Военный совет в Кубинке

Военный совет - коллег. орган воен. руководства, предназнач. для обсуждения, а иногда и решения принцип. вопросов воен. стр-ва, орг-ии боевых действий, упр., подготовки и обеспечения войск.
Советская военная энциклопедия

Военный совет есть высшая и последняя стадия воспитательной работы, когда руководство осознает, что боевая подготовка загнивает, воинская дисциплина умирает, а партийно-политический аппарат, ясное дело, является паразитом.
Военный совет в Советской Армии совсем не похож на "коллег. орган воен. руководства" и предназначен он вовсе не для "обсуждения, а иногда и решения принцип.вопросов". Скорее, это такая военно-воздушная групповуха, на которую вызывают специально отобранный личный состав дивизии, округа, а то и - страшно сказать - всего Вида Вооруженных Сил. Политико-воспитательные оргии проводятся обычно в каком-нибудь гарнизоне, где есть большой Дом офицеров. Идеальным местом наши генералы всегда считали авиагарнизон в Кубинке: от Москвы не слишком далеко, но и не слишком близко, при случае, можно будет "наверху" обмолвиться, что побывал "в войсках".
Мероприятие всегда планировалось и проводилось с размахом, чтобы одним воспитательным актом охватить как можно больше народа.
После непродолжительной регистрации воспитуемые уныло тянулись в зал и рассаживались, стараясь занять место как можно дальше от сцены. Задние ряды, однако, были заняты солдатами, отличниками боевой и политической подготовки, присланными на Военный совет в виде поощрения. Они прилетели вместе с офицерами, но, непривычные к ночным перелетам и слегка обалдевшие от суеты большого гарнизона, сидели подобно истуканам с острова Пасхи. Сходство с каменными идолами усиливали характерные стрижки, подчеркивающие все неровности черепа.
Известно, что секретом однообразного внешнего вида военнослужащих владеют только в пехоте, поэтому в зале причудливо смешивались кителя, куртки и даже парадные мундиры офицеров, приехавших получать медали. После перехода на новую, синюю, форму авиационный люд стал одеваться еще наряднее, радуя глаз неожиданными сочетаниями зеленого, голубого, салатного и синего.
Первый номер программы. На трибуну взбирается хмырь из управления боевой подготовки и начинает доводить до личного состава доклад об итогах прошедшего периода обучения и, соответственно, о задачах на новый период. "Доводить до личного состава" - звучит коряво, но ничего поделать нельзя: хмырь не выступает, не зачитывает доклад, а именно доводит. Это такая особая порода штабных, которые всю сознательную жизнь занимаются составлением планов боевой подготовки и отчетов о проведении оных. Весь они год копят справки, донесения, таблицы и выписки, потом, подобно жукам-скарабеям скатывают их в один большой ком и... доводят. Слушать их выступления все равно, что присутствовать на художественном чтении расписания электропоездов Казанского направления за позапрошлый год.
Зал впадает в летаргическое оцепенение, которое внезапно нарушается жутким воплем, усиленным динамиками:
- Эй вы, майор!!!
Все майоры начинают пугливо переглядываться, а капитаны и подполковники облегченно вздыхают: на это раз пронесло, и потихоньку оглядываются, кого накрыло?
- Что вы там головой вертите! Не вы, и не вы! Да, вот ты, который рядом с моряком, встаньте!
В зале находится два офицера в форме морской авиации. Рядом с ними стараются не садиться, потому что они - как черные реперные знаки в сине-зеленом военно-воздушном море.
- Чем это вы там занимаетесь?! - гремит генерал - Книжки читаете?!! Па-а-арнуху?!!
- Никак нет, товарищ командующий, я... это... конспектирую! - Майор храбро показывает раскрытую тетрадь, между страниц которой спрятан журнал "Радио".
- Кон-спек-ти-руете?!! - скандирует, надуваясь злобой генерал, - Та-а-а-к... Ха-ра-шо... А... тогда почему остальные хуи валяют, а?!!
