ОДНАЖДЫ ГДЕ-ТО...

Он просто жил.
Разумеется, у каждого человека есть свои сложности, свои тайны и свои мечты. Проблема в том, что они не стоят на месте стреноженными лошадьми, а вертятся в большом калейдоскопе жизни, иногда меняясь местами - проблемы становятся отдушинами, секреты - плакатными лозунгами, да и сам этот калейдоскоп иногда напоминает пустую бутылку с запиской об обстоятельствах кораблекрушения, болтаемую штормами вдали от любых берегов, к которым можно пристать.
Когда жизнь представляется именно таковой, остается просто жить.
Он и жил. Отца почти не помнил - вроде как убили его на лесозаготовках, но тела не нашли. Да и деревни своей, откуда родом, тоже не помнил - мать собрала его и брата, да и подалась в город. Город был один, дальше на восток начиналось море. Время было смутное, наделяющее безобидные слова, «кулак», например, смертельным смыслом, зато делающее страшных людей вершителями судеб, время было непростое. Оно и уработало маму - простую, наивную, доверчивую. Была бы у них еще сестрёнка, да не вышло что-то, и забрало это «что-то» мать с собой в могилу - она, как всегда, думала, что покровит и пройдёт...
Детский дом разлучил с братом (навсегда), но научил выживать. Оказалось, что он мог слышать сразу нескольких человек, скрип одного вагона трамвая отличался от другого, а по свистку милиционера он мог безошибочно сказать, далеко ли он, или уже пора драпать. Так и держали его на стрёме, неохотно делясь. Но потом всех переловили, пришлось пробиваться самому. За первые часы, украденные на рынке, долго били витой ножкой от стола. Не стало передних зубов, а два пальца, указательный и средний, на правой руке, срослись изогнутой баранкой. И не взяли бы в ФЗУ из-за них, пальцев, но начальник учебного участка пожалел. А директор на завод пристроил, и сунул потом комсомольскую путевку, на военную службу. Много человек сделал. Можно сказать, вторично жизнь подарил.
Случайно или нет, но оказался он в учебном отряде младших специалистов Морпогранохраны. Удивлялись все: шпана-шпаной - и в НКВД. И там оказалось, что мало того, что у него есть музыкальный слух, два своих пальца, на которых он научился так забойно свистеть, но из-за которых почти не мог писать, уникальным образом охватывали набалдашник телеграфного ключа, и рука не уставала. А писать его учили левой. Так и ползли такие разные, звонкие, отчётливые, как выстрелы «маузера», и мягкие, глухие, как застенные рыдания, или прерывистые из-за помех, как кашель чахотошного, и совсем незаметные, шепотом умирающего, точки и тире азбуки Морзе, от ушей по рукам - по правой к ключу, по левой - к карандашу над блокнотом... Научили всему - гладить флотские клёши (кто пробовал гладить настоящие клёши, тот поймёт), прибирать кубрики до блеска, тянуться в струнку и даже стрелять покалеченной рукой - вот только тяжестей больше пуда поднимать не давали. Ему было все равно, но так было положено. И еще - так и не научили политике партии. Не верите? Удивляетесь, что с маленькой буквы написано? А тогда не удивлялись - всё куда как проще было. Поняли однажды, что не надо это человеку. Только хуже будет. Из-за его молчания или ответа невпопад пострадают все. Ну и оставили в покое, удовлетворившись тем, что он тщательно записывал все в тетрадке - округлив левую руку, как все, переученные с травмированной правой.
И вот тогда, в период любования разложенным по полочкам, появились в его жизни три вещи, которые и определили всю ее перспективу - корабль, гитара и краснофлотец Петухов.
