В продолжение темы про службу в роте охраны.

Дело было знойным летом конца восьмидесятых годов, на территории одной из авиабаз Краснознаменного Белорусского Военного Округа. Наш призыв уже отслужил год, потому мы справедливо считали себя достаточно опытными воинами, много повидавшими на тернистом армейском пути.
По причине увольнения старослужащих и традиционной задержки прибытия пополнения на наши мужественные плечи легло тяжелое бремя латания «дыр» в нарядах. Проще говоря, из караулов мы не вылезали. Различные нормы по эксплуатации людей в караулах были нагло попраны, но выбора то у нас не было. Правда, иногда нас подменяли другие подразделения. Не смотря на столь тяжелое положение, мы не уставали искать приключения на свою нижнюю часть спины, дабы хоть как-то скрасить тяготы и лишения армейской службы.
А произошло следующее.
За какой-то надобностью связисты откопали траншею для прокладки кабеля от нашей караулки до своего объекта. При свершении сего действа была сильно попорчена ограда из колючки вокруг караульного помещения. Траншею вырыли и по какой-то не понятной нам причине про нее забыли. Дыру в заборе ессно никто не заделывал, т.к. справедливо полагали, что работы с траншеей будут продолжены, а два раза переделывать одно и тоже авиационная гордость не позволяла.
Был у нас в части нач.штаба майор Черкасный, человек по натуре въедливый, нудный, страстный борец за соблюдением устава и порядка. День заступления данного типа дежурным по части, для всего личного состава был трагедией.
В одно из своих дежурств этот затейник ночью проник через брешь в ограде и отрытую форточку в помещение караулки и до смерти напугал начкара - прапора, подразделения связи, которое нас в этот момент подменяло в карауле. Шалун пристал к мирно спящему человеку с включенным на полную мощность фонарем и поинтересовался, а что, собственно происходит в карауле. После такого пробуждения кусок не сразу сумел восстановить способность слаженно думать и внятно излагать свои мысли. Что и говорить, такого подвоха не ждал никто. Не профессиональные караульные-связисты были застигнуты врасплох и схвачены за самое сокровенное. Шуму было много. Поимели весь состав караула. И начкара, за замечательную организацию процесса и бодрящую смену за то, что проспали появлением злодея в помещении, ну и остальных за компанию, чтобы служба медом не казалась.
По прошествии пары, тройки дней в этот караул заступили мы. На наше «счастье» дежурным по части заступил майор Черкасный. Звезды сошлись. Все загрустили в предвкушении. В наряд мы шли молча и хмуро, предчувствуя маячившую на горизонте проблему в лице Черкасного. Особо хмурился наш начальник караула. Внезапно лицо его озарила счастливая и гаденькая улыбочка. В голове прапора родилась гениальная идея. Профессиональная гордость и солидарность всех прапоров повелевала произвести акт мести по отношению к неспокойному майору. Дырка в заборе все еще существовала, т.к. не был разрешен спор, кто ее будет заделывать, охрана или ее родители-связисты. Вероятность повторения истории с попыткой проникновения майора в караулку была весьма велика. Стрелять в этого придурка никто не хотел, а вот отбить охоту заниматься подобными гадостями в дальнейшем желание было у всех. Была создана бригада по реализации замысла, в составе: начкара-прапора, помначкара (это я) и кандидата в мастера спорта по вольной борьбе разводящего Вовки Перникова. Замысел был следующий, провокационно открыть окно в помещении сушилки, прямо напротив дыры в заборе, выключить свет и притаиться в ожидании явления майора. Почетное удовольствие проучить майора прапорщик доверил себе и Вовчику, мне досталось обязанность дежурить у выключателя и включить свет секунд после 10-15 после начала экзекуции. На том и порешили.
Ждать пришлось долго. Мы уже потеряли всякую надежду и было решили, что майор взялся за ум, как вдруг раздалась возня возле колючки. Дышать мы перестали и постарались раствориться в стенах сушилки. В проеме окна блеснули очки майора. Кряхтя и шепотом матерясь, он начал процесс проникновения в помещение. Дождавшись появления в комнате большей части тельца майора, одновременно с коротким воплем «мочи» на него обрушилось два тела килограмм по сто каждое. В воздухе замелькали ноги и руки. Защитники караулки били майора молча и старательно, он же нашел в себе силы только орать и взывать о помощи. Я, нарушая достигнутую ранее договоренность, увеличил дистанцию включения света раза в два-три. За это время терпящий бедствие нарушитель раз тридцать успел сообщить, свое звание, фамилию, должность, семейное положение и размер носок. Но бравые парни и не думали останавливаться, наоборот они только входили в раж. Нету на свете силы страшнее авиатора, делающего свое дело с упоением. На визги и мычание майора прибежали бодряки и отдыхающая смена. С сожалением я включил свет. Открылась свежая картина боя. «Товарищ майор, а вы то, как тута оказались» - стройным хором запричитали мы. На неудавшегося нарушителя было больно смотреть, на ногах он стоял с трудом, вид у него был, мягко говоря, помятый. Когда он таки пришел в себя ему тут же был дан доклад о том, что, в общем то, все было тихо и справно, да вот произошло досадное недоразумение по попытке проникновения в караулку постороннего, но она была бдительно пресечена, караул потерь не имеет.
Майорский умишко отчетливо понимал, что ему мало того, что причинили телесные повреждения, но и морально поимели в самой извращенной форме, а отвертку кинуть возможности нет никакой, что огорчило его до крайности. Объявив личному составу благодарность, майор понуро отправился восвояси.
Известие о блестяще проведенной операции возмездия облетело авиабазу с быстротой молнии. Восторгу личного состава не было предела. Радовались все, включая командира части, т.к. ненужный и губительный пыл нач.штаба был в значительной степени умерен без его на то участия.
От греха подальше, дыру в заборе заделали в тот же день, а траншею закопали, ничего в нее не заложив.
Часть снова зажила спокойной размеренной, боевой жизнью. А в авиации по другому и не бывает.