В зале начинается лихорадочное шуршание. Офицеры, сидящие в первых рядах, открывают рабочие тетради. Те, у кого тетрадей нет, рисуют каракули на полях газет и на пачках сигарет, изображая конспектирование и надеясь, что подслеповатый командующий примет их за блокноты.
Постепенно все успокаивается, хмырь продолжает бубнить. Тишину в зале нарушает только кашель, скрип ужасной форменной обуви и шарканье.
- В войсковой части номер ***, - продолжает хмырь - при рулении самолета МиГ-29 было допущено выкатывание, в результате чего была приведена в негодность трубка приемника воздушного давления...
- Где командир н-ского полка?!! - немедленно заводится командующий. При этом он случайно называет истинное, секретное название полка.
Командир полка уныло воздвигается над рядами.
- У тебя в полку, - громогласно объявляет генерал, - не то, что летать - по земле ездить еще не умеют! Это, бля, не летчики, а НУРСы! Поставь на рулежке мента! С дубиной! И пусть он их ездить учит! По разметке! Чтоб ничего не сшибали!
В зале раздаются смешки.
- Смеемся? - командующего явно тянет вразнос, - зря. А надо плакать!
Не выдержав, он выбирается из-за стола и подбегает к трибуне, отодвинув докладчика.
- Смеемся, значит? А у кого в полку самолет разложили? Молчим?! - распаляется генерал - Тогда я скажу!
И он говорит.... Перед притихшей аудиторией разворачивается феерическая картина разгильдяйства и безобразий. В одном Гвардейском полку при разряжании пушки случайно обстреляли эскадрильский домик. Жертв нет, домика - тоже. В другом, не Гвардейском, в близлежащую речушку случайно вылили двадцать тонн керосина, отчего в ней утонули все лягушки, не говоря уже о рыбе; в третьем солдаты угнали аэродромный тягач, поехали в нем на дискотеку и, не справившись с управлением, проделали в лесу неплановую просеку.
Как водится среди генералов, командующий говорит экспромтом, причем по мере того, как его одолевает ораторское вдохновение, его речь становится все менее связной. Беда наших военачальников не в отсутствии идей, а в их обилии. Руководящие мысли не желают выстраиваться в колонну по одному а, отпихивая друг друга, рвутся наружу и поэтому появляются перед аудиторией в произвольном порядке, помятыми и слегка ободранными, как пассажиры переполненной электрички.
Постепенно до командующего начинает доходить, что его выступление не вполне педагогично, но как выкрутиться он не знает, поэтому просто обрывает свою речь и, буркнув докладчику: "Можете продолжать" - возвращается на место в президиуме.
Штабной хмырь, который все это время топтался рядом с трибуной, как привязанный, послушно раскрывает папку, но в зале начинается приглушенный ропот и шарканье. Выясняется, что наступило время обеда. Докладчик испрашивает разрешения завершить доклад после перерыва и, получив его, подает долгожданную команду: "Товарищи офицеры!"
После обеда президиум наполовину пуст. Командующий с особо приближенными лицами, ясное дело, занят в "греческом зале" более приятными делами, поэтому места на сцене засеяны квадратно-гнездовым способом угрюмыми и трезвыми полковниками, которым поручено "обеспечить".
Зал, напротив, светится довольством: офицеры наслаждаются чувством сытости, сменившем свирепое, голодное похмелье. В сонной, теплой тишине надоедливое жужжание докладчика уже не мешает, а воспринимается как жанр военно-воздушной колыбельной. Бойцы на задних рядах откровенно дрыхнут, более закаленные офицеры держатся до последнего. Наконец - команда и первый день военного совета окончен.
