Лучшие истории 2010 г. из категории "Авиация"

Зона рискованного земледелия

Освоение полком новой техники шло успешно. То есть никак ни шло, личный состав топтался на месте. Хотя, говоря по совести, достижения имелись, и техника уже была практически освоена. Осталось только, как говорят лётчики, совершенствовать боевое применение. Вот здесь и возникла заминка. Если в стрельбе результаты были как минимум не хуже прежних, то с бомбометанием на малых высотах был полный швах. Как говаривал начальник полигона, лётчики попадали в полигон, но не более. И, несмотря на форсированные занятия теорией в перерывах между полётами, стронуться с мёртвой точки не удавалось.
Командир полка, гвардии подполковник Перепрыжкин, сидел в своём кабинете, тоскливо уставившись в график подготовки к лётно-тактическому учению.
Дёрнул же его чёрт доложить наверх, в округ, что его полк опережает график. А там тоже рады стараться, и вот, жди теперь, товарищ подполковник, комиссию из министерства Обороны.
А что им предъявить? Как полк дружно мажет по мишеням?
Переприжкин стиснул в кулаке авторучку. Пластмасса не выдержала, треснула. Меж пальцев просочились чернила. Это стало последней каплей. Швырнув в урну изувеченное импортное перо, Перепрыжкин поднялся со своего кресла. Нужно было срочно сорвать на ком-то зло. И подполковник решительной походкой направился в класс первой эскадрильи.
- Товарищи офицеры! - кто-то слегка испуганным голосом подал команду, едва подполковник показался в двери.
Грохот стульев, шелест литературы, и около сорока человек застыло по команде смирно.
- Вольно! - скомандовал командир полка, окидывая взглядом класс.
На первый взгляд, всё нормально. На столах конспекты, карты, техническая литература. Но разве проведёшь опытного служаку? Вот за одним столом как бы случайно оказались трое командиров звеньев и замполит. Ага, случайно, если учесть, что все четверо заядлые преферансисты.
- Краснобаев, - обратился к замполиту Перепрыжкин, - что за банчок ты там собрал? Почему у тебя командиры звеньев не со своими подчинёнными сидят? Пульку расписываете?
- Никак нет, товарищ подполковник. Обсуждаем возможные ошибки определения угла прицеливания! - без запинки отчеканил Краснобаев, в левой руке под столом он держал карты, не удержавшись тайком взглянул на них и едва не застонал. - Эх, сейчас бы на мизерах сыграть, даже прикуп не нужен!
- И к какому выводу вы пришли? - хмыкнул Перепрыжкин.
-А это лейтенант Крайнов сейчас доложит, - не моргнув глазом, перевёл стрелки замполит.
Едва услышав свою фамилию, сидящий в противоположном конце класса лейтенант вскочил и затараторил как из пулемёта.
- Предположительно причиной ошибки является корреляция тангенса фи на функцию...
- Стоп-стоп-стоп! - оборвал его Перепрежкин, после чего обратился ко всему классу:
- Слушайте меня, орёлики, в этом году округ выделил нам пять «Жигулей» вместо обычных трёх. Тем не менее, у нас на очереди стоит порядка тридцати человек, так вот, моё решение таково: командиры экипажей, которые трижды подряд отбомбятся на оценку не ниже "хорошо", получат талоны вне очереди.
После этих слов Перепрыжкин молча покинул класс.
- Ну, что скажешь? - спросил капитан Похренов у своего лётчика-оператора.
- Чего сказать?- не понял его лейтенант Крайнов.
- Чего-чего, вот оно авто, три бомбы в цель и «золотой ключик у нас в кармане».
У Похренова слегка снесло крышу от столь близкой перспективы. Он уже четыре года стоял в очереди. Один раз его обошли, потом округ выделил меньше, чем того требовалось, а прошлый год прибыли одни «Москвичи», которые Похренов терпеть не мог. Кроме того, у капитана Похренова был с лейтенантом Крайновым уговор: как только тот приобретает авто, то уступает лейтенанту по сходной цене свой мотоцикл.
Мотоцикл был не новый, но добротный «Урал» ещё первых выпусков. Кто не помнит, то свою родословную эти «железные кони» начинали в Германии, а потому умудрились сохранить надёжность и неприхотливость. Это вполне устраивало Крайнова, денег по причине холостятства у него на авто не водилось, да и кто в здравом уме выделит талон на машину лейтенанту? А иметь свой транспорт ох как хотелось. Чтобы это понять, для этого нужно послужить в гарнизоне средней полосы, который хоть и в европейской части, да до ближайшего райцентра тридцать километров. А там, в райцентре, библиотекарша Танечка...
Потому лейтенант был кровно заинтересован в приобретении авто своим командиром. Вот только как добиться этих трёх попаданий?
- Если бы это так просто было, - пробормотал Крайнов, - попасть трижды...
- А ты думай, ты же у нас с высшим образованием, - язвительно заметил Похренов, у которого за плечами были всего лишь курсы младших лейтенантов.
Лейтенант ничего не ответил и в который раз уткнулся в методическое пособие. Но цифры, формулы, диаграммы не желали восприниматься. И вместо решения текущей задачи лейтенант вдруг увидел лицо Танечки, её припухлые и алые безо всякой помады губы, чуть курносый носик, карие с зеленцой глаза. Свои каштановые волосы Таня заплетала в косу, длинную, даже ниже пояса, толщиной в руку, редкость в век коротких причёсок. А мысли, как водится, уже понесли лейтенанта дальше. Вот он в воскресенье подкатывает на мотоцикле к домику, где снимала квартиру Танечка. Вот она выбегает на порог и с восторгом смотрит на восседающего на «железном коне» Крайнова.
- Привет! - скажет лейтенант.
- Привет! - ответит Танечка.
- Давай покатаемся.
- Давай!
Танечка сядет позади него, обхватит руками, тесно прижмётся. На ней летний сарафан, на нём тонкая безрукавка и это совсем не будет преградой для того, чтобы он ощущал её упругое молодое тело.
Они проедут по улицам городка, а затем вырвутся на простор шоссе. Треск мотора, шум ветра, трепет, словно крыльев, Таниного сарафана.
- Таня, - скажет лейтенант, - я тут с воздуха озерцо приметил, про него никто не знает, хочешь, я его тебе подарю?
- Хочу, хочу!- ответит Таня,- мне никогда ещё не дарили озеро!
Они свернут с шоссе на давно неезженную просеку, а потом и вообще на едва заметную лесную тропинку, здесь только «Уралом» и проехать. Десять минут, и они у того самого озерца.
- Как красиво... - шепчет Таня.
Озеро, действительно, сказочное. Небольшое, круглое, словно блюдце, вокруг его берегов водят хоровод ивы, опустив свои длинные ветви до самой воды. И только со стороны, где они подъехали, деревья чуть отступили в сторону, образовав небольшую полянку, которая заканчивалась песчаным пляжем. Вода чистая, прозрачная и в ней отражается небо.
Таня сбросит босоножки, пройдёт босиком по пляжу, аккуратненько, пальчиком ноги попробует воду.
- Тёплая, - и далее разочарованно, - как жалко, я не взяла купальник, а так хочется в воду...
- А ты так, мы же здесь одни, кто увидит? - робко и с надеждой предложит лейтенант.
Таня пристально посмотрит ему в глаза и что-то решит для себя. - Хорошо, только ты отвернись.
Он послушно поворачивается спиной и как бы невзначай касается руля мотоцикла. Теперь ручку потянуть чуток на себя, и вот в зеркале заднего вида видна вся Таня. Девушка, запрокинув руки, снимает сарафан, и лейтенант убедился, был прав в своих ощущениях, она была по-летнему, без лифчика. Затем Таня после минутного раздумья стала снимать трусики. Сердце лейтенанта начало выходить на взлётный режим.
- Не поворачивайся, я смотрю за тобой, - говорит девушка и сама поворачивается к нему лицом. Вскинув руки вверх, Таня неспешно с кокетством закручивает венком свою шикарную косу.
Крайнов застыл, боясь пошелохнуться и оторвать взгляд от отражения в зеркале. Он видит округлые холмики, словно половинки яблок, Таниной груди с аккуратными, похожими на кнопочки электропульта вертолёта, сосками. Тонкую талию, плоский живот с аккуратненьким пупком и чуть прикрытый такими же каштановыми, курчавыми волосами треугольник под ним.
- А ведь догадывается, чертовка, что я в зеркало подглядываю, - смекнул лейтенант, - вон как лукаво улыбается.
Тане ещё некоторое время даёт лейтенанту полюбоваться собой, затем медленно поворачивается и неспешно заходит в воду. Со спины она не менее великолепна.
- Ух! - окунается девушка, - давай, заходи, я отвернулась.
Лейтенант не спеша раздевается и, разбежавшись, ныряет в озеро.
- Ай! Брызги!- возмущается девушка.
Некоторое время они плавают на перегонки, затем останавливаются отдышаться на отмели. Вода доходит им почти по шею, но она прозрачна и лейтенанту видно её всё.
-Ты похожа на русалку, - шепчет он, обнимает девушку и целует её в губы.
-Эй, ты чего? - тычок под рёбра возвратил Крайнова в реальность. - Покраснел весь, дышишь тяжело, тебе плохо?- забеспокоился Похренов.
- Да так, ничего, задумался, - отмахнулся лейтенант.
- И как, надумал чего?
- Да ничего, - лейтенант, швырнул на стол осточертевшую книгу. - Надумаешь тут...
А про себя отметил, что отцеплять коляску от мотоцикла, как планировал ранее, он не будет. Напротив, обязательно спрячет там плед или одеяло, а если повезёт раздобыть, то и небольшую палатку. О том, что перспективы получения Похреновым авто, а им мотоцикла пока весьма призрачны, не думалось. Что-то как озарение свыше вещало лейтенанту о том, что всё будет так, как он задумал.
- Понятно,- только и сказал капитан, взял брошенную Крайновым книгу, повертел её в руках, открыл наугад и тут же захлопнул.
- Понавыдумывают конструктора баллистических вычислителей, а ты тут майся с ними, - с досадой произнёс капитан, причём словосочетание "баллистический вычислитель" он произнёс как матерное выражение.
Похренов с тоской вспоминал старый добрый ми двадцать четыре «а». Никакой тебе излишней электроники, лёгкий, летучий вертолёт. А для бомбометания стоял простой в обращении оптический прицел, который использовался ещё на бомбардировщиках тридцатых годов. Конечно, новая версия «вэ», тоже неплоха, удобная кабина, кондиционер, опять же, первый класс получить можно. Вот только бомбометание...
И вроде же всё правильно делают, а результата нет.
Подполковник Перепрыжкин опять сидел в своем кабинете за столом и тщетно пытался оттереть листом бумаги, чернильные пятна на пальцах. Внезапно раздался звонок телефона. Подполковник вздрогнул и нерешительно снял трубку. Сейчас опять его из штаба округа об успехах терзать будут. Но это было не начальство.
- Милый, - услышал он голос жены, - не задерживайся сегодня долго, я твои любимые голубцы приготовила.
- Хорошо дорогая, - просиял лицом Перепрежкин, - постараюсь сегодня пораньше.
Голубцы - это серьёзно, их подполковник любил безумно. И никто по его убеждению не умел их так готовить, как его любимая Зоечка. В офицерской столовой Переприжкин их даже не заказывал, дабы не осквернять любимое блюдо чужеродным вкусом.
Настроение резко поднялось и мысли потекли в благодушную сторону, что случалось крайне редко. Подполковник обернулся к окну, за которым буйствовала зелень июня месяца.
- А может, я уже чересчур загонял личный состав? - размышлял Перепрыжкин. - Что там у нас завтра? Суббота, по плану парко-хозяйственный день. А, была не была, дам я им завтра лишний выходной. Лето же, пусть отдохнут, глядишь, и результаты улучшатся.
Гвардии подполковник решительно крутанул ручку вызова на телефоне.
- Начальника штаба ко мне.
Через минуту на пороге кабинета возник подполковник Бумажкин.
- Вызывали, Вадим Сергеевич?
- Да, Николай Петрович, объявите на вечернем построении завтра выходной.
- Хорошо, Вадим Сергеевич,- с трудом сдержался, чтобы не улыбаться подполковник Бумажкин.
- И ещё, Николай, приходите с Ниной сегодня вечером, Зоя голубцов настряпала. Давно мы просто так не собирались.
- Непременно будем, Вадим Сергеевич.
Весть о том, что завтра выходной, обрадовала и озадачила Крайнова. По субботам его Танечка ездила в соседний райцентр к родителям. Пока её «механизатор широкого профиля борется за очередной урожай».
Как так случилось, что Таня знала лейтенанта как механизатора? Тому причин несколько. Крайнов страдал довольно широко распространенной лейтенантской фобией. Ему казалось, что всякая девушка только и мечтает, чтобы выйти замуж за военного лётчика. И что будут первичны его погоны, а он сам как личность будет неважен. Отчасти он был прав, таковых девушек действительно хватало. Потому Крайнов никогда не «выходил в свет» в военной форме, а при знакомствах придумывал себе малопрестижные, в основном рабочие профессии. И тайком злорадствовал, глядя, как угасает интерес к нему той или иной юной особы.
С Таней всё вышло иначе. В один из дней они чуть ли не до драки поспорили с Похреновым, в какую сторону вращается приёмный битер комбайна «Колос». Оба считали себя крутыми механизаторами, Похренов год до авиацентра отработал помощником комбайнёра, а Крайнов учился в сельской школе и учебно-производственное обучение проходил как раз по сельскохозяйственным машинам. И даже имел свидетельство о присвоении специальности тракториста-машиниста широкого профиля. Потому никто не хотел уступать. Кончилось тем, что в обеденный перерыв они помчались на мотоцикле Похренова в районную библиотеку, благо это было недалеко.
- Девушка, нам техническое описание комбайна «Колос» пожалуйста, - попросил Похренов.
Девушка-библиотекарь оторвала свой взгляд от журнала и улыбнулась им.
- Ой, механизаторы пожаловали,- колокольчиком прозвучал её голос, - сейчас принесу.
Действительно, без фуражек, которые они забыли в классе, в поношенных синих комбинезонах, а у Похренова, который вечно возился с мотоциклом, ещё и в пятнах масла. Потому они больше походили на механизаторов, чем на пилотов.
Крайнов так и застыл с открытым ртом, он не ожидал увидеть здесь такую жемчужину. По его представлению, все библиотекари - это старушки со скрипучими голосами.
Девушка поднялась и пошла вдоль стеллажей. Длинная коса, простенькое ситцевое платье подчёркивали её юность, стройность фигуры, лейтенант зачарованно глядел ей вслед.
А рядом стоял Похренов, тыкал его в бок и делал знаки глазами, чего, мол, теряешься?
-Вот ваша книга,- протянула девушка увесистый альманах.
Похренов ту же его схватил и удалился за ближайший стол, после чего начал энергично пролистывать. Крайнов же не сдвинулся с места.
- Вам что-то ещё? - полюбопытствовала девушка.
- А... а можно с вами познакомиться? - решился лейтенант.
Девушка улыбнулась:
- Конечно можно, Таня, - она протянула ему руку.
Крайнов осторожно коснулся её узкой ладошки, он не знал как поступить, не пожимать же по-мужски.
- Юрий, - и легонько коснулся губами её руки.
- Какой нынче галантный механизатор пошёл, - засмеялась Таня. - Очень приятно, Юра.
А Крайнов, ободрённый, продолжил развивать успех.
- А что вы делаете сегодня вечером?
- Вы меня на свидание хотите пригласить?
- Я... - лейтенант никак не мог преодолеть робость. И откуда она только взялась в нём, в прожжённом холостяке?
- Пригласите, пожалуйста, я совсем недавно в этом городе, одна, а по вечерам так скучно, - личико девушки приняло горестный вид.
Какое там свидание, да Крайнов сейчас бы с голыми руками на танки пошёл, лишь вернуть на её лицо улыбку.
- Отныне я ваш верный рыцарь, вы до какого времени работаете?
- До семи вечера.
- Полседьмого, я буду у ваших ног.
- Буду ждать, - улыбнулась Таня.
- Ага! Что я говорил, вращается по часовой! - раздался радостный вопль за столом. - С тебя ящик пива.
Капитан Похренов в силу своей привычке безбожно врал, доказывал-то он обратное. Но Крайнову сейчас на это было плевать, за то, что этот дурацкий спор свёл его с такой девушкой, он был готов поставить капитану и десять ящиков.
Вечером, тайком надёргав цветов на клумбе около штаба и добравшись попуткой до города, Крайнов ровно в восемнадцать тридцать переступил порог библиотеки.
-Вы пунктуальны как офицер, - заметила Таня. Крайнов вздрогнул, но пропустил замечание мимо ушей.
Потом они гуляли по городу, Таня рассказала, что недавно закончила институт и получила распределение сюда. Родители живут в соседнем городе, мама домохозяйка, а папа занимается воспитанием трудных подростков.
Крайнов несколько раз порывался рассказать, что он не механизатор, но так и не смог преодолеть себя. Кроме того, ему льстило, что такая девушка обратила на него внимание, значит, есть в нём что-то, окромя формы и погон. Да и удобно было представляться механизатором, у них тоже рабочий день не нормирован. И всё свои дежурства, задержки было легко объяснять.
