ЯША
(простая история)

Весна.1932 год.
Аня торопилась домой... Дорога пролегала через квартал, где и днем-то неспокойно, а уж поздним вечером, когда очертания домов расплываются в темноте и тумане, в воздухе появляется просто физически ощутимый запах опасности. Работы сегодня было много, пришлось задержаться, младшая сестра заждалась, кто еще о ней позаботится? Вот и пошла коротким рискованным путем, поминутно оглядываясь и прижимая к груди сумочку со скудной наличностью. И никуда не денешься, хорошо хоть такая работа есть. Сколько кабинетов обошла - всюду отказ. Кому нужны проблемы с дочерью «врага народа»?
Из мрачного проулка сзади, выглянув на звучный цокот каблучков, разом возникли два слегка покачивающихся силуэта. «Парочка» переглянулась, разделилась и бегом бросилась в погоню, привычно огибая с двух сторон, отрезая пути к отступлению и прижимая жертву к стенке «проходного» двора.
Ощущая спиной холодную кирпичную стену с проплешинами отвалившейся штукатурки, Аня всхлипнула от ужаса и машинально прикрыла лицо сумочкой. Все, отбегалась, кричи-не кричи не услышат! А услышат- не помогут.
И совсем худо пришлось бы ей, если бы не «ангел-хранитель», возникший казалось бы из ниоткуда, прямо из липкого тумана безлунной ночи.
Незнакомец оказался парнем лет 20-ти, среднего роста, поджарым и гибким, и был одет по провинциальной моде в не новую, но тщательно выутюженную пиджачную пару и щегольские хромовые сапоги. Не теряя времени на переговоры, он с разбегу пробил «с правой» под дых одному из «друзей», и когда тот согнулся от боли, свалил его на мокрый асфальт еще одним коротким ударом. Потом ловко, по-кошачьи, развернулся ко второму и как-то очень нехорошо и зловеще оттопырив верхнюю губу, потянулся рукой за голенище. Но опешивший от внезапности нападения и вида скорчившегося в луже напарника «гопник» геройствовать не стал, и «рванув» с места, растворился в темноте.
- Бежим отсюда!- незнакомец крепко и больно схватил девушку за локоть и буквально потащил за собой к свету далеких уличных фонарей. Минут через пять, отбежав подальше от опасного района и отдышавшись, Аня с любопытством посмотрела на своего спасителя.
- Яков, но для вас, мадам, просто Яша - белозубо улыбнулся парень и сверкнув выразительными темными глазами, добавил: - Из Киева. Приехал поступать в техникум.
- Анна, но для вас (кокетливо поправила прическу), просто Аня. Яша, а где вы так драться научились?
- Эх, Анечка, вас бы на годик-другой бы, да на Киевскую окраину! Многому бы научились! А я там вырос... Кстати, вас проводить? А то неровен час еще кто прицепится. Второй раз может и не повезти... Райончик-то «веселый», сами знаете.
- Почему бы и нет? Мне недалеко, здесь на Московском...
Мелкий дождик перестал накрапывать, облака разошлись на короткие минуты и луна осветила две фигуры: мужскую и женскую, неторопливо удаляющиеся по набережной...
Вот так, по странной прихоти Судьбы, в далекий и непогожий Ленинградский вечер и встретились дочь расстрелянного православного священника и «блудный» и непутевый, в 15 лет ушедший из родительского дома, сын ортодоксального аптекаря из Киева.
Через год у них родилась дочка - Леночка.

Осень,1941 год.
Леночка плакала навзрыд... Любимец всей «коммуналки» - рыжий кот Мишка из последних оставшихся силенок забился под шкаф, где и умер по-тихому через несколько часов. Умер от голода... Кот был домашний и ласковый, крыс откровенно побаивался и охотиться не умел. Лежал на диванчике, накрытый маминой шубкой. Все ждал, когда же люди его накормят, слабел с каждым днем, и просительно мявкал все тише и тише... Но самим бы выжить в этом насквозь промерзшем голодном городе... Соседи успели уехать, кто остался - из дому не выходит, только в магазин - карточки «отоварить», да к Неве за водой.
Хорошо хоть, недалеко, мимо Летнего сада по Фонтанке, и вот она - прорубь. Зачерпнула воды, одела варежки на озябшие руки (стояла редкая для ноября стужа, термометр иногда опускался до 30) и домой, мелкими старушечьими шагами. Минут за двадцать можно дойти, если отдыхать пореже. Воздушной тревоги пока не объявляют, значит «немец» прилетит чуть позднее - ближе к вечеру, тогда не зевай - бегом в убежище на соседней улице. Переждала - и домой, снова потихоньку скармливать печке-«буржуйке» остатки мебели и паркета.
