минуту на кончике носа была полноценная рана размером с двухкопеечную монету.
- Я с вами потом разберусь! - прошипел Ширинкин, сорвал слюнявчик и побежал в санчасть. До совещание у командира части оставалось около 10 минут. Мы видели, что у кабинета уже собрались военачальники в ожидании главного полководца. Наконец появился и сам командир.
- Ну что, все в сборе? А где Ширинкин? - гаркнул подполковник.
- Здесь я, здесь! - донесся с лестничной клетки голос Ширинкина, выскочившего из санчасти.
- Я уже здесь! Здесь я, товарищ подполковник!
Мимо нас резвым аллюром пронесся Ширинкин. Увидев его, у нас с кумом опять случился родимчик. Наш фельдшер по кличке Пинцет мало заботился об эстетике, он просто заклеил нос Ширинкина двумя длинными полосками лейкопластыря, крест накрест.
Ширинкин подгарцевал к командиру, резко осадил и метнул кость к черепу в воинском приветствии. Подполковник взглянул на честное лицо прапорщика и радостно загоготал:
- Шта, Ширинкин, опять к бабам полезззз?! Поцаррррапали?!

Честностырено отсюда http://mymoon-leo.livejournal.com/

Мой разговор с отцом

И жуткие твари без глаз и ушей преследовали их по пятам, и днём, и ночью ...
И оглашались леса и горы криками настигнутых, и не было им ни жалости, ни пощады...
И тот, кто избежал смерти, всё равно был мёртв, ибо умер раньше в сердце своём...
Наумов А.А. "Как просто быть солдатом"

- Папа, у меня спрашивают, про войну. А что мне рассказать им про войну? Как все просто там, или о том, что там, как в кино? Или сказать правду...
- Какую правду готов ты рассказать? - спросил меня отец.
- Как просто идти на войну. Ну, я не знаю, как...
- Ты не знаешь, как рассказать о том, что происходит в душе?
- Папа, как мне им сказать, что это просто - слушать про войну, и никогда не понимать, что творится в душе солдата. Как все это просто, пока ЭТО не касается тебя...
- Знаешь, сын, я тебе хочу рассказать одну историю из моей жизни, - сказал мне отец и посмотрел мне в глаза...
...Осень. Мы едем на войну в грузовиках. Мы будем бить фашистов. Нам по 13-14 лет. Что мы знаем о войне? Ничего, кроме того, что наша армия самая лучшая в мире. Враг будет разбит и победа будет за нами. С нами хмурые и угрюмые матросы. Они смотрят на нас с легким укором. Нас помыли, обрили налысо, одели в форму, и мы, будущие юнги Балтийского флота, едем к месту службы. Гармошки играют, песни поем. Мы герои.
Вдруг какой-то нарастающий рокот. Матросы головами крутят, беспокойство у них на лицах, а нам весело...
Жуткий, противный свист... Я на всю жизнь его запомню, этот жуткий противный свист падающей авиабомбы...
Взрыв... Каким чудом меня выкинуло из грузовика, я не знаю... Я ничего не слышу... В глазах пелена... Я пытаюсь встать на ноги... Кто-то что-то кричит и машет руками, а я ничего не понимаю... На глаза мне попадается рука с часами, я подымаю её и глазами ищу хозяина... Рядом лежит разорванная гармошка, чуть дальше лежит наш гармонист в какой-то неестественной позе... Я наклоняюсь к нему, переворачиваю, а у него нет лица... И тут словно включили звук... Я услышал какофонию звуков... Вопли, крики, взрывы... Меня охватил липкий страх, жуткий противный страх... Хотелось куда-то убежать... Хотелось стать маленьким и забиться в норку... Не поверишь, сын, я обоссался...
... я ни кому, ни когда не говорил об этом. Наверное, больше никогда и не скажу, на всю оставшуюся жизнь, я не смог вытравить из себя этот страх. Я научился с ним жить, я научился с ним бороться, а вот вытравить его из себя я не смог. Ты знаешь, я воевал, пережил блокаду и могу тебе сказать, что не боятся на войне, только дураки... одни могут побороть в себе этот жуткий страх, а другие нет...