Плохо только было добираться до райцентра на попутках, а ещё хуже возвращаться обратно в часть. Потому Крайнов так нацелился на мотоцикл Похренова.
- Ты чего такой задумчивый? - спросил капитан своего правака.
- Да вот, лишний выходной, а я не знаю, чем занять.
- А твоя зазноба?
- Она у родителей завтра.
- О, так ты свободен. А давай завтра к полигону махнём, где хутор деда Миши, он говорит, первые подберёзовики пошли.
Ни в чём так не были едины Крайнов и Похренов, как в страсти к тихой охоте. Могли часами бродить по лесу и возвращаться с добычей, несмотря на то, что не сезон, и что место совсем не грибное. Потому лейтенант с радостью согласился.
Свежий утренний воздух набегал приятным ветерком, приглушённо урчал мотор, чуть подпрыгивал на ухабах просёлочной дороги мотоцикл. Капитан Похренов мурлыкал себе под нос какую-то песенку. Ему нравилось это утро, это время года и эта просёлочная дорога. Ухабистая? Да и пусть, у мотоцикла колёса большие, сильно не трясёт. Зато здесь нет ни одного инспектора, а это значит, побродив по лесу, можно будет ещё посидеть у деда Миши, поговорить по душам под рюмочку-другую.
Дед Миша некогда был лесничим, но выйдя на пенсию, так и остался жить на хуторе, тесно показалось ему в селе, к простору привык. Как капитан сдружился с дедом, неизвестно. Но навещал он старика регулярно, как родного. Делал в городе необходимые покупки, а если сумма была небольшой, категорически не брал денег. Дед Миша тоже не оставался в долгу и периодически передавал детям и супруге Похренова то цветочного медку с собственной пасеки, то солёных груздочков, то лесных ягод.
Старик встречал гостей у ворот, видать, заранее услышал шум мотоцикла. Он отворил створки, пропуская транспорт во двор.
- Здравствуй, отец,- Похренов соскочил с мотоцикла и поздоровался с дедом за руку.
- Здравствуй, здравствуй, с внучком приехал по грибы?
Дед по какой-то своей прихоти величал лейтенанта внучком, но тот не обижался.
- В самый раз приехали, как раз пошли, а я уж волноваться начал, боялся, упустите момент, - дед на радостях суетился вокруг гостей и был слегка многословен. - Первый подберёзовичек - он же лучше осеннего. Вы сейчас вдоль склона пройдёте, там солнышко хорошо землю прогрело.
- Погоди, отец, - перебил его капитан, доставая из коляски авоську, - тут хлеб, сахар, ну всё как обычно.
- Спасибо, спасибо, от молодец, не забываешь старика...
- Это вот, ты же знаешь, мы полевую форму не носим, а раз в два года всё равно выдают, я твой размер взял.
С этими словами Похренов вручил деду Мише пару юфтевых сапог.
- От спасибо так спасибо, - дед принял подарок с видом кузнеца Вакулы, которому царица подарила свои черевички. - Добрые сапоги, армейские, а то мои совсем износились.
Старик на минуту задумался и хитро прищурился:
- Это обмыть надо, чтобы носились. Вы давайте сейчас прогуляйтесь по холодку, пока жара не началась, а я на кухне похлопочу.
Еле приметная тропинка петляла по самому краю лесной опушки. Похренов и Крайнов, чуть разойдясь в стороны, шли вдоль неё. Подберёзовиков было не так чтобы много, но попадались. Раз за разом в корзины опускались крепкие, молодые грибы.
Так незаметно прошёл час и грибники присели передохнуть. Они уже успели обогнуть склон по дуге. Перед ними открылся вид на полигон, прямо как на ладони. Вон вышка руководителя, впереди и в стороне мишенное поле. От этой картины у Похренова испортилось настроение.
- Вот оно, счастье, да не укусишь, поди попади в эти мишени, - капитан достал сигарету, прикурил и горестно затянулся, выпустил дым и взглянул на лейтенанта.
Тот задумчиво смотрел на полигон, как бы что-то просчитывая в уме.
- Слушай, Петрович, - нарушил паузу Крайнов, - а ведь все наши промахи только по дальности, так?
- Так, - подтвердил Похренов, силясь понять, к чему клонит лейтенант.
- И чтобы попасть, нужно правильно определить точку сброса, или чтобы кто-то подал команду на сброс, верно, Петрович?
- Тоже мне, открытие сделал, раньше сами определяли, теперь вот баллистический вычислитель должен команду подать, а у него с определением сам видишь как, - возмутился пустым трёпом капитан.
- А если подать команду с земли?
- Это ещё как?
- Смотри, вот исходный ориентир, - ткнул лейтенант пальцем в сторону горизонта, - вот мишени, а так проходит линия боевого курса. Если проецировать вертолёт на те холмы, дальность до метра определить можно. В нужный момент сигнал, сброс и в яблочко.
- А кто сигнал подаст?
- Мы деда Мишу подключим, сделаем ему флажок как в автогонках.
Капитан с сомнением покачал головой.
- Не, не пойдёт. Но, допустим, что у нас выгорит, так рано или поздно нас вычислят.
- Что ты тормозишь? - язвительно сказал Крайнов. - Слушай меня, неделю бомбим прицельно, в пятницу тебе командир вручает талон, в понедельник машина в твоём гараже. А дальше - трава не расти, машина-то уже твоя. И если что, отбрешемся.
- А ты молодец, дело говоришь, - просиял Похренов, молодецки вскакивая на ноги. - Пошли.
И будущие снайперы направились к хутору деда Миши.
Едва переступили порог светёлки, капитан понял, что-то неспроста. Стол накрыт куда обильней обычного, да и дед нет-нет, да и зыркает на него вопросительно. Но торопить вопросами не стал, пусть тот созреет.
Когда уже выпили по три рюмки, обсудили погоду, грибы, проблемы апартеида в Африке, дед приступил к основному вопросу.
- Слушай, Петрович, твоя помощь нужна, ты же в полку человек уважаемый.
- А то, - со сдержанным достоинством кивнул капитан.
- Надо, чтобы ты переговорил с нужными людьми, у вас там на полигоне много земли гуляет. Там низинка одна есть, далеко от мишеней, грунт там уж больно хорош. Нельзя там картошечку посадить? Никому ведь мешать не будет.
Для Похренова, который с начальником полигона были соседями, это действительно был не вопрос. Действительно, кому помешает небольшой огород?
- Считай, вопрос уже решён, в этом году уже, правда, поздно, а со следующей весны можешь сажать.
- Да я уже посадил и даже окучить успел, мне бы как это, узаконить.
Похренов только восхищённо покачал головой:
- Считай, узаконено.
- За это надо выпить,- опять засуетился дед Миша.
Выдержав паузу, капитан приступил к своему вопросу.
- Михаил Игнатьевич, вы же у нас фронтовик?
- Да, да, всю войну почитай, как призвали в сентябре сорок первого, так в матушке-пехоте рядовым, до самого Берлина.
- Вот и я говорю, опыт у вас преогромный. И вы хоть на пенсии, но прошу вас, окажите помощь в обучении молодого поколения, - с этими словами капитан кивнул в сторону лейтенанта. Крайнов хотел было возмутиться, что он всё придумал, а его чуть ли ни неучем выставляют, но, сообразив, к чему клонит Похренов, благоразумно промолчал.
- Так вы же как бы лётчики, а я пехота, - замялся дед.
- Вот! - ткнул пальцем в потолок капитан. - А разве вас своя авиация по ошибке не накрывала?
- Что было то было, - согласился дед.
- А всё почему? Взаимодействие ни к чёрту!
- Точно, ни к чёрту!
- Вот мы и хотим попросить вас потренировать, - опять кивок в сторону Крайнова. - В отработке взаимодействия. Конечно, можно кого из соседей мотострелков подключить, но куда им до вашего опыта.
Такая плохо скрытая лесть сломила сомнения деда, решающим аргументом стала поллитровка спирта за каждую лётную неделю.
- Не газуй так сильно! - сказал Крайнов капитану, когда они уезжали от деда.
- Что не так?
- Сцепление мне, сожжешь.
Похренов только хмыкнул, но ничего не сказал.
Понедельник, день предварительной подготовки, выдался для лейтенанта тяжёлым днём. Он получил в секретной части листы и склеил карту подробного масштаба, нанёс цели, линию боевого курса, местоположение наблюдателя и ориентиры, напротив которых будет проецироваться вертолёт. А после службы Похренов с Крайновым поехали к деду объяснять порядок его действий на завтра.
И вот настал день истины. Медленно проплывали под вертолётом поля, перелески, реки. На пилонах вертолёта висели две капли, так на своём сленге величают бомбы лётчики.
- Подходим к исходному,- сказал по переговорному устройству лейтенант командиру.
Похренов несколько раз включил и выключил фары. Так они договорились с дедом, чтобы тот опознал их.
- Дед на месте, нас видит, флажок поднял, - снова доложил лейтенант.
- Четыреста пятый, выход на боевой, - это уже по радио запросил полигон капитан.
- Я Репа, четыреста пятому выход на боевой разрешаю, цель, четыре два,- отозвался руководитель на полигоне.
- Четыре пятый понял, разрешили, цель четыре два.
Впервые на полигоне Крайнов не смотрел в прицел. Он даже не снял со стопоров прицельную станцию. Прилипнув лбом к плексу фонаря, лейтенант во все глаза наблюдал за дедом. Большой палец правой руки подрагивал от напряжения на гашетке сброса.
И вот она отмашка!
- Сброс! - почти заорал лейтенант, утапливая гашетку.
Еле заметно вздрогнул вертолёт. Мучительно потянулись секунды ожидания.
- Четыреста пятый, отклонение влево два, оценка отлично, - наконец отозвался позывной Репа.
- Ура! - одновременно заорали Крайнов с Похреновым, к счастью не по радио в эфир.
Это была победа. На втором заходе капитан учёл ветерок, взял правее. Результат не заставил себя ждать.
- Четыреста пятый, прямое попадание, - отозвался Репа, даже в искажённом связной аппаратурой голосе явственно слышалось удивление.
До конца недели экипаж Похренова имел ещё четыре прямых попадания и три небольших уклонения, но все случаи на оценку отлично.
- Ну что, господа пилоты, - начал свою речь подполковник Перепрыжкин, - вот у нас и определились первые лидеры.
- Капитан Похренов, лейтенант Кранов, выйти из строя.
Крайнов с Похреновым, старательно изображая подобие строевого шага, вышли на середину строя и остановились в аккурат под стендом наглядной агитации, где стараниями майора Краснобаева уже висел боевой листок.
Заголовок крупными буквами гласил: Равняйтесь на экипаж Похренова!
Чуть ниже шла традиционное фото героев дня на фоне вертолёта, ещё ниже - таблица с результатами стрельбы.
- За отличные результаты в боевой подготовке капитану Похренову и лейтенанту Крайнову объявляю благодарность!
- Служу Советскому Союзу,- хором ответили Крайнов с Похреновым.
- И ещё, - продолжал Перепрыжкин, - как я обещал, очередник Похренов получает талон на «Жигули».
С этими словами вручил заветную бумажку покрасневшему от волнения капитану.
Закончил свою речь подполковник словами:
- Завтра парково-хозяйственный день, Похренов и Крайнов выходные.
Сказать, что суббота оказалась для них выходным, значит погрешить против истины. В то время, как большинство офицеров полдня слонялось по части, отсиживалось в классе или изображали бурную деятельность, Похренов и Кранов успели снять деньги в Сбербанке, выкупить «Жигули» в Военторге, поставить их на учёт в автоинспекции, там же снять с учёта мотоцикл и вновь поставить его на учёт, теперь уже на Крайнова.
Кто думает, что это просто в один день, тот просто не знал советской бюрократии.
В воскресенье лейтенант, теперь уже хозяин мотоцикла, подкатил к дому, где снимала комнату Таня.
А дальше было как в мечтах лейтенанта: и удивлённое лицо Тани, и катание по городу, и озеро в подарок. Но только до того момента, пока Таня не подошла босиком к воде и не попробовала пальчиков воду.
- Тёплая.. как молоко,- и озорно сверкнув глазами: - Давай искупаемся?
- А... а купальник, - ляпнул Крайнов и начал краснеть, ощутив себя ковбоем из незабвенного анекдота.
- Так, мы же здесь одни, кто увидит? Или ты меня стесняешься?
С этими словами Таня не отворачиваясь от него и не требуя, чтобы отвернулся он, стала снимать сарафан. Ползла вверх ситцевая ткань, обнажая стройные Танины бёдра, ажурные, явно заграничные трусики, живот, аккуратный пупок, яблочки грудей с кнопочками сосков. У лейтенанта перехватило дыхание. А девушка без какой либо тени смущения сбросила трусики, и вскинув руки, завернула свою косу венком.
- Ну что ты застыл, пошли, - Таня медленно повернулась и грациозной походкой пошла в воду.
Крайнов понял, что ему тоже надо охладиться в одном месте. И чем скорее, тем лучше. Так быстро он не раздевался даже на курсе молодого бойца. Лейтенант буквально сорвал с себя одежду и бросился в воду. Загребая воду сильными руками, он в несколько взмахов пересёк озерцо.
-Эй, ты куда? - услышал он за спиной удивлённый окрик Тани.
Крайнов оттолкнулся от противоположного берега и так же быстро поплыл назад. Остановился на отмели, отдышался.
- Ну что ты убегаешь от меня? - подплыла к нему девушка.
- Таня я...
- Молчи...
И он молчал, поскольку Таня запечатала ему рот поцелуем. А он ведь сам до этого так и не решился, целовал девушку только в мечтах. И как кстати оказалось припасённое в коляске мотоцикла одеяло.
Прошёл месяц. Так случилось, что с той пятницы на полигон летали всего три раза. Потом в одной из частей случилась авария и полёты однотипных машин запретили на полторы недели до выяснения причин. Затем испортилась погода и летали только опытные лётчики, подтверждали класс. Крайнову дела не находилось и он откровенно скучал. Зато было время подумать. Что-то разладилось у них в отношениях с Таней. Крайнюю неделю у девушки стало резко меняться настроение, порой она была откровенно раздражительной. Подумав, лейтенант решил, что девушку беспокоит неопределённость их отношений. Ведь они близки, а он так и не сказал тех главных слов, которые желает услышать каждая девушка.
- Всё, решено, сегодня делаю ей предложение, - дал себе слово лейтенант.
После службы он зашёл в свою комнату общежития, выбрал рубашку построже, брюки, всё тщательно отутюжил, переоделся. После чего последовал на задворки городка, где тянулись ряды сколоченных из подручного хлама курятников, которые гордо именовались гаражами. Мотоцикл, любивший порой покапризничать, на этот раз завёлся с пол оборота. Крайнов уже давно заметил, что эта чёртова железка никогда не подводила, когда дело хоть как-то касалось Тани. По пути он заскочил на уже почти опустевший рынок, купил цветов и соорудил грандиозный, хоть и несколько аляповатый букет.
- Ой, а куда это ты так вырядился? - удивилась, когда он появился на пороге библиотеки, Таня.
Крайнов не стал тянуть, а решил действовать, как при прыжке с парашютом, раз и всё.
- Татьяна, я прошу вас, выходите за меня замуж, - и протянул букет.
Девушка задумчиво взяла букет, положила его на стол, подошла к лейтенанту и уткнувшись ему в плечо, разрыдалась.
- Ну вот, тянул ты, гад, время, а девушка страдала, - ругал Крайнов себя.
- Тяня, Танечка, ну я виноват, ну прости дурака,- пытался он успокоить девушку.
Как ни странно, всхлипы стихли. Таня отпрянула от его плеча и хоть её глаза были мокрыми, она улыбалась.
-Не обращай внимания, просто мне поплакать захотелось. Я согласна.
Вот и пойми после этого женщин, лейтенант вздохнул и обнял девушку.
- Послезавтра мой папа приедет. Приходи, я вас познакомлю. Он у меня любит напустить строгость, но на самом деле он очень добрый и замечательный.
Будь в тот день Крайнов более наблюдательным, то служебная «Волга», припаркованная у дома Тани, могла бы помочь сделать правильные выводы и найти правильный стиль поведения. Но он же летел на крыльях любви, ничего не замечая вокруг. А ещё он раздумывал, как признаться девушке, что он не механизатор.
Едва он подошёл к калитке, как открылась дверь веранды и навстречу ему выбежала Таня.
- Папа, выходи, он приехал!- крикнула она внутрь дома.
Крайнов обнял девушку и в следующий момент застыл изваянием. По лесенке крыльца навстречу ему, сверкая погонами генерал-лейтенанта, спускался сам командующий авиацией округа. Правда, Таня этого не заметила.
-Это мой папа, он самый лучший папа в мире, - щебетала она, - папа, а это...
- Погоди дочка, - благодушно молвил папа, - мы сами по-мужски поговорим.
- Как звать тебя, добрый молодец, что смог ледяное сердце моей принцессы растопить?
С этими словами генерал, чей один только взгляд повергал полки, нежно привлёк свою дочку к себе. И выглядел таким ручным, таким домашним и в голосе совсем не было строгости.