Корабль был итальянский и очень красивый. Сами тогда таких делать не умели, да и недосуг было, и вот пришли с далёкого и манящего Запада два этих красавца, уроженцы Генуи - элегантные, свеженькие, норовистые, резко выделяющиеся из разномастной ватаги имеемых судёнышек-горемык отсутствием угольной копоти - над трубами туго дрожал прозрачный, упруго вибрирующий шлейф дизельного выхлопа. Тогда это было в диковинку. Доводилось ли вам испытывать ощущения от густого запаха корабельной соляры? Говорят, итальянцы давно потеряли традиции Римской империи - так может быть, их просто развезли по свету их корабли? А когда эти корабли, после ряда известных событий, поменяли безликие номера на звучные фамилии пусть умерших, но весьма и весьма именитых людей, стало даже немножко страшно - против воли появилась опаска «не соответствовать», «не справиться», и даже - вот так иногда приходит истинное понимание вещей, которые долго пытался вызубрить -«не оправдать».
Гитара обнаружилась в рундуке матроса из перегонного экипажа, он то ли забыл ее, то ли оставил. Инструмент был хороший, но побитый жизнью. Сменившись с вахты, он чаще всего шел в кубрик и слушал, как комендоры терзают инструмент, вытягивая из полысевших неаполитанских струн настоящую русскую тоску - бессмысленную и беспощадную. С чувством он примириться мог, но вот со звуком...
Однажды убежав в увольнение, он взял гитару с собой - не знал что именно, но чувствовал, что надо что-то делать. Попалась вывеска - «Ремонт патефонов». Старый еврей (уж простите за подробность - эта банальность оттого и банальна, что русским для такой работы часто чего-то не хватает) не имел к патефонам никакого отношения, он просто продавал иглы. Зато там же его отпрыски клеили старые рассохшиеся деки, вырезали колки, натягивали новые английские струны, и - о чудо - даже лакировали смычки. История умалчивает о том, почему старый еврей решил восстановить гитару бестолково мнущегося в углу военмора - может быть, инструмент действительно был фирменным, а может, не в гитаре дело было, а в этом моряке-погранце с изувеченной рукой - ведь ясно было, что играть он не умеет. Еврей взял гитару, провёл большим пальцем по ладам. Поставил в уголок. Кряхтя, нагнулся, и вытащил откуда-то другую - попроще, но совершенно целую и с новыми струнами. Еще покряхтел и вытащил самоучитель с «ятями» и камертон. И сказал: если что - пусть заглядывает.
Гитара заселилась в радиорубку, а там чужие не ходят. Он не учился петь - он учился играть, подстраивая бой под четыре пальца. Старый гитарный букварь был академичен - и эта академичность, вот тут впервые и появившись в его жизни, как-то сразу встроилась в неё оттенками ощущений «хорошо» и «плохо». Не столько самими оценками, сколько их приращениями туда и обратно. И довольно скоро заунывное стеклообразное банджо новичка зазвучало искренними детскими композициями Чайковского, а потом и довольно правильным Моцартом, слегка напрягшим политрука, но, поскольку дело не вышло за пределы радиорубки, и ход ему давать не стали.
И эта история со временем стала бы идиллией, если бы не краснофлотец Петухов. Краснофлотец Петухов был старшим радистом и отменным, искренним, блестящим, неповторимым бабником. Не таким бабником, который коллекционирует победы, обязательно выискивая в каждой новой жертве ускользающий идеал, глупый и бесполезный в своей нереальности, и не находит его, обреченный вечно бежать по кругу своего разочарования; а таким, который в каждом новом жесте, движении, изгибе линии бедра и причудливом рисунке родинок на спине читает уникальное свидетельство обилия, щедрости, неизбывности жизни как таковой. Дневников краснофлотец Петухов не вёл, но, будучи неплохим рассказчиком, частенько поведывал своему молчаливому подчиненному истории женских жизней, коих он оказывался причастен, старательно обходя вопросы как физиологии, так и собственно койки. Например, женская способность долго и напряженно работать, или, скажем, почему ни в коем случае нельзя относится к чужим детям, как к чужим, или вот - почему одна его подруга в состоянии одеться во что угодно и глаз не оторвать, а на второй каракулевая шубка сморится как панцирь на черепахе, но при этом первая не в состоянии правильно поджарить картошку, а вторая может дать сто очков шефу лучшего ресторана города - и обе они работают бухгалтерами. Нет, он не был рафинированной экзальтацией Дона Жуана по-советски, он был обычным добрым бабником. Он не старался поучать - он просто делился собственными рассуждениями. И они дарили благодарному слушателю тот опыт, в котором так нуждалась его, слушателя, дремучая душа, взошедшая на качественных дрожжах классической музыки.