Большинство приезжих офицеров на ночлег размещается в казармах. Для этого бойцов "уплотняют", освобождая для командированных целый этаж. Сценарий всегда один и тот же. Дежурный врач в санчасти всю ночь развлекается чтением справочника по токсикологии, периодически приводя в чувство выпавших из реальности штабных, которых усиленные патрули стаскивают к нему со всего гарнизона. Душевая спортвзвода, единственная в гарнизоне, где ночью есть горячая вода, работает с максимальной производительностью. Испуганные бойцы прячутся по казармам от толп офицеров, блуждающих по гарнизону.
В казарме со второго этажа доносятся топот, ржание и бульканье. Коридор наполняется специфическим запахом дешевого кабака. В половине двенадцатого ночи по лестнице сползает хмырь из отдела боевой подготовки. Правой рукой он цепляется за перила, а левой держит за горлышко свежезадушенную коньячную бутылку. Заметив дневального по роте, хмырь бурно и нечленораздельно радуется:
- С-с-с-ынок, чего ты тут с-с-с-тоиш-ш-ш-ь?!! Пойдем, з-з-заебеним!
Причем обращается он к дневальному, а смотрит почему-то на стенд "Обязанности дежурного по роте".
Дневальный-казах, не отчетливо понимающий по-русски, принимает единственно правильное решение: замирает, как варан, кося, однако, глазом на бутылку и часто сглатывая слюну.
По лестнице скатываются еще два офицера, отнимают у хмыря бутылку и, подхватив под руки, волокут наверх. Через некоторое время наверху рушится что-то мягкое.
На следующий день - работа по секциям. Правда, заседают только совсем уж упертые, вроде мобистов и секретчиков, остальные занимаются по личному плану. Личный план включает, как нетрудно догадаться, жесткий опохмел, марш-бросок в Москву за барахлом по утвержденному женами списку а также бесцельное шатание по гарнизону, которое неизбежно приводит к знаменитой "Четырке" - продмагу номер 14, где положено закупать "продукты" на обратную дорогу.
Ближе к вечеру на аэродроме поднимается суета. Басовито и солидно гудят движки транспортных "Антоновых", скандальный визг пускачей сменяется разбойничьим свистом и завыванием турбин реактивных "Ильюшиных" и "Туполевых", машины по очереди взлетают и быстро растворяются в темнеющем небе.
Военный совет окончен. Успехов вам, товарищи, в нелегком ратном труде.

Артиллерийско-ракетное

Вспомнил nalymov

(Примечание от Kaptenatmusa: на эту тему- как вынести- писалось много, и самолет за бутылку вывозили и др. Пусть и пушка будет в этой коллекции.)

В 1958 году группа студентов Бауманского училища проходила преддипломную практику в конструкторском бюро Королева в подмосковных Подлипках. Прежде там размещалось КБ артиллерии Грабина, и на площадке перед одним из зданий стояли образцы продукции - пушки различных систем.
Перекуры обычно устраивались перед 76-миллиметровой пушкой ЗИС-3. Туда-то однажды и подошел недавно назначенный замдиректора по охране объекта. Заговорив с завлаборатории, охранник похвастался, что обеспечил безопасность КБ так, что и муха не пролетит. В ответ тот предложил поспорить, что в течение трех дней вывезет с территории эту самую пушку ЗИС-3. Ударили по рукам на ящик коньяка.

Через три дня в лабораторию ворвался взбудораженный главный охранник и потребовал завлаба к ответу. Пушка исчезла. Допросы часовых и вахтеров с пристрастием ничего не дали. Только получив ящик коньяка, победитель пари признался, что пушка украшает песочницу соседского детсадика.

А вывезли ее просто. На территорию вызвали "Скорую помощь" (фургон на базе ЗИС-51) к якобы заболевшему сотруднику, и в него погрузили по частям пушку. Под вой сирены машина покинула территорию без досмотра.

Самой трудной задачей оказалось затащить пушку обратно. Доведенная взбучками до белого каления охрана отказывалась выполнять приказы непосредственного руководства...

ВИВАТ, ШУРАВИ!