Хотя, им еще грех жаловаться... У отца - офицерский «паек», у матери рабочая карточка, впроголодь, «на грани», но прожить можно.
...Начало войны Яша встретил на небольшой, но ответственной должности начальника радиоузла на Литейном проспекте, куда попал после окончания техникума. Аня воспитывала дочку, вечный недостаток денег воспринимался по молодости с некоторым юмором.
Молодые супруги даже успели съездить в Киев, но местная родня приняла их не слишком любезно, прибывая в шоке от столь незавидной (по их мнению) женитьбы.
22 июня, не дожидаясь повестки, Яков пришел в райвоенкомат и вскоре в новенькой лейтенантской форме убыл в район боевых действий.
Ему невероятно везло в тех страшных боях лета 41-го. Из его роты в строю оставалось человек 30, а он - как «заговоренный» - живой и ни разу не раненый. Но в августе, под городом Великие Луки запас везения, видно, кончился, и пуля из немецкой винтовки прошила почти насквозь, нехотя остановившись только у позвоночника. Его сочли убитым но, придя в себя на короткие мгновения и собрав остатки сил, Яша тихим матерным шепотом быстро сказал санитарам пару выразительных фраз, после чего с облегчением потерял сознание. В госпитале его «выходили», но после медкомиссии перевели в часть «связистов» на окраине Ленинграда.
Дефицит инженерных кадров был острейший, а «спецом» Яша был отличным, вот и «мотался» круглые сутки по городу и области, организовывал, налаживал, восстанавливал. И под бомбы попадал не раз и не два и под обстрелы (понятие «тыл» было весьма относительное), но привычно белозубо улыбался, загружая инструмент в «полуторку» и морщась от боли в раненом боку. Спал урывками, работал на износ, но все же, нет-нет да и заезжал к «своим» на Фонтанку...
Вот и сегодня, уговорив водителя подождать пять минут, тяжело поднялся на второй этаж, освещая себе дорогу фонариком, открыл знакомую дверь и обнял закутанную в одеяла и платки Леночку.
- Чего ревешь? - и замолчал, увидев на коленях у дочки окоченевшее рыжее кошачье тельце.
-Дааа...- Мишку он тоже любил, знал, что тому не выжить никак, и так долго продержался, не иначе дочка потихоньку подкармливала, пока было чем. В городе давно ни кошек, ни собак не осталось - съели всех.
- Мама где?
- На работе, скоро придет. Дождешься?
- Да нет, не получится, ехать пора. Ладно, давай сюда Мишку, похоронить надо. - завернул в тряпицу невесомое тельце... - После войны будет тебе роскошный мохнатый котище, и назовем его как-нибудь красиво: «Герцог», например. Одобряешь имя?
- Лучше, «Маркиз», пап,- улыбнулась сквозь слезы.
- Уговорила, пусть будет «Маркиз». Ну давай, маме привет. Дрова экономь, а то мебели в доме почти не осталось. После войны целый год наверное, на одни гарнитуры работать будем - и тоже улыбнулся, пряча от дочки сумасшедшую усталость на осунувшемся лице.
Выйдя из парадного, привычно завязал тесемки ушанки под подбородком и быстрыми шагами направился к «полуторке». Открыл дверь кабины, но не удержался и бросил короткий взгляд на знакомое, темное сейчас, окно...
- Поехали, Петрович, а то налетят еще, уроды...
Машина вырулила на Литейный проспект, аккуратно объезжая сугробы и вмерзшие в землю заснеженные глыбы троллейбусов...
Где-то вдалеке завыли сирены, залаяли «зенитки» и эхо понесло звуки отдаленных бомбовых разрывов по пустым, вымершим улицам...
Много позже, Лена (Елена Яковлевна) призналась мне, что по-настоящему поняла значение страшного слова «война» именно в тот далекий вечер, сидя в пустой холодной и темной квартире с трупиком несчастного Мишки на коленях. Потом она не плакала, видя как умирают от голода люди, как бомбы сравняли с землей соседний дом вместе с жильцами (силы дойти до убежища были не у всех), не плакала, видя промерзшие трупы на родном Литейном. Не плакала и все. Как отрезало.