Увы, это не спасло лейтенанта, рефлексы оказались куда сильней. Он мгновенно принял строевую стойку и чётким голосом отчеканил.
- Лейтенант Крайнов, лётчик-оператор вертолёта ми двадцать четыре!
Брови генерала удивлённо поползли на лоб, а и без того большие глаза Тани стали совсем огромными.
- Как! - вскрикнула она срывающимся от обиды голосом, - ты меня обманывал? Как!
- Таня, я...
- Уходи, я не хочу тебя видеть! - всхлипывая, девушка убежала в дом.
Лейтенант попытался броситься за ней, но генерал поймал его за руку.
- Погоди, лейтенант, я, кажется, понял, в чем дело. Ты уж поверь, сейчас с ней говорить бесполезно. Ты вот что, дуй сейчас в часть, а уж завтра вечером к нам.
- Есть, товарищ генерал!
- Да ладно, без формальностей.
Когда за мотоциклом Крайнова улеглась пыль, генерал достал сигарету, закурил.
Хех! Конспираторы, мля!- сказал он в пустоту.
Генерала разбирал смех. - Это же надо! Его младшая дочь, такая гордая, такая независимая, заявила тогда родителям, что ей не нужны ухажеры, которые смотрят не на неё, а на папины погоны. После института подалась в эту глушь, где её никто не знает, чтобы замуж по любви выйти. И надо же, нарвалась таки на лейтенанта. Причём с такими же комплексами, как у самой. Нет, против судьбы не попрёшь. А хлопец вроде ничего. Но не будем спешить с выводами, сначала с дочкой поговорю.
- Где тебе черти носят! - набросился на Крайнова Похренов, едва тот подкатил к воротам части.
-А что случилось?
- Что-что, сбор офицеров. Ты хоть записку оставляй, куда уезжаешь.
- Это потому что командующий авиацией приехал?
- Ну да, с внезапной проверкой, только не сегодня, а завтра.
- Не, он уже здесь.
- С чего ты взял?
- Да я его вот только видел, - сказал лейтенант и, вздохнув, добавил:
- И всё идёт к тому, что буду видеть очень часто...
Похренов с тревогой взглянул на своего лётчика-оператора. Говорит загадками, вид расстроенный. Не заболел часом? Но лишних вопросов задавать не стал.
- Пошли в класс, там уже все собрались.
В классе присутствовал почти весь лётный состав. Половина в гражданской одежде. Значит, сбор был внеплановым и поспешным.
- Так, главные фигуранты прибыли, можно начинать,- сказал командир полка, и не удержавшись, добавил язвительно:
- Стыдитесь, товарищ лейтенант, целый подполковник вас дожидается. Где гулять изволите?
- У девушки был, - буркнул Крайнов.
- У девушки, - передразнил его подполковник, - в вашем возрасте нужно больше головой думать, а не другим местом. Тогда и карьеру сделаете, ведь способности у вас есть.
Крайнов промолчал, а командир полка продолжал.
- Ну, ладно, оставим лирику и перейдём к делам земным. Завтра к нам с проверкой прибывает командующий авиацией округа. Среди всего прочего он желает оценить наши успехи на полигоне. Доверим мы эту почётную миссию, - подполковник задумчиво окинул взором класс, - звену капитана Амбицина.
- Есть! - обрадовано воскликнул капитан, - несмотря на относительную молодость, его звено считалось лучшим в полку, а он сам уже метил в заместители командира эскадрильи, а потому, старался не упускать случаев показать себя перед начальством.
- Звено поведу я, а капитан Амбицин заступит помощником руководителя полётов.
- Есть, - уже обиженно произнёс Амбицин.
- Амбицин, не дуй губы, - возмутился Перепрыжкин, - ну что ты сейчас показать сможешь? Дружный промах по цели?
Амбицин вздохнул, но ничего не ответил, командир был прав.
- Руководитель полётов на полигоне как всегда майор Блудов.
- Есть! - с энтузиазмом ответил штурман полка. Это было его любимым делом. Очень удобно. Промах, значит экипаж виноват, попадание, так это он удачно на цель вывел.
- Остальной состав группы руководства зачитает начальник штаба, а майору Блудову, капитану Похренову и лейтенанту Крайнову следовать за мной.
В кабинете, расположившись в кресле и усадив гостей на стульях, командир сразу приступил к делу.
- Ну, господа снайперы, прошу поведать ваш секрет.
Крайнов и Похренов переглянулись.
- Только не говорите про инструкцию, - на корню обрубил попытку выкрутится командир. - Весь полк действует по инструкции и весь полк мажет.
Деваться было некуда, пришлось поведать начистоту.
- Однако... - только и смог сказать в конце исповеди Перепрыжкин.
Он не знал, как поступить. Вроде и подлог, а с другой стороны, ведь проявили смекалку и добились попаданий, на этом Россия века веками стоит. И оставался открытым вопрос, что завтра делать.
Выручил штурман полка, проявив, прямо-таки житейскую мудрость.
- Делать нечего, командир, сажай этого рационализатора к себе в переднюю кабину и работайте по его методе.
- Так это как бы подлог...
- Ну какой подлог? Есть вертолёты, есть цели, есть в эти цели попадания. А подробности высокой комиссии знать и не надо. Сегодня она здесь, завтра там, а мы сегодня или завтра с этими вычислителями разберёмся. А не мы, так соседи.
- Пожалуй, ты прав...
- Да, вот что ещё, командир, я бы рекомендовал вместо практических бомб по две сотки каждому повесить. И эффект показательный, и никто не разберёт, прямое попадание, или рядом. Были мишени, а потом раз и нет мишеней.
- Не нравиться мне это, - с сомнением покачал головой Перепрыжкин. - Да будь по-вашему.
- Похренов!
- Я!
- Давай дуй к своему корректировщику, чтобы завтра в шестнадцать ноль-ноль был на позиции. Работать по первой машине.
- Разрешите выполнять?
- Погоди, - Перепрыжкин достал из сейфа бутылку дорого коньяка, - передай деду, скажешь, командир лично просил.
Оглашая гулом окрестности, звено вертолётов шло на полигон. Населённые пункты на этот раз тщательно обходились стороной: на подвесках боевые бомбы.
Впервые лейтенант Крайнов выполнял обязанности штурмана звена. В другое время он бы уже возгордился, но сейчас это его совсем не радовало. Из головы не шла вчерашняя ссора с Таней. Ну как лейтенанту доказать искренность своих намерений девушке, если у той папа генерал?!
Дед Миша отнесся к поручению со всей серьёзностью. Еще в шесть утра он приготовил всю амуницию, и позабросив все домашние дела, ждал время «чэ».
И принёс же чёрт в два часа дня его давнего кореша деда Прошку по прозвищу «вертолёт». Такую кличку он схлопотал за то, что несмотря на свои восемьдесят с лишним лет, был необычайно подвижен. Двенадцать километров от деревни до райцентра он за расстояние не считал и никогда не брал в расчет автобус. А уж по пути назад сделать крюк в шесть километров, заглянуть к товарищу на хутор, было плёвым делом.
- Здорово Игнатьевич, - поздоровался дед Прошка, ступив на порог.
- Здравствуй, Прохор.
- А я вот в райцентр ходил шило и дратву покупать. Ну ты вот скажи, как сапоги сейчас делают, всего месяц назад купил, а они уже по швам полезли.
- Тебе не шило, нужно клещи было купить.
- Это зачем же?
- Да гвоздь из задницы выдернуть, чтобы по пустякам пять раз на дню в город не бегал. Глядишь, и сапоги целее будут.
- Это ты зря, Михаил, я ведь пока бегаю, так пока и живу, а как сяду, так сразу все хвори разом и наваливаются. Да и не могу я в доме сидеть, сам понимаешь.
Деду Мише жалко стало товарища. У него-то ведь в области жил сын, внуки, хоть изредка, но навещали старика. Семью же Прохора полицаи порешили, пока тот на фронте был, а новую тот завести так и не смог, всё говорил, не могу жену и дочек забыть. И за всем эти внешним балагурством прятал старик свою боль.
Дед Миша вздохнул, достал из шкафчика бутылку медовухи, стопку, налил и поставил перед Прохором.
- А сам-то чего? - удивился тот.
- Мне надо ещё до пчёл сегодня, - соврал дед Миша.
Прохор пожал плечами, выпил.
Некоторое время старики неторопливо говорили за жизнь. Когда бутылка опустела наполовину, дед Прошка не удержался от похвалы.
- Знатная медовуха у тебя, Михаил, получилась.
- А как же ей не быть знатной, - расцвёл от похвалы дед Миша, - Лесной медок, да авиационный спирток своё дело знают.
- А спирт откуда берёшь? - насторожился Прохор.
- Вот чёрт, проговорился, - подумал дед Миша, - потом решил, что никакой военной тайны не выдаст, если расскажет такому же как и он фронтовику, что к чему.
Правда, если дед Миша был самый что ни на есть окопник, то Прохор был ездовым. Кто-то презрительно улыбнётся, обоз. Но тот, кто был на передке, видел, что это за работа. Танки немецкие прут, сверху «юнкерсы» бомбами свинцом поливают, а на батарее телефонные трубки обрывают: Снаряды давай! А лошадёнка она что, месяц назад колхозное поле пахала, снарядов и пуль пугается, того и гляди понесёт. Вот и берёт её ездовой родимую под уздцы, и на передовую как в атаку, в полный рост. Сам впереди, лошадку от пуль собою закрывает, потому что ранят самого, так полбеды, а пострадает родимая, всё, боевая задача не выполнена.
Как-то раз Прохора снарядом почти накрыло, самому ничего, только контузило слегка. А лошади осколком передние ноги подчистую срезало. А немец как ошалел, прёт не глядя на потери, того и гляди, прорвёт оборону.
Вскинул Прохор карабин, прервал мучения животного. Потом как ружьё за плечи закинул, схватил с телеги ящик со снарядами и бегом на батарею. Добежал, вручил артиллеристам и бегом за вторым. Так полдня зайцем и пробегал, но батарея ни на миг не замолкла. Командир полка его к «Славе» представил, да в штабе дивизии не поверили: Не под силу это,- говорят, - человеку. Да и где это видано, обоз, «Славой» награждать? Вот вам, товарищ боец, медаль «За отвагу», больше нельзя.
А солдат и тому рад, как не крути, а награда.
- Ты думаешь, чего я здесь сижу в лесу? Может, и перебрался бы давно, да вот просят меня лётчики фронтовой опыт передать.
- Что же ты им можешь передать? Ты же пехота.
- А я у них как это, - дед Миша на минуту задумался, вспоминая мудрёные слова, затем важно произнёс:
- Передовой авиационный наводчик.
- Брешешь!
- Да вот смотри! - Дед выложил на стол сигнальный флажок, схемы захода с точками визирования, армейский бинокль. - Я вот сейчас с тобой сижу, а мне в шестнадцать ноль-ноль нужно быть на «энпэ».
- А я-то думаю, что ты всё на ходики поглядываешь, только они у тебя сильно отстают.
- Как отстают? - как ужаленный вскочил дед Миша, - А сколько сейчас?
Дед Прошка достал из кармана часы и произнёс: Пятнадцать сорок пять.
- О, господи! Не успеть!- дед Миша торопливо сгрёб свою амуницию со стола, - Чего расселся, бежим!
Старики выбежали из избушки и заторопились по тропинке вдоль опушки. Бежали они так быстро, что не всякий солдат первогодок смог бы догнать. И когда до места наблюдения было всего ничего, из-за пригорка вынырнуло звено вертолётов и легло на боевой курс.
- Погодите, родненькие, мне не успеть, - мысленно взмолился дед Миша, и не осознавая, чего творит, махнул флажком.
Не будь у Крайнова голова забита мыслями о Тане, он бы сразу заметил несоответствие. Но увы, несчастный влюблённый свои обязанности выполнял как на автопилоте. И заметив взмах флажка, дал в эфир команду: Сброс!- и утопил гашетку.
Восемь фугасных бомб, каждая весом сто килограмм, плотной группой понеслось к земле.
Майор Блудов, помимо прочих своих талантов, обладал звериным чутьём на опасность. Он и сам не мог объяснить, почему у него вдруг ни с того ни с сего появлялось желание, к примеру, срочно перейти на другую сторону улицы. Но едва он это делал, как там, где бы он прошёл, игнорируй желание, с крыши падал кирпич.
Вот и сейчас майор дал разрешение группе работать на полигоне, а затем бросил микрофон и заорал стоящему рядом генералу:
- Ложись!
Командующий авиации округа, хоть и большой начальник, но человек военный, потому рефлексы имеются. И он хоть и не упал ничком, как на курсе молодого бойца, но, не раздумывая, начал принимать команду лёжа. Это и спасло от больших неприятностей. А также то, что по причине жары все окна с вышки командного пункта были сняты. Над головой с грохотом пронеслась упругая ударная волна, полетели комья земли, мусор. Что-то тяжёлое ударило генерала в лоб, вязкая жижа залила глаза, потекла по щекам.
- Всё, я убит, - подумал генерал. - Жаль, не узнаю, кого родит дочка, внучку или внука?
Минут пять он лежал неподвижно. Но душа не торопилась покидать бренное тело. К тому же раздражал острый запах картошки.
Командующий поднял руки и протёр глаза, на руках осталось что-то белёсое и липкое. Но точно не кровь. Генерал поднялся на локтях, огляделся. Всё помещение и он сам забросаны комьями земли, а помимо этого валялось то тут, то там с десяток клубней молодого картофеля. Один из них, довольно увесистый лежал пряамо на пульте радиостанции. А огромный, багровый синяк под глазом майора Блудова красноречиво свидетельствовал, в какое препятствия он попал.
- А тот, что мне в лоб угодил, в кисель разлетелся, даже шишки нет. Наверное, другой сорт, - про себя отметил генерал.
Он взял картофелину с пульта, повертел его в руках.
- Блудов, вы чем тут бомбите?
Штурман только промычал чего-то в ответ.
- Да, тяжко ему тут приходится, - про себя посочувствовал генерал.
Внезапно страшная догадка обожгла мысли: Бомбы упали вне полигона!
- Машину! - вне себя заорал командующий.
Машина оказалась тут же за командным пунктом и в ней безмятежным сном спал солдат-водитель. Некоторое время пришлось его будить, а заодно объяснить, кто он такой и чего ему делать. Потому к месту падения добрались минут через десять. Перед глазами предстала фантастическая картина помеси огорода с лунным пейзажем. Но это была территория полигона и, главное, никого не убили. Камень с плеч упал у генерала. Ему стало легко на душе, что всё обошлось, что он жив и теперь точно узнает, кого родит дочка.
- Майор, а чей это огород?
Штурман только плечами пожал, мол, знать не знаю, впервые вижу.
- Да чей бы он ни был, но одно понятно, что здесь самая что ни на есть зона рискованного земледелия, - генерал пнул картофельную ботву носком ботинка, после сел на траву и захохотал.
- Нет, ты только представь, майор, - объяснил он ничего не понимающему штурману, - как будут хохотать в компаниях, где мы сегодняшнее наше приключение расскажем?
Штурман представил и начал хохотать тоже.
- Ну что, товарищи колхозники, подивили вы меня сегодня, подивили, - командующий медленно, заложив руки за спину, прохаживался перед строем полка. У него кстати, появилась новая привычка, поминутно почёсывать лоб.
- И не строй обиженное лицо, председатель, - это уже к подполковнику Перепрыжкину, - я точно знаю, колхозники. У меня же зять, - на этом слове генерал сделал ударение, - механизатор широкого профиля, под твоим началом ходит.
Подполковник Перепрыжкин побагровел. Как, у него в полку служит зять командующего, а он ни слухом, ни духом?
Совсем иначе отреагировали немногочисленные женщины из управления полка. Вмиг удлинились шеи, завертелись головы, забегали глаза в поисках вероятной кандидатуры. Зять командующего! Это же такой повод для сплетен. Больше всех старалась незамужняя секретарша Тая, эффектная блондинка лет тридцати,- это что же такое, люди добрые, в полку генеральский зять, а она ещё не затащила его в постель? Прямо удар по репутации.
- А как хорош мой зять в работе! - продолжал генерал, - сам лично видел, за секунду гектар картошки убрал. Стахановец, одним словом. Я верно говорю, лейтенант Крайнов?
После этих слов все присутствующие обернулись в сторону лейтенанта, и тот малость ошалел от такого обилия внимания.
- Так точно, товарищ генерал, только и о вас у меня была информация, что вы работаете воспитателем трудных подростков.
Генерал жестом унял взрыв хохота.
- А это ты верно заметил, воспитатель, у меня понимаешь, целый округ недорослей. Вот и воспитываю.
Вновь грянул хохот. Под этот шум генерал тихо сказал всё ещё пребывающему в ступоре командиру полка:
- Не ломай голову, подполковник, я про зятя сам только вчера узнал. Как и про то, что вскоре стану дедом, тоже...
На пороге штаба возник оперативный дежурный.
- Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу подполковнику.
- Что там у тебя?
-Шифр телеграмма из штаба вэвээс!
- Давай сюда, - командующий взял бланк, пробежал глазами и зачитал сообщение вслух:
- Связи с выявленными конструктивно-производственными недостатками практическое бомбометание приостановить до выполнения доработок заводскими командами.
-Вот и всё, пострадавших нет, виновных нет, командир, люди в твоём распоряжении.

