Бывало и хуже!

"Гребите, греки! Есть еще в Элладе
Огонь и меч и песня и любовь..."
(Гомер)

Автономка. Пятьдесят восьмые сутки похода. Двенадцатые сутки подо льдом. Глубина 110 метров. Наверху плотный лед, снизу километровая глубина. Тревог на всплытие под перископ и на сеансы связи нет уже почти две недели. На борту старшим в походе заместитель командира дивизии. Конфликтует с командиром постоянно. Ищем полынью или тонкий лед, чтобы всплыть и определиться с местом. На корабле привычная рутина. Вахты, осмотры, занятия, приборки.
12.30. Начало учебной тревоги для повседневных осмотров кабельных трасс с дальнейшим плавным переходом в общекорабельную войну. Снова будем условно топить, поджигать и взрывать отсеки. Однообразие процедуры и неграмотность сценариев надоели до зубной боли. Перед каждой "войной" механик шепотом доводит по "Каштану" очередной план на пульт. Не дай бог, наши действия пойдут вразрез с теми которые уже представил в своей голове старший на борту. Тревога для всех, и на пульте яблоку негде упасть. Оба комдива, управленцы, я и Белошейкин побортно, электрик на "Каме". Изредка забегает киповец Скамейкин. Вообще, обстановка рабочая. Ежедневность этих зачетных, контрольных, тренировочных, подготовительных учений окончательно притупила их восприятие. Серьезно это мероприятие уже при всем желании не воспринимается. Отсидеть, откукарекать по связи набор дежурных фраз: " ...выполнены первичные мероприятия...", " ...условно сброшена аварийная защита...", "... условно начата проливка активной зоны...". И все. Ну а сейчас - сидим на пульте и ждем начала.
14.00. Началось. Старпом усталым голосом, пытаясь изобразить крайнее возбуждение, то ли кричит, то ли шепчет в " Каштан":
- Учебно-аварийная тревога! Взрыв аккумуляторной батареи во 2 отсеке!
Заверещала аварийная сигнализация. Комдив раз Петрович докладывает в ЦП о готовности, смотрит на часы и изрекает:
- Мужчины, эта лабуда на час, не меньше. Давайте чайку сообразим.
Все соглашаются. Что будет дальше, знаем назубок. Пожар в нашем отсеке, вода в восьмом, под занавес - разрыв первого контура левого борта на неотключаемом участке. Все равно старший скажет, что все делалось неправильно, и завтра начнем сначала. Он с командиром на ножах. Ну работа у начальников такая - вечно быть недовольными! Что с них, бедняг, возьмешь? Ну не могут они по внутреннему своему устройству признать, что мы знаем, что делать! Не могут!
Поставили чайник. Из сейфов извлекли баранки, сухарики, варенье. Завязалась неторопливая беседа. Анекдоты, женщины, отпуск. По ходу дела начался условный пожар и в нашем отсеке. Не отвлекаясь от чаепития, достали свои ИДАшки, распустили шланги ШДА. Вдруг ненароком заглянет посредник, а мы готовы. Обстановка создана. Считая людей, заглянул командир отсека. Накарябал на бумажке наше количество, вздохнул:
- Как оно все надоело!
И ушел считать остальной отсек.
14.25. Как всегда, одна война плавно перетекает в следующую. Центральный пост начал усиленно "топить" восьмой отсек, про недопотушенный "пожар" в третьем сразу забыли. Поглядывая на часы, продолжаем дискуссию за чаем.
14.33. Из-за приборов, разделяющих пульт ГЭУ и киповскую, вырывается огромный черный клуб дыма. Оттуда слышится вопль Скамейкина:
- Мужики!!! Пожар в киповне!!!
Секундный ступор. Петрович сметает рукой чашки и объедки со стола на палубу. Комдив два каплей Кулик докладывает в центральный. От дыма хочется кашлять. После недолгого замешательства трансляция центрального поста оживает:
- Аварийная тревога! Фактически! Пожар в третьем отсеке, горит выгородка КИП! Личному составу третьего отсека включиться в ИСЗ!