- Папа, а моя война началась так... - сказал я...
... мы едем в эшелоне... куда едем? Что нас ждет впереди? Каждый из нас по-своему воспринимает то, с чем он столкнется. У меня страха нет... непонимание вот есть... а еще информации нет ни какой, зато слухов вагон и маленькая тележка... слухи, помноженные на страхи, и отполированные водкой дают свои результаты. На станции "Луговая" с эшелона сбегают три офицера и прапорщик. Я с бойцами их отлавливаю, мы затаскиваем их в вагон, я бью одного офицера по лицу, он выходит из ступора и начинает плакать... я ему не судья, но мне становиться противно...
Мы прибываем в Моздок. На нас смотрят усталые и полностью отрешенные от жизни глаза "местных" солдат... в их понимании прибыло очередное "мясо"... это я потом пойму все, а сейчас, я командир роты и на меня смотрят 129 человек... мне надо ими командовать и в скором времени вести в бой... а мне сказать им не чего...
... мне жителю равнины, этот маленький перевал кажется, большой горой... мы идем разведкой впереди нашей колоны, на БТРе и 2 "Уралах"... мы останавливаемся, для того чтоб проверить наличие засады... внизу стоят два "Уазика"... кто это? Наши? Или "Чехи"? а поди разбери... твою мать, что это? Люди в белых комках скатываются по склону... и вдруг... пули засвистели вокруг и первые очереди застучали по броне. Я, растерялся. На меня напал дикий страх... да, что там дикий страх, просто ступор. Я не знал, что делать. Я думал, я готов к войне, а оказалось, я просто ...
...я понимал, что мне нужно что-то делать, куда-то прыгать и в кого-то стрелять, кем-то командовать, но мой разум был в полном оцепенении... Что делать? Страх... дикий, липкий страх... через мгновенье, я увидел, как на меня летит, что-то не понятное и невообразимое... провожу взглядом, летящую на меня смерть... огненный шар пролетает, мимо меня и впивается в гору... а у меня внутри холод, который пронизывает меня, словно тысячи иголок впиваются в меня... коленки трясутся, руки не слушаются... страх, противный липки страх...
... что делать? Надо вставать и бежать... куда? Куда бежать? Мне б зарыться поглубже, куда ни будь ... СТОП!!! Хорош я буду перед бойцами, как страус...
... я трус! Я, трус? Наверное, я трус...
... вокруг идет бой... мой автомат при мне. Фонтан грязи поднимается впереди меня... я получаю осколками по лицу... твою мать... и тут просыпается злость... дикая, тупая, звериная злость... ах вы гады... вот вам с-с-суки... а-а-а-а... мой вопль, наверное, был на всю округу... длинная бессмысленная очередь по фигуркам в комках... отдача в плечё, как наркотик который возбуждает меня... разум начинает приходить ко мне... как учили, короткими очередями по противнику... я сменил рожок... кино, в котором все эффектно происходит, закончилось... я пришел в себя... наступила тяжелая реальность... я начал отдавать команды и руководить боем, я взял под контроль свою волю, бойцы выполняют мои приказы... чехи в белых комках кубарем покатились вниз... моя маленькая победа, победа над врагами, победа над самим собой... а вот теперь у меня злость. Злость за трусость, злость за беспомощность... с-с-суки и пускаю длинную очередь... бросаю автомат и хватаю СВДешку у снайпера... пелена на глазах, я стреляю до последней железки... я... я...

- Отец, а ведь всем, кажется, что так просто быть офицером! Что просто поехать на войну, что просто воевать...
- А еще, ведь так просто быть героем! - сказал отец и улыбнулся.
- Папа, ты же знаешь, как не просто признаться в том, что ты пережил...
- Знаю! Знаю, как не просто, сказать ещё и самому себе, прежде чем рассказать другим: "Ты же знаешь, кто ты?"...