На стене у деда Миши много фотографий. На одной из них красуется Крайнов, уже старший лейтенант, к нему прижалась красивая молодая женщина, та самая Таня. В обоих в руках по свертку с младенцем. Зря гадал генерал, кто родится, внук, или внучка, дочка родила обоих сразу. Дед Миша часто смотрит на неё, говорит, помогает прогонять дурные мысли.
В гостях у деда опять был его друг Прохор. За окном апрель радовал землю первым теплом, ещё немного, и начнётся пора полевых работ.
- А что, Игнатьевич, будешь в этом году картошку на полигоне сажать? полюбопытствовал Прохор.
- Конечно, буду.
- А не боишься, что опять?
- Не, не боюсь, сейчас они что те снайперы. Сам видел.
Дед Прошка отхлебнул медовухи и задумчиво посмотрел в окно на пролетающий вертолёт.
- А вот скажи, Игнатьевич, техника-то у них сейчас первоклассная, но без нас они никуда.
- Факт, - согласился дед Миша.

Оценка - 1,93

Лучшие истории 2010 года из категории "Флот"

Тост за Победу...
«Прошлое - родина души человека. Забывая великое прошлое,
никто не может рассчитывать на славное настоящее,
ибо без убитой души, можно только существовать, а не жить...»
(Адмирал Непенин А.И)

Вторая половина третьего курса, а точнее те месяцы, которые последовали после ночного празднования 23 февраля в санчасти, оказались для меня самыми насыщенными по объему репрессий, которые вполне обоснованно обрушило на меня командование факультета. В дни увольнений, я каждые два часа добросовестно ходил отмечаться к дежурному по факультету, ему же дышал в лицо на вечерних проверках, да и просто при любой встрече и почти забыл, как выглядит мой увольнительный билет. В выходные дни, когда вместо увольнения я брел в актовый зал училища смотреть очередной кинобоевик Одесской киностудии, в назначенное время, мне приходилось покидать зал посреди сеанса, и мчаться вниз на факультет, чтобы предъявить себя дежурному лично и в трезвом виде. Я спорол старшинские лычки с погон, и запрятал, куда подальше свою мицу, которую с гордостью одел в начале третьего курса. Я стал таким же обычным курсантом как все, и к своему удивлению почувствовал какое-то облегчение, словно до этого времени, на моей шее висела якорная цепь легкого крейсера «Ушаков», которую неожиданно с этой самой шее сняли. Все было как бы и неплохо, жизнь продолжалась, обошлось- отделался малым, только вот в город очень хотелось, аж зубы сводило...
Так, как я точно знал, что ближайшие пару месяцев «берег» мне не светит, а на милость начальников рассчитывать не приходилось, стоило вспомнить лишь одни насупленные брови адмирала Бичурина, высвободившееся свободное время я сознательно решил посвятить учебе и самообразованию. Поменяв многочисленные обязанности старшины роты на необременительную, и даже вполне синекурную деятельность ротного баталера, я в первую очередь подтянул учебу, а затем совершил для себя новое открытие училищной фундаментальной библиотеки, в которой оказывается кроме научных трудов ядерных физиков и прочих титанов науки, оказалось много чего другого интересного...
Этот период стал, наверное, последним в моей жизни, когда я читал много, везде и что самое главное, читал не то, что попадало под руку, а то, что хотелось. Почти каждый день я просиживал не меньше полутора часов в читальном зале библиотеки, открывая для себя все новые и новые книги. Через пару недель после начала моего «исхода» в мир словесности, мне даже стали втихаря давать на ночь книги, которые выносить за пределы библиотеки, было категорически запрещено, а через месяц строгие на первый взгляд библиотекарши, даже начали угощать чаем. Я стал «своим», а не случайным читателем, и это судя по всему, заметили...
Как-то раз, когда я перед построением на ужин, сдавал библиотекарю «Морской сборник» за май 1905 года, в котором некий инженер Лидов с пафосом рассуждал от несовместимости широкой русской натуры со службой на подводных лодках, одна из библиотекарей, стыдно признать, но как ее звали, за давностью лет я не запомнил, неожиданно спросила меня:
- Молодой человек, я заметила, что вы историей флота интересуетесь?
Я последние несколько дней, с упоением зачитываясь, по нынешним временам наивными, но чрезвычайно занятными рассуждениями противников и сторонников подводного плавания начала прошлого века, кивнул.
- Ну да...интересно...и забавно очень.
Она посмотрела в мою карточку. Улыбнулась.
- Павел...а вы не хотите написать доклад...допустим, по действиям Черноморского флота, и подводников в том числе, во время войны и прочитать его в Доме офицеров перед ветеранами?
Как любой нормальный военнослужащий, выступать перед кем бы то ни было, я совсем не любил. Видимо это отразилось на моем лице, потому что женщина снова улыбнулась и спросили.
- Вижу сомнения. Боитесь, что не справитесь? Или просто не хотите? У вас в карточке такой список...мне кажется вы не то, чтобы какой-то доклад, а вполне зрелую научную работу осилите...
Вот тут, я как то не очень вежливо, скорее спонтанно выплескивая крик души, перебил вежливую женщину.
- Да может быть и написал бы, только вот меня не то чтобы в ДОФ, меня за ворота не выпустят...
- Гм... а за что же это вас так сурово?
И я поведал за что наказан по полной программе, и о том, что теперь невыездной и лишенный схода на берег, и вообще, слава богу, что не отчислен и даже не на гауптвахте. Библиотекарь все внимательно выслушала, и немного лукаво улыбнувшись, невозмутимо ответила.
- Понятно. Но ведь каждый имеет право на исправление? Не так ли Павел? Поэтому если ты берешься готовить доклад, то я тебе обещаю увольнение в город на весь день. А если ветеранами понравится, то думаю, и твоя ссылка станет не такой уж строгой. Ну, как?
Не знаю почему, но я согласился. Может от скуки, может еще от чего, но уж точно не от стремления поучаствовать в протокольном мероприятии городской ветеранской организации. Скорее всего, я уже был морально готов в минуту душевной слабости, сбежать в самоволку, чем бы мне это не грозило. А грозило это многим. И понимая это, я готов был схватиться за любой, пусть даже призрачный шанс оказаться в городе на законных основаниях...
Уж не знаю, кого и как там задействовала милейшая хранительница книжного богатства нашей системы, но через пару дней на обеденном построении, меня с командиром роты отозвал в сторону наш заместитель начальника факультета, капитан 1 ранга Плитень Сан Саныч.
- Так, товарищ Шадурко! Уж не знаю, как такие безобразия случились, но вот политотдел приказал этого разгильдяя отрядить на заседание городского совета ветеранов Великой Отечественной с каким-то там докладом! Ничего абсолютно совершенно не понимаю?! У нас есть более достойные кандидатуры! Комсомольцы, отличники! Я пытался объяснить товарищам, но, они, как говорится, увы...к нам не прислушались... Так что, товарищ капитан 2 ранга, это все на лично, заметьте, конкретной вашей ответственности! Хоть сами с ним идите, но чтобы никаких....!!! Никаких... От Белова всего можно ждать...
И развернувшись, Сан Саныч засеменил в учебный корпус своей знаменитой походкой. Командир посмотрел ему вслед, потом перевел свой усталый взгляд на меня.
- Ну, Паша, во что ты там снова вляпался?
Я рассказал командиру все, после чего ему стало получше и он даже попытался пошутить по поводу того, на какую тему доклад у меня получился бы лучше всего. Но, все же памятуя о том, что я совсем недавно превратился из «надежды училища в горе факультета», командир, на всякий случай поставил ребром ряд вопросов. О моей запущенной прическе, форме одежды, и прочих важнейших воинских атрибутах, сопровождающих простое увольнение в город такого махрового нарушителя воинской дисциплины, как я. Я предельно внимательно внимал его словам с самым озабоченным видом, и поющей от радости душой, после чего четким строевым шагом отправился готовиться к предстоящему мероприятию.
Доклад я написал быстро, благо всесторонняя помощь со стороны библиотеки мне была обеспечена на самом высоком научно-просветительском уровне. И вот в четверг, накануне дня моей премьеры в качестве лектора, мой милый библиотекарь, которой я принес для последней проверки свое творение, просмотрела его, удовлетворительно кивнула, и зачем-то наклонившись, заговорщицки шепнула мне на ухо,
- Павел, в город тебя отпустят в десять утра. Начало мероприятия в одиннадцать. Но... На самом деле начало в 16.00. Ты сходи, куда тебе надо...или к кому тебе надо... Но поаккуратнее пожалуйста. Не подводи меня... А к шестнадцати часам будь в ДОФе. Там к администратору подойдешь, он скажет что делать. Согласен? Ну что, а...доклад у тебя хороший. Думаю, нашим фронтовикам понравится... Там и мой папа будет. С богом, мальчик...
Сказать, что я возликовал, значит не сказать ничего. Такого подарка от судьбы, а точнее от самого простого библиотекаря, я никак не ожидал. Откровенно говоря, я практически смирился тем, что до конца третьего курса буду лишен радостей большого города, и буду вынужден усмирять гормональные всплески, лишь в дни «скачек» на косогоре училища в совершенно антисанитарной обстановке. Написание доклада, сразу показалось мне абсолютно ничтожной платой за возможность попасть в город. Торопливо попрощавшись со своей благодетельницей, я помчался вниз, к городскому телефону...
На следующий день, выбритый до состояния линолеума, и отглаженный до хруста на всех сгибах, я вместо того, чтобы идти на занятия, стоял навытяжку перед светлейшими очами Сан Саныча Плитня и получал последний инструктаж по поводу предстоящего увольнения в город, да еще и в день общефлотской боевой подготовки. Естественно Сан Саныч, ледоколом прошелся по всем моим прошлым «подвигам». Потом пофантазировал по поводу будущих свершений, а затем на всякий случай проверил у меня подписку брюк и ремня, словно ветераны обязательно должны будут поинтересоваться этими немаловажными элементами воспитания воинского духа. После его могучего внушения, я четким строевым шагом отправился к пирсу, и сразу сел на катер. Правда, не на тот, что шел в город, а наоборот. А выйдя на Троицкой, с возрастающим ускорением, но стараясь не запылить вычищенную и заутюженную форму, помчался, не разбирая дороги по косогорам в направлении обиталища своей подруги Капельки.
Оповещенная накануне о моем предстоящем визите вежливости, Капелька среагировала на это, так как и должна реагировать настоящая черноморская женщина на кратковременный приход своего мужчины из морей. Выдумщица она была знатная, с фантазией необузданной, и в этот раз встретила меня в черных чулках, явно иностранного происхождения, тельнике на голое тело и с бутылкой марочной массандровской «Мадеры» и двумя бокалами в руках. Вино я естественно сурово отклонил, а вот от всего остального не отказался...
Четыре часа пролетели как-то очень незаметно, практически моментально, я бы даже сказал молниеносно. Но все же я успел отобедать фирменными котлетками подруги, которые вкусил не за столом, а из-за нехватки времени прямо в постели, по простецки поставив тарелку на плоский и аппетитный живот Капельки. Еще я успел принять душ, если можно назвать душем мои тщетные попытки хоть на одну минуту остаться под струей воды одному. Но всему хорошему рано или поздно приходит конец и ровно в 15.30 я с докладом под мышкой и стойким запахом капелькиных «Мадам Роше» вышел из троллейбуса у музея КЧФ и через несколько минут был уже в ДОФе. Администратор, найдя мою фамилию в списке, проводила меня к конференц-залу, где сдала на руки какому-то кавторангу из политуправления флота. Тот не мешкая, завел меня в зал, усадил с края недалеко от сцены и приказав ждать, когда меня вызовут, ушел. Оставшись один, я оглядел зал.
Ветеранов было много. Человек сто, не меньше. Одни были одеты просто, выделяясь лишь одними наградными колодками. Другие наоборот были в форме, даже старого образца, увешанные орденами, медалями и разными памятными знаками. Они разговаривали, подходили друг к другу, обнимались и вообще казались огромной толпой старых знакомых. Но роднило их всех одно. Лица. Немолодые, морщинистые, со следами былой войны и житейских невзгод, они на удивление почти все были с живыми, молодыми глазами. На дворе были восьмидесятые годы, недавно страна отмечала сорокалетие Победы и многие из них, те кто уходили на фронт со школьной скамьи, сейчас только перешагнули шестидесятилетние рубежи, и были еще крепки и полны сил. Надо сказать, что, увидев вокруг сразу такое количество людей, видевших ту войну не по телевизору, я отчаянно начал бояться, что мой доклад покажется им детским лепетом и полной чепухой, надерганной из официальных источников. Но отступать было уже некуда, и я начал потихоньку перечитывать свое творение, репетируя предстоящую речь.
На сцене стоял стол для президиума и трибуна для выступлений. Сначала в президиум поднялись несколько человек, и один из них, старый и седой как лунь контр-адмирал, сразу подошел к трибуне. При его появлении ветераны как-то организованно приумолкли. Адмирал минут пятнадцать отчитывался перед залом о каких-то памятниках, письмах, встречах и поездках. Ему хлопали, а он все называл и называл какие-то фамилии, и непривычные воинские звания, давно вышедшие из употребленияя. Потом адмирала сменил какой-то молодой гражданский деятель, то-ли из горисполкома, то-ли из горкома партии. Он говорил с полчаса, в очень идейно выдержанном стиле и с хорошо отрепетированными фразами и оборотами речи. Его ветераны тоже слушали, но уже не так внимательно, начав потихоньку шушукаться между собой. И вот когда он закруглился, к трибуне снова подошел тот седовласый адмирал, и объявил, что сейчас с докладом о действиях КЧФ в 1941-1944 годах выступит курсант 3 курса СВВМИУ Белов Павел.
Я поднимался на сцену с едва скрываемой дрожью в коленях, чувствуя на своей спине сотню взглядов. На негнущихся ногах, доковылял до трибуны и положив перед собой доклад, поднял голову. В зале стояла тишина. Весь этот зал, все эти немолодые мужчины, прошедшие в свое время такое, что нам нынешним и не снилось, молча, доброжелательно и с вниманием, смотрели на меня.
- Не дрейфь, юнга...Если что, подскажем, поддержим...Давай!
Сидящий на крайнем месте в президиуме седой адмирал подмигнул мне и улыбнулся. И я, сглотнув начал читать, а точнее рассказывать, то, что успел уже повторить не один раз, лишь изредка заглядывая в свои записи. Я говорил и о первых днях войны на Черном море, и об Одессе, и об осаде Севастополя, и о керченско-феодосийской десантной операции, и о Аджимушкае, и о лидере «Ташкент», и о Грешилове, и об обстреле Констанцы, слово обо всем, что смог вместить в полтора десятка страниц рукописного текста. Я даже набрался смелости, и мельком упомянул о том, как адмирал Октябрьский бросил Севастополь, чем заслужил одобрительный гул зала. Сколько продолжался мой доклад я не знаю, только вот за все время никто и ни разу меня не перебил, и не пытался поправить. И когда, наконец, вытерев пот со лба, я сказал, что доклад закончен, зал вдруг разразился аплодисментами. Я до такой степени растерялся от этого, что остался торчать свечой за трибуной, не зная куда податься. Седовласый адмирал, встал из президиума, подошел ко мне и положив руку на плечо, сказал, обращаясь к залу:
- Молодец! Растет смена!
И наклонившись, уже тише добавил.
- Иди в зал. Не уходи пока...
Я спустился в зал. Сел на прежнее место. Еще минут сорок на сцену поднимались и спускались ветераны, говоря о всяком наболевшем. Потом дети читали стихи о Василии Теркине и хор спел несколько песен военных лет. А затем все закончилось, и фронтовики начали расходиться из зала. Я продолжал сидеть и ждать адмирала, который у сцены разговаривал то с одним, то с другим ветераном. Наконец он освободился и подошел ко мне.
- Ну, вставай юнга! Пойдем, посидишь со стариками, послушаешь...
Мы сели в буфете ДОФа, в том самом буфете, куда иногда можно было забежать во время танцев и тайком опрокинуть стаканчик портвейна, стараясь не попасться никому на глаза. Но теперь я сидел за столом с шестью ветеранами, из которых двое были контр-адмиралами, один одноруким капитаном 1 ранга, и еще трое в костюмах, с впечатляющими орденскими колодками. И боевых наград у этих шестерых старых воинов, было, как мне показалось, больше чем у всех офицеров нашего факультета, вместе взятых.
В буфете не было водки, одно сухое и крепленое марочное вино. Но когда к стойке подошли, позвякивая орденами целых два адмирала, у нас на столе вмиг материализовались две бутылки настоящей «Столичной», с тарелочкой на которой лежал аккуратно нарезанный черный хлеб, и другой тарелкой на которой горкой была навалена вареная докторская колбаса. Себе я попросил березовый сок, который мне очень нравился, а в ДОФе, где он всегда был прохладным и свежим, а в настоящей обстановке вдобавок ко всему и политически правильным выбором напитка.
Они не пили много, лишь изредка чокаясь и занюхивая рюмку черным хлебом. Они постепенно становились многословнее, вспоминая войну, а я, открыв рот и забыв о том, что обещал неугомонной Капельке вернуться к ней, как только все закончится, слушал и слушал...
Они вспоминали такое, о чем я никогда бы не прочел ни в одной, даже самой откровенной книге о войне, и говорили о том, что пережили с таким простым обыденным спокойствием, словно рассказывали о рыбалке или каком-то туристическом поход, а не о событиях пропитанных железом, кровью и человеческой болью. Они не вытирали слез измятыми платками, и голос их не дрожал. Они вспоминали страшные вещи, и лишь иногда срывались, негромко по стариковски матерясь. Одного из них расстреливали три раза. Два раза немцы и один раз наши, когда после одной из неудачных морских десантных операций под Новороссийском он через две недели в одиночку вышел через горы к своим, переодетый в снятую с убитого немца форму. Он выжил, и закончил войну в Заполярье, в Киркенесе, вытаскивая из штолен наших военнопленных, где нашел умирающим своего родного старшего брата, пропавшего без вести еще в первый год войны. Другой, рассказывал как в Сталинграде, они три зимних месяца по ночам выкладывали настоящие укрепления из тел немцев и наших солдат, в три слоя, и они, эти мертвые солдаты, спаянные морозом и кровью, прикрывали их от фашистских пуль не хуже железобетона, лишь оставляя на лицах клочья, оттаивавшие потом в блиндажах кровавыми ручьями. Однорукий капитан первого ранга, прошел всю войну, начиная от обороны Одессы и Севастополя, заканчивая взятием Берлина без единой царапины, и получив перед новым назначением на Дальний Восток двухнедельный отпуск, решил навестить родной Севастополь. Там увидев, что от его родного старенького дома на Корабельной стороне остались только стены, он поклялся себе отстроить его и сбросив мундир увешанный орденами, с самого первого дня взялся за работу. Война щадила его четыре года, проведя через все свои ужасы целым и невредимым, а вот родной дом отнял руку, когда уже почти заканчивая строительство, он среди камней напоролся на неразорвавшуюся немецкую гранату...
Они ведь не были героями. Они были самыми простыми людьми, защищавшими свой дом и свою Родину, свои семьи и своих детей. И потом, выжив в этой бойне, они засучив рукава, принялись возвращать к жизни свою землю, так же как и воевали, упрямо, неистово и беззаветно, не щадя себя, и не требуя ничего взамен...
Они долго говорили, а я сидел рядом, едва дыша, и боясь пошевелиться. Я забыл о времени, и о том, зачем я здесь. Я буквально пропитывался духом этих людей. А потом седовласый адмирал, неожиданно встал, и подняв рюмку, громко сказал:
-За Победу! За нашу Победу!
Они встали, и только в этот миг, я впервые за весь этот вечер, заметил в уголках их глаз, что-то похожее на влагу, на неожиданно накатывающиеся слезы. И когда их рюмки уже почти соприкоснулись, однорукий капитан первого ранга посмотрел на меня и опустил свою рюмку.
- Неправильно, Михалыч... Юнга без стакана... За Победу пьют все, кто носит форму.
Вот тут я пришел в себя и по- настоящему испугался. Отказать этим могучим дедам я был не в силах, но и возвращаться в систему с запахом просто не имел права.
- Я не могу...честное слово не могу...
Адмирал поставил рюмку на стол. Кажется, он сразу понял, что я отказываюсь не просто так.
- Докладывай!
И я коротко, но откровенно поведал им о том, как здесь очутился, честно рассказав о своем февральском залете и его последствиях.
Ветераны молча выслушали. Адмирал, усмехнулся и снова взял рюмку в руку.
- Молодец юнга, не стал лгать старикам. Ну, что ребята, не дадим пацана в обиду? Хорошо ведь доклад прочитал...от сердца...видно же...старался...
Те утвердительно закивали.
- Налейте юнге!
Мне протянули стакан наполненный водкой. Все встали.
- За Победу!
Я никогда так не возвращался из увольнения. Я вообще больше в своей жизни никогда и нигде не ходил в таком сопровождении. Я шел через площадь Нахимова к катеру, в окружении этих орденоносных стариков, во главе с двумя адмиралами, перед которыми выстраивались не только патрули и все военнослужащие, но и простые люди останавливались и как-то незаметно, но вытягивались перед этими крепкими немолодыми солдатами прошлой войны. И как не грешно такое сравнение, но мне показалось, что, кто бы ни попытался нас остановить, они бы меня закрыли собой, как закрывали много лет назад в бою своих товарищей. Они посадили меня на катер, и перед тем, как расстаться, адмирал протянул мне свою визитную карточку.
- Звони юнга, если сегодня все-таки возникнут проблемы. Мы своих в обиду не даем...
Никаких последствий этот случай для меня не имел. В этот вечер кто-то со старшего курса очень громко залетел в комендатуру, и всему нашему факультетскому начальству было не до таких мелких нарушителей, как я. Добравшись до роты, я умылся и завалился спать. Время шло, меня все-таки простили, потом снова наказали, уже за другие прегрешения, но я никогда так и не воспользовался той визитной карточкой, которую до сих пор храню у себя. Я еще несколько раз видел их издалека, на городских севастопольских праздниках, когда все ветераны гордо шли через город, но так и не решился подойти. А уже через пять лет, на день Победы я уже не увидел в первых рядах ни адмиралов, ни того однорукого каперанга...
Возможно, я не прав. Может быть я просто пессимист. Скорее всего, так оно все и есть. Но я уверен, убежден, что это могучее поколение, по настоящему, жилистое, сильное и жадное до жизни, а главное истово любящее свою Родину и свою землю, некем заменить. Мы стали совсем другими. Мы стали забывать, о том, кому обязаны своими жизнями. Мы слишком связаны боязнью потерять свои материальные блага и давно уже не способны на самопожертвование. Мы разучились любить то, что есть, и только жадно думаем о том, чего нам не хватает. И в тот день, когда последний ветеран той страшной войны, в последний раз дрожащей рукой поднимет рюмку и скажет «За Победу!» а потом тоже уйдет от нас, наша страна станет совсем другой, но, к сожалению далеко не такой, о какой они мечтали, умирая за нас, своих непутевых потомков..

