Ну, что... Все всё знают, описывать нечего. Наша 4 УМСР (Учебная мотострелковая рота) была ротой самой обычной. Что в основном делают мотострельцы? Бегают и копают, и ещё тащат наряды. Половина полка была на полевом выходе, так что у нас было «через день - на ремень», спать хотелось не просто по-армейски, а как-то уже патологически.

Соратники засыпали в любом положении: на очках, на посту N1 (там сзади висел картонный плакат на деревянной раме, а снизу у него была полукруглая выщерблина - это когда часовой засыпал, он тыкался в это дело штык-ножом). В общем, спали где угодно, а ваш покорный слуга раз заснул на ходу. Очнулся - оказывается, прошёл вместе со сменой метров 150, от штаба до парка. Как шёл - не помню. Именно в этот период я обнаружил, что спать можно: на полу, на столе, на батарее в сушилке, на железобетонной плите и т.д.

Самый интересный «сонный случай» спровоцировал лично ротный. Утро, зарядка, «голый торс». Шестьдесят сынков покачиваются в строю и клюют носами. Ротный, тихо подойдя и врубившись в обстановку, шёпотом (но слышно) даёт команду:
- Разойдись!
Половина роты просекает фишку и молча расходится; половина не понимает, но команда есть команда. Картина: на продуваемом ветром плацу одиноко покачиваются три фигуры. Они спят! Качаются, руки по швам, пускают слюну и сопят. Разбудил их только грохот остальной роты, собравшейся кучкой в стороне.

С тех пор за этими персонажами навеки закрепилась законная кличка: «ТРИ ТОПОЛЯ НА ПЛЮЩИХЕ».

Эту историю рассказывал замполит нашего многострадального разведбата, настоящий боевой офицер, отец солдатам. Так вот, однажды в энскую часть заходит дамочка и с порога с претензиями к замполиту, дескать, ходил к ее дочери симпатичный молодой человек, клялся в вечной любви, обещал золотые горы, в общем, уговорил. Процесс произошел, после чего бравый военный пропал, а любимая дочь стала утолщаться в талии.
– Ну и что мы будем с вами делать? – грозно вопрошала дама.
– Так как фамилия бойца, из какого подразделения, знаете? – спросил замполит.
– Нет, знаю, что разведчик, а зовут его Валик Карданов...
– Все ясно, пойдемте смотреть вашего Валика. Бойцов с такой фамилией у нас нет.
Построил, значит, командир своих бойцов.
– Ну, узнаете кого-нибудь?
– Ой, там он один был, а здесь вон сколько, и все одинаково одеты, где ж я их отличу?
– А куда вы смотрите, как вы воспитываете своих солдат?! – возмущалась дама.
– Извините, мадам, у вас сколько рук?
– Две. – ответила обескураженная женщина.
– И у меня две. И, если вы не смогли двумя руками одну дырку прикрыть, как же я смогу двумя руками столько ху..ев удержать?

ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ - ЗАВОД

Осень 1987 г. Оренбург, кирпичный завод.

Уже в первый день на кирпичном заводе я понял две вещи. Первая - солдаты из стройбата и расконвоированные зеки имеют одинаковый статус, распорядок дня, обязанности и даже нормативы расценок (из трех бригад одна была вольной, там получали по 500 тогда еще полноценных советских рублей за восьмичасовую смену, а две остальные, зеки-химики и воины-строители, имели в месяц за 12 часов работы по 150, что и шло им на счет, деньги с которого выдавались после демобилизации или освобождения, кому какое слово подходит - в том слове вся и разница). Второе - зачем пьют чефир. А назовите мне другой способ, чтобы не заснуть "нечувствительно" в ночную смену с 0 до 8 утра, работая на конвейере с адской машиной-прессом, который безостановочно штампует по шестнадцать кирпичей за раз?

В перерыв мы сидели у этого пресса с дедком-наладчиком и пили чифирек, закусывая карамельками. Роскошный такой дедок, весь в наколках, лет шестидесяти с гаком, воевал в Великую Отечественную и знатно посидел после нее, еще при Сталине. Истории всякие любил рассказывать, но единственная про войну вот эта - о неистребимом политруке. Деталей я уже не помню, а может, их и не было...