Торопливо натягиваем маски ШДА. Дым хоть и пыхнул всего один раз, но от него противный и едкий привкус во рту и слезятся глаза. Внезапно, ни с того ни с сего со своим противным охающим по всему кораблю звуком падает аварийная защита реактора правого борта. Моментом. Без предупредительной сигнализации. Белошейкин в шоке. Установка работала как часы. Никаких предпосылок. Пару секунд спустя с тем же эффектом валится защита левого борта. Теперь в шоке и я. Свет на секунду гаснет и перемигивает. Все, теперь сидим на аккумуляторной батарее. Оба АТГ останавливаются. Ход потерян. Стрелки тахометров медленно откатываются к нулю. Аварийная сигнализация на мнемосхемах взбесилась, зажигая один за другим попутные сигналы. Все ревет и мигает. Маски скидываем к чертовой матери. Начинается уже настоящая работа. Отключаем звуковую. Становится тише. Пытаемся снять аварийные сигналы, чтобы остановить ход поглотителей вниз. Не выходит. Сигналы не снимаются. Из центрального что-то заверещали. Петрович кричит:
- Паша, ответь им хоть что-нибудь, чтоб отвязались!
Я подключаю центральный и, прижавшись губами к "Каштану", пытаюсь доложить о происходящем. Оттуда слышны шум и крики. Центральный голосом механика требует только ход, остальное потом. Сообщаю комдиву. Петрович огрызается.
- Сам знаю! Лаперузы...
Поворачивается к комдиву два.
- Андрюха. Подхватывай линию вала гребными. Разобщать муфту не будем. Времени нет. Смотри, как по оборотам можно станет, подхватывай.
А центральный пост продолжает пилить с докладами о тушении и прочем. Я пытаюсь отбрехаться, ибо обстановки за приборами мы и сами не знаем. Петрович, раздирая горло, вопит в киповскую:
- Скамья!! Еб... твою! Что случилось?! Все вниз летит!
В киповне шум. Туда уже вломилась аварийная партия, вооруженная всем, чем можно для тушения пожара. Слышна ругань Скамейкина.
- Пошли отсюда на... Всё, потушен пожар! Докладывай: возгорание блока в приборе... Потушил, потушил... Сам еб... Да свалите отсюда!!! Установка накрылась!!! Только под ногами путаетесь!
На пульт влетает Скамейкин, потрясая почерневшим блоком.
- Вот он, сука! Все из-за него.
Петрович уже осознал никчемность наших попыток остановить процесс съезда стержней. Поворачивается:
- Скамья, где зиповский блок? Ставьте быстрее. Смотри, что творится.
Скамейкин морщится:
- Петрович, он где-то в ящиках, в девятом отсеке. Надо искать. Минут пятнадцать точно.
У Петровича аж скулы сводит. Но делать нечего.
- Давай, Скамья, дуй туда. Руки в ноги. Ищи. Я в центральный скажу, чтобы пропустили через отсеки. А то ракетчики уже в штаны наделали, переборку не откроют. Очень жизнь любят.
Скамейкин исчезает за дверью. Становится заметно, что пополз дифферент на нос. Ожил "Каштан".
- Пульт! Комдив раз! Вы что, окаменели там? В чем дело? Доклад!
Все произошло в считанные секунды. Про центральный снова забыли. Петрович берет переговорник.
- Центральный, сработала аварийная защита обоих бортов. Причины выясняем, по-видимому, из-за сгоревшего блока. Не сможем ввести установку в действие, пока блок не будет заменен. Прошу пропустить Скамейкина в корму за ЗИПом. Возгорание потушено...
"Каштан" щелкает, и раздается голос ЗКД.
- Тишин, все понятно, устраняйте. Почему электрики не переходят под гребные электродвигатели? Потерян ход! Взгляните на глубиномер!
Все повернули головы. Глубиномер показывал 150 метров. Тахометры ГТЗА были практически на нуле. Мы тихонько планировали вниз. Мало помалу рос и дифферент. Центральный продолжал:
- Кулик! Какие проблемы?
В суматохе про электрические дела мы подзабыли. Своего хватало. Кулик поднял виноватые глаза от своей "Камы".
- Товарищ каперанг, не снимается блокировка ГЭД.
Его стало даже жалко. Комдивом Кулик стал на заводе, в лейтенантском звании. Помогло отсутствие других кандидатов и бурная деятельность Кулика на поприще партполитработы. И хотя парень он был сообразительный и неглупый, но в море после завода ходил редко. А никакая теория не сравнима с практикой.
- Работайте! Обо всем докладывайте в центральный. Дацюк в корме, свяжитесь с ним.
Замкомдива отключился. Его голос был мраморно спокоен. Дальнейшее было не в начальственной воле. И, слава богу, он это понимал. Любой командир - дока во всем, но знать механическую часть корабля для большинства из них - ниже собственного достоинства. У понимающих это хватает ума не лезть руководить, у других - не хватает. Наш ЗКД, на счастье, принадлежал к первым.
На пульт врывается флагманский механик Дацюк. Он посредничал в восьмом отсеке и после аварийной тревоги и сброса АЗ остался там. Теперь прилетел к нам.