Игорь Фаталиев. Ветеран войны в Афганистане. Среди наград есть медаль «За отвагу». С 1988 по 1991 год был первым председателем краевого совета воинов запаса. Директор ООО «Шурави». Член совета краевого союза ветеранов Афганистана.
Перед призывом в армию я серьёзно занимался лёгкой атлетикой, выполнил нормативы КМС. Очень благодарен своим спортивным наставникам за то, что они воспитали во мне спортивную злость, умение достигать поставленной цели и бороться с чувством усталости. Эти качества пригодились во время службы в разведроте. Ребята там собрались как на подбор - все спортсмены, даже один был из саратовского цирка воздушный акробат. Поэтому служить нам было намного легче, чем неподготовленным парням. Посудите сами. Если затяжной подъём в горы да с полной боевой выкладкой или бег по пересечённой местности да под огнём противника. Что там говорить! А с крепкими мышцами и хорошим дыханием, безусловно, проще.
Интересно, что в армию меня призвали в очередную годовщину афганской революции, то есть 27 апреля 1984 года. Так что самой судьбой мне было предначертано попасть на ту войну. Как нам говорили тогда, защищать завоевания революции.
Службу начинал в Майкопской дивизии. Наш призыв состоял из двухсот человек со всей территории Советского союза. Проходили подготовку серьёзно, поскольку знали, что служить будем в Афганистане, и за расслабленность там другой цены, кроме гибели, не спросят. Времена, сами знаете, какие были. С экранов телевизоров и журнально-газетных страниц узнать, что действительно творится там, за речкой, было невозможно. А в дивизии часто появлялись офицеры, прошедшие через войну. Вот они-то нам и рассказывали в подробностях, не скупясь на краски, как в Афгане наши воюют.
В начале августа нас перевезли в Ростов и сразу отправили на аэродром, где уже ждал гражданский самолёт Ту-154. Запомнилось, как начальник сборов подполковник Опара попрощался, пожав каждому из нас руку. В Самарканде поменялся экипаж, и уже рано утром следующего дня мы были в Кабуле.
Первое впечатление от Афганистана было странным. Как я уже говорил, прилетели мы ранним утром, а как только распахнулась дверь самолёта, на нас пахнуло жаром. Но не столько это поразило, сколько лица солдат и офицеров. Пусть не очень свежие, не гладко выбритые, пусть форма выцветшая, пропылённая, пропотевшая, пусть усталость сквозила во всех движениях, а вот улыбки, широкие, открытые нас удивили, и мы поняли, что всё будет в порядке! Да и чувство землячества было сильно развито. Никого не интересовало, кто ты по национальности. Как говорится, два лаптя по карте, уже земляк. Это тоже давало ощутимую поддержку. А рота и правда была интернациональная, почти все представители бывших республик в неё входили.
На следующий день мы отправились дальше, только уже военно-транспортным самолётом АН-12, который взлетал каким-то странным манером, поднимался в воздух и приземлялся в Баграме по спирали. Это уже потом нам объяснили, что таким образом лётчики уходили от вполне вероятного огня противника. Но такие маневры отрицательно сказались на некоторых парнях. С непривычки у них полопались барабанные перепонки.
Есть в армии понятие «покупатели», то есть командиры выбирают солдат, подходящих для службы в их подразделениях. Так я и попал в полк, который базировался в Джебаль-ус-Сарадже, у подножия высоченных гор, где пролегала дорога, соединяющая юг и север страны, а именно, Хайратон - Кабул. Отсюда понятно, что зона действия нашего полка были Чарикарская долина, вход в Пандшер и знаменитая дорога на Саланг.
Чем занимались в разведроте? Лучше, чем в песне не скажешь. Помните такую? «Батальонная разведка. Мы скучаем очень редко. Что ни день, то снова поиск, снова бой...» Действительно, делали всё, что положено разведке: сидели в засадах, ходили на прочёсывания и блокировку, брали языков и были глазами и руками полка.
