Дуврский пролив

Ранним августовским утром восемьдесят седьмого года огромное и яркое солнце только начинало, лениво потягиваясь и играя лучами, выбираться из своей уютной спальни, устроенной где-то в глубине Северного моря. В предрассветном мареве четко были видны вколоченные в небо звезды, а отчётливая линия горизонта очерчивала терминатор слияния двух Океанов - небесного и морского.... Было самое лучшее время для «качания» звёзд, определения координат корабля при помощи секстанта. В пять часов мы уже были на астрономической палубе и занимались астрономией, а учебный корабль «Перекоп», тем временем, начал входить в Дуврский пролив, который на всех картах, кроме морских, по какому-то недоразумению, называют Па - де - Кале. Надо было спешить, звезды таяли, горизонт пропадал. Секстанты качались вверх - вниз и мы судорожно записывали время, углы и названия звезд....
Становилось светлее, исчезал горизонт, море сужалось. Я отложил секстант и замер. Никогда до этого момента мне не доводилось видеть ничего подобного. Да и потом, когда много повидал, никогда не испытывал такого восторга, удивления и предвкушения чего-то необычайного... Солнце вставало над Францией, слева, заливая ослепительным светом изумрудно-зеленый холмы, сбегающие к ровным пляжам.... Свет еще не пересек пролив и справа, совсем рядом (ширина пролива немногим больше тридцати двух километров), справа, затемненные, из воды вырастали меловые скалы Дувра, на английском берегу. Даже в сумерках, они отливали своей белизной и сливаясь с темнеющим небом, вертикальными колоннами пытались задержать продвижение Солнца. Все замерли, пораженные величием и красотой природы. А солнечные лучи стремительно бежали по каналу. И скалы вспыхнули, показалось, что загорелось море и огонь стремительно помчался наверх... Оказалось, что скалы совсем не мрачные и они совсем не средневековая мрачная крепость, а прекрасные алебастровые колонны, блестящие и отражающиеся в море. Я вертел головой, пытаясь запомнить навсегда то, что мне открылось в эту минуту - изумрудно мягкую Францию и чопорно-блестящую Англию, подсознательно уже зная, что никогда не испытаю подобного восторга.... А корабль шел вперед и берега удалялись друг от друга, приближался Английский канал, завтрак и развод на занятия. Впереди были Брест и Гибралтар, но уже никогда не было такого удивления и восхищения окружающим миром. Может быть, потому, что оно было первым?
Я закрываю глаза и снова вижу солнечные лучи, связывающие оба берега и опять поражаюсь великой красоте мира!

Услышал я недавно историю о том, как Катерина Ющенко привезла нашей детской больнице японский прибор. И японского инженера в качестве установочного оборудования. Маленький такой инженер, в очках. Умный, наверное. Все за прибор переживал. Суетился, пытаясь подъемный кран выискать. А когда увидел наших грузчиков...
Вот тут-то глаза его и округлились
Японский инженер лопотал по-английски сначала, затем по-своему, что прибор точный, очень тяжелый, габаритный и транспортировать его вовнутрь здания необходимо исключительно подъемным краном...
Фигня - ответили ему небритые мужики, синие робы которых были украшены оранжевыми бантиками. - Ану, взяли! Э-эхх! Отойди, узкоглазенький, не мешай.
И японский инженер бежал сзади и снимал процесс на мобильный телефон. Цунами мне в сакэ! - читалось восхищением в его узких глазах.

И вспомнились мне почему-то первые мои военные дни. Май, карантин, город-курорт Анапа. На полигон РТС доставили новый прибор. И стоял он, загораживая проход, прямо под окнами школы. Деревянный ящик - три метра во все стороны. Перед прибором - строем в колонну по четыре - вчерашние призывники - в новеньких робах без номеров, в белых бескозырках без ленточек и с недоумением во, все еще умных, глазах. Человек тридцать.
Рядом с ящиком - начальник полигона в звании капитана второго ранга и старшина карантина в звании главстаршины.
- Значит так, моряки. - Начальник полигона приподнялся на носки, покачался пару секунд. - Надо затащить этот ящик вон в ту дверь. Пальцем он ткнул за спину. Тридцать пар все еще умных глаз проследили направление. Ничего так дверь. Широченные ворота в стене здания, окрашенные шаровой краской. - Пусть пока здесь постоит.