Обещать - не значит жениться. Это я к тому, что обещал рассказов не писать. Было, не спорю. Плюс к этому, я не корабел и плохо знаю специфику. Но, с другой стороны, у меня есть оправдание - кое-кто тут вам обещал рассказ на определенную тему... который так и не появился. Давайте я выполню чужое обещание, и расскажу эту историю, благо же автором ее можно считать, отловив и протрезвив, любого из жителей утопающего в зелени, лирике и военно-морском долбо@бизме городка, ранее известного под именем Пиллау.
Итак:

КОНЕЦ И ВНОВЬ НАЧАЛО

... и да простит меня Лев Николаевич



Это очень неудобно - быть больным и старым. Люди при мне повторяли эту банальность так часто, что осознавать ее справедливость сейчас, когда я стар и болен, прямо-таки невыносимо. Люди, конечно, имели в виду себя - они почти всегда имеют ввиду только себя. Я это чувствую. Никто, наверно, не рассказал вам, дорогие, раньше, что корабли не умеют видеть, не умеют слышать. Они - только чувствуют. Но зато мы чувствуем очень много и очень глубоко - и протяжный стон корпуса кого-то далекого там, в океане, и холод арктических льдов, и песню пассатов - там, за тридевять земель и семь морей; момент за секунду до перекладки руля; чуть ниже напряжения, чуть меньше давление воздуха; такие разные взгляды людей, такие разные слова - мельчайшей вибрацией по корпусу, по надстройкам... такие разные руки на механизмах... вот руки. Как раз руки передают больше всего. Командир мало чего касается - но КАК он это делает... по дрожанию штурманского стола, на котором он делает контрольную запись в навигационном журнале, я узнаю, что будет дальше.
Механик... Эх, ладно. Это все в прошлом. Это все в прошлом.
Извините - старики так болтливы... Позвольте представиться - ракетный катер тактический номер пятьдесят два. Можно по инициалам - Р-52. Под эти именем я живу уже восемнадцать лет. Для человека - зеленый луч рассвета. Для корабля, тем более такого маленького, как я, - черный, безнадежный закат. У меня уже нет сердца. Но это не значит, что я мертв - нет, что вы... мало, как будто, людей нормально существуют без сердца? Я подключен к искусственному сердцу - береговому электропитанию. А больше мне уже ничего и не нужно. У меня нет больше топлива, оружия, аппаратуры. Да и зачем они мне, если у меня больше нет людей. Людей, ради службы которым я был создан и которым я теперь не нужен...
Впрочем, я лукавлю - один человек у меня все-таки есть. Пусть он только приходит ко мне, но он есть. Это мой старшина электромеханической команды. Старший мичман. Его зовут Андрей. Мы знакомы всю мою жизнь - он принимал меня, неуклюжего и беспомощного, еще на берегу, и был тогда совсем зеленым матросом, мотористом БЧ-5. Мы провели вместе пятнадцать лет и три года. И все те последние три года, что меня списали, он приходит ко мне каждый день. Он кладет руки, руки, которые меня ни разу не ударили, на ржавеющие леера со сбитой краской, и начинает говорить со мной. Потом обоим становится легче, и он уходит. Чтобы вернуться завтра.
Кстати, вот и он.
- Ну, привет, дорогой. Дифферент исчез, я смотрю. Воду из ахтерпика откачали... Мда.
- Приходили, заводили, качали. Зачем-то заварили двери в поперечном коридоре. Как будто у меня осталось, что красть...
- Давай, Малыш, повспоминаем сегодня. Давай, а?
- Давай. А почему ты дрожишь?
- Не сейчас. Давай вспоминать... помнишь, как ты на ходовых не хотел запускать первого «чекиста»?
- Помню. Не было нормальной изоляции, а в БЧ-5 все были такими же зелеными, как и ты - даже командир-лейтенант был только-только из училища.
- Ты мне тогда, наверно, жизнь спас...
- Тебе нет. Вот электрику - может быть. А с чего это тебя такая ностальгия укутала?
- Погоди. А помнишь, ракета эта, новая, экспериментальная...
- Да уж, такое не забудешь - честно, если ты тоже вспомнишь, я вообще не любил ракетные стрельбы и всегда ломался перед погрузкой... надо было мне родиться торпедоловом...
- Но тогда ты сохранил жизнь всем...