Первой операцией была засада. В голове туман. Каждый нерв напряжён до предела. Вроде бы и интересно, но ничего не понятно, что делать и как, если вспыхнет бой. Всё, чему натаскивали пару недель, куда-то испарилось. Ничего. Отсидели. Потом только узнали, что это была как бы учебная задача, хотя никто не мог гарантировать, что не столкнёмся с духами.
Месяца через три, когда боевые выезды и выходы стали повседневностью, мне начало казаться, что в армии я родился, крестился и всю жизнь проведу здесь. После операций слова командира: «Всё. Возвращаемся на базу!» звучали как «Домой!».
Кормили нас в полку не плохо. Это ж не на боевых, где изо дня в день один сухпай. Был у нас повар, парень из Литвы Янис Кунс. Попросили мы его как-то приготовить пельмени. А он понятия не имеет, что это такое. Рассказали. Показали. Приносит. Мясо отдельно, тесто отдельно. Научился потом. Домашней пищи хотелось. Удавалось иногда покушать чего-то подобного.
Однажды в районе Баграмского перекрёстка, есть там святое место Эсталиф, возникла жизненная необходимость в поисках пищи. Проходила большая войсковая операция по уничтожению огромного скопления духов. Харчи закончились, а о возвращении в полк не могло быть и речи. Наш старшина застрелил ишака. Долго мы его варили. В итоге пожевали ослинного мяса, безвкусного, совершенно резинового, зато бульона горячего напились!
Однажды мы с боем ворвались в кишлак Самида, что у самого Саланга. Двух наших парней ранило. В селении тишина. Передовая группа ушла на прочёсывание, а мы вчетвером остались в прикрытии. Зашли в один дом. А там полно народу. Дети и женщины. В паранджах. Подозрительным показалось. Подошёл ближе, сорвал с одной из них покрывало, а под ним мужик бородатый с автоматом. Он не ожидал быстрого разоблачения, вот и не выстрелил. Разоружили банду.
Через какое-то время появились ещё мужчины, один из них кинулся на меня с вилами, без малого не заколол. Застрелил его Чича, наш боец по фамилии Чичеванов. Спас мне жизнь. За что спасибо ему огромное не только от меня, но и от всех моих родных и близких.
Ещё был такой случай. Бросили нас в район Хинжана в ущелье Леван на реализацию разведданых, что там находится большой склад оружия. Авиацией бомбить бесполезно, поскольку тайник находится среди скал. Пошли мы. Почти сразу наткнулись на засаду. Уничтожили восьмерых духов. Но не всё так просто. Они тоже народ продуманный. Вырыли что-то типа капонира, накрыли сверху огромным тентом от КамАЗа зелёного цвета, поставили ДШК, чтобы в случае чего лупануть по нашим вертушкам, и чувствовали себя совсем не плохо. Однако не ожидали такой дерзости со стороны шурави. Мы ночью спустились к ним с практически отвесной скалы, откуда нас ждать было совершенно невероятным делом. С той скалы и днём-то не очень спустишься.
Духи рассчитывали только на светлое время суток, тем более, что из их укрытия всё ущелье как на ладони. Тут их и взяли. В этом капонире мы провели трое суток, ждали, пока подтянуться основные силы и ударят по укрепрайону, где и находились боеприпасы.
Вот, говорят, что мародёрствовали наши солдаты в Афганистане. Не знаю. Ни разу не сталкивался. Так, на уровне слухов, ходили рассказы, что, мол, влетали в кишлаки на БМПэшках, расстреливали всех и грабили. Честно. Не верю!
Как-то раз начальство смилостивилось над нами и дало возможность отдохнуть почти целый месяц. Приехала высокая московская комиссия из министерства обороны для проверки наших застав на предмет бытовых условий, медицинского обслуживания и прочего, на что в боевых условиях как-то не обращаешь особого внимания. Вот мы эту комиссию и сопровождали. Катались с ними на броне, что, в общем-то, было практически безопасно. Для них это было целым приключением, экзотикой, пахнущей порохом. Один из полковников попросил у меня автомат, чтобы сфотографироваться на фоне суровой мужской жизни. Почему у меня? Магазин трофейный пристёгнут был с наклейкой на арабском языке, вот он и обратился ко мне. Боже мой, как смешно было наблюдать за военным человеком, держащим автомат как-то неправильно, словно ребёнка неопытными руками взял.