- Кулик! Почему не отключаешь блокировку с пульта? Обалдел?
- Не отключается, Александр Иванович. Я тумблером щелкаю, а лампа не гаснет. Не понимаю.
- Старшину команды в корму, техника туда же. Скоро поздно будет. Я с ними. Держи связь.
Стрелка глубиномера медленно, но верно двигалась вверх. 170, 180, 190... Мы сидим совершенно беспомощные. Сигналы без блока не снимались, и поглотители катились вниз. Оба реактора все глубже и глубже погружались в "йодную яму". Скамейкин вместе с инженером все еще копались в корме, выискивая замену сгоревшему агрегату. Блокировка гребных не отключалась. Центральный пост постоянно поддувал нос, выравнивая дифферент, но корабль все продолжал и продолжал идти вниз. 200, 210, 220... Ситуация становилась все занятнее. Вариант первый. На такой глубине продувать цистерны главного балласта и аварийно всплывать - решение сомнительное. Неэффективно. А если и вынесет наверх, то сомнет об лед и рубку, и надстройку, может заклинить люки ракетных шахт и торпедных аппаратов. А это ремонт уже минимум на полгода. Да и после такого вылета наверх, во льды, возвращение на базу своим ходом - под вопросом. Что за этим следует - сами понимаете. Нужен ход. Вариант второй. Не дадим ход. Что ж, тогда можно детские годы вспомнить. Лучшие моменты жизни и все такое. Стопочку выпить, если успеешь. Но это, конечно, в крайнем случае. Стрелка глубиномера продолжает движение. 230, 240, 250... Петрович вернулся из кормы, куда успел сгонять помочь в поисках.
- Дело полный финиш. Турбинеры весь ЗИП переставили, Скамья не может нужный ящик разыскать.
Посмотрел на глубиномер. Присвистнул.
- Ну, быки колхозные! Еще немного, и можно давать команду "Курить в отсеках! ". Ладно, где чайник-то?
Лодка уже пролетела черту глубоководного погружения для нашего типа кораблей. Не грех и чайку попить. Напоследок. Спешить больше некуда.
С грохотом распахивается дверь пульта. Влетает пыхтящий и булькающий Дацюк.
- Андрей! Ты сразу блокировку откуда снимал? С пульта?
Кулик кивает.
- Флотоводец засраный... Комдивка картонный... Бл... !!! Пускай гребные!!!
Кулик дергается.
- Блокировка...
- Какая на... блокировка! Пускай!!
Кулик командует в корму. Потом пускает гребные с пульта "Кама". Они работают. Глубина 279 метров. Стрелка глубиномера вздрагивает и останавливается. Дацюк докладывает в центральный о даче хода. Буквально сразу же прибегает радостный Скамейкин. Блок найден. Три минуты на замену - и мы снимаем аварийные сигналы. Сразу, не дожидаясь разрешения центрального поста, взводим АЗ и начинаем тянуть решетки вверх. Все правила соблюдения ядерной безопасности свернуты в трубочку и засунуты в ... Вот теперь надо спешить, галопом!
15.10. Понемногу начали всплывать. Кулик с Дацюком убыли в центральный объясняться. Петрович сидит с нами, подгоняя меня и Белошейкина.
- Давай-давай, без остановок. А то и так уже реакторы отравили, хрен знает, сколько выползать будем.
На пульт возвращаются Дацюк и Кулик. Флагманский просит внимания:
- Ребята, это же просто конфуз. Я в центральном задницу этого юноши прикрыл, но вам знать надо.
Дацюк начинает рассказывать. Господи! Сели в лужу на детской вещи. При снятии блокировки с пульта сигнализация не гаснет. А гаснет лишь при снятии с местного поста. Кулик ключом дернул - лампа горит. Так она и должна гореть! А от нервозности обстановки эта чепуха из его головы вылетела начисто. Горит - значит, не отключена. Ну и давай искать неисправность. Благо, Дацюк, хоть и не бывший электрик, но эту ерундовину припомнил. Вот так: искали щуку, нашли пескаря.
Из "йодной ямы" мы добросовестно вылезли. Правда, только через час перевели нагрузку на турбогенераторы и перешли в обычный режим. Битый час угорали со смеху, вспоминая лицо Кулика в момент прозрения. В вахтенных журналах эта история никаких следов не оставила. Текучка. Не было этого. Да и не могло быть, когда на борту начальник. Вечером на докладе ЗКД разметал в лохмотья командиров всех боевых частей, и на следующий день "потешные войны" пошли своим чередом. А что, страха-то нет! Хотя и оставалась самая малость... Бывало и хуже!