Таким образом, находясь на военной службе в Морпогранохране НКВД, на новом и хорошем корабле, в обществе совсем неплохой музыки и краснофлотца Петухова, мой герой удивительным образом оказался исповедан и причащен жизнью так, как это может только присниться младенцу. Мой герой, недалёкий, даже тёмный, безродный сирота, болтавшийся в событийном море неприкаянной пустой бутылкой, в которой, когда ее волею провидения прибило к берегам бухты пусть не сказочной, но какой-то добротной и основательной красоты, оказался подробная, хотя и довольно простая карта с точным местом спрятанных сокровищ.
Когда началась война, он не удивился - в конце концов, всё его, и не только его, детство прошло в состоянии войны с окружающей реальностью - так что странного в том, что эта война, вдоволь наигравшись фланговыми обходами, втупую, большими батальонами, ударила в лоб?
Но война шла где-то далеко, на Западе, туда уезжали добровольцы, оттуда приходили потом треугольные письма. Его тоже попросили написать рапорт добровольцем, он написал. Краснофлотца Петухова отправили, его - нет. Краснофлотец Петухов будет потом голыми руками выбрасывать за борт снарядные ящики с горящей баржи на Волге, потому что на ней еще сто человек раненых и две престарелые, закопченные и валящиеся с ног от усталости и впитанного горя медсестры, но все это окажется напрасным, потому что оставшиеся без бомб «юнкерсы», пользуясь безнаказанным господством в воздухе, будут остервенело штурмовать баржу, пока не закончатся и патроны, и краснофлотца Петухова перережет пополам струя горячего свинца, и одна оставшаяся в живых медсестра за секунду до взрыва снарядов на объятой огнем неуправляемой барже закроет своей высохшей чёрной рукой его васильковые глаза, в которых отражались бегущие над ними облака.
И мой герой увидит всё это в цветном сне - первом в его жизни - ибо между местом гибели краснофлотца Петухова в волнах великой русской реки и режущим воду не менее великого, хотя и общего, океана советским пограничным кораблём, между молотом разгулявшейся войны и наковальней тревожного мира есть восемь часов поясного времени, но нет и волоска надежды на то, что чаша предопределённости минует причастных тайнам.
И через долгие четыре года, когда уже отгремел победный салют, и уже добрались до адресатов последние похоронки, и все уже закончилось, и всё еще только начиналось, война пришла и сюда, и упала сверху на морской погранотряд, на корабли дивизиона Морпогранохраны, на сопки, вулканы и острова.
Это была странная война. Не та война, на которой погиб краснофлотец Петухов. Другая - она пришла и упала без сил, ибо ее те же четыре года, лишь чуть позже начав, гнали через великий океан к берегам, с которых она стартовала - гнали чужие люди, которые жили лучше, но погибали - так же.
И мы ее зачем-то подобрали. Война - она такая: она манит блестящими пробками интересов и яркими этикетками контрибуций, но внутри находится только ярость и боль, после которых, на утро, всегда остается тяжелое горе.
В сплошном тумане без радаров ходить тяжело. Но еще тяжелее стрелять. Бесполезно. А стрелять, и полезно стрелять, придется - это аксиома поддержки десанта. Корабли пограничного дивизиона должны обеспечить высадку частей морской пехоты на острова - там враг, он наконец-то назначен, но он был всегда - этот враг был всегда. Он окопался. Он укреплён и опасен. Он считает острова своими. Чёрт-те чё с этими островами. Но сейчас не время.