Часто можно слышать вопрос о чувстве страха. Он присутстовал всегда в большей или меньшей степени. Дело не в самом страхе, а в том, как человек с ним может бороться. Самое сильное ощущение страха я испытал примерно через месяц после прибытия в Афган.
Вышли мы на большую армейскую операцию где-то в районе Баграмского перекрёстка. Шли колонной. Внезапно начался обстрел. Очень сильный. Перекрёстный. Лупили духи и из автоматов, и из пулемётов, и из гранатомётов. Грохот, машины горят, крики и стоны раненых. Бой первый для меня. Долго не отступало ощущение нереальности, будто бы не со мной всё это происходило. Как уж победил этот страх, не знаю.
Что касается оценки войны в Афганистане, с моей точки зрения, как, впрочем, и других ребят, воевавших там, мы выполняли приказ о защите своей Родины. Поэтому все эти разговоры о правильности или неправильности нашего пребывания в ДРА не приемлю. Всё просто. Мы - солдаты, и наш долг - выполнять присягу.
Когда-то, очень давно, может быть в шестом или седьмом классе, задали на дом сочинение ко Дню Победы. Я написал о своём дедушке Василие Кобозеве, который разведчиком прошёл Великую Отечественную войну. Среди его наград есть медаль «За отвагу». Тогда думал, мечтал, что тоже стану когда-нибудь разведчиком. Так и получилось.
Мы тогда воспитывались на книгах, фильмах и рассказах о войне с фашистами. Поэтому меня не удивляет отношение к нам, афганцам, ребят, прошедших войны в Абхазии, Азербайджане, Чечне. Наверное, мы были для них теми, кем являлись для нас фронтовики-ветераны.
В 1987 году в Ашхабаде проводился всесоюзный слёт ветеранов Афганистана. Собралось четыре тысячи человек. Здорово было. Пообщались, поделились опытом работы с только-только зарождающимися военно-патриотическими клубами. Потом нас разделили на две части, для проведения военной игры. Одни были «нашими», другие - «духами». Побегали, попрыгали, постреляли. Вобщем, отвели душу на полигоне в Килите. А вечером услышали по радио, сейчас уже не помню точно, по «Голосу Америки» или «Свободной Европе», что к советско-иранской границе переброшены четыре тысячи афганских головорезов для нападения на соседнюю страну. В Иране как раз какая-то очередная напряжёнка назрела.
В 1998 году по нашей инициативе был создан координационный совет юга России ветеранов войны в Афганистане, и первый слёт мы провели в Домбае. Многие противники говорили, что такую массу людей нельзя собирать вместе, тем более, что собрались из неспокойных регионов. Дагестан, Ингушетия, Карачаево-Черкессия, Осетия, Ростовская область, ну и, конечно, Краснодарский и Ставропольский края. Ошибались противники. Всё прошло очень здорово, без малейших эксцессов. Хотя, чего уж там, за одним столом сидели те люди, которые вчера ещё друг друга на мушке держали, были по разные стороны баррикад.
Жаль, что сейчас мало приглашают нас на встречу с детьми в школы. Мне кажется, что ребятам нужно рассказывать о войне. Взять тех же парней, что вернулись из Чечни. Ведь они сами не так давно из-за школьной парты вышли, а уже ветераны. Наверняка наш общий военный опыт может пригодиться завтрашним выпускникам.
Сегодня четырнадцатая годовщина окончания вывода ограниченного контингента советских войск из Афганистана. Желаю нашим парням и их близким мира, здоровья, удач и благополучия. Виват, шурави!