Оценка - 1,93

БДИТЕЛЬНОСТЬ

Прибывший в столицу Советской Эстонии город Таллин (советский Таллин отличался от капиталистического в первую очередь тем, что в нем было меньше букв «Н») начальник военно-морской базы был человеком новой формации. О таких в ту пору говорили: «прорабы перестройки». Результатов работы этих прорабов еще никто не мог себе в точности предположить, но люди эти отличались от простых граждан двумя основополагающими качествами: они все как один были решительны и (обратно же, все как один) искали для каждой проблемы нестандартные решения.

Проблем у командующего ВМБ было - хоть отбавляй. На базе процветало пьянство, воровство и неуклонно падала воинская дисциплина, причем одно органически вытекало из другого и превращалось в третье.

Начальник базы перебирал разложенные на столе бумаги, в каждой из которых сообщалось о чрезвычайном происшествии. Чрезвычайного на вверенной ему базе было столько, что как-то само собой из чрезвычайного оно становилось рутинным, я бы даже сказал - повседневным.

...Мичман Загогулько самовольно покинул воинскую часть и уехал на десять дней на Украину, на свадьбу к своему шурину...
... Старший лейтенант Михайлов, находясь в состоянии алкогольного опьянения, катал приехавшего к нему в гости тестя на катере и повредил при этом створный знак. Наложено взыскание, предупреждён о неполном служебном соответствии...
... В 2:00 по московскому времени, желая познакомиться с эстонскими девушками и произвести на них впечатление, лейтенант Максимов произвел выстрел из сигнальной ракетницы (зеленый трехзвездный). При этом, объясняя девушкам, как действует морская сигнальная ракетница, направил ее в витрину соседнего магазина одежды. В результате возникшего пожара...

Нужно было найти решение, созвучное духу того времени, которое партийные пропагандисты называли перестройкой, а народ, будучи в своей массе аполитичным - турецким словом «бардак», что, как известно, в переводе с языка Назыма Хикмета означает: «публичный дом».

Контр-адмирал склонился над картой Балтийского моря и задумался. В его голове уже зрела одна интересная идея...

Минная гавань, знакомое каждому ценителю отечественной военно-морской истории место, жила своей размеренной жизнью. Весеннее солнце грело асфальт, зеленая травка пробивалась на площадке перед лазаретом, ленивая балтийская волна слегка покачивала отшвартованные тральщики 40-ого дивизиона. Несколько краснофлотцев в синих робах неспешно прохаживались по пирсу, всем своим видом демонстрируя поздние сроки службы. Художник-соцреалист, ученик школы Александра Дейнеки, с удовольствием изобразил бы эту картину маслом на холсте. Картина называлась бы: «В мирные дни» и олицетворяла всеобщее благоденствие и верность идеалам.

Суббота, как день недели, имеет свое религиозно-мистическое значение. Для ортодоксального иудея это праздник, в который вообще ничего нельзя делать. Для советского военнослужащего это парково-хозяйственный день (ПХД) - тоже весьма своеобразный праздник, в который полагается сделать очень многое, но нужно, подобно иудеям, постараться-таки этого не делать.

С утра на кораблях наблюдалась определенное оживление - шла проверка работы зенитных автоматических пушек. Это тридцатимиллиметровые шестиствольные установки, которые (иногда - довольно успешно) способны отстреливаться от низколетящих целей. В кают-компаниях и курилках циркулировала история о том, как наш тральщик, стоявший в 1982 году в Сирийском порту, терпел-терпел очередной налет израильской авиации, а потом не вытерпел, взял да и завалил подлого агрессора. Наверное, «Скайхока». Официальные книги по истории израильских ВВС об этом поражении стыдливо умалчивают...

Проверка зениток выглядела следующим образом: по корабельной трансляции передавались команды о появлении виртуальной воздушной цели, после чего ствол АК-630 разворачивался в нужном направлении, поднимался на нужное количество градусов, и над волнами гавани пролетала короткая как выстрел команда: «Огонь!»

Командир дивизиона тральщиков капитан второго ранга Никольский из окна своего кабинета (второй этаж, аккурат над лазаретом) скучающим взором окинул вверенное ему Родиной хозяйство. Эта суббота ничем не отличалась от сотен других точно таких же суббот. Вообще, установлено, что в одном году военной службы содержится иногда 52 субботы, а иногда 51, и это обстоятельство значительно обесценивает этот, в сущности, неплохой день недели...

Телефонный звонок всегда неожиданный. Доподлинно неизвестно, было ли так задумано Александром Беллом, когда он изобретал телефонный аппарат, или же это получилось случайно, но факт остается фактом - каждый звонок разрезает нашу жизнь, выделяя в ней два неравных ломтя: «до звонка» и «после». Зазвонивший на столе кавторанга Никольского черный эбонитовый аппарат еще той, настоящей, сталинской выделки, оборвал его размышления. По мере того, как он слушал, его лицо из блаженно-субботнего становилось мужественно-понедельниковым. Брови комдива нахмурились, глаза приобрели стальной, воспетый Юрием Визбором блеск, позвоночник принял положение, позволяющее с легкостью разглядеть грудь четвертого в строю. Трубка продолжала дребезжать стальной мембраной и передаваемая ей информация складывалась в отвратительнейшую картину, какую только можно было себе представить...

Неизвестные, вероятно, эстонские националисты, захватили катер и уходят от города Таллина в направлении нейтральных вод. Дальше - куда угодно. В хорошую погоду на горизонте можно разглядеть дымку финского берега, направо и чуть подальше - остров Готланд, это еще хуже, это Швеция, а шведы, в отличие от турмалаев, беглецов не выдают. После прокатившейся по стране серии угонов самолетов «Аэрофлота» только катера и не хватало для полного счастья.

- А что погранцы? - с надеждой в голосе спросил комдив. Ловить беглых политических проституток - это дело морской пограничной охраны КГБ. Задача флота - защищать родные моря и берега. Вот если бы на траверсе Таллина «Честер Нимитц» нарисовался, тогда да, тогда другое дело, а так - не наш ВУС...

Эбонитовая трубка снова что-то продребезжала, зло, холодно и бездушно. Погранцы выйти не могут: три катера и все в полуразобранном виде. У погранцов тоже парково-хозяйственный день...

- А может, подушку послать? - ухватился за последнюю соломинку капитан второго ранга. - В Коплях вон подушки стоят, они быстрые, они в миг догонят...

Аппарат внутренней связи объяснил командиру, почему суда на воздушной подушке, расположенные в двух километрах к западу, в районе Копли, не могут быть посланы. Нарушитель уходит. Нарушитель должен быть перехвачен. Ответственный за выполнение - капитан второго ранга Никольский. Точка.

Территориальные воды Союза ССР - это двенадцать миль от берега. Хороший катер пройдет это расстояние за сорок минут. Из этих сорока уже прошло не меньше пятнадцати. Суббота, казавшаяся с утра обычной, как по мановению волшебной палочки превращалась из красного дня календаря в иссиня-черный...

- Командира «Прибалтийского комсомольца» ко мне! - рявкнул Никольский в селектор, и его фраза повисла над гаванью, как зловещее предзнаменование.

Тральщик проекта 1256 «Прибалтийский комсомолец» был прорывателем. Некоторые обыватели ошибочно полагают, что летчики-смертники и моряки-смертники существуют только в Японии, набираются только из самураев и учатся только по «Буси-до» (юзер мануал). Это не совсем так. Смертники в той или иной форме есть в любой армии мира. В частности, к таким смертникам относятся тральщики-прорыватели.

Прорыватель - это типовой тральщик, по всей длине которого в виде здоровенных рамок намотан электрический кабель. Этот кабель, когда по нему гуляет ток, создает магнитное поле, имитирующее большой корабль. Например - крейсер. Магнитные мины (а надо вам заметить, что шары с рогульками канули в прошлое, и все современные мины либо магнитные, либо акустические, либо комбинированные) воспринимают такой тральщик как достойную цель и подрываются, обоснованно полагая, что их время пришло. Тральщик же в это время мчится над ними налегке со скоростью больше 35 узлов и (теоретически) никак не страдает от взрывов, грохочущих у него далеко за кормой. Это в теории. Фактически же такой вариант траления мало отличается от практики боевого применения камикадзе. Поэтому (опять же - в теории), личный состав с тральщика-прорывателя снимается, и он в боевом режиме управляется по радио. Качество советского радиоуправления и телемеханики довольно известно, так что в реальной обстановке рулить этим кораблем-смертником вероятнее всего придется людям, которых у нас, во-первых, очень много и практически бесплатно, а во-вторых, потом обязательно наградят...

Так это или не так, не мне судить, в боевом тралении я ни разу не участвовал. Однако отмечу важное обстоятельство: прорыватель в любом случае - очень скоростная посудина. Без этого - никак. Ноблес оближ, как говорили древние римляне...

- Командир Бэ Тэ сто тридцать...
Никольский махнул капитан-лейтенанту рукой - сейчас не до церемоний.
- Сколько у тебя горючего?
- После перехода из Балтийска заправились, солярки почти под завязку...
- Вот что, Паша, - комдив взял его за локоть, - там (он махнул рукой в сторону финского берега) какие-то ...даки на угнанном катере рвутся в Европу. Твоя задача - перехватить. Причем, любой ценой. Времени у нас с тобой всего минут двадцать.

Сказав фразу «...времени у нас с тобой...», Никольский как бы объединил свое и каплея Павла дела в общее производство по признаку общего же состава преступления. Капитан-лейтенант ощутил это, и с этой секунды между ними образовалась некая мистическая связь.

Через пять минут, проклиная все на свете и полностью перейдя с русского литературного на русский разговорный, команда «Прибалтийского комсомольца» вывела свой тральщик на курс перехвата. По поверхности воды, разрезая гавань надвое, потянулся светлый кильватерный след.

Никольский проводил прорыватель долгим взглядом. Больше послать все равно некого. Справа у стенки сиротливо торчали мачты «Семы Рошаля». Этот ветеран, ровесник судьбоносного Двадцатого съезда партии, уже не сможет выйти в море и готовится на списание. Чуть ближе к комдиву болтались на разведенной «Прибалтийским комсомольцем» волне рейдовые тральщики. Эта ветошь едва ли сможет развить 15 узлов, да и вооружения у них никакого. Экипаж - четыре матроса. Если они столкнуться в открытом море с вооруженными до зубов эстонскими нацистами, возможно - проходившими спец. подготовку в элитных частях «Ваффен СС», то кто кого задержит, большой вопрос. Единственная надежда на «Комсомольца»...

2-я часть

Cвежий морской ветер был наполнен той незабываемой гаммой запахов, повторить которую не удавалось еще ни одному французскому парфюмеру. О чем мечтается человеку, вырвавшемуся ранним субботним утром на морской и оперативный простор? Ясное дело, о разном. Контр-адмирал с ядовитой ухмылкой посматривал на часы и на удаляющуюся линию эстонского берега. Простор был голубой и земля была за кормой. С каждой минутой он все более наполнялся восхищением от им же самим и придуманного плана проверки. Эти олухи в Минной гавани четыре минуты назад получили вводную (на этот счет он дал подробнейшие инструкции дежурному по военно-морской базе). Сейчас в сороковом дивизионе суматоха, граничащая с паникой. Размеренное с ленцой течение парково-хозяйственного дня сломано единожды и навсегда. Контр-адмирал представил себе потное лицо комдива Никольского, и улыбка на его лице расползлась до таких пределов, что в ней стали участвовать уши и кожа на коротко остриженном затылке.

- Послезавтра, - прошептал сам себе командир базы с такой интонацией, будто он был девушкой, соглашающейся на первое серьезное свидание.

Послезавтра утром, в понедельник, к 9:00 по Москве, он вызовет к себе кавторанга Никольского. Он подробно расскажет ему, как ошибочно и преступно он действовал в условиях боевой тревоги, как неорганизованна служба во вверенном ему подразделении, как неполно соответствует сам комдив Никольский своей военно-морской службе. Он непременно порассуждает на тему о том, как в военное время при подобных обстоятельствах он, контр-адмирал (нет, лучше просто - «адмирал»: ежели на пуговицах литых якоря скрещенные - так можно просто, без церемоний - «адмирал»), без суда и следствия, собственноручно...

Сладкие мечты начальника ВМБ прервала точка, отделившаяся от линии родного берега и двинувшаяся в северном направлении.

- Быстро же они, однако... - подумалось контр-адмиралу, однако это обстоятельство не сильно его огорчило. Все равно, каждый, кто делает что-либо, всегда ошибается, а каждый, кто вдумчиво проверяет - видит эти ошибки. Не хочешь ошибаться в жизни - становись проверяющим! Проверяющий всегда находится в положении подглядывающего, испытывая при этом ощущения, близкие к сексуальным. Психиатры школы Шарко определенно относят это к вуайеризму... Впрочем, сейчас речь о военно-морском флоте, а не о половых извращениях...

- Ничего, - подумал контр-адмирал. - До нейтральных вод осталось каких-то три мили, они все равно не успеют...

Погоня есть одно из самых азартных занятий человека. Страсть, ненависть, трепет, надежда, отчаянье - все эти чувства смешиваются воедино в исключительно короткий отрезок времени, превращая нашу кровь в дьявольский коктейль из адреналина, опиатов, половых гормонов и всего того прочего, что описывает страсти и пороки человеческие сухим языком формул органической химии. Паша отер со лба выступивший пот и поправил воротник кителя, на плечах которого хищно топорщились черные, усеянные россыпью мелких звезд погоны капитан-лейтенанта. Под ним внизу, в утробе тральщика, ревели мощные дизеля, работающие чуть выше своих физических возможностей. «...Мощь шести тысяч лошадей во имя одного...» вспомнилось ему читанное некогда в школе стихотворение.

Прямо по курсу, неумолимо увеличиваясь в размерах, отчетливо читался силуэт уходящего на северо-запад катера, набитого до отказа шпионами, диверсантами, нацистами и диссидентами. Паша уткнулся лицом в замусоленную резину визира и с удивлением обнаружил, что нарушитель как две капли воды похож на адмиральский катер командира базы.

- Хитро придумали, - злобно усмехнувшись, процедил капитан-лейтенант сквозь зубы. Перед войной немцы массово забрасывали в наш тыл агентов, переодетых в форму офицеров Красной Армии. Старый трюк - нас внешним сходством не обманешь! Паша взглянул на карту.

- Никак не успеваем, - с тоской подумалось ему. Нарушителю до нейтральных вод оставалось каких-то пять кабельтовых. Офицер внимательно огляделся по сторонам. В море не было никого: разумеется, Таллиннский порт не знал выходных и работал круглосуточно, но в эту минуту поблизости действительно никого не было.

- Кабельтовым больше, кабельтовым меньше - велика ли разница. Другое дело, если в нейтральных водах нарушитель осмелеет и откажется выполнять требования командира советского тральщика. Подстегнутый азартом погони мозг капитан-лейтенанта лихорадочно искал решение этой сложной задачи, в то время как матерый вражина упорно рвался в ничейные воды.

- Старшину второй статьи Приходько к командиру! - скомандовал Паша по корабельной трансляции. Через минуту краснофлотец с двумя лычками на погонах и боевым номером БЧ-2 на груди предстал перед ним.

- Объясняю картину, - строго глядя в глаза старшине второй статьи, сказал Паша. Он говорил отрывисто и четко, как бы заколачивая в мозг корабельному артиллеристу маленькие гвоздики.

- Нарушитель государственной границы уходит, - Паша кивнул по направлению к адмиральскому катеру.
- Догонять нет времени и возможностей. Остановить его мы обязаны.
- А шо я могу? - с отчетливым южно-украинским акцентом и таким же хитроватым прищуром то ли ответил, то ли спросил краснофлотец.
- У тебя там что-нибудь есть?
- Ни боже мой, товарищ командир... - начал было Приходько, но Паша резко его оборвал:
- Сейчас не время для цирка! Если найдешь, обещаю хлопотать за твой десятидневный отпуск, если не найдешь ты, буду искать я. И если найду я, гарантирую тебе трибунал!
- Ну зачем же так, трибунал - обиженным голосом протянул артиллерист. После последних стрельб трохи...
Схватив артиллериста за ворот робы, Паша яростно взглянул ему даже не в глаза, а в самую душу:
- Трохи - это сколько?!
- Пять снарядов есть - застенчиво, как ребенок, вполголоса ответил Приходько.
- Заряжай!
Контр-адмирал с удовлетворением наблюдал, как стрелка на его часах медленно ползла по кругу, а катер стремительно пересекал государственную границу Союза ССР. Всё! Они опоздали!
Ветер, образовавшийся не столько от природных сил, сколько от скорости движения катера, приятно обдувал лицо. Это был ветер перемен, это был ветер, раздувавший паруса его адмиральской карьеры. На безнадежно опаздывающем тральщике взревела корабельная сирена. Как бы не так, опоздали голубчики! В понедельник я всех вас с вашим комдивом...
Бывают моменты, когда человек как бы теряет ощущение реальности происходящего. Он отрешается от всего и смотрит на себя будто бы со стороны, впадая в некоторое подобие ступора. Скорее всего, это пробуждается древний защитный рефлекс, заставляющий мелких грызунов, биологических предков многих наших адмиралов, замирать столбиком при появлении опасности.
Контр-адмиралу показалось, что время замедлилось и секундная стрелка на его часах практически неподвижна. Он видел, как из носового зенитного автомата выплеснулся фонтан огня и копоти, а море в десяти метрах впереди его катера жутко всплеснулось от распоровшей его очереди.
Адмиральский катер - не боевая единица. Это парадно-прогулочное плавсредство с небольшой, хотя и уютной каюткой под красное дерево. На нем удобно обходить корабли, выставленные на рейде по случаю очередной годовщины штурма матросами здания Эрмитажа. Пары тридцатимиллиметровых снарядов хватит для того, что бы плавающие на поверхности щепки редким пунктиром наметили место его последнего упокоения. В общем, плещут холодные волны...