Автор Павел Ефремов Размещено с разрешения автора

4 КУРС И ВЫПУСК

- Дедушка, а когда я большой вырасту, я буду летчиком, как папа?
- Да.
- И как эти дяденьки курсанты?
- Да. Эй, ребята, минутку... Вы из Качи?
- Из х...ячи, дед, иди в ж...пу!
- Нет, внучок, ты таким не будешь, это Балашовские курсанты.
(Анекдот)

Вот и закончились наши «вообще полеты». На четвертом курсе уже пошла специализация. Надо было изучить конкретный «свой» самолет и летать в последнем семестре обучения предстояло уже на нем. Поскольку Ан-12 из программы специализации уже вычеркнули (хотя класс для него на «железной» кафедре преподы отказывались «бомбить», держась до последнего), нам предстояло специализироваться на 3 типах: Ан-24, Ан-26 и Ил-76. Причем, на Илы (или на Балашовском сленге «Боинги») со всего курса набиралось всего человек 30, а Ан-24 и Ан-26 практически один и тот же самолет. Естественно, служебные перспективы на Илах были более радужными: полки в солидных городах, чисто ВТАшная специализация, перспектива полетов в загранку и облегченного перехода в ГА. Конкурс на право попасть в заветную тридцатку был нешуточный и развернулся за полгода «до того как». Практически, это был конкурс «спонсоров», где и выяснилось, «у кого толще». Тем, у кого спонсоры оказались жидковаты, пришлось, скрипя зубами, распределяться среди «антошников». Я с самого начала не заморачивался попыткой прорваться в блатную элиту, приняв для себя постулат «куда Родина пошлет», ибо шансов на фоне детей генералов из Чкаловского и зам. начальников Ташкентского авиакомплекса не было никаких. В итоге в составе бОльшей части «родного» отделения попал на «Антоны». Двадцатьшестые. На курсе после всех пертурбаций из 12 отделений осталось 10. По 2 «Иловских» и 8 «Антоновских», поровну поделенных между 2 ротами. Естественно, что и состав их изрядно поменялся, пришлось по-новому притираться, привыкать друг к другу.
***
На 4 курсе случился очередной «шоколадный бунт». Дело в том, что по «реактивной» норме пилоту в день положено 15 грамм шоколада. Простым умножением на 7 получаем 105 грамм в неделю. Т.е. один попугай и ещё попугайское крылышко (стандартная шоколадка - 100 грамм). Обычно проблема излишков решалась их суммированием с последующей сублимацией в виде 1 доп. шоколадки на 20 человек, каковая и выдавалась «по кругу» очередному страждущему. Иногда по просьбе старшин и командиров 1-2 шоколадки дарились им для решения каких-то насущных хозяйственных проблем. Но только после совместного курултая и строго на добровольной основе. Впрочем, командиры не наглели, а мы не жмотились. Всех эта ситуация устраивала, кроме продслужбы, мимо которой шоколад, единственный из всех продуктов, пролетал со свистом. В результате в среднем раз в год предпринимались попытки выдавать нам шоколад ежедневно в виде, гм..., 4 порционных кучек плавленого продукта на отдельной тарелочке (столы были уже 4-х местные). Естественно, проверить по граммам это не представлялось возможным, да и шоколад в процессе растапливания смешивался с маргарином, что открывало безбрежные перспективы «экономии». Во-вторых, как я уже неоднократно упоминал, шоколад был для нас еще и валютой, которая чаще всего обменивалась на почти исчезнувшее из продажи спиртное или благосклонность девушек. Не понесешь же девушке кулек слипшихся «кучек», отскобленных от столовской тарелки. Поэтому на попытки «наезда» следовала немедленная жесткая реакция всего курса в виде отказа от приема сначала порченого шоколада, а затем и приема пищи вообще. Дело доходило до особого отдела, политотдела и командования училища, начпрод получал по шапке, и все возвращалось на круги своя. Впрочем, есть у меня подозрение, что за эти 3-5 дней требуемое продворью количество шоколада удавалось «сэкономить». До следующего раза. Кстати, вот еще «шоколадная» история. Про сало.