Мыльная опера с видом на Магелланов пролив.

Энрикетта Веласкес (назовем ее так) сильно пьет. Ничего удивительного - она держит здесь, на островах, прогорающий маленький магазин скобяных товаров, и для финансовой стабильности подрабатывает в экспедиции. Веласкес... мне так и не удалось выяснить, сколько частей ее крови помнят пробитые копьями кирасы и смешное португальское «рэшш», но по фамилии можно предположить, что много. Мы общались через средних лет шведку, которая обычно живет в Норвегии и достаточно свободно говорит и по-русски, и по-испански - в Европе, оказывается, это вполне нормально. Но не здесь, нет. Здесь мы с Энки совпадаем: мы оба говорим преимущественно на родном языке - каждый на своем. Ничего, это не мешает. Потому, что у нас есть еще кое-что общее.
Скажем, мы оба работаем в норвежской экспедиции здесь, на краю земли, который по совместительству является и общим краем самого большого океана планеты - Тихого, и самого жестокого - Атлантического. Еще мы оба скорее откуда-то сбежали, чем приехали сюда с конкретной целью. Веласкес для этого пришлось пролететь два часа на старом DC-10. Мне - в десять раз больше, трижды меняя самолеты. Энки никогда не покидала пределы Южной Атлантики. Я никогда раньше в эти пределы не попадал. Наконец, нам обоим по 32.
- Да просто Энки, - говорит она, - кто я такая, чтобы выделяться из коллектива? Это русские книги? Что здесь написано?
- «Мертвое море».
- А-а-а... Амаду?... Великий плагиатор.
Она поднимается и уходит.
- Плохо, что эта книжка попала ей на глаза, - говорит норвежка Рэя, - Ее муж был рыбаком. Утонул у Южной Джорджии в позапрошлом году, смыло за борт...
Мда.
Но есть еще кое-что, хотя для нас обоих это кое-что - в прошлом, к которому трудно отнестись как-то просто: оно очень похоже на вырванную из сердца любовь, которая была еще жива, которая умирала, истекая кровью, как сердца жертв жрецов майя в двух тысячах миль к северу, вырванные для ублажения Кетсалькоатля... аргентинское военно-морское звание ее покойного отца, Марселло, «теньете ди навио», примерно соответствует моему русскому «капитан-лейтенант». Конечно, в запасе. Конечно, в прошлом.
Подозреваю, что вечно злой и вздорный джинн, который сожрал изнутри этого Марселло, как раз и носил это звание. Великий властелин дум, заселившийся в Веласкеса в кадетские 60-е и обреченный на вечное проклятие в 1983, когда его выгнали с позорно проигравшего войну флота, как сочувствовавшего хунте, как сторонника диктатур, монархий, автаркий... Как трудно мне было еще недавно представит себе латиноамериканца, настолько убитого горем неличной, в общем-то, потери. Он погиб в автокатастрофе шесть лет назад, но Энки говорит, что умер он раньше - когда в последний раз снял военную форму.
Кто скажет, что море здесь чарующе романтично - или придурок, или лжец. Нет, оно здесь весьма неохотно общается с человеком, предпочитая не замечать его присутствия. Здесь холодно и неприветливо - и оценить красоту здешней природы по достоинству может только тот, кто был когда-либо побежден могуществом удивительного единства трех основных цветов стихий - властностью моря, надежностью скал и свободой ветра. Тот, кого судьба однажды уронила на острую грань этой призмы. Если душа у него бывала в этот момент близко к поверхности, она разбивалась на двенадцать ветров, пять океанов и семь чудес света - а все происходившее вокруг казалось восьмым.
Но Энрикетту это все почти не трогает. Она не может выносить бьющих из памяти отблесков полноты, значимости жизни былой, и давно уже не пытается сравнивать ее с настоящей, и уж тем более - с будущей.
- Я потеряла отца, который потерял родину, - говорит она, потягивая бразильскую кашасу с пивом пополам, - теперь можно терять и жизнь.