Капитан второго ранга вынул из кармана связку ключей и направился к воротам.
- Командуйте, старшина, - крикнул он оттуда.
Главстаршина поправил берет и скомандовал.
Через минуту тридцать будущих моряков весело толкали ящик по асфальту в сторону «двери», а главстаршина ритмично взмахивал рукой и кричал, задавая ритм: «И-р-раз! И-р-раз!». Это самое «И-р-раз!», как оказалось, чуть ли не самая важная часть любого военного процесса. Без нее ну ничего не получается. Сам проверял. Поэтому обязательно должен быть специально выделенный «крикун», то есть ответственный. И, что уж самое удивительное, устает он куда больше всех остальных. Ответственность, видимо. Утомляет она.
Тридцать человек, прибор в несколько тонн весом, дерево по асфальту. За десять минут ящик сдвинулся на полметра. И стал намертво. Ни энергичные взмахивания, ни «И-р-раз!» не помогали.
- Перекур, - задумчиво скомандовал капитан второго ранга. - Старшина, ко мне.
За время перекура прибыла подмога в лице двух капитанов третьего ранга. И этот многозвездный штаб в два счета выработал победную стратегию.
- Рельсы, - сказал один из капитанов третьего ранга.
- Точно, - поддержал его второй. - По рельсам само пойдет.
- А где мы их возьмем? - покосился начальник полигона.
- А вон там, - главстаршина взмахнул рукой, указывая направление. - Под забором лежат.
Капитан второго ранга несколько секунд «пережевывал» этот план.
- Заканчивайте перекур, старшина, - сказал он, все обдумав. - Тащите рельсы.
За рельсами шли строем. Под командой одного из капитанов третьего ранга. Второй остался отрабатывать «И-р-раз!» и энергичные взмахивания. Ибо старшине доверить руководство движением ящика по рельсам уже нельзя. Уже не по чину.
Сам главстаршина шел впереди, изображая следопыта. И вывел точно. В молодой траве у забора действительно лежали рельсы. Два обрезка. Метров по десять длиной. Впрочем, в размерах я могу и ошибаться. Помню только, что очень тяжелые они были. Потому как тащили мы их на руках. На пальцах, точнее. (Это чтобы бросить успели в случае чего.) С пыхтением, сопением, потением. Под команды капитана третьего ранга. «Спину не гнуть! Идти в ногу!». Ну и тому подобные военные слова.
Со вторым рельсом было уже проще. Но все равно очень тяжело.
Поставить ящик на рельсы после этого подвига было совсем плевое дело. А толкать под «И-р-раз!» капитана третьего ранга - так и вовсе.
Ящик «пролетел» по рельсам и с размаху уткнулся в верхний край ворот. Не проходит он, оказывается. По высоте не проходит. В ворота. И намного? Намного. И на высоту рельсов еще.
- Мда, - сказал капитан второго ранга, сняв фуражку.
- Не проходит, - поддержал его один из капитанов третьего ранга.
Вчерашние призывники ничего не сказали. Потому как сил уже не было говорить. Но в глазах их ясно читалось, что по ту сторону забора сначала измеряют высоту ворот. А уже потом идут за рельсами. В глазах старшины ясно читалось, что по ту сторону забора он будет только через полгода и, что ящик этот у него не первый.
- Ладно, - рубанул воздух ладонью капитан второго ранга. - Разберемся. Старшина, ваша команда свободна. По распорядку. Только рельсы обратно отнесите.
И снова «на пальцах», снова «Спину не гнуть! Идти в ногу!». Только теперь уже в другую сторону.
И вы знаете, что я думал, когда тащил рельсы обратно под забор? Нет, совсем не о том, что ближайшие три года мне предстоит пробыть «по эту сторону забора», пропихивая огромные «ящики» в маленькие «двери». И не о том, что кричать “И-р-раз!» куда интереснее, чем таскать под забор рельсы. Всю дорогу меня мучил только один вопрос: Ну откуда взялись рельсы в нашей части, если ближайшая железная дорога проходит в семи километрах от города?