Казалось, прошла целая вечность. Впрочем, астрономы в Пулковской обсерватории беспристрастно оценили бы тот же отрезок времени как «четыре с половиной секунды». Затем, заглушая разлетающийся над морем звук выстрелов и, в нарушение законов физики, обгоняя его, раздался истошный вопль контр-адмирала:
- Стой!
Сказано (если вопль этот словом зовется) было не совсем в соответствии с корабельным уставом (см. приложение к корабельному уставу «Командные слова»), но рулевой матрос адмиральского катера, столь же не готовый принять героическую смерть именно в эту субботу, как и его высокий начальник, понял все с полуслова и заглушил двигатель. Уверенно глиссировавшая до этой секунды изящная посудина глубоко зарылась носом в ближайшую волну...

Если бы ученик Александра Дейнеки не успел нарисовать картину «В мирные дни», которая представлялась нам столь явно в начале этого правдивого рассказа, то утром следовавшего за субботой воскресенья ему пришлось бы наново загрунтовать свой холст и начать картину с начала. И называлась бы та картина - «Бдительность», а лейтмотивом этого произведения (холст, масло) были бы снующие по Минной гавани офицеры Третьего управления Комитета Государственной Безопасности Союза Советских Социалистических Республик. Их серьезные лица всегда подернуты патиной заботы об Отечестве, брови всегда параллельны поверхности планеты, а взгляд чист и не замутнен. Возможно, есть на свете шутки, которые способны вызвать на лице этих офицеров улыбку, но шутки эти секретны и нам, простым смертным, неведомы. Гриф у этих шуток - два нуля - ноль.

А в распахнутые иллюминаторы с самого раннего утра в воду потихоньку, но нескончаемым потоком, летели неучтенные боеприпасы, оставшиеся от прежних маневров и стрельб. Просто так, на всякий случай. Потому что напал вот на нас немец в июне сорок первого, а у многих бойцов и патронов-то не было. А сейчас - нет, сейчас - шалишь! Умнее стали... Сегодня мы на неучтенном боеприпасе недели две бы смогли держаться.

Так вот и лежат сейчас на дне Минной гавани, в НАТО-вском уже давно Талллиннне огромные количества боеприпасов - от патрона к ПМ до зенитных снарядов и глубинных бомб (помните, такие элегантные, противодиверсионные, глубина подрыва 4 метра?)... Пройдет лет этак тыща, обмелеет Балтийское море, придут ученые археологи, раскопают выкинутый тогда нами боеприпас, посидят, покумекают, и напишут докторские диссертации, главная мысль которых будет: «...в 1990 году здесь шли тяжелые бои...»

И не сильно ошибутся те историки. Потому что все мы, рожденные и выросшие в СССР, являемся бойцами одного большого и незримого фронта. Фронта, линия которого проходит через наши сердца...
(С)
http://mu-rena.livejournal.com/343731.html

Бортжурнал N 57-22-10
Часть вторая
АФГАНИСТАН

Портрет с гранатом

Борттехник Ф. не мог спокойно смотреть на совершенные формы жизни. Если под его рукой оказывался клочок бумаги, а в руке - карандаш, он рефлексивно начинал рисовать. Рисовал исключительно голых женщин и неоседланных лошадей, иногда голых женщин верхом. По его мнению, именно эти два вида Творец творил с особым удовольствием, с томлением, которое не скрывали их линии.
Когда лейтенант Ф. впервые увидел, как гордо несет поднос официантка Света, как подрагивают в такт поступи ее челка и хвост, как недовольно косит она глазом, презрительно раздувая ноздри и фыркая, - он не смог удержаться. В комнате на стеллаже, оставшийся от прежних жильцов, пылился свернутый в трубку ватман - два листа, склеенных в длину. С одной стороны ватмана была цветными карандашами изображена схема досмотра каравана - ведущий сидит справа сзади от стоящего каравана (три верблюда и два погонщика в чалмах), ведомый висит в левом верхнем углу, указаны все взаимные дистанции и сектора обстрелов, коричневым карандашом нарисованы горы на горизонте. Обратная сторона схемы была свободна, и после протирки мякишем белого хлеба стала почти девственно чистой. Позаимствовав у штурманов огрызки простых карандашей всех видов твердости и мягкости, борттехник начал свой труд.
Вечером он прикнопил лист к фанерной стенке кухни, отступил на шаг, прищурился, протянул руку с карандашом, поводил им в воздухе, словно шпагой, и несколькими легкими длинными касаниями высек на белом прямоугольнике женский силуэт.
- Прекрасная пришла... - пробормотал он, отступая.
Подняв голову к небу, прикрываясь от солнца рукой, стояла она - обнаженная, с едва намеченными ключицами, сосками-петельками, пупком, коленками...
Немного полюбовавшись прозрачной наготой, тремя штрихами он обернул ее бедра куском тонкой белой материи.
- Вот это да! - сказал борттехник Л., выглядывая из-за его плеча. - А что будет, когда все нарисуешь..
Художник, не отвечая, накрыл ее чистой тряпицей. Он знал, что на этом бы и остановиться, что дальнейшая прорисовка убивает волшебство недосказанности, но ему хотелось перенести на бумагу не только ее линии, но и божественно-томительную топологию ее плоти, ее кожу - смуглую и нежную, словно припорошенную сладкой пыльцой, которую он не устанет слизывать, если...
И он приступил к сотворению. На завтраках, обедах и ужинах внимательно смотрел на официантку, чертя для памяти пальцем на своем бедре ее основные позы - поворот головы, торса, постановку ног, расположение всех ее выпуклостей и впадинок... Юбка ее была коротка, ноги длинны, а майка открывала нежно-упругий живот и начала ребер, за которые хотелось взяться двумя руками и раскрыть ее, полную гранатовых зерен...
Придя после столовой на борт, он доставал блокнот, карандаш, и зарисовывал то, что еще светилось на сетчатке и горело на бедре. Особенно много было лица, рук и коленей. Рука, держащая ручку чайника, - важный фрагмент, - на его полотне эта рука будет держать совсем не чайник.
Вечерами и ночами он переносил дневные зарисовки на свое бумажное полотно. Штриховал тени, прошитые солнечными рефлексами, и возникали плечи, ключицы, грудь, и кожа получалась лепестково шероховатой. Лицо ее вышло слишком похожим, и он подарил ей кепку с длинным козырьком, чтобы скрыть большую часть лица в тени. В руку ее (лебединый выгиб запястья) он вложил ремень своего автомата, который стоял тут же в углу, позируя. Теперь, вместо тяжелого чайника, она держала за узду его твердое, полное огня, вороненое оружие.
Она рождалась из белого, как солнечная богиня. Ему казалось, что, когда ляжет на бумагу последний штрих, она сойдет с листа - ступит босой ножкой на пол перед художником. Он уделил этой ножке много времени, он даже передал венку на ее щиколотке.
Когда совершенство было достигнуто, - а это становится понятно, если малейшие правки делают картину хуже, - он обрамил амазонку надписью. Плакат приглашал на английском to Shindand, в 302-ю flying squadron, - и загорающая под ослепительным солнцем девушка, пусть и с автоматом, всем своим видом говорила приглашаемому, что он не пожалеет.
Под восхищенные вздохи комнаты художник вынес плакат из кухни и прикрепил его к стене, - поверх пожелтевших вырезок из газет и журналов, фотографий трофейного оружия, горных дорог с обрывистыми, полными ржавого железа обочинами, вертолетами на земле и в небе.
- Икона! - сказал старший лейтенант Торгашов, воздевая руки. - Будет нашей хранительницей...
- Только худовата, - сказал лейтенант Л. и помял пальцами невидимые мячики у своей груди.
- Это ты Толька! - сказал Торгашов. - А она самый цимес!
Возник спор. Художник взял сигареты и вышел на улицу. Брел, вдыхая и выдыхая дым, был задумчив. Дошел до бани, все так же задумчиво искупался в бассейне и когда возвращался, уже знал, что должен сделать. Он подарит плакат ей. Да, это будет неожиданный ход, - оживленно думал он, быстро шагая, - неожиданный для судьбы, которая пишет одни и те же сценарии. Подробный разбор вариантов, кустарник которых растет из этого хода, он отставил себе на сон грядущий - в одиночестве за закрытыми веками...
Несколько дней в комнату ходили вертолетчики, прослышавшие про красоту на стене. Каждый просил нарисовать ему такую же, можно и поменьше. Обещали новый ватман и новые карандаши, ящики конфет, упаковки «Си-Си» и прочие ценности. Зашел даже замполит. Постоял, молча глядя, и, уходя, попросил завтра, на время проверки из Кабула, снять или хотя бы прикрыть. Потом прибежал старший лейтенант Таран и, встав на табуретку, сфотографировал плакат со вспышкой много раз.
Наблюдая за приростом славы, художник понял, что мучавшая его проблема дарения - как это сделать? - снимается сама собой. До нее дойдут слухи, и она обязательно заглянет, не одна, так с подругами. В комнате уже побывали несколько женщин, и все просили художника подарить картину. В ответ на ее просьбу он снимет плакат и, аккуратно свернув, молча подаст ей. Нет, не молча. Он скажет, что графит размажется, и хорошо бы его закрепить, но у него нет фиксатора. Зато он есть у нее. «И что это?» - заинтересованно спросит она. «Лак для волос», - скажет он. А дальше комбинация будет развиваться неостановимо, иначе - зачем было ее начинать?
Дни шли. И хотя в поведении своей модели ни в столовой, ни при встречах на улице борттехник не замечал никаких признаков ее нового знания о нем, он не беспокоился. Он ждал, как опытный птицелов.
Но судьба сделала ход, которого борттехник не предвидел.
Однажды вечером в комнату зашел командир звена майор Божко.
- Я вот чего зашел, - сказал он, останавливаясь перед плакатом. - Завтра прилетает баграмская пара, командир с моего училища, на год позже выпускался. Они тут ночуют. Встретимся, посидим, то да се... Хочу, чтобы она завтра у меня в комнате повисела. Это, как ни крути, лицо, грудь, живот и коленки нашей эскадры, пусть они видят!
- Только водкой не залейте, - сказал борттехник Ф., снимая лист.
- Ну, ты скажешь! - сказал Божко, придерживая шаткую тумбочку. - Мы ж ее не на стены льем, а пьем аккуратно...
Следующим вечером борттехник, проходя по коридору, останавливался у комнаты Божко и прислушивался то к хохоту, то к невнятной песне под гитару, от которой через дверь пробивался только припев хором: «Смотри на вариометр, мудак!».
На следующий день борттехник рано улетел, поздно вернулся, и, перед тем, как отправиться на ужин, пришел забрать свое творение.
В комнате командира плаката не было.
- А где? - крутя головой, спросил борттехник.
- Видишь ли, дорогой, - сказал майор, смущенно почесывая затылок, - она, знаешь ли, улетела...
- Как улетела, куда?
- Ну, как улетают? На вертолете, конечно. В Баграм. Они как ее увидели, покоя не стало. Подари да подари. Я ни в какую, - лицо, мол, грудь эскадры нашей! Напоили, сволочи, а я, ты знаешь, когда пьяный, такой отзывчивый! Да и не помню, если честно, как отдал... Зато она теперь нас представлять будет за пределами!..
Стиснув зубы, чтобы не сказать товарищу майору плохое слово, борттехник повернулся и вышел.
- Да не расстраивайся ты так! - крикнул ему в спину майор. - Ты себе сто таких нарисуешь!
- Я и не расстраиваюсь, - сказал борттехник, уже закрыв за собой дверь.
Он вышел на улицу, сделал несколько шагов в сторону столовой и остановился. Вернувшись в свою комнату, открыл трехногую тумбочку и достал то, что привез это вчера с юго-восточных гор - ей в подарок. Там, недалеко от Кандагара, в кишлаке, прячущемся в тени гранатовых рощ, борттехник остановился у маленького придорожного дукана. Просто тряпичный навес, в тени которого сгрудились тазики с кусками каменной соли, чаем, пряностями, сушеными фруктами, - тут не было ничего, что привлекло бы взгляд пришельца. Интересен был сам дуканщик, смуглый худой старик - штаны, рубаха, чалма и борода его были белы как облака над вершинами, и выглядел он старше Хоттабыча на тысячу лет. Древний джинн посмотрел на человека в пятнистом комбинезоне с автоматом через плечо, раздвинул коричневые губы, показав длинные голубые и прозрачные, как лед, зубы, и, достав из воздуха большой гранат, протянул его борттехнику. Такого граната - величиной с небольшой арбуз - борттехник никогда не встречал на знакомых с детства рынках Кавказа и Средней Азии. Старик держал в своей ладони (сама ладонь - из мореного лакированного дерева) вовсе не плод. Это был сосуд, обтянутый сафьяном, когда-то крашенным кошенилью и отглаженным до глянца стеклом, но теперь, по истечении веков, потерявшим окрас и глянец, но зато до самой горловины набитый - зерно к зерну в розовой терпкой пене - тускло мерцающими рубинами...
И борттехник взял у старого джинна волшебный кожаный сосуд с кровью Диониса. Он летел над горами и думал, что нарисует ее портрет по-настоящему, красками, с натуры, и обязательно с этим гранатом...
Он доставая плод из тумбочки, расстегнул куртку комбеза, опустил гранат за пазуху, положил на ладонь в правом боковом кармане, застегнул «молнию» и, пошел на ужин, неся осторожно, как мину.
- Это вам... - бормотал он. - Хотите, я вас нарисую?
В столовой было почти пусто, только пара истребителей еще допивала чай в своем ряду. Две официантки убирали со столов. Наклонившись, прогнувшись, вытянувшись, как кошка, она протирала длинный командирский стол, касаясь его грудью. Повернула голову, сдула прядь и сказала приветливо, не меняя позы:
- Садитесь за чистый, я сейчас принесу...

P.S.
Сохранилось фото, но оно, конечно же, не отражает:
http://kuch.ru/pictures/frolov/22.jpg
На таможне у этой фотографии, которую везли с собой вертолетчики, бдительные таможенники отрывали верхнюю часть - с номером эскадрильи. Борттехник провез ее в банке с индийским чаем.

Наш эсэсовец Вася,
без конца матеряся,
Отпустил наконец-то собак,
Так двоится же псина,
от нехватки бензина,
И физической силы в ногах!


- Ёрш тебя в медь, Вася! Ну, ё-моё! Ну, куда ты её утянул! Блин! Коляры -примоляры!- ругал нашего поводыря и своего подчинённого инструктор службы собаковедения, а попросту СС, сержант Серёжа Мулявко.

- Ты что? Вместо собаки чуешь нюхом, где Мишка прошёл? - Вася стоял перед сержантом молча, опустив глаза в камень горной тропинки, тянущейся вдоль ущелья. Овчарка Сэра сидела у его покрытого пылью кирзового полусапожка, высунув красный язык, и после трёхкилометрового преследования учебного нарушителя глубоко дышала. Васе язык высовывать было нельзя, но дышал он не менее натруженно. Собака за этот недостаток жалела Васю и смирно сидела у его левого сапога. Она точно была не виновата в происшедшем безобразии.

Мишка уже спустился с почти вертикального подъема по краю ущелья и озабоченно перематывал на обломке скалы сбитые в результате бега по дну горного разлома и подъёма вверх к укрытию портянки на ногах. Причём сидел Мишка только на одной половине своей самой мясистой части организма. Вторая половинка, пронзённая клыками овчарки через дрессировочный костюм в начале занятий, при попытке сесть на нёё заставляла сокращаться все остальные мышцы тела связиста-системщика, а особенно ответственные за воспроизведение звука. Мишка мстительно и удовлетворённо вслушивался в обличительную речь сержанта и жалел, что она не относится к ушастой морде овчарки, которая не проявляет к выражениям старшего преподавателя урока по следовой работе должного внимания. И даже более, нагло и плотоядно поглядывает, оборачиваясь на Мишку, игнорируя разбор поиска руководителя учебного процесса. И выставляет на показ свои белые, большие и крепкие зубы, больше похожие на медвежий капкан, аккуратно обработанный в стоматологическом кабинете белым фарфором. И как бы ухмыляется, оценивая возможность нанесения лёгких телесных повреждений на имитаторе нарушителя государственной границы, кем Мишка в данный момент и был.

Мишка, высунул в ответ язык, широко открыв рот, и, поднял брови, дразня собаку. Сэра облизнулась, намекая на то, что время учебных занятий ещё не закончилось, и она не прочь отработать конечную фазу задержания учебного нарушителя ещё несколько очень болезненных для Мишкиных ягодиц раз. В разгар немой беседы между другом человека и одним из его представителей в образе системщика Сэра позихнула, як кажуть на Украйини, демонстрируя своё вооружение, и презрительно дёрнула торчащим как РЛС «Кредо» ухом. Собака отвернулась от возбуждённого Мишки, преданно взглянув и упёршись янтарными глазами на сержанта снизу вверх. Сержант Мулявко, махающий перед носом огорчённого Васи рукой, действа и диалога двух разумных существ не заметил. Серёжа Мулявко был занят выяснением причин, по которым Вася вооружённый Сэрой, промчался по тропинке мимо засевшего в кустах выше дорожки хитрого системщика. Сержант стоял лицом к собаке и её хозяину, за спинами которых сидел на камне обозлённый и «униженный» следовой работой системщик.

- И какого хрена, Вася, ты повёл собаку за собой? - возмущался сержант, - это собака тебя ведёт по следу! Понял? А не ты её!!! - в этот момент Мишка показал спине и хвосту Сэры свою правую руку, положив на сгиб у локтя кулак левой и оттянув средний палец из сжатого кулака правой. На радостно-злобном лице Мишки мимикой и счастьем мщения был написан большим крупным текстом плакат.

- Вот тебе, сука! А не задержание! За свою ж...пу кусайся! - Мулявко не разобрал точного адресата Мишкиных выражений, но общее направление и содержание воспринял в отношении престижа и имиджа его лично как руководителя учёбы. Причём направленных руками Мишки прямо ему в лицо. Он аж задохнулся от такой наглости младшего по званию и призыву шкипера.