- Не преувеличивай. Я просто почувствовал температуру в контейнере, и обесточил комплекс. А тебе - ты ведь мичманил уже - выговор влепили... Помнишь?
- А еще, когда в Лиепайских полигонах прихватило, зимой, я уже думал - все, пришел царь Нептун, и коготками по крыше надстройки - цок, цок. Как ты вынырнул тогда?
- Жить хотелось. Тебе ведь тоже хотелось? Да и командир, как же его звали...
- Сергей. Сергей Андреич...
- ... он кричал по связи, что будет становиться под борт «Грозного», но корабль не оставит - пока работает машина и дизель-генератор.
- Трудно было?
- Трудно. Думал, перевернет - с ракетами у меня остойчивость так себе, сам знаешь...
- А хочешь, я расскажу тебе то, о чем ты не знаешь?
- Про свою первую игрушку? Первую учительницу? Первую женщи... это не надо, это я знаю. А ведь ты секретарем комитета комсомола был - и надо же, товарищ оказался не чужд романтики: под покровом летней ночи и кормовой артустановки старшина второй статьи и второго же года службы потерял девственность с раскосой дочкой вокзальной билитерши...
- Она была такой толстой, а я...
- Хорошенько вмазавши, да? И это я тоже помню, мой милый Андрюша.
- Нет, не обо мне. О тебе.
- ?
- Второй слип «Алмаза», восемнадцать лет назад.
- Ну, я тогда молодой был. Корабль не обязан помнить что-либо до того момента, как он закачался на волнах...
- Это и было почти до, совсем чуть-чуть до... Помнишь, там есть такие металлические ролики на тележках? Все слипы одинаковы... Так вот, слушай: было пасмурнее утро, был ветер и меленькая морось. Народ хохлился, бушлат у меня промок, не по размеру был, черт... Об тебя разбили шампанское, и оно осталось у тебя на носу белой хризантемой, и главный строитель махнул рукой на башню, и ты, накренившись, пополз на тележках в воду... И в этот момент раздался резкий, высокий, пронзительный скрежет металла - все подумали: авария, что-то случилось... но ты, не замедляя движения, скользнул на воду и... да, закачался на волнах и... появилось солнце, и солнце вышибло слезы, и я тогда заплакал, потому что вспомнил, как мама рожала младшего брата - этот скрежет металла, это ты закричал, совсем как младенец...Этот слип ни до, ни после тебя так не кричал.
- Андрей... спасибо... я не знал... ты и сейчас плачешь? Не надо. А то я тоже.
- Не буду. Не мог не сказать.
- Что заставило? Почему сейчас?
- Малыш. Мы. Больше. Не увидимся.
Металл в голосе. Железная глотка. Человек закован...
-...почему? Ты все же уволился? Перевелся куда-то?
- Нет. Обещают перевести в погранцы, и даже вроде бы на новостройку, но это как получится. Нет. Просто... знаешь, кто сейчас пыхтит турбинами в Камсигале?
- Чувствую, что «молния», но какая, уже не узнаю...
- Сто тринадцатая. С того же второго слипа, но на пятнадцать лет позже. Они погрузили два "москита"
- Что...
- Да. Я подумал, что тебе лучше знать правду. Сейчас тебя зацепят и потащят в полигон - к утру доберетесь. Оцепление стрельб из ОВРа уже там, оповещение по флоту прошло. Малыш, я хочу сейчас спуститься через шахту МО и пустить воду. Через месяц тебя решат поднимать, потом месяц будут думать, как. Потом...короче, мы еще повоюем.
- Андрей.
- Это быстро - скоро начнет смеркаться, а обнаружив крен, тебя оставят в покое, начнут искать тех, кто тебя раскачивал позавчера...
- Андрей.
- ...а утром ты будешь на грунте по верхнюю палубу. Ляжешь мягко, я обещаю.
- Андрей, не надо. Ничего этого не надо. Это ведь нормальный выход, куда лучший, чем я мечтал по молодости. Боевой корабль, погибший в бою, пусть учебном - это хороший венец биографии. Ты иди. Я не разойдусь миллионом булавок по всей стране, а буду тихо лежать на дне, и слушать несерьезную болтовню салаки. Надо мной будут проходить корабли и суда... Это не так грустно, как могло бы быть. Иди. Вся моя жизнь, может быть, не стоила того, что ты сегодня для меня сделал. Того, что ты пришел. Не думаю, что так повезло многим - к списанному имуществу обычно не ходят. Во всяком случае, здесь больше никто не осчастливлен. Иди. Иди и не оборачивайся. Спасибо, друг. Иди. Мне надо побыть одному.