Лето 1941 года. Бои под Смоленском. В пехотную роту присылают нового политрука, невысокого белобрысого парнишку лет 23-х. И (кто помнит, каким был средний срок жизни младшего комсостава во время боя? пять минут, шесть, семь?) при первой же контратаке, то есть попытке завалить своими телами непрерывно строчащие пулеметы немцев, он и многие его солдаты остались лежать в немецком окопе, а полк отступил. Его расформировали, раскидали по новым частям, а рота, в которой осталась едва четверть прежнего состава, вошла в новое соединение. Но политрук выжил и зимой под Москвой по неисповедимой тропинке судьбы снова оказался в своей роте. Про то, как он вышел из окружения тем летом первого года войны, он никому и никогда не рассказывал. Здесь же, под Москвой, сразу перед второй атакой его и убили - он успел только встать в рост, взмахнуть пистолетом и скомандовать: "Рота, за мной!" С тех пор эта часть прошла очень много военных дорог, но везде - под Харьковом, Курском, Львовом - где бы рота ни шла в атаку, среди бойцов оказывался невысокий политрук-замполит, только уже не белобрысый, а седой. И каждый раз его неизбежно убивало - то пулеметным огнем, то близким разрывом снаряда... Последний раз он был убит на переправе через Вислу.

Дедок отпил чефира, помусолил карамельку и сказал: "Байка, конечно. Но я его видел..." Тут "до боли мелодичный" звоночек нам пропел, что полчаса перерыва закончились, мы пошли по местам и конца этой истории я так и не услышал.

Вообще-то кирпичный завод связан у меня с другим событием - с первым днем реального дембеля, когда мы получили документы и деньги, сделали части ручкой и поехали к своим ребятам на завод в Оренбург, чтобы переночевать там и с утра идти покупать билеты. Но даже водки с ними выпить не удалось, потому как ребятам надо было в ночную смену - ну, не судьба. Да и настроение было какое-то невнятное, ни радостно ни грустно - вроде и вот она, вольница, а вроде и не осознал по полной, что два года уже прошло, что ты через пару дней окажешься дома - и это будет навсегда. Как-то неправдоподобно быстро все происходило, а может, событие было настолько долгожданным, что в него подсознательно не верилось, когда оно все же случилось... Вечером сидим в комнате отдыха, глядим концерт артистов зарубежной эстрады. А последние месяцы мы телевизора даже на картинке не видели (степная же площадка, дембельский аккорд), посему смотрим не отрываясь эту диковинку - поющий ящик с вольной жизнью внутри. А там вдруг... Ящик завопил "You're In the Army Now"... М-да... "The sergeant cried: Stand up and fight!" И тут-то до меня и дошло, доехало, добралось, нахлынуло и накатило! И я завопил в ответ, ребятам: "Всё! Кто в армии, а кто уже и нет! Дембельнулись мы!" Ребята меня поняли. Вот в тот момент мы и прочувствовали, что означает на самом деле это гордое, но стершееся от долгого употребления слово "свобода" и каково это - быть свободным. Кто демобилизовался с двухгодичной срочной службы, меня поймет :) Ни до ни после этого я не помню такого интенсивного чувства радости и облегчения, как то, что я испытал, прыгая на продавленной кровати перед черно-белым "Рубином" в общежитии Оренбургского кирпичного завода N2.

Государственный Эрмитаж (сериал).
Эстетическое образование.

1993 год. Санкт-Петербург, Эрмитаж.

Мне нужно было обсудить с завотделом Богдановым один производственный вопрос. Я подошел к его кабинету и постучался. Алексей выглянул и сказал мне:
- Саша, я знаю твой вопрос, но сейчас у меня иностранцы сидят. Подожди, пожалуйста, минут десять, я с ними закончу, а потом с тобой все обсудим.
Я решил подождать здесь же, в коридоре у лестницы служебного входа в Старый Эрмитаж. В ногах правды, как известно, нет, поэтому присел на перила. Хочу заметить, что находился я не в музейных залах, где ходят посетители, а в коридоре служебных помещений.
По коридору шла дама, вся преисполненная важности и достоинства. Про таких говорят: не идет, а несет себя - с достоинством. ("И чем меньше достоинства, тем больше несет." (с) А. М. Покровский)
- Нельзя сидеть на перилах! - наставительно сказала она мне.
- О господи, почему?
Я быстренько осмотрел перила - может, они в аварийном состоянии и вот-вот рухнут? Нет, перила прочные, чугунные, полтыщи лет простоят. Еще при царе сделаные.
- Почему нельзя-то? - переспросил я.
Презрительно поджав накрашенные бантиком губы, дама ответила (вот уж сказала, так сказала!):
- Мне трудно говорить с человеком, не имеющем эстетического образования!
И важно удалилась.
Прошло уже девять лет, а меня все удивляет: откуда столько презрения к людям, "не имеющим эстетического образования"?
Эрмитаж - достояние мировой культуры, и отдельные его сотрудники решили, что и сами они - тоже достояние мировой культуры. А к остальным относятся снисходительно-пренебрежительно: братья наши меньшие. Слава богу, что такие "достояния" среди научных сотрудников музея - все же меньшинство. Но далеко не редкость. Если бы в нашем НИИ инженер позволил себе такой тон по отношению к сотрудникам "не имеющим научно-технического образования", то его, во-первых, уволили бы, во-вторых, не поняли бы.