Средство от тараканов

Цивилизация упростила нашу жизнь. Мужчине уже не надо бегать по тундре в поисках мамонта и драться с пещерным медведем за жилплощадь, а женщине поддерживать огонь и выковыривать из земли съедобные корешки. Даже с насекомыми бороться уже не надо, достаточно пойти в ближайший супермаркет, где к твоим услугам будет столько разнообразных средств массового поражения, что можно вообразить себя завоевателем или спасителем мира - по усмотрению. Мало того, развитие технологий, изменение геомагнитных и прочих составляющих привело к тому, что в Питере тараканов уже днём с огнем не сыщешь, да и любую другую живность тоже. Мир становится стерильным и благополучным. А ведь совсем недавно...
Мы жили в другой стране, другом тысячелетии и при других богах. Прогресс, конечно, шел, но как-то очень размеренно и не торопясь, а кое-где он вообще появлялся лишь эпизодически. Одним из мало посещаемых им мест был прекрасный город Палермо, раскинувшийся на самом входе в Кольский залив и обозначенный на всех картах как город Полярный. Он уже давно утратил статус флотской столицы и был среднеобычным советским городом, все отличие которого от других заключалось в высочайшей степени милитаризации на единицу площади. Практически и по факту это был закрытый военный гарнизон. И главной проблемой его жителей были тараканы... Как с ними только не боролись и какие методы не пробовали. Ограниченный контингент химического оружия, предлагаемый немногочисленными магазинами города, не помогал. Народная смекалка и подручные средства, используемые в карательных операциях, были малоэффективны, полчища тараканов побеждали по всем направлениям и перехватывали стратегическую инициативу. Человечество отступало...
Летом, как всегда было, есть и будет на Северах, женское и детское население в основной своей массе потянулось на Юг. Юг - это совсем не обязательно Египет или Анапа, по отношению к Заполярью югом являлось все, что находилось ниже Полярного Круга. Город пустел. Корабли и лодки не вылезали из моря, было в истории нашей Родины такое время, как это ни покажется странным, а тараканы, пользуясь сокращением противостоящего контингента, продолжали расширять свои сферы влияния.
Жена штурмана одного из малых противолододочных кораблей семьдесят седьмой Гвардейской бригады Паши Иванова, которого, несмотря на молодость, в силу лингвистических особенностей имени - отчества (Павел Александрович), называли Палсекамычем, вместе с трехлетней дочкой улетала в Ленинград, к маме. В Мурмашах перед посадкой в самолет она объявила Паше ультиматум:
- Приеду, не выведешь тараканов, развернусь и вернусь к маме.
Паша, конечно, пообещал все исполнить и, разумеется, сразу же об этом забыл. Он уже привык к тараканам, и иногда, будучи в состоянии определенной фазы опьянения, подкармливал их прямо с ладони. Время шло, до приезда жены осталось меньше месяца... Паша очнулся.
Никакая химия не помогала. Окуривание можжевельником и прочие народные средства не спасли. Сидя в «Пале» (местный, довольно известный в определённых кругах ресторан), Паша изливал душу друзьям и оплакивал свою пропащую семейную жизнь...
- Не дрейфь, Секамыч. Мы это того, технически...
- Это как?
- Тьфу, не технически, а химически, слушай сюда...
Идея была гениальной. После некоторой модернизации, о которой даже не догадывались многочисленные НИИ военно-морского Флота, а также всесильные КГБ и ЦРУ, обычная МДШ-1, морская дымовая шашка была превращена в страшное оружие. Вместо трех минут горения усовершенствованная модель должна была испускать дым в течении минимум часа (по факту оказалось, что почти три), а срабатывать с задержкой в десять-пятнадцать минут.
Корабль на неделю уходил в море и Павел, уходя, запустил свою адскую машинку, открыв предварительно форточки. Процесс пошел...
Как правило, корабль, возвращающийся с моря, встречает кто-то из командования или должностных лиц, а не только швартовая команда соседнего борта. В этот раз прибытие «Альбатроса» ожидало почти все население панельной пятиэтажки, в которой проживала семья Иванова. Все, кто был в городе и не был в море и смог по такому поводу удрать со службы. Встреча была бурной и очень теплой. Дверь в Пашину квартиру была выбита, и на кухонном столе стояла злополучная прокопченная шашка, которую все наперебой предлагали засунуть Паше.... В качестве клизмы или как-то иначе, но исключительно с медицинскими и воспитательными целями...