На кораблях готовы 22 радиостанции - восемь полевых пунктов управления и четырнадцать корректировочных постов. Эти посты должны наводить огонь кораблей - очень точно и безошибочно.
Он не думал, что его убьют. Нет, он не боялся. Просто никогда не думал об этом. Только вспоминал свой сон про смерть краснофлотца Петухова.
Десантные плашкоуты -лохани - открыли огонь первыми, пока с другой стороны через пролив, который он так долго охранял, гремела артиллерия - батареи обменивались гостинцами. Десантные плашкоуты открыли огонь первыми и проиграли - враг, маленький узкоглазый враг взял их в кинжальный огонь полевой артиллерии, щедро присыпав сверху из минометов.
Когда LCI начал тонуть, развернувшись развороченным бортом к царю Посейдону, он карабкался на противоположный, торчащий из воды борт - прижимая к груди рацию. Сердце крошило молотками виски, выбрасывая красную кровь из разорванной осколком ноги. Она лилась на красную палубу - эти чужие и богатые союзники на своих кораблях делают палубы красными, чтобы не было видно крови - и терялась. Ну и ладно, подумал он. Три большие пушки - 1200 метров - считал он про себя, закрыв глаза и фильтруя реальность через рёв ритмичных волн артериального давления в ушах - миномёты - вот на том утёсе, метров 700. Шарнир, я Луг-7, прием. Два шедевра природы, две барабанные перепонки, быстро схватывающий ситуацию мозг и тяжеленная дура-рация - больше в жизни не было ничего. Его подхватили, дернули за плечи, повалили на палубу подошедшей пограничной «мошки», можешь работать? Он мог. Катер рвался к берегу, обходя горящие плашкоуты, а с берега молотили уже и подошедшие танки. Плохие танки, краснофлотец Петухов погиб, выбрасывая снаряды к пушкам куда лучших танков, но скажите, какая разница, когда тебя убивают в упор?
Он оказался единственным, вышедшим на берег с работающей радиостанцией. Остальные двадцать одна или погибли, или намокли - что одно и то же. Соленая вода жгла перебинтованную воду, рация на вытянутых руках. Звуки. Он обернулся в сторону моря - в открытых глазах осталась картина: кильватерная лента уходящего от берега катера кончалась многоточием четырех минометных попаданий и ярким цветком сполоха бензина в баках. Он повернулся обратно и больше уже не оборачивался.
Обдирая ногти, сбивая кожу с шатающихся по суставам коленных чашечек - вверх.
И теперь уже не было ничего, даже лейтенант-наводчик рядом молчал - он был дважды ранен. Слух и радио. 3-161, два орудия, перелёт. Сзади, в тумане, ревел сотками его корабль, мешая вот здесь, в двухстах метрах впереди, бетон и каменную крошку с телами: живыми, мертвыми, и переходящими от первых ко вторым.
Накрытие. Вон там - 750 метров впереди - еще одна минометная батарея. Не открывать. Не слушать свои разрывы. Глаза. Открой глаза. Кто это кричит? «Батальон солдат, 20 танков». Раненый лейтенант посмотрел только в его открытые глаза - и пополз со связкой гранат вперед. Так вот что это такое - танки. ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА. 3-167, рота танков, мое место - 3-167. Рота танков, батальон солдат, я Луг-7, прием.
Расчеты корректируют наводку, орудия заряжены, медленно движется вниз педаль замыкания цепи стрельбы. Медленно горит порох. Снаряд, врезаясь ободком в нарезы, медленно движется в стволе. Быстро течет жизнь. Отец, который не погиб в лесу, а сбежал в Москву. Мать, получившая комнатку в бывшей квартире директора гимназии за дружбу с директором ФЗУ.
Брат, уже два года как раздавленный «тигром» под Курском.
Страшный грузин с ножкой от стола, дикая боль в пальцах. Голод. Директор ФЗУ. Так и не родившаяся сестра.
Старый еврей. Краснофлотец Петухов. Отец и старший сын.