- Миша, мля, ты это... И кому там показал? Ошибка учебки! - Мулявко не верил в научную фантастику и очеловечивание интеллекта животных. Но как командир отделения СС на заставе, он свято верил в учение об условных рефлексах и применение его по отношению к человеку более позднего периода призыва...
- А ну, бегом марш за дресс-костюмом! - взревел командир отделения СС и обиженный хитростью собаки Мишка мысленно показал кулак обернувшейся ушасто- языкатой пасти овчарки. И помчал, матюгаясь за дресс-костюмом, согласно услышанной его второй сигнальной системой команде...

- А всё началось с той самой дебильной проверочной тревожки! - вспоминал на бегу Мишка, вслушиваясь в термины собаковедения, так похожие на короткие монголо-татарские выражения, разносящиеся эхом по отвесным стенам Чулинской щели. Тогда комендант участка запустил двух учебных нарушителей на участке заставы. Как назло, из-за того, что время для учебной тревоги комендант выбрал очень «правильное», в тревожной группе было всего четыре, а не пять человек. И потом, никто же не знает на пограничной заставе - настоящий подъём по тревоге или учебный. Так вам наш комендант и расскажет об этом! Ага, к пенсии разве что. Комендант, он ведь как рассуждает, просто. Если впоймают - то и так увидят, что учебный нарушитель. Кто ж водителя коменданта не знает. А если не изловят..., то лучше и не представлять себе такое то, чего не может быть. И за что распнут почище Христа на кресте в кабинете начальника и на партсобрании с расчленением личности и позором. Зато наш комендант точно увидит через оптику бинокля то, как происходит процесс по-настоящему, в реале. И где и чего надо подкрутить в механизме пограничной заставы, чтоб оный крутился по команде «В ружье!», значительно перекрывая нормативы и инструкции, не давая нарушителю ни единого шанса, форы и возможности уйти от преследования в горах и пустынях нашего участка.

Пять - это восторг! Это когда полный штат на заставе и наряды вернулись с флангов. Офицер - раз, собачник - два, системщик-связист три, водитель-стрелок-кавалерист четыре, обычный стрелок-кавалерист - пять и собака. Собака в тревожке это даже не сама тревожка, а её душа и наконечник копья устремленного поиска. Красота. Поэма. Дух Шекспира под колючей проволокой системы и Моцарт проверки КСП. Можно даже маневрировать, как на флоте или в ВВС. Пять пограничников вместе и собака - это страшная сила, равная роте американских морпехов. Хрен от нас убежишь. А если с групповым оружием, то несть нам числа и границы задач теряются в пыли вечности... ну, да не рекламой единой живы Потешные Войска Комитета.

Только в той тревожке их было четверо. И подняли часов в десять, как раз Мишка смену сдал. Отсидев с двух ночи до десяти утра на связи. А Вася, с Сэрой, видели самые сладкие сны, отсыпаясь после охраны ночных подступов к заставе. Водитель, дядя Фёдор, чертыхался, заводя старенький, но надёжный, бортовой ГАЗ-66 в тенёчке под алычой. А наш замполит, только прибывший из училища, горел ещё желанием покорить мир и руководство ПВ своей неоспоримой индивидуальностью подхода к воспитанию у личного состава стойких и «высоких» морально-боевых качеств.

Водитель коменданта c нашим проводником в паре пересёк систему на втором правом со стороны тыла. Прошёл по КСП туда, в сторону границы. А потом, по своим же следам, прошёл спиной вперёд, но назад, дважды разрушая нежную, песчаную логику волн дорожек своими подошвами из жёсткой и крепкой резины. Снова перелез сквозь дыру между нитями, вытоптав контрольный валик под ней. И побежал в наш тыл, расстёгиваясь на ходу. Под припекающими лучами туркменского солнышка.

На двух смежных заставах раздалась одна и та же команда: «Заставааа! Заслон и тревожная группа! - В Ружьёёоо!» И не надо никаких колоколов, как на навороченных современными системами связи и сигнализации заставах. Даже произнесённые шёпотом, эти слова срывают, и после увольнения в запас, с кроватей пограничников быстрее, чем пожар, потоп или землетрясение. И только одна команда, которая подаётся дежурным по заставе, невыносимо желаннее и страшнее для пограничника, своей смертельной сущностью, неизвестностью и высокой честью одновременно, чем романтичный приказ: «В ружьё!» И, упаси господи, нам ещё раз её услышать после 22 июня 1941 года.

Вася с Сэрой прибежали к машине последними. Тяжеловато, с трудом, запрыгнули в кузов. Мишка материл Федю, на ходу закрывая после влетевших в кузов эсэсовцев грязный борт. А также, он почему-то обкладывал руководство КСАПО самыми красочными эпитетами, посвящёнными грузам, скорости, интеллекту и прозорливой сообразительности кабинетных начальников.
Только после того, как Мишка вернулся к кабине и ухватился руками за передний борт и направляющие для тента, Вася понял, что, так разозлило системщика, кроме вымазанного в отработку заднего борта. Главный мастер по электроприборам был похож на пограничную новогоднюю ёлку, увешанную вместо игрушек амуницией... Справа, на поясе, висел подсумок с магазинами наполненными патронами. Слева была МТТ в брезентовом футляре. Сзади - фляга с водой в мокром до нЕльзя чехле, предусмотрительно щедро увлажнённым пограничником. Под левой рукой у Мишки висела, по-конному закреплённая, коротковолновая радиостанция. На правом боку топорщился кобурой СПШ. На левом - футляр с биноклем. А на спине, висел тревожный вещмешок пятого, недостающего члена тревожной группы, с сухпаем, с тушёнкой, сгущёнкой, боеприпасами, дополнительными ракетами к СПШ и, ещё с какой-то утяжеляющей хренью. Хренью, без которой, по мнению умников из штаба, отловить нарушителя ну никак невозможно. Таким образом, системщик тащил на себе двойной вес и в случае длительного преследования оставил бы всю тревожку без радиосвязи. К гадалке не ходить. Второй тревожный мешок с не менее необходимыми принадлежностями ехал с дядей Федей в кабине «газона».

Оставлять «лишний» мешок в оружейке было нельзя. За невыполнение приказа по экипировке тревожной группы любили сильнее даже, чем за притягательное ко всем начальникам нарушение формы одежды подчинёнными. Над Мишкой торчал полукруг антенны, которую он сначала придерживал за кончик рукой, а потом законтрил за матерчатое ушко, пришитое на брезентовой сумке. А сверху вещмешка, непонятно как, то-ли висел, то-ли лежал автомат, почти горизонтально высовываясь из Мишки-ёлки в одну сторону стволом с пламегасителем. А в другую сторону - торчала, норовя заехать в Васино лицо на ухабах, рифлёная пятка автоматного приклада. Сэра, тоже пожалела Мишку! На ней кроме ремня - ошейника, больше никаких реквизитов не было. Она даже решила кусать его на следовой работе не сильно. В отличие от той силы, которую она уготовила в своих челюстных мышцах дяде Феде за его ухарскую езду по кривошатунной, горной дороге к месту сработки.

Вася и Миша часто сводились судьбой в составе тревожной группы пограничной заставы. Причиной служила, узкая профильность обоих в воинских специальностях. Но если системщиков на заставе было трое. То из них настоящим системщиком был только один. А Эсэсовцев и того меньше. Всего один из одного. А, так как взаимозаменяемость на заставе это первейшая задача командира. То оба вполне могли использовать основные базовые знания, если другого специалиста попросту не будет в нужном месте.

Пока заслоны перекрывали линейку, дядя Федя наконец - то привёз всех к четвёртому участку. Прошли калитку. Без понуканий и лишних слов, каждый из состава группы, занялся своей боевой работой. Вася, с Сэрой и офицером, бодро двинули вдоль КСП, выискивая следы нарушения песочной реки. Системщик, пошёл вдоль колючки, не отставая от остальных и, используя свои методы поиска. Плюнул на кончики указательного и большого пальцев. Потёр между собой. И замкнул, поочерёдно, пальцевым захватом пары смежных нитей забора, получая несильный, но чувствительный удар током между увлажнёнными кончиками пальцев на правой руке. Там где сила электрического удара соответствовала ранее полученному опыту, замыкания не было. А вот на шестой и седьмой от земли ниточке колючки сигнал токонесущего провода отсутствовал. Теперь, не отвлекаясь на остальные нити, и скользя взглядом вдоль нужных ниток, можно и пробежаться в поиске, не отставая от Васи, Сэры и старшего тревожки. За Мишкой, но со стороны тыла, бежал «дядя Федя» с автоматом и вещмешком за плечами, тщательно изучая рельеф тылового контрольного валика и зыркая по сторонам, ищущим нарушителя взглядом.

Пролаз, Мишка всё-таки увидел первым. Вернее он увидел скрещивание параллельно идущих нитей почти на расстоянии семидесяти метров от себя.
- Пролаз!- заорал он в сторону Васи и офицера, тыкая на бегу рукой вперёд.
Возле пролаза в системе, на КСП, виднелась испорченность пирамидок профиля следовой дорожкой нарушителя. Теперь в тревожке главный Вася и офицер. Надо решить немедленно и дать ответ на вопрос: «Куда прошёл нарушитель? В сторону тыла? Или границы? Сколько их? Рост, вес. И ухищрения?» Аккуратно, в метре от дорожки следов, склонился офицер, считывая след. Собака уверенно рванулась к системе, не дожидаясь учёного вердикта начальника, потянув за собой и Васю. Федя и Мишка, изучая свои следы, тоже заорали и замахали руками в сторону тыла. Мишка вытянул СПШ и начал пулять вверх ракеты, подавая сигнал о прорыве ГГ в сторону тыла. Федю оставили у пролаза, чтобы прикрыл цинком самый глубокий след, и отзвонил на заставу по трубке. Радиостанция в окруженном горками со всех сторон месте добить до заставы короткой волной не желала. Остальные прошли систему рядом местом, и двинули за собакой, оторвавшись от водителя метров на сто. Вот тут Вася и наступил второй раз на грабли. Вернее, наступил молодой замполит, по неопытности, привыкший стандартно решать экзаменационные вопросы. А водитель комендантской машины, как все линейщики, мыслил нестандартно и просто.

Водитель был хорошо проинструктирован и передвигался от пролаза к входу в дефиле по разбросанным вокруг кустикам растений и камням. Дефиле было глубокое, но склоны пологие с редкими кустами травы. Почва, в отсутствие растений очень плохо скрывала следы оставленные бегущим в сапогах человеком. Но следов, на пробитой водой весной, внизу, между водораздельных хребтов, дорожке - русле - не было. Собака повернула, повинуясь вертикально идущему шлейфу запаха вверх, вправо по бездорожью водораздела. Но замполит, альма матэр его в хвост и в гриву, рявкнул на Васю и Сэру командирским голосом. Вася пожал плечами, мол, как прикажете. Вы тут главный. Сэра подняла и опустила уши, облизываясь с тоской. Она снова не понимала, почему её насильно уводят в сторону от её любимого и интересного развлечения при задержании нарушителя - захвата.

Мишка, согласно боевому порядку, обязан был страховать офицера и вести поиск самостоятельно по правому гребню впадины, по которой двигался куда-то вперёд Вася, офицер и Сэра. Он их хорошо видел внизу. Когда перетянутый кучей лямок, он взобрался, загребая ногами особым индейским образом, на правую верхнюю границу впадины, то сначала проверил связь. Отдышался на ходу. Наверху Р-348 добивала. Доложил обстановку. И пошёл - лёгким бегом, в собственный поиск, параллельно и выше группы захвата с собакой, внимательно рассматривая вокруг себя поверхность земли и выписывая синусоиду по гребню. Вверху, напротив того места, где внизу по руслу Сэра и Вася попытались пойти по реальному, а не по замполлитровскому следу, виднелась отчётливая цепочка следов уходящих не на юг, куда спешил замполит, а на северо-восток - к заставе. Замполит с Васей, на крики и вопли не реагировали, неуклонно удаляясь от верного направления в тыл, к Душаку. След в одном месте отпечатался так отчётливо, что Мишка сравнил со своим отпечатком.

- От падло! Снова камендант ищет за, что доерыпаться! - выдал он, когда один в один, Мишкин отпечаток подошвы совпал с отпечатком, оставленным неизвестным водителем машины коменданта. Значит свой. Только потёртости подошвы системщика значительно уступали по своей высоте и глубине - рисунку на подошве водителя.

-Значит, далеко не убежит! - сделал вывод Мишка,- мало фланги мерял! Сейчас сдохнет! - лямки вещмешка, и станции нестерпимо давили шею. Мишка хищно осклабился, вдохнул расслабляясь, и помчал не жалея себя по цепочке следов, как по федеральной трассе Москва- Симферополь. Поймать учебного нарушителя не успели. Комендант дал отбой и пошёл разбирать по частям недостатки порядка действий с начальником в канцелярию. Вася материл замполита. Мишка довольно ухмылялся. Ещё бы чуть, и сам, без собаки отловил бы учебного нарика. Сэра, снисходительно и иронично, махала мокрому от пота Мишке, хвостом, ожидая, когда её отведут на питомник, после сдачи оружия в оружейку.

А настоящий нарушитель, внимательно наблюдавший учения пограничников в бинокль, лежал на сопке в шести километрах от линии инженерных заграждений и делал свои выводы, прячась от зноя и беспощадности среднеазиатского солнца в тени скального выступа. Он даже раздобыл себе совсекретную карту района, сделав её точную копию от руки. И угробив на это нужное, но трудоёмкое занятие больше двух недель. Но карта того стоила. Судя по карте и рельефу местности, инженерное заграждение надо пересекать именно здесь. Там где делал пролаз учебный нарушитель. Заставы поднимутся заслонами на перекрытие смежных участков и линейки напротив места пересечения системы. Они будут надеяться, что нарушитель пойдёт по самой короткой дорожке - вправо и вверх; на пологое начало высокогорного хребта, по которому проходит граница. А он, хитрый и подготовленный, пойдёт после сработки влево, вдоль границы. Добежит до входа в Фурзинское ущелье и, спокойно, как по шоссе, войдёт в пределы сопредельного государства Иран. Правда, придётся сделать почти тридцатикилометровый крюк, петляя по руслам внизу водораздельных хребтов и горок, чтоб не попасться рьяному пограничному наблюдателю на вершинах. Но он не мальчик с собачкой, который не смог заставить офицера идти за своей псиной. А загруженный мешком и станцией связист тревожки для него вообще не противник. Хотя, опасен тем, что как собака умеет находить на земле следы и волокёт по ним, хоть медленно, но с упорством и хваткой бульдога. Следопыты доморощенные. Мешок и станция сожрут и силы, и выносливость. А бежать в кроссовках неизмеримо легче и быстрее, чем в кирзовых полусапожках пограничников. Судя по наблюдениям, собачник тоже не проблема. Вот завтра и побегу, решил он, насвистывая и напевая про то, как колобок удрал от дедушки с бабушкой. Да не забыть со следами намудрить и дрянь за собой посыпать от собачьего носа. Он ещё и ещё раз перебирал, в уме каждый элемент своего плана.

А собаки на заставе бывают разные. В основном сторожевые и поисковые. Сторожевая собака обучена находиться в засаде и, ждать или охранять место, где находится. Слух и обоняние её оружие. Поисковая же овчарка, наоборот, обучена активно искать и, валить преступника рубежей Отчизны. И главное у такой собаки это нюх. И делят их по чуткости обоняния на часы по времени, после которого она может взять след. Восемь часов - необходимый минимум. Сэра превосходила минимум втрое. Она без напряжения брала двадцатичетырёхчасовой след и уверенно шла по нему до «приятной» встречи с нежданным визитёром. Индус, собака инструктора, сержанта Серёжи Мулявко мог взять трёхсуточный след и, его берегли аки святыню в церкви. Позволяли и терпели шалости. Поэтому эта собака и её наставник всегда «стояла» в тревожной группе ночью. В самую трудную для работы пограничников часть суток А Вася с Сэрой - числились в составе тревожной группы днём. И видно хорошо и не холодно совсем. И Мулявку с Индусом можно, если что, на помощь вызвать.

Денёк выдался солнечный. Марк только то сменился с Мишкой на связи и собирался завалиться дрыхнуть, до двух часов дня. Наряды с флангов возвращались на заставу. Вот, уже и правый у ворот системы. Дежурный открывает ворота, разряжают оружие...Вот и левый разряжается. И тут, сработал второй, пылая яркой оранжевой лампочкой на правом контрольном аппарате Системы в комнате связи.

- Мляяаа!!! Опять комендант выеживается! - ругнулся Мишка. Предсказатель из Мишки получился хреновый, потому, как с этого мгновения время завертелось хороводом событий, для всех пограничников в радиусе пятидесяти километров и даже более.
Завертелась круговерть подъёма с руганью и беготнёй. Водителю коменданта обещали насыпать сахар в бак, слить тормозуху, спустить запаску, набросать песка в картер и посадить в минус аккумулятор, налить кислоты в охлаждающую жидкость и накормить не замоченным овсом. Громы и молнии сыпались на водителя до тех пор, пока тревожка не возвестила всех и вся о настоящем прорыве в сторону границы. В небо полетели зелёные ракеты, визуально оповещая «всех и вся», в пределах видимости о серьёзности проводимых мероприятий. В отряде и округе оперативные дежурные брали ситуацию под непрерывный контроль. Смежные к 10 ПЗ заставы, на которой произошёл прорыв - опустели, перекрывая вероятные пути движение нарушителя. Резерв отряда прогревал движки и получал оружие. Жандармы на сопредельной территории засуетились, внося свой кусок вредности в поисковые мероприятия вдоль участка госграницы.

А тревожная группа изучала след и пролаз в системе. Ошибиться было нельзя. И Сэра не дала пограничникам ошибиться. И, несмотря на набросанный Нариком порошок, она уверенно дёрнула Васю на северо-восток. Овчарка тянула напарника в сторону от линии границы, лежащей всего-то в восьмистах метрах по прямой, от места пересечения системы и КСП нарушителем... В составе тревожной группы снова было только четверо пограничников и душа тревожки - умница и овчарка: Сэра.

Офицер хотел что-то сказать, потом вспомнил, как гонялся за учебными призраками и попросил Васю вернуться к началу следа. Сэра снова уверенно побежала на северо-восток, чихая и тряся головой.