Впереди была зима 41-го, самая страшная зима в истории города...

Осень,1942 год.
Яша привычно улыбнулся и в последний раз помахал рукой с берега Анечке и Лене.
Застучала-зашипела паровая машина, взбивая пенные буруны за кормой, стальной трос натянулся, выбирая слабину, и древняя латанная-перелатанная баржа потихоньку развернулась носом в сторону фарватера. На корабле из группы прикрытия расчеты привычно и несуетливо заняли места у зенитных установок. Короткий гудок. Все, пошли!
Навигация заканчивалась, сезон суровых осенних штормов на Ладоге был в разгаре, переход из Осиновца до Кабоны обещал быть для моряков привычно трудным и опасным.
Позади была суета и неразбериха посадки на борт, поиски свободного места для жены и дочки, прощальные объятия, обещания «...написать, как только приедем на место...». Впереди - тяжелый и опасный переход каравана по неспокойной воде под бомбами и пулеметными очередями. Но другой возможности вывезти своих в тыл больше не будет. Еще неделя, от силы две - и все, эвакуация закончена.
Вот и «вырвался» из части на один вечер для того, чтобы наконец-то отправить жену и дочь на Большую землю...
Яша с трудом, опираясь на палочку, прохромал до ближайшего ящика и тяжело присел, вытянув вперед раненую ногу. Горестно усмехнулся... Это же надо было так по глупому «нарваться»! Было пара часов свободных, решил Анечку с работы проводить до дома. Шли, как в мирное время говорили о разном, наслаждаясь нечастым общением... И «приспичило» же «немцу» артобстрел начать на полчаса раньше обычного! Все целы, а ему осколком прямо в щиколотку «прилетело»... Вот и тащила его на себе верная жена почти через весь Литейный мост! Снова госпиталь, костыли, вот теперь «пижонская» тросточка. Врачи говорят еще пару-тройку месяцев похромать придется...
Где-то вдалеке, на пути каравана небо вспыхнуло светом прожекторов, пунктирами пулеметных «трассеров» и разрывами. Немцы вылетели на перехват! И зазвучала привычная и оттого вдвойне страшная «музыка» далекого боя... В один нестройный рев слились звуки моторов, вой авиабомб, пулеметные очереди с буксиров, барж и кораблей охранения, черный флотский мат и жалобные крики пассажиров, удары пуль о корпуса, надстройки и человеческие тела, визг рикошетов, стоны раненых ...
Яша вглядывался вдаль, и до белизны в онемевших руках сжав тросточку и тихо матерясь про себя, пытался угадать, что творится там, в этой сумасшедшей круговерти удаляющейся схватки...
...После долгого ожидания на стуле в теплой складской канцелярии он вышел на пирс и подошел к дежурному майору (или кто он там, сам черт не разберет эти флотские звания).
- Слушай, майор, «Батурин» дошел?
- Дошел твой «Батурин», дошел, лейтенант. - Майор устало закурил - Даже без потерь... Один легкораненый и только. А вот перед ним баржа... Совсем хреново... Два прямых попадания...
- Там же детдомовские - ахнул Яша и коротко выдохнул - Спасли?
- Говорят тебе, два «прямых»! Вода в октябре, сам знаешь...
Яша повернулся и заковылял в сторону КПП. Не дойдя, присел на бревно и молча обхватил голову руками. Он отлично помнил, как грузились на баржу дети с серьезными, уставшими лицами, все в одинаковых сереньких пальтишках с пришитыми на рукав тряпичными бирками. На белых нашивках аккуратным учительским почерком «химическим» карандашом были выведены имя, фамилия, адрес детдома пункта назначения. И среди массы одинаковых пальто, чемоданов и рюкзаков, ярким пятном - розовый плюшевый заяц на руках у белобрысой девчушки 6-7 лет... Почему-то лучше всего запомнился именно этот нелепый розовый заяц...
Лейтенант Яша молча раскачивался, обхватив голову руками и вспоминая полузабытые с детства слова молитв на древнем языке, просил Бога: возьми их к себе, ну что тебе стоит, они ведь и не жили еще... они ничего не успели.., а вода в октябре... ты ведь все знаешь, их и тех других..., тысячи маленьких жизней..., если ты не дал им жить, если ты допустил все это сделай им хорошо хоть после смерти, ты ведь можешь, я знаю, ты можешь... и ту, белобрысую с розовым зайцем не забудь, не забудь, пожалуйста...
Через полчаса он пришел в себя, устало поднялся и хромая пошел в сторону станции...