***
Сало в шоколаде... Сразу пошли в памяти картинки всплывать.
4 курс училища. Столики в курсантской столовой уже на четверых. Кроме меня сидят еще Олег (фамилию не помню), оставшийся на 4 курсе на "второй год", ибо перед госами чего-то там сломал и лечился в Саратовском госпитале и Батя. Батя - сержант Ткач, щирый хохол 26 лет от роду. Как сказал на вечерней поверке на 3 курсе один из охреневших "ответственных" летчиков-инструкторов: "Первый раз вижу майорскую морду над курсантскими трусами". Батя маленький, кругленький, лысоватый со щеточкой жестких рыжих усов. Ели мы вместе, а учились все в разных учебных группах. И Батю в группе постоянно подкалывали его комплекцией и хохлятским происхождением. Половина подколок в итоге приходила к теме "сало в шоколаде", которое Батя якобы каждый день под подушкой точит. Ну это вроде как тема бобра на Биглер.ру.
Однажды спокойный как удав Батя не выдержал. Выбрал в качестве жертвы меня (почему не Олежку, не знаю, он тоже "женатиком" был и в казарме не жил, как и я) всучил шматок сала (маленький, в аккурат под задачу) и плитку шоколада и слезно упросил изготовить ему этот долбаный продукт. На вопрос "как?" ответил "ХЗ". Ну, я из шоколадной фольги сделал формочки, шоколад растопил с маслом сливочным и молоком (пропорцию у жены подсмотрел еще давно, когда она торт делала). Залил жидким шоколадом дно, подождал застывания, положил ломтик сала, залил сверху. Полученные 5 или 6 "конфеток" убрал в холодильник на денек. Когда достал, одна почему-то выглядела поврежденной, пришлось замазывать своим шоколадом. Через пару дней (выходные были) вручил Бате, тот утер нос всем недоброжелателям. Сожрал все в обед, причмокивая, и ни с кем назло не делясь. Мужчина! Подколки прекратились.
Но история имела продолжение. Моя квартирная хозяйка баба Лена в моё отсутствие, оказывается, залезла в холодильник и увидела "конфетки". Будучи страшной сладкоежкой, решила отведать (нравы у нас были простые). Долго плевалась, ибо сочетание сала, посыпанного крупной солью, тертым чесноком и шоколада давало немыслимую вкусовую гамму (сам тоже пробовал, тоже плевался). Через неделю приехала в гости жена. И баба Лена от чистого сердца шепотом поведала ей историю, как я на кухне полдня возился, чего-то готовил, потом в холодильнике появились мерзкого вкуса конфеты, которые не менее загадочно исчезли. Вывод - "переучился или головой ударился, у них, говорят, прыжки были". Жена ласково, как с больным, в разговоре обиняками подвела меня к этой теме, держась, на всякий пожарный, от меня через стол. Потом ржали. Долго. Потом еще раз ржали, но уже с бабой Леной. Так я был реабилитирован.