Снаряды покинули срез ствола, в радиорубке его корабля лопнула щеколда рундука, и гитара вывалилась на палубу, сильно ударившись колками, вдоль грифа пошла трещина.

Широкий штык «арисаки» разжал пальцы, сжимавший микрофон.

Больше ничего не было - рука с давно и причудливо искалеченным указательным и средним, сжимающая микрофон.

Когда мне было лет 10 или 11, отец повел меня на торжественный прием в актовом зале областного управления Комитета, посвященный 28 мая - Дню Пограничника. Там я увидел однорукого человека, который, тем не менее, улыбаясь, пожимал всем руки левой и, казалось, совсем не страдал от этого изъяна. Он был почти слеп.
Он запомнился мне тем, что в совершенно сухопутном Днепропетровске, среди ветеранов Погранвойск и офицеров Комитета, он один был в парадной форме капитана 1 ранга Морчастей Погранвойск.
И носил на груди обыкновенную солдатскую Славу.
И был очень общителен.
Он просто жил.

САРДЕЛЬКИ

Насколько я помню, сардельки придумали немцы. Сосиски, кажется, тоже... И еще много чего они придумали. И все это успешно работает. Изобретательные там подобрались ребята. Но судьба некоторых изобретений весьма и весьма трагична. Если швейная машинка "Зингер" будет работать на благо хозяина десятки лет, то судьба сардельки очень незавидна - её просто съедят... И, чем она вкуснее - тем быстрее.
Какое отношение сардельки имеют к армии? Да самое прямое - никто из военнослужащих ни разу не отказался продегустировать ароматную горячую сардельку с горчичкой. Особенно с нежной европейской "муштардой"... Не отмечено в истории подобных случаев. А поджаренная на углях "охотничья" колбаска-сарделька - это вершина кулинарного исскуства в пределах субботнего пикничка на травке... Но история совсем не об этом.
История о любви и дружбе, верности и доброте, глупой ошибке и криках о помощи.. Да еще с трагическим концом... Во всех смыслах этого слова.... Слабонервным на ночь - не рекомендуется. Но зато - короткая.
Жил да был на территории нашей части автосклад. Здоровенный алюминиевый ангар, набитый всяким автоимуществом и всевозможными запчастями. Клондайк - не то слово. Вход-выход у него был прямо с улицы, и , естественно, он пользовался бешеным успехом у близлежащих предприятий всех форм собственности. В условиях советского тотального дефицита у добрых военных можно было разжиться всем необходимым - от рессоры до генератора и от брезента до камазовской кабины. Подчинялся он начальнику автослужбы. И курил начальник только "Кэмэл" почему-то. Двадцать лет назад далеко не все могли себе это позволить...
Работать с посетителями-ходоками из разных колхозов-заводов начальнику приходилось много. Тому это надо позарез - тому другое. Но никто не уходил обиженным. Все получали то, что хотели. Просто торг занимал определенное время. Тут уж наш майор Коля был витруозом... Да, кстати, я ж его не представил. Майор Коля К., росту ниже среднего, но с увесистым брюшком и светлеющей плешинкой, с красным клубничным носом и вечно грязными руками - вот его портрет. Большой друг детей и животных, но вот только цены назначал безбожные...
За чем к нему не обратись - для своих же транспортных машин - ответ один: нет на складе. Зато для совершенно посторонних гражданских "ходоков" было всё - и новые двигатели, и коробки и мосты... Ходоки-колхозники всегда старались рассчитаться собственной продукцией, поэтому у Коли всегда скапливались кормовые запасы... В складе был вырыт здоровенный замаскированный погреб. Там, в контейнерах хранились круглый год всевозможные овощи-фрукты - картошка и морковка, капуста и яблоки-груши. А возле склада ударно был построен офис-канцелярия-кабинет с потаенной просторной комнатой для приема дорогих гостей и обсуждений за круглым столом. Стол, правда, был прямоугольный, но не в форме суть.