Неделю Паша с разрешения командования бригады и корабля отлеживался дома, приходя в себя от безумной радости соседей, обрадованных его возвращением. Потом, они, конечно, помирились, и жизнь потекла как прежде. Вот только... Тараканов в этом доме больше никто не видел.

Рассказы и байки старшины командирского катера

Про продавщицу Валю

На палубе шкафута, по левому борту, царило оживление. В кои-то веки на крейсер, одиноко стоявший посередине Кольского залива на бочке, прибыла выездная флотская лавка. За отсутствием ходовых баркасов, она была доставлена на командирском катере, в лице продавщицы Вали, и массы картонных коробок с карамелью, печеньем. Были у морской маркитантки, симпатичной дамы лет 35, и другие товары типа носков, курева, тельняшек, маек и дешевой парфюмерии. Все это разместили на импровизированном прилавке из складных корабельных баков*, установили весы, и торговля понеслась. Толпились моряки, раскупая простые товары. И каждый старался подольше задержаться возле соблазнительной Вали, стараясь кроме покупаемого товара получить хоть кусочек внимания от молодой женщины. Хоть один взгляд ее зеленых глаз. Истосковались парни по земле, по гражданке, по женской ласке. Иным и покупать было нечего, просто постоять, посмотреть на живую женщину. А шаловливый морской ветерок колыхал подол легкого платья Вали, нет-нет, да и задирая его выше колен. И сотни голодных матросских глаз впивались в полуобнаженные женские ноги. Валя не стеснялась, слишком долго прожила она во флотском окружении. Хи-хи да ха-ха, лишь бы товар побыстрей продать.
Кончился товар, словно чудесный фильм закончился. Морской люд, не спеша, расходился по кубрикам, делясь впечатлениями и вспоминая своих подруг, оставленных на гражданке. Собраны и унесены в кубрики баки, погружены весы на катер. И аккуратно, держа под руку матроса-крючкового, по трапу ступила на катер и продавщица Валя. Настроение выше некуда. Раскупили все.
Для команды командирского катера фильм не закончился.
-А покатайте меня, мальчики. Да так, чтобы дух захватило!
Ну, захватило, так захватило. Старшина катера дал полный газ, мощный мотор взревел, как раненый зверь. И катер, задрав нос, понесся по волнам залива, выписывая такие пируэты на воде, которым бы позавидовала любая фигуристка. Валя, держа развевающийся платок в поднятой руке, громко напевая «...а ну-ка песню нам пропой веселый ветер...», была в полном восторге. Но недолго... Ее начало тошнить. Очень быстро и очень сильно. Настроение упало до минусовой отметки, и появились угрожающие требования немедленно доставить ее к причалу. Ну и доставили ее, выгрузив на твердь причала, и с трудом отобрав небольшой обрез*, который, словно родного, Валя прижала к груди.
А в знак благодарности - угроза сообщить начальству за хулиганские действия команды катера.
И ведь быстро сообщили. Не успел катер пришвартоваться по выстрел, как по трансляции раздалось:
-Старшине катера N 1 к помощнику командира корабля!
Пом. ком. корабля случайно в иллюминатор видел глиссирующий командирский катер.
- Пять суток губы, - заочно вынес он приговор старшине катера.
- Нет, десять,- сказал он вслух через несколько минут, глядя в иллюминатор.
Тут и звоночек с берега подоспел.
Чудесный фильм продолжился...
- Пятнадцати суток хватит? - задал он вопрос вошедшему в каюту старшине.
- Так точно!- последовал бодрый ответ моряка.
На губу, так на губу.
Не все так просто в ВМФ. Одно дело наказать сколько-то сутками, другое дело посадить.
Прогулка по Североморску в качестве арестанта, неспешный подъем по крутой лестнице... И вот гауптвахта. И условие коменданта. Бочка тиковой краски в обмен на камеру для арестованного. И красноречивый жест сопровождающего. Согнутая в локте рука. Комендант не знал крейсерского главного боцмана.
Развернувшись, старшина катера, неудавшийся арестант, и сопровождающий его мичман не спеша побрели в сторону причала. По дороге выпив по бутылке пива, благополучно вернулись на крейсер.
- Ну, и хрен с вами,- сказал помощник командира, выслушав доклад мичмана. И добавил:
- Бабы на корабле к несчастью.