- Вот же гад, посыпал чем-то! - сделал вывод Вася отпуская подлиннее поводок и давая собаке больше свободы...И полетели в небо ракеты выпущенные рукой Марка: «Прорыв в сторону границы!» - писали они в небе свой незамысловатый шифр.

Первым, отстал от основного состава тревожки водитель - дядя Федя, тяжело бухая подошвами сапог о камни. Его ласково обматюкали и оставили подыхать вместе тревожным вещмешком несуществующего пятого члена тревожки, который висел мёртвым грузом за спиной у Марка, с обещанием, что мерять ему фланги, когда вернёмся - до самого дембеля. А не ездить, покуривая сигаретки «Прима» на «Газоне». Заодно, забрали сигнальные патроны для СПШ из тревожного мешка и заполнили ими пустые места в кобуре Марка. Дальше бежали вчетвером: Сэра, Вася, замполит и Марк с радиостанцией. Через три километра Марк начал отставать. Но окончательно свалиться ему не дал замполит, который неудачно поставил ногу в хромаче на камень и упал, скрипя зубами от боли в вывернутом на камне голеностопе... А Вася: пёр вперёд не оглядываясь и, не ожидая отставших.

Марк, добежавший до замполита, попытался остановиться, чтоб помочь пытающемуся встать и продолжить преследование офицеру. Тот в очередной раз завалился со стоном ломающей ногу боли и смешанным со стыдом чувством вины. Тревожка, преследующая нарушителя, осталась без офицера. Он посмотрел в выпученные глаза притормаживающего бег Марка и наказал себя сам.

- Не останавливаться! Я, бля, Приказываю! Старший Вася! Доклад на заставу! - страшным голосом заорал офицер, подбрасывая в организм Марка адреналин возбуждения, азарта и исполнительности. Лицо замполита выражало только одну возможную линию поведения Марка - исполнение приказа.

- Бегом солдат! - почуяв колебания в мыслях системщика, устранил проблему офицер, вытаскивая из кобуры пистолет Макарова. Марк швырнул в направлении полусидящего офицера ИПП из кармана на плече. И ускорил бег, в удивлении, ожидая выстрела за спиной. Вася пилил за собакой впереди на расстоянии более полукилометра.

- И куда это он стрелять собирался? В себя что-ли? - подумал, задыхаясь, Марк, - поди, пойми этих замполитов! А Вася -то, Вася - несётся, как паровоз. Зараза! Брошу курить на фиг! - плевался на землю слюной Марк, пытаясь хоть не много сократить дистанцию между собой и эсэсовцем с собакой.

А Сэра тянула Васю всё напористей. «След совсем свежий», - понял Вася, - «Совсем рядом где-то - гад», - а бежать становилось всё труднее и тяжелей.

Гад, тоже устал от переживаний и бега по залитой солнечными лучами холмистоскалистой местности. Ракеты, выпущенные рукой Марка в небо, в месте обнаружения прорыва в инженерном заграждении и КСП, существенно прибавили ему беспокойства. Но пока всё шло по его плану. И ему даже везло. Везло во всём. Кроме Васи с Сэрой и Марка с радиостанцией. И он решил, что перекур заработал честно.

Марк оглянулся назад и вдруг отчётливо увидел пятно заставы в мареве зноя, сзади и слева. Руки сами нажали на тангенту вызова. Щекофон на резинке с приливом микрофона на нём, заливал пот стекающий с головы пограничника. И он был скользкий и неприятный на ощупь.
- Залив! Я - шестой! Ответь! Приём! - требовательно и вроде сердито прохрипел системщик.
- Шестой! Я - Залив! Доложи! Приём! - отозвалось плечом звуковой поддержки в эфире.
- Залив! Преследуем нарушителя! Идёт вдоль хребта на северо-восток в сторону Фурзинки! У нас потеря! Третий вывихнул ногу, лежит на тропе! Пятнадцатый отстал! 12-й ушёл с Сэрой вперерёд! Не могу догнать! Приём! - остановился, переваривая лёгкими кислород, Марк.
- Шестой! Я - первый! - услыхал Марк и разобрал голос Шефа в наушнике.
- Заберись повыше и беги за ними по гребню! Не можешь бежать - Иди солдат! Потеряешь двенадцатого - на заставу не приходи! Давай боец, сейчас вертолёты прилетят, - врал, внушая уверенность, Шеф, - держись! Прикрой эсэсовца! И связь мне каждые десять минут! Как понял? Приём! - закончил наш командир, подгоняя лошадей из поднятого им резерва с поваром, дневальным по конюшне и снятым со службы часовым. На заставе остались только четверо - часовой, связист, дежурный по заставе и дневальный по конюшне. На Фурзинке вся застава поднялась в ружьё, но до хребта им было пилить не менее часа - двух на лошадях. А так нужного всем вертолёта, как раз и не было в наличии.

Солнце, в своей погоне по небосводу, тоже не теряло времени даром, уверенно склоняясь к Душаку и упрямо отращивая тени гор на восток.

Вася бежал за собакой третий час, осторожно сдерживая её стремление ускорить бег и свалить видимого лишь носом нарушителя. Вася останавливался и переходил на быстрый шаг, чтоб хоть как-то утихомирить разыгравшееся в груди сердце и лёгкие. Ноги, натренированные ежедневными тридцати километровыми переходами по флангам работали нормально, вот только скорости требуемой Сэрой достичь не могли. А надо было ещё беречь силы на последний рывок - захват. Вася иногда оглядывался, рассматривая вдалеке на сопках фигуру медленно ковыляющего Марка. Связист ходил по флангам меньше и устал гораздо быстрее. Откуда-то на тропе появился цинк из-под патронов, ржавый, но целый. Вася решил дать собаке привал и вылил в цинк больше половины оставшейся воды. Сэра слизнула воду и облизала цинк. Посмотрела на проводника вопросительно.

- Ну, нету больше! - продемонстрировал собаке перевёрнутую флягу Василий. Собака устала от жары и бега не меньше своего хозяина. Вася присмотрелся и понял ещё полчаса - час и собака ляжет. А без Сэры... По камням... В преддверии вечера, да без связи. И Вася решил рвануть. Сбросил с себя всё. Ремень - долой, куртку на фиг, подсумок- к черту. Нет, подсумок на брючной ремень; пригодится ещё. Подтянул распущенный автоматный ремень. Перемотал портянки. Остался в брюках, полусапогах, синей застиранной майке и панаме, с АКСУ в руках. На брезентовом ремне пограничника, поддерживающем брюки, висел ранее невидимый, маленький, лёгкий, кожаный, почти плоский неуставной футляр из кожи со складным ножом внутри. Рядом, с ремешка, свисал на карабине конец тонкой, но прочной верёвки, аккуратно закрученный в самостоятельно распускающуюся спираль.

- Сэээрааа! - заорал он лежащей собаке. Овчарка встала, навострив уши, и помахала хвостом, - След! Ищи! - Сэра посмотрела на проводника янтарём глаз, развернулась и медленно побежала рысью, постепенно разгоняясь.

Нарику снова «повезло». Марк, пытающийся бежать за маленькой фигуркой Васи, вдруг его потерял и попытался сделать рывок на соседнюю, высокую сопку. Нога предательски поехала вниз на подъёме, и пограничник всем телом плюхнулся на левый бок, разбивая о каменный выступ радиостанцию.

- Твою мать!- треснутая станция, со здоровенной вмятиной на боку, никак не хотела включаться и только грустно шипела в конвульсиях отмирающей электроники и батареи. - Ну сцука! Ты мне за это ответишь! - ни к кому не обращаясь, сказал Марк, вешая останки рации на приметную арчу, которая чудом росла на вершине сопки. Вдали мелькнуло светлое пятно. Марк пригляделся и увидел миниатюрную фигурку Васи в майке, с темно серым пятном двигающейся впереди собаки.

- СПШ, Вася! У нас есть СПШ! Вася! - заорал он, скатываясь с сопки в направлении увиденного и, скидывая с себя китель по примеру бегущего по следу нарушителя собачника.

Жилисты, худой, невысокого роста, Вася, просто природой был приспособлен для стелящегося по земле бега. Собака начала изредка поскуливать, но темп не сбавляла, шатаясь и подламываясь в лапах при вынужденных прыжках с невысоких камней и уступов. Вася бежал изо всех сил, понимая, что когда овчарка упадёт шансов у него, задержать нарушителя в незнакомой местности, перед приближающейся темнотой - почти не будет. И собака, как будто прочитав мысли Васи, громко заскулив, упала и не смогла встать. Попробовала снова и, сделав шаг, неуверенно завалилась на бок. Если бы Вася не знал, что это собака он, бы подумал, что овчарка плачет. Передние лапы были разбиты в кровь. Живот лежащей собаки рыжел кровью и пылью попавшими на него с лап при беге. Бока вздымались и опускались. Из открытой пасти бессильно висел наружу язык. Вася перенёс свою «подружку» в тень, хотел погладить собаку и услышал шорох. Инстинктивно поднял голову. Шорох издавала черепаха пытающаяся переползти через узкий и высокий каменный скос на вершине каменного холмика. Но не черепаха привлекла внимание Васи. Вдалеке, за близким панцирем черепахи и над ним, на склоне сопки, на дистанции полутора -двух километров, явственно двигалась фигурка нарушителя.

- Лежать! Сэра! Лежать! - бросил Вася и подумал, что теперь никогда не сможет сделать себе из черепахи пепельницу на «дембель». Собака Васю не поняла и попыталась встать... Тогда Вася снял с неё ошейник, положил рядом с мордой и приказал охранять. И «помчал», тяжело переставляя ступни ног, и оставляя собаку в тени. Откуда только силы взялись. Он бежал и старался не выпускать из поля зрения, сливавшуюся с общим фоном, заветную фигурку нарушителя. Эх! Ему бы сейчас СПШ Марка в руки и лошадку порезвее...

Нар - дадим краткое имя нарушителю. Нар, Васю пока не видел. Но всё складывалось так гладко и без морщинок, что поверить в это он не мог. До входа в ущелье оставалось километров пять. А впереди по задуманному им маршруту появилась гусеница фурзинского заслона. Соображал Нар быстро. Горка слева от него перекрывала доступ в заветную щелюгу. Именно её надо было обойти. Но конный заслон, лишал былого и задуманного преимущества напрочь. Прямо возле места где он находился почти вертикально змеясь по склону шла вверх архарья тропа. Нар оглянулся и окаменел. Сзади, за его спиной маячил семенящий в одной майке и тёмной от пота панаме пограничник. Даже отсюда, с расстояния 500 метров, неумолимый оскал преследователя и АКСУ на плече не оставлял выбора. Капкан. Только вверх по склону. Пока Нар стоял, раздумывая и пыхтя. Вася сделал свой, неожиданный даже для него ход. Потом он и сам не мог объяснить почему он это сделал. Он мгновенно сбросил тяжёлые полусапожки. Перебросил магазин из подсумка в спецкарман для магазинов на бедре. Разрезал складником перегородку в подсумке. Сунул в подсумок стопу и разрезал конец верёвки пополам. Одной половиной шнура примотал к ноге подсумок на манер греческих сандалий. Быстро намотал обе портянки на левую ногу и зажал обматывая оставшимся концом материю портянок к икре. Получилось невесть что. Но это чертовщина на ногах была лёгкая и хоть как-то защищала подошву от безжалостного каменного наждака. И ноги Васи, почуяв отсутствие полутора килограммов веса на конечностях, чуть не подняли пограничника в воздух. Вася углядел возле себя ещё одну архарью тропку которая конусом сходилась на вершине с тропой, по которой решил уходить от преследователей Нар. Стартовали почти одновременно.

Эх, как захотелось Васе пальнуть в этого легкоатлета, посмевшего бросить вызов его возможностям. Отомстить за собаку, скулящую где-то за спиной от боли. За попытку усомниться в умении его коллег охранять рубежи Отчизны. И вот тут, вместе с электрической волной гулявшей по спине от возбуждения всплыли откуда-то слова. Читанные, перечитанные, слышанные сотни раз на занятиях и набившие оскомину в обучаемых мозгах своей простотой и пафосностью: «Не каждому дано право ходить по последним метрам родной земли». Как будто сбросив сапоги перешёл пограничник в другую ипостась бытия. В которой нет другого развития и окончания, а только взять супостата живьём. Заставить его, увидевшего и почуявшего запах сопредельного мира, пропилить эти километры назад. Позорно и справедливо понукая его в пыли туркменского зноя.

Теперь преимущество кроссовок было сведено брезентом подсумка и портянками вещевой службы на пустоту равенства. Шансы обоих, уставших до предела соперников выровнялись, сведённые на ноль, беспредельной выносливостью Васиного организма. И они попёрли вверх, отталкиваясь подошвами от горячего камня и щебня горных тропок. Нар сбросил рюкзак на землю, как дань последней надежды.

Вася не дал ему ни одного шанса. Разбил в кровь ноги, порвал подсумок и портянки, но задыхаясь и хрипя пришёл к вершине вровень со взрослым мужиком. А когда до вершины осталось не более 20 метров. Сказал мысленно, что всё, харэ играть в олимпийские игры. Развернулся влево, снял автомат с предохранителя и лупанул очередью по камням. Взбивая пулями каменную крошку и пыль перед рвущимся вперёд, к границе наглецом в кроссовках.
- А, что? - подумал Вася, - всё по инструкции. Если задержать нарушителя не представляется возможным, то применить оружие. При этом, не допустить полёта пуль на сопредельную территорию, - даже вспомнил витиеватое слово из школьного курса геометрии -«параллельно». Ноги пока болели и жгли не сильно. Адреналин гасил огонь боли. Нар упал на пузо и злобно сверкал глазами на АКСУ в Васиных руках.

- Лежать,- прошипел Вася сквозь хрип взбесившихся лёгких и встал между лежащей фигурой и линией государственной границы. Фигура пошевелилась, вызвав одиночный всплеск выстрела автомата. Горло и язык превратились в сухой и неуправляемый наждак. - Убью на хер! Авас коцур ворут кунэм! - и придавил к земле словами на неизвестном языке сержанта Мулявко.

- Псих! - заорал лежащий мужчина в спортивном костюме с удивлением разглядывая далеко не богатырскую стать пограничника в застиранной майке с окровавленными ступнями и тряпьём болтающемся поверх них.
- Руки за спину! Спортсмен! Дёрнешься! Прострелю! - прохрипел босой Вася, заходя сзади распластавшегося тела и морщась от нарастающей боли при каждом шаге.

Вниз спускались гораздо медленнее. Васёк поменялся таки обувкой с задержанным. И убежать он не сможет, и носки у него толстые - не помрёт. Шею и связанные сзади, в замок руки соединяли шнурки, вынутые из кроссовок, а петля на горле существенно ограничивала свободу волеизъявления. И не так-то больно шагать по раскалённым камням Копет-Дага. Подобрал брошенный рюкзак. Положил небольшой и приметный валун на место, где его подобрал. Порванный подсумок остался придавленный камнем на месте, где Вася уложил татя перед линейкой.

Шеф со своим резервом нашёл первым замполита с Федей, двумя вещмешками и биноклем. Замполита, со стонами водрузили на лошадь повара. Перекинули мешок со жратвой через седло и отправили на заставу, несмотря на протесты повара, которому поручили вести лошадь в поводу и присматривать за «раненым». Туда же отправили и дядю Фёдора с приказом вернуться на дальние подступы на машине и не позже чем через час. Дежурный по заставе, на свой страх и риск, отправил дневального за брошенным на втором правом Газоном в конном порядке. Благодаря стараниям ДОСААФ 90% пограничников имели права категории «С». А когда он приехал тихонько на заставу и поставил в конюшню лошадь, запер ворота, то вызвал к себе и вручил последнюю радиостанцию. Затем, по команде шефа, выпустил дневального с радиостанцией через ворота за рулём шестьдесятшестого. Таким образом, Дядя Федя примчался на своей мыльнице, на дальние подступы, даже раньше. Предварительно выместив на дневальном своё недовольство своей физической формой.

Васю в кроссовках, без шнурков, от Кутюрье гостя погранвойск, первым, лицезрел Марк.
Вытащил СПШ и, ни слова не говоря, выпустил вверх белую ракету. Затем ещё одну.
- Ну вот! Теперь и у нас «бабушка приехала», - припомнил Марк зачитанную до дыр книжку Богомолова. На шее у нарушителя болтались Васины сапоги. До Сэры дошли втроём. Подобрав по дороге вещи и разбитую радиостанцию. Затем Вася пристегнул длинный поводок собаки к шнуру на запястьях нарушителя и вручил Марку. Сам, взял на руки скулящую собаку и, пошёл позади, злобно поглядывая на скачущую походку задержанного нарушителя. Так и вели, как собаку на поводке. «Везёт ему. Добрый Васька. Ошейник на шею на надел»,- подумал философски Марк, одобряя Васю и восхищаясь им одновременно. Шеф оказался гуманным. Загрузил всех своей командой в кузов. Замотали глаза супостату. Посмеялись над Васиной обувкой и дали вдоволь всем напиться.

Васю отправили в санчасть, на комендатуру лечить стертые до мяса ноги. Откуда Вася даже не сбежал . А, ощутив свой авторитет героя участка, пошёл на прямую к коменданту. Объяснил, что собак на заставе четыре, а Мулявко остался один. А варить кушать собакам надо. Сэру надо лечить, меняя повязки, которые она в отсутствие Васи рвёт, не хочет есть, тоскуя и воя на собачнике по своему хозяину, помрёт ещё. А ему что? Мази он возьмёт, бинты есть. Часовым по заставе ходить, хромая на обе ноги может. А то народу совсем мало, замучаются парни фланги мерять. А руки у Васи на месте. Да и плохо ему тут без родных рож, с десятой пограничной заставы затерянной в горах Средней Азии. Опять же, - санчасть - скука смертная! А морда вашего фельдшера совсем не соответствует званию старшины срочной службы, а его булки откормленные на комендатуре... К окончанию разговора Васе присвоили звание младшего сержанта. Запихнули в уазик и, комендант лично отвёз, героя в солдатских тапочках и новых ещё болтающихся лычках на погоне, домой.

- Вася! Где ты столько шлялся! Ёрш тебя в медь! Коляры -примоляры! Марш на питомник собак кормить! - услышал Вася голос сержанта Мулявки, вместо благодарности и, счастливо засмеялся, хромая на обе ноги наверх от порога заставы, к питомнику, где Сэра устроила ему бурную встречу, полностью оборвав повязки с лап о стальную сетку своего модуля.