* * *

Рывок за нос. Так ведут старые, дряхлые, больные корабли. Еще рывок. Никто не церемонится. Я чувствую, как «молния», мимо которой меня протащили, колышет воду вибрацией корпуса, будто школьница перед балом нервно расправляет складки на платье - ты не виновата. Никто не виноват. Просто так надо людям.
Пост рейдовой службы. Надо бы запомнить его. Хотя - зачем?
Длинный мол, нулевая точка. Здесь Андрей начинал молиться. Никто не слышал, а я - чувствовал. «И да пребудет Господь со мной и моим кораблем. И да пребудет Господь со всеми нами и со всеми, ждущими нас не берегу. И я прошу - спаси и сохрани наши души здесь, и воздай нам по заслугам и вине по возвращении. А я буду смиренно пить чашу свою, ибо угодно было Тебе разделить всех людей на живых, мертвых и тех, кто в море. Аминь».
Сначала мне было смешно. Но только сначала.
Волнолом. Светящий знак. И первая волна - буууух в мой пустой корпус. Последняя первая волна. Теперь все последнее... Холодно. Электричества нет и тоже уже никогда не будет. Мне холодно. Мысли путаются, убегают куда-то внутрь, гаснут... Оцепенение смерти - вот оно какое... Нет, надо держаться. Надо - с достоинством. Я не знаю, зачем, просто надо, и все тут. Вот что: надо заняться чем-то конкретным. Решено - я буду пытаться удерживаться по волне, стараться нырять под ветер, стараться не рыскать на курсе. Я проверю обшивку на каждой шпации - не должно быть ни малейшей течи. Положено в чистом... Я буду держаться. Я буду молиться... я совсем не умею, никогда этого не делал, но у меня больше нет времени учиться. Буду делать, как могу... Как Андрей. «И да пребудет Господь со мной...»