А ВЕДЬ И ВЕРНО...

Бак - раскладной обеденный стол, убирающийся после приема пищи в специальную нишу.
Обрез - ведро.

Мотоколяска, телега...
Более часа я колесил по периметру спортивного аэродрома в поисках кротовьих нор. Жена дала задание набрать ведро земли для комнатных цветов. Прошлогодний сухостой, выросший посреди дороги, с металлическим скрежетом скреб по защите двигателя, а машина все больше и больше погружалась в колею. Земляных горок не наблюдалось. Я остановил «девятку», и выйдя из машины, сел на край дороги, свесив ноги в колею. Приехали... Дальше не поеду, посажу машину на днище, кто ее будет вытаскивать.
Закурив, я осмотрелся. Вдалеке в АН-2 загружались парашютисты. Степенно, без суеты. Погода способствовала прыжкам. По краю аэродрома не спеша брела компания детей. Вышли на природу. Невдалеке бабка пасла пару драных коз. По взлетной полосе бродит мужик с корзиной. Грибник, ищет опята. Где-то в небе заливался жаворонок. Блин... Совсем, как в детстве.
--------------------------------------------------------
Какой же это был год? Наверное, конец пятидесятых, а может, начало шестидесятых. Рядом с моим домом жил безногий ветеран войны. Носил он протезы и почему то напоминал мне Мересьева. А ездил на трехколесной мотоколяске. Одна фара посередине, руль в виде трапеции, с рычагами сцепления, тормоза и ручкой газа. Часто он вывозил голоногую детвору за город, в сторону аэродрома. Просто так. Может просто отдохнуть на природе с детьми. Мы возвращались с цветами, огромными шляпами подсолнухов, загоревшими и довольными. Добрый был мужик, дядя Миша. Мы с гвалтом и гомоном набивались в эту коляску, а кто не помещался, сидели сзади на полке для брезента, свесив босые ноги. И оглушительно тарахтя мотоциклетным двигателем, эта машина с натугой везла, веселую толпу на природу.
Чуть наискосок от моего дома проживал другой ветеран-дядька Володька. Он тоже был ранен, контужен. С дядей Мишей они практически не общались. Хоть и воевали на одной войне. Разные они были. Один интеллигент, другой казак. Один вечером под гитару басом мог петь романсы: «... средь шумного бала, случайно...». Другой, растянув двухрядку: «...С нашим атаманом не приходиться тужить...». И мы, детвора его побаивались. Нелюдимый, он мог погнаться с вилами за любым, с кем не находил общий язык. Он один на улице, держал большое хозяйство. Корову, свиней, кур. Как какой-то кулак. Молоко, сметану, масло, яйца - покупали соседи, а летом многочисленные курортники, заполонявшие тихие улицы нашего курортного городка. Грузины, армяне, азербайджанцы. Они приезжали на «двадцать первых» черных «Волгах», и по вечерам, расстилая возле дворов, на траве скатерти, устраивали пикники. Шашлыки, чача, домашнее вино, фрукты. От компании к компании передавались бутылки с напитками. И не было врагов среди них. Никогда не замечалось даже грубых слов в чью-то сторону. Дружба народов Советского Союза.
Но я отвлекся.
Вместо коня у дядьки Володьки был ишак по имени Юрик. Почему он его так назвал, не знаю, но ишак был умный. Слушал только хозяина. Ему не нужна была противоугонка. Да, и не угоняли тогда технику. Так, иногда лошадей, цыгане. А ишаков,ни-ни. Возил он сено, солому, зерно. Много возил. К осени на заднем дворе уже стояла огромная скирда ароматного сена. Под навесом в ящиках, обитых внутри железом, хранилось зерно, жмых. Рядом лежали огромные куски соли.
В тот день дядя Миша опять собирался вывезти детвору на аэродром. Но пока я бегал спросить у родителей разрешения, они уехали. Услышав треск мотоколяски, я выбежал со двора, но лишь увидел удаляющуюся коляску с весело гомонящей ватагой. И слезы непередаваемого горя выступили на моих глазах. Я стоял на дороге, а они лились по щекам, пеленой застилая уезжающую все дальше и дальше машину.