До прорыва блокады оставалось четыре месяца...

Анечка с Леной вернулись из Сибирской эвакуации в 44-м году. Яшу уже под конец войны перевели в Прибалтику, где он чуть не погиб под Шяуляем, угодив в засаду «лесных братьев». Простреленную в двух местах фуражку привез домой, как сувенир.
В 45-м Аня родила вторую дочку - Ларису.
Лена выросла, окончила институт и вышла замуж за выпускника «Мореходки», сильного и доброго парня из Пскова...
Яша запоздало помирился со своей родней, перебравшейся к тому времени жить за океан, но на все их заманчивые предложения и призывы отвечал вежливым, но твердым отказом.
Супруги больше никогда не расставались и похоронены вместе на Северном кладбище...
А потомки пушистого красавца Маркиза, привезенного Леночкой из Сибири, может быть, и до сих пор скачут по Питерским подвалам, озвучивая город в марте пронзительными и зовущими криками...

Передрано с www.urod.ru. Зацепило...

Бронзовый солдат

Он стоит на маленькой, стерильно чистой площади в центре столицы независимой страны.
Неторопливые эстонские голуби царапают бронзу коготками и по-европейски солидно, с явным удовольствием срут ему на голову.
Он старается не обращать внимания.
Память. Он помнит яркие майские дни, детей с цветами и старенького маршала Баграмяна. Маршала вели под руки, и ветеран, тряся бритым черепом в древних пигментных пятнышках, надтреснутым тихим голосом говорил о войне. Той самой, которая в каждом из нас навсегда.
Когда-то у Него было имя. И не одно, а одиннадцать - от подполковника Котельникова до гвардии старшины Борщевского. На рядовых не хватило места. На рядовых всегда не хватает. Места для имени на памятнике, орденов, баранов для папах... Рядовые привыкли.
Потом местные власти решили, что негоже помнить русских оккупантов поименно. Доску с фамилиями вырвали с мясом, а на ее месте повесили другую. Объясняющую, что это теперь - памятник всем, погибшим во Второй мировой войне. То есть вообще всем. Без исключения.
Американскому сержанту, загнувшемуся на Соломоновых островах от кровавого поноса. Бандеровцу, подорвавшемуся на партизанской мине. Латышскому эсэсовцу, выловленному чекистами в лесу в сентябре сорок пятого. Обгоревшей головешке, бывшей когда-то Евой Браун. Японскому камикадзе, разнесшему на молекулы английский крейсер.
Он стоит в плащ-палатке, пыльных кирзачах, с ППШ на плече и думает:
"Блядь, ну при чем тут камикадзе"?
А еще Ему очень холодно.
***
Тагира Шайдуллина забрали в армию в тридцать седьмом. Там кормили, одевали, учили читать по-русски и стрелять. И никто не вспоминал, что он из кулаков. Бравые городские большевики приехали к ним в двадцать восьмом и признали кулаками всех. Всю татарскую деревню Ваныш в полном составе отправили в Забайкалье искупать воображаемую вину. Потом спохватились, приказали простить и вернуть. Но не сразу. Многие успели помереть непрощенными.
В Красной Армии Тагиру очень нравилось. И на финскую войну он отправился, полный энтузиазма.
А потом были дикий мороз, неразбериха и бестолковщина, расстрелянные перед строем командир и комиссар полка. Неуязвимые за деревьями финские ополченцы-щюцкоровцы, лыжники-привидения в маскхалатах с роскошными автоматами «Суоми». Гранитные надолбы и железобетонные доты «линии Маннергейма». Обмороженные руки, окаменевший ледяной хлеб и медаль «За отвагу».
Медаль весьма способствовала любовным успехам младшего командира запаса Шайдуллина. Осенью сорокового он женился на самой красивой девушке района. Дочка родилась в августе, когда мобилизованный Тагир уже был старшиной роты в запасном пехотном полку в Казани.
Было голодно. Фронтовой паек и тыловой - две большие разницы. Тагир приспособился ловить кур на птицефабрике, закидывая за колючую проволоку леску с рыболовным крючком, на который насаживался кусочек серого, как глина, хлеба. Что еще больше увеличивало ценность Шайдуллина в глазах отцов-командиров.
И в глазах роскошной белокурой телефонистки тоже. Пускающий на блондинку слюни штабной писарь с соперником разобрался просто. Буксир, расталкивающий железной грудью первые прозрачные ладожские льдинки, притащил в блокадный Ленинград баржу с пополнением. Среди укачавшихся, облеванных, оглушенных визгом немецких «лаптежников» солдат был и Тагир.