В этой комнатке-кухне-столовой-спальне Коля проводил довольно много времени. Рабочего и личного. Там тоже имелся немалый погребок. Только в нем были уже не овощи, а весьма опасные горючие материалы в больших количествах - спирт, самогон, водка всех сортов, вино местного винзаводовского разлива и хорошие запасы пива - бутылочного и "канистрочного". Зайти в эту комнатенку было легко - а вот выйти - очень трудно. Этот физический парадокс до сих пор не разгадан нашими учеными.
Не раз пытался наш Коля найти себе помощника. И должность прапорщика-завсклада пустовала, и работа вроде не пыльная... Но. Никто уже не хотел. Двое смелых, один за другим, пытались, но. оба едва не сгорели. От водки. Не хватило здоровья. А третий - вольнонаемный гражданский - был найден на трамвайной остановке. В коме и с полными легкими пыли. И с двумя смертельными дозами алкоголя в крови. Не выжил.... Больше желающих не нашлось. Однажды,часа три Коля непрерывно уламывал и меня, но желание жить победило. А так бы... И никто не рассказал бы вам эту жалестную историю...
Охранял склад, как и все полковые объекты, караул, но Коля, в целях полной безопасности и сохранности ввереного имущества, решил завести дополнительную охрану - собаку. Слишком уж часто часовые заглядывали в окна и, прислушиваясь к народным песням внутри офиса, давились слюной. Любил Коля попеть народных песен в компании очередных ходоков... Иногда до утра склад так и не был сдан под охрану...
Собака нашлась быстро. Была выбрана и прикормлена из полубродячих "караульных" рослая сука непонятной масти и породы. Получив гордое имя - "Найда", она сразу приступила к выполнению своих новых обязанностей - носилась как угорелая вокруг склада и облаивала всех подряд - и своих и чужих. По ее лаю Коля мог определить кого принесло на склад - покупателей или больших начальников, и своевременно принять соответствующие меры. Либо спрятаться - либо изобразить из себя большого и гордого главнокомандующего.
Наш добрый Коля никогда не забывал прихватить из дома для своей верной Найды какие-нибудь вкусности, а Найда верной службой отрабатывала ему за это. Идиллия, блин. Пастораль...
И вот однажды, прослышав о возможностях нашего склада, прибыли ходоки аж из самого городского мясокомбината. Ребята были еще те, поэтому торг затянулся... Коля дрался как лев за каждый подшипник и комплект форсунок, карбюратор и трамблер, бендикс и тормозную колодку. К вечеру стороны произвели продукт - при полном непротивлении сторон - сошлись-таки в цене и начали обмывать сделку. Товар загружен. Рассчет произведен. Посмотрев на немудреную Колину закуску, мясники тут же в качестве бонуса притащили из своей машины приличный ящик сарделек - килограмм двадцать ароматных розовых аппетитных сарделек высшего сорта... Выпив-закусив гости откланялись, а Коля продолжил вечер в гордом одиночестве - баловался то пивком, то водочкой, глядя в телевизор. Дома его уже давно особо не ждали... Ящик с сардельками он запихнул под кровать, навел кой-какой порядок и бухнулся спать.
А утром, не успев даже опохмелиться, Коля получил приказ ехать в командировку по каким-то там военным делам. Вернувшись через неделю, и открыв дверь в офис, он испытал легкий шок. Сардельки под кроватью, мягко говоря, испортились, и издавали весьма сногсшибательный запах. Все двадцать килограмм. Пока Коля перетаскивал ящик в большой ангар, чтобы при случае вкинуть его в какую нибудь машину и вывезти на свалку, Найда проявила здоровый интерес, и утащила из ящика пару сарделек на глазах удивленной публики.
- Зачем же выбрасывать ценный продукт питания? - подумал наш майор. С этого дня Найда стала получать дополнительно к своему пайку, по одной сардельке в качастве поощрения за бдительность. Запах ее совершенно не смущал почему-то.