* * *

На малом противолодочном корабле охранения полигона ракетных стрельб работал локатор. Яркая зеленая нить-щель бежала по ровному черно-зеленому круглому столу индикатора кругового обзора, спотыкаясь и выдавая сполох изумрудного пламени только в одном месте - буксир вел в район цель, списанный ракетный катер 205-го проекта. Старый, надежный, крепкий. Обреченный. Над индикатором склонился командир корабля, капитан 3-го ранга. Время ползло со скоростью буксира, но ничего не меняло.
До рассвета еще час. Надо просто ждать. «А каково вот сейчас катеру?» - подумал командир, - «Обычной металлической коробке, прыгающей на волнах? А ведь кто-то когда-то пытался сжиться с ним, срастись. Чувствовать, как свое тело. Чтобы малейший шорох отдавался крупинкой по голому нерву. А теперь - связь разорвана. Человек, наверно, спит в своей постели, рядом жена, детки посапывают... а корабль, влекомый за ноздрю сосредоточенным и молчаливым буксиром, корабль, пустой и безжизненный - что чувствует он?»
- ГКП-радиорубке, - негромко сказала «лиственница»
- Есть ГКП - артиллерист, вахтенный офицер.
- Командир на ГКП? Телеграмма ЗАС.
- Да. (Командирский кивок - «пусть читает»)
- Читай.
- Р-113 прибыл в район выполнения стрельб. О занятии целью точки доложить немедленно. ОД базы.
- Добро.
Все хорошо - все по плану. Все должно быть по плану - никаких судов, никаких самолетов. Только одна засветка на ИКО - старый, ржавый ракетный катер не длинном буксире, просто катер. Который сам не раз стрелял по таким же, как он теперь, списанным железным коробкам. Щелкнули фиксаторы «Рейда», отдавая командирской руке трубку радиостанции морской подвижной связи
- Прометей Бугелю четыре-четыре, прием.
- Прометей.
- Какое расчетное в точку?
- Плюс сорок минут.
- Спасибо. Я на 16-м. До связи.

* * *

...как тяжело умирать с достоинством. Нет, как тяжело жить с достоинством последние часы. Как тяжело жить с достоинством...
- Не бойся. Теперь уже нечего.
Что это? Галлюцинации - у людей. У кораблей из нереальностей бывают только мечты.
- Если бы ты хоть на минуточку представил себе, как сложно бывает бороться вот с этим делением, придуманным людьми - реальность/нереальность. Нет, это не галлюцинации. То, что ты слышишь, реально. Доказательство - тебе уже совсем не так холодно.
- Верно. А... с-с кем имею честь?
- Вот это как раз неважно. Потому что это совсем ненадолго, да и вряд ли этот разговор пригодится тебе в дальнейшем
- Это точно, поскольку дальнейшего у меня никакого нет.
- Как сказать. Если я тебе поведаю, что и смерти - нет, ты, наверное, подумаешь, что я тебя просто утешаю? Хорошо, я ничего не буду говорить на эту тему...
Бум - милях в сорока. Звук добежал по воде, затрясло, зарябило воду в лужицах на палубах моих ободранных кают. Странно, море почти успокоилось.
- Просто начат отсчет. Последний, но конец - всегда начало.
- Теперь будет тьма?
- Как будто ты, незрячий, знаешь, что это такое. Нет. Будет свет. Ты увидишь его - на короткий миг. Серый утренний свет. А сейчас тебе станет тепло.
- Кем бы ты ни был, спасибо.
Тишина. Нет. Нет, нет. Вот оно. По надстройке с безумной частотой застучали радиолокационные импульсы. Бешено... но меня это уже почему-то не трогает. Почему-то, хотя не все ли равно. Тепло...корпус, надстройки, срезанные валолинии, фальшборт - я перестаю различать свои части. Я становлюсь Единым. Что-то мельтешит... что-то сочится... Свет! Это свет!
- Я вижу! Слышишь, я вижу!!! Ты прав! Какое чудо! Како...
================
Из-за четкого горизонта взметнулся и опал столб пламени. Чуть позже донесся раскат грома. Затрепетали флаг и вымпел МПК, загомонили люди на боевых постах:
- Прямое!
- Цель поражена!
- Руководитель стрельб задробил вторую ракету.
- Доложить цель
- Ну вот, пронесло - не может быть два «Муссона» в один год...
Командир МПК, капитан 3-го ранга, устало смотрел на ИКО, сигнальщики - на кляксу черной копоти, нанесенную мазком импрессиониста на бледно-голубое небо над горизонтом. Изумрудный луч локатора бежал по своему круглому столу, споткнулся на точке - цель еще отражала сигнал, цель еще жила... Еще один оборот - зеленая линейка, продолжаясь за пределы индикатора, отправляла в вечное скитание по Вселенной электромагнитные импульсы - они вернутся, отразившись от того, от чего можно отразится... Потом. Через какое-то время.
На этом обороте луч уже не споткнулся.