Сзади послышался мерный цокот и звук колес телеги. Я оглянулся. Не спеша, ишак Юрик вез дядьку Володьку, восседающего на доске поперек телеги, и помахивающего кнутом. Я сжался. Этот кнут не раз прохаживался по мне, когда я цеплялся за телегу прокатиться. Они поравнялись со мной, и остановились.
-Влезай,- буркнул дядька Володька. Мигом я очутился в телеге. Никогда еще не ездил с ним вот так, на правах законного пассажира.
-Садись рядом,- и я уселся на доску, заменявшую сиденье. Медленно, грохоча железными ободьями колес по гравийной дороге, мы двинулись в сторону аэродрома.
На краю летного поля стояла коляска дяди Миши. Он, раскрыв крышку двигателя, копался во внутренностях машины, а детки бродили вокруг коляски с расстроенным видом. Но вот раздался треск, из выхлопной трубы вылетел черный дым, ватага быстро взгромоздилась на коляску, и они тронулись. Смеясь и показывая нам пятерней нос.
Началась проселочная дорога. И ход телеги стал мягким, почти не слышным.
Неожиданно дядька Володька встал в полный рост, и держась за вожжи, гикнув, взмахнул кнутом. Юрик, словно арабский скакун, галопом понесся по дороге, и мы, поднимая облака пыли, обошли мотоколяску. Так мы мчались по краю аэродрома до самого конца взлетной полосы. Мимо проносилась высокая, еще не скошенная трава, словно живой изгородью закрывающая частные огороды. Дядька Володька уже не крутил над головой кнут, а Юрик летел, как на крыльях, не сбавляя скорости. Быть может это были первые в его жизни скачки, в которых он должен был прийти первым. Наконец мы остановились. Выпрягши, и пустив пастись Юрика, дядька Володька вынул из телеги косу, подправил ее камнем. Взмах и высокая трава легла на землю.
Он размеренно взмахивал косой, оставляя за собой ровные ряды скошенной травы, а я стоял, заворожено наблюдая за его работой.
Где-то вдалеке бегали и веселились мои друзья. Они не доехали до нас с полкилометра.
Я взял из телеги грабли, и стал сгребать скошенную траву, вопросительно посмотрев на дядьку Володьку. Одобрительный взгляд, и я удвоил свои усилия. Через пару часов мы стали загружать телегу. Дядька бросал вилами терпко пахнувшую траву, а я распределяя ее по телеге утаптывал.
Постепенно получилась огромная копна на телеге. Дядька Володька, срезав косой несколько шляпок подсолнуха, забросил инструмент наверх, забрался сам, и протянув держак от вил, помог забраться мне. Пока мы ехали, стемнело. Я лежал на свежескошенном сене, глядя в качающееся звездное небо, и чувствовал, что сделал в жизни, может быть не необходимый, но правильный шаг. Ныли мышцы рук и ног, но я был счастлив.
Уже зажглись фонари, когда мы медленно въехали на нашу улицу, и я с гордостью с высоты копны смотрел на стоявших возле двора, и с завистью смотревших на меня друзей. Я помог дядьке сгрузить траву возле его дома.
Дядька Володька не сказал спасибо. Лишь когда я уходил, спросил:
-Еще поедешь?
-Поеду,- с готовностью ответил я. За спиной послышался негромкий мат. Обернувшись, я увидел, как дядька Володька вилами добивает на дороге медянку. Мы ехали вместе со змеей.
Дома уже спали, когда я пришел. Положив на скамейку огромные шляпы подсолнухов, я обмылся под летним душем и лег спать. Во дворе под орехом летом стояла кровать. И не одна. Почти весь дом ночевал на свежем воздухе. Заснул моментально. И снилась мне высокая трава. И я ее кошу. И ложится она ровными рядами, как у дядьки Володьки...
--------------------------------------------------------
Рядом со мной приземлился парашютист. Быстро собрав на руки парашют, он снял шлем, и густые черные волосы растеклись по ее плечам. Молодая девчонка.
-Не страшно?
-Да, что ты, дедушка!- засмеялась заливисто. И направилась навстречу несущейся к ней машине.
Ну, вот я уже и дедушка. А жаль!
Ведро земли я все-таки набрал. Вернее наскреб. Исчезли огороды вокруг аэродрома. Исчезли кроты. И жизнь как-то проходит незаметно. И быстро...