Промерзшие окопы. Меню из гнилой капусты. Пирамидки мороженого говна в ходах сообщения. Порванный ветром плакат «Отстоим город Ленина».
Ротный, отпросившись у командования, поволок на Петроградку вещмешок, набитый сэкономленным офицерским пайком. К жене и дочке. В дороге он потерял сознание от голода и недосыпа, упал и замерз насмерть. Так и не узнав, что девочки погибли вчера, во время артобстрела.
Никогда не видевший лыж Тагир добровольцем пошел в лыжный батальон. Их две недели кормили на убой и отправили в рейд по немецким тылам. Из шестисот человек вернулось двадцать. Командование, похоже, удивилось и не знало, куда выживших девать. Выдали ордена и отправили под Синявино.
Что есть счастье на войне? Например, не курить. Тогда можно махорку выменять на хлебную пайку.
Или атака. Что может быть прекраснее возможности выпрямиться, вырвать закоченевшее от трехчасового лежания в ледяной болотной жиже тело и, замирая от чувства, что все пули из этого сраного пулемета летят лично в тебя, бежать к немецким окопам, в хруст и вой рукопашной схватки. А потом в обставленном с европейским комфортом блиндаже потягивать трофейный коньяк и материть старшину, застрявшего где-то с термосом, в котором - горячая пшенка.
Перед форсированием Нарвы прислали очередного взводного. Восьмого на памяти помкомвзвода Шайдуллина. Обычно в первом же бою юные младшие лейтенанты, затянутые в рюмочку новенькой портупеей, вскакивали в полный рост на бруствер и, размахивая пистолетиком, подростковым фальцетом призывали за Родину, за Сталина. Пламенная речь заканчивалась одинаково - немецкой пулей в горячий лоб. А потом все шло по накатанной - бойцы, пригибаясь, уходили делать свою тяжкую работу уже под командой Тагира.
Этот лейтенант, вроде, был опытный. Переправились, окопались, зацепились.
Из колеи взводного выбил пулемет, остановивший атаку.
- Сержант, давай кого-нибудь туда. Пусть гранатами забросает.
- Тащленант, так не доползет же. Все простреливается. Как вошь на голой жопе, честное слово. Давайте у комбата сорокапятку попросим, пусть артиллеристы поработают.
- Разговорчики. Делай, что сказано.
Тагир матюкнулся, снял вещмешок и шинель, проверил гранаты.
- Ты куда, сержант?
- Я на смерть пацанов не пошлю. Лучше сам.
- Стой!
Тагир уже полз, мечтая стать маленьким и плоским.
Оставалось метров сорок, когда его накрыло.
Он лежал в воронке. Кровь и жизнь медленно вытекали, впитываясь в землю.
В эстонскую землю.
***
Дочка уговорила все-таки приехать Тагира в Таллин. Порадоваться налаженной жизнью в не по-советски благополучной Эстонии.
Внук - девятиклассник, распираемый гордостью, рассказывал, как зимой был начальником караула на Посту номер один, у Вечного огня.
Не спеша, спустились с Тоомпеа. Красавцы-каштаны роняли зеленые рогатые шарики, похожие на маленькие морские мины.
- Дедушка, вот этот памятник! У нас форма была, совсем как у военных. И автоматы. Учебные, конечно, с прорезью в стволе. Дедушка! Ты чего, плачешь, что ли?
- Лейтенант... Волков... И инициалы совпадают. Наш взводный. Это он меня под Нарвой вытащил, когда ранили. Сам. Хотя офицеру не положено. Меня в госпиталь, а они дальше пошли. На Таллин. Значит, его здесь. В сентябре сорок четвертого.
Бронзовый солдат стоял молча, задумчиво глядя в голубое пламя Вечного огня.
***
Он стоит на площади в центре столицы маленькой, но гордой, сбросившей тяжкое ярмо советской оккупации страны.
Он даже не пытается понять певучую, но чужую речь.
Ему очень холодно без Вечного огня. Местные власти посчитали, что жечь русский газ перед русским памятником неэкономично.
Недавно Его опять облили краской горячие местные парни. Он не обиделся.
Кровавые брызги роднят Его с теми, ради кого Он стоит.
Говорят, русские своих на войне не бросают.
Может, Его как-то можно забрать?

© НеПендос