***
Вообще каждый год приносил нам изменения в желудочных делах. Первый курс - курсантская столовая, огромный зал, небритое вареное сало, «капуста с водой», вечно жирные миски и бачки, наряд по столовой. Второй курс - столовая батальона обеспечения, т.н. «солдатская», более-менее приличная еда, наряд по столовой превратился в «нарядец», ибо посудомойка-дискотека и уборка зала лежала на солдатской молодежи. Третий курс - лётная пайка, небольшой отдельный зал на задах курсантской столовой из которого удобно скрываться после ужина в самоход, столики на шестерых, уставленные тарелками, тарелочками и мисочками. Официантки!!! Четвертый курс - центральный зал курсантской столовой, столики на четверых, скатерти, выбор блюд. «Мне, пожалуйста, пельмени и борщ». Сытая жизнь, в выходные 3/4 курса отсутствует, после завтрака и ужина «женатики» собирают со столов нехилые остатки сахара и масла, чтобы оттащить домой.
В аккурат на третьем курсе сидели мы в самом дальнем углу зала своей слетанной компашкой. «Тарапунька со Штепселем», сиречь Валера со Сверчем, Глаз, Саня Коваль (Ковалев), я и Сэм. Сэм - Вовка Самарский, флегматичный москвич с бачками до середины щек. Худой. Страстный курильщик. Но нашли в нем щирые хохлы еще одну черту... Оказался Сэм изрядно мнителен и брезглив. Как уж он преодолел первые полтора года, не знаю. Приходим, садимся за стол. На столе с утра: творог со сметанкой (на отдельной тарелочке, порциями), тарелочка с сыром и п/к колбасой, тарелка с маслом и сахаром, блюдце с вареными яйцами, чай в стаканах, по полстакана сметаны, хлеб. Ждем официантку. Пока мажем хлеб, сластим чай, делаем бутеры. Вадик Сверч (невысокий, круглолицый, страшно прожорливый) подозрительно рассматривает на просвет колбасу.
- Зеленовата что-то, небось, с прошлогоднего запаса складские вытащили...
- Да ты что, - взвивается Сэм, подозрительно нюхая свой кусок, - точно, лежалая. Фу!
- Не будешь? - как бы между прочим осведомляется Вадик.
- Нафиг.
Вадик пододвигает себе Сэмов бутерброд с колбасой, - А я рискну.
- Сметана сегодня тоже не того, - вступает в разговор Валера, - как сперма расслоилась на жидкое и густое.
Сэм с тоской смотрит на свою порцию творога и стакан со сметаной.
- Да, френофая фметанка, - вторит Глаз, набивая рот творогом.
- Как вы это жрете? - провожает свою порцию сметаны, отъезжающую к Сереге, Сэм.
- А нефиг организм к нежности приучать, - философствует Вадик, ковыряя в зубах толстеньким пальчиком после халявного бутерброда, - зажрались вы там, в Москве, колбаса не такая, сметана не этакая...
- Пойду, покурю, - вскакивает и убегает Сэм.
Тем временем, до нас доходит с подносом, уставленным горой тарелок, официантка.
- Та-а-ак, что у нас, - живо интересуется Сверч, - ага, гречка с подливой и печеночные котлетки.
- На меня взяли? - прибежал Сэм.
- А как же, - спешит Валера, - вот, пожалте, гречка, политая жидким поносом и к ней коровий кизяк.
Сэм строит брезгливую морду, разглядывая свою тарелку, потом отодвигает ее в сторону, грустно пьет чай, ест яйца и бутерброд с сыром и маслом, потом убегает курить. Сверч с Валерой шумно, со взаимными обвинениями в прожорливости, делят его порцию.
- Вы это, - встаю я, сыто отдуваясь, - хоть в обед помолчите, пусть Сэм поест спокойно, а то скоро его ветром носить начнет, и от Пэна за косяком прятаться будет. Коваль ржет, хохлы дуются, но справедливость слов признают. До ужина у Вовки есть шанс...
Кстати, на том же третьем курсе, когда страна уже начала скатываться в тартарары, урезали нам летный паек, исключив из него одно яйцо и копчености, сиречь, колбасу. Больше всех переживал эту утрату Сверч. Его комментарий вошел в историю: «Вот... тоже мне... летчики... крылатое, блин, племя... без одного яйца... а теперь еще и без колбасы»