К хорошему быстро привыкаешь. Найда, не умея толком считать, знала, что сарделек хватит надолго. Если вдруг Коля, увлекшись делами, забывал выдать её законную дневную порцию в количестве одной штуки, она поднимала жуткий лай и визг у ворот склада, напоминая о своем законном праве. Пользуясь случаем, Коля часто пытался дрессировать свою любимую псину, заставляя ее выполнять всякие команды. Особых успехов, правда, не добился. Иногда Найда просто выхватывала из рук своего учителя сардельку, и скрывалась с ней в развесистых лопухах в тени бетонного забора. Она была уверена, что ей за это ничего не будет - Коля ее никогда не бил, даже будучи сильно пьяным. Обычно он прятал сардельку в кармане, проводя уроки собачьей дрессировки, и Найда прекрасно об этом знала. Пару раз тявкнув по команде "Голос", она уже уверенно рассчитывала на премию.
И вот однажды, напрасно прождав целый день, Найда начала беспокоиться - Коля так и не появился с очередной сарделькой. На лай не отзывался. Что же с ним случилось? А просто у майора в гостях были ходоки с пивзавода. С бочонком прохладного свежайшего пива... Темнело... Найда в расстроенных чувствах ушла подремать под лопушком... А в это же время наш Коля, почувствовав огромное желание освежиться после пива, и понимая, что до туалета ему уже не добежать, устремился к забору, к зарослям лопухов...
- Ага, вспомнил наконец про меня, совесть видно замучила, смотри как бежит... - подумала Найда, сидя в своем укрытии - только что-то сардельку он не из кармана достает.. А из ширинки.. Но все равно она - моя!
Два прыжка - и сарделька в зубах у Найды...
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!
Занавес.

PS. Сарделька выдержала. Через месяц зажила. А Найда умерла от угрызений совести. А может добрый Коля ей помог...Не знаю.

Новый Год.

Дело было в середине 90-х, в Новый год . У нас в части, в городе С** КДВО, на пост дежурного по части назначили пятнадцатилетнего капитана Лебедева. Он жутко обиделся, что поставили не молодого лейтеху, а заслуженного его, и добросовестно нажрался сразу после ужина. Нажравшись начал звонить по своим многочисленным знакомым девушкам и женщинам. А поскольку был Новый Год и они были дома или в кабаках, а не рядом с Лебедевым, то до многих он просто не дозвонился, а многие с ним подолгу не разговаривали (и их можно понять, учитывая его невнятную речь). Но он был упорный и продолжал терзать телефон. А телефон был не простой, а с коммутатором. На коммутаторе обычно сидели женщины контрактницы, но в этот раз в связи с Новым годом комбат смилостивился (хотя это было не в его характере) и посадил срочника. Опытного сержанта Чуракова, который был недавно переведен в нашу часть после ранения в Чечне. Капитан Лебедев его за..бал до полусмерти своими звонками уже часам к полтретьему ночи. И Чураков не сдержался и ответил как-то невежливо на очередной пассаж Лебедева. Это взорвало окончательно и так нестойкую после употребления мсетной водки психику Лебедева. Лебедев строчит приказ (прямо в дежурке, от руки). Потом заходит в коммутаторскую, берет за шкварник Чуракова, выводит его к продскладу, ставит к стенке, потом отсчитывает 25 шагов. Зачитывает приказ:
"За неподчинение приказам старших по званию и должности, грубость, нарушение планов боевой подготовки и срыв связи в напряженной ситуации сержанта Чуракова - РАССТРЕЛЯТЬ. Приговор привести в исполнение немедленно." Дата, подпись. После чего добросовестно выпускает в сторону Чуракова всю обойму из ПМ и падает мордой в снег. Ни одного патрона надо сказать не попал. Чураков на загривке тащит его в дежурку. Как узнал об этом ответстенный по части - хз. Чураков клянется, что не говорил. Ответственным в ту ночь был замкомбата по воспитательной работе майор Зонов (говорящая фамилия, не правда ли?). Он дал ход делу... В общем до суда не довели, но Лебедева из армии уволили с формулировкой "Допустил несанкционированное применение табельного оружия".