- Тебе надо было родиться в Японии тысячу лет назад,- говорю я, - и стать женой самурая.
Это я так шучу - и понимаю в который раз, что шутка получилась дурацкой:
- А я и есть вдова самурая, которого видела раз в месяц. И дочь камикадзе, - усмехаясь, произносит Анна, - который никак не мог найти свою цель... Камикадзе - Летучего Голландца... Тут мягкой, но увлекающейся и столь же быстро теряющей интерес Рэе надоедает перевод этого философски-экзистенциального симпозиума изрядно подвыпивших, и к тому же разнополых, представителей третьего мира, не проявляющих к ней лично никакого внимания. Да и я понимаю, что Энки, в общем-то, не очень хочет, чтобы ей полегчало - здешняя вселенская грусть совсем не так тяжела, как наша, русская, но и гораздо более устойчива во времени... Чтобы всю последующую жизнь читать Маркеса не отрываясь, нужно сначала узнать пару историй людей с этого латинского конца света.
Во всяком случае, весть о переносе основной темы работы на следующий год Энрикетта восприняла совершенно спокойно.
- Не поеду на континент. Поищу работу здесь. Вернее, работа меня найдет сама.
Оно и верно - если ничего от жизни не ждешь, в том числе неприятностей, то все будет нормально.
В общем, мои отношения с южным концом Южной Америки оказались весьма недолгими, и улетая, я никак не мог уложить в сознании простого факта - как же это так получилось, что, убегая из осени восточной Европы, я рассчитывал оставить прошлое - в прошлом, а на новом месте, на другом конце света - столкнулся с ним лицом к лицу. Получается, что только в воздухе из точки А в точку Б я был свободен от него. Воистину - от себя не убежишь...
Возвращался я через Рио. В самолете оказалось, как можно было ожидать, много людей в белых штанах, но что-то неуловимо о’бендеровское в квадратном мужике через ряд от моего места заставило меня задержать взгляд.
- Ага, - сказал он, - Володя.
И протянул руку. Стареющий, но довольно простой в общении плэйбой из Питера. Похоже, с криминальным прошлым и настоящим. Но весьма интересный собеседник. Он сказал:
- Я думаю, нас потрясет слегка. Атлантика - жестокий океан...
Жестокий океан. Атлантика. Люди - уверенные по жизни и сломанные ей.
Как-то все это слилось в шейкер моей головы, и невидимый бармен - мастер сновидений погрузил меня в длинный сон на борту авиалайнера над бесконечным океаном... и осталось стойкое ощущений предсказанного конца, чуть ли не «дежа вю», след цепочки нейронов в мозгу, когда-то уже связавшей эти субстанции в единый коктейль...
«... и единственный злодей среди них - жестокое море»
Пыльное школьное лето, украинский городок Владимир-Волынский. Четыре растрепанных и разрисованных «искателя» из школьной библиотеки, 3-6 номера за 1972 год. Там я впервые прочитал эту фразу. А прочитав, принялся выяснять, где учат на военных моряков.
Как море ломает судьбы, и как возрождает к жизни. Как отпевает и отпускает грехи. Как судит и как засуживает.
Как люди находят себя в море - и как теряются в нем.
Оказалось, этот роман Николаса Монсаррата, насколько я могу судить, с тех пионерских времен более доступным не стал. Во всяком случае, в Интернете этой книги не было.
Не рассчитывая на многое, я его раскопал - а так как в журнальных вариантах даже в годы моего детства случались ошибки и ляпсусы, слегка подправил стилистику и даже грамматику. Скажем, заменил слово «туалет» словом «гальюн». Не более того.
Это книга о море и людях. О войне. И, в конечном итоге, - о жизни.
Вот она: http://vmk.vif2.ru/library/jm/index.htm
Не думаю, что смогу сделать для вас, дорогие биглериане, нечто более значимое.
Простите, коль что ни так.