Адмиральскими устами... - 8
(...Или Великий об Александре Толстике - человеке, сохранившем для потомков бессмертные адмиральские пЁрлы...)

А вот товарища Толстика можно в пример поставить, он - хоть и сравнительно молодой офицер штаба, но в отличие от многих бездельников умеет такие мерзкие и гнусные приказы писать - пальчики оближешь.

Товарищ Толстик, ракетчики - обычно угрюмые, умные, малоразговорчивые люди, а вы - улыбаетесь и разговариваете, это серьезно настораживает.

В последнее время из академии приходят умные офицеры, которые почему-то служить долго не собираются (глядя в мою сторону).

Я с восторгом убедился намедни, что отдельные офицеры - выпускники Военно-морской Академии все-таки способны осмысливать уставные положения через изучение и осознание противоречивой внутренней сущности явлений военно-морского дела. Так, товарищ Толстик, пытаясь мне вчера в третий раз представить теоретически-практическое обоснование новых тактических приемов оперативного использования ракетного оружия нашего объединения как самостоятельно, так и во взаимодействии с другими ударными родами сил флота, нагло заявил, что уровень оперативного мышления современных адмиралов не только не позволил бы не проиграть Цусимское сражение, но и вообще до Японского моря дойти.

И все-таки, я вам вот что вам скажу, товарищи офицеры, Толстик хоть и подлецом оказался, забросав судебные инстанции всех уровней исковыми заявлениями и жалобами на меня по своему квартирному вопросу, но все же специалистом был хорошим. Он был способен не только изобразить на карте дерзкий ракетный удар, но и четко исполнить его, не забыв при этом предварительно настучать по ушам подчиненным для обеспечения сохранности авторского замысла и пущей убедительности. А от нынешнего ракетчика я только и слышу заунывные рассуждения о пульсирующем характере строба зондирующих импульсов, а на карте с планом нанесения ракетного удара у него вообще получаются какие-то жалкие анальные проникновения. Я еще посмотрю, как у него получиться с их реализацией, а уж потом и приму решение. (с)

http://u-96.livejournal.com/1167663.html