Но ещё три секунды назад, далеко от оцепленного полигона, на втором слипе завода «Алмаз», кутаясь в мелкую питерскую морось, ещё стоял стройный корпус нового пограничного корабля, и уже распласталась на хищно наклоненном носу белая хризантема разбитого шампанского, и уже был дан сигнал на привода исполнительного механизма слипа.
Две секунды - и корабль начал скольжение к воде.
Секунда. Полпути. Серое утреннее небо. Приглушенный шум большого города.
В который совершенно неожиданно ворвался резкий, высокий, пронзительный, как крик новорожденного, скрежет металла.
И появилось солнце.

Что-то у меня пошла волна историй про фотографов и фотографии. К чему бы это?

Фотография.

И. Ходак

Познакомилась Ниночка с бравым воздушно-десантным сержантом Сергеем несколько поздновато. Был он уже 'дедом', дни считал до 'дембеля'. Растрезвонившая всем Ниночка даже не успела представить своего симпатичного знакомого подружкам, которые умирали от глупого желания хоть краешком глаза увидеть, так ли уж хорош герой романа. Судьба-злодейка подхватила и унесла его через леса, поля и реки в далекие края, не оставив бедной девушке точного адреса. Засмеют теперь подружки. Впрочем, если не оригинал, то копию, вернее - фотографию, Ниночка предъявить сможет. В одно из последних свиданий попросил Сергей забрать снимки, да вот уехал, не дождался.

И поспешила девушка в фотоателье.
Пожилая приемщица, с ного до головы окинув ее беглым взглядом, проницательно
осведомилась:
- Военный? Беленький?..
Зардевшаяся Ниночка кивнула головой. Однако на блестящей картонке предстало
изображение, явно не соответствующее личности сержанта.
- Ты же сама сказала: беленький, военный, - несказанно удивилась приемщица.
- Мой был в тельняшке, - заупрямилась Нина, - со значками. Сержант, - гордо
добавила она, будто это была ее заслуга.
- А этот зато офицер. С медалью, - парировала приемщица.
Вышедший на шум фотограф, правильно оценив сложившуюся ситуацию, вклинился в диалог:
- Барышня, ну что вы упрямитесь. Посмотрите сами: красавец, блондин, с ямочками, глаза голубые. Прелесть! Где вы еще такого найдете, барышня? Галстучек, звездочки...
- А еще медаль, - веско добавила приемщица.
- Вот и договорились. Славно! Клава, заверни девочке героя, - с улыбкой глядя
на стушевавшуюся Ниночку, милостиво указал фотограф.
- Доплати десятку, - упаковывая снимки, бросила Клава.
- За что? - ахнула Нина.
- А за медаль, - веско кинула приемщица.
Какими же проницательными оказались работники объектива: девочкам очень
понравился лейтенант с ямочками на щеках и медалью на груди. И всего-то за червонец.