Когда грянула великая и бескровная, Он учился в кадетском корпусе, отец, оба дяди и старшие братья ушли на Дон, воевали в Марковском полку и нашли свою смерть кто в донских степях, кто в каменноугольном бассейне, кто в Крыму. Его же оставили, строго-настрого наказав присматривать за матерью и сестрами. После окончательной победы красных, из Казани они перебрались в Москву, за Его спиной были десятки поколений русских офицеров, но в военное училище его не брали, как классово чуждый элемент. В прочем на работу тоже не брали, и Он перебивался случайными заработками, не брезгуя никаким, даже самым тяжелым, трудом. В двадцать восьмом мать арестовали, и менее чем через месяц она умерла на Лубянке. В тридцатом ему неожиданно удалось поступить в педагогическое училище, что само по себе странно, оказалось, что классово чуждый элемент не может быть офицером РККА, но зато может учить будущих офицеров и рядовых той же РККА. Окончив педагогический с отличием, Он работает в школе но каждый год не оставляет попыток поступить в училище и стать офицером и в тридцать восьмом Он, так же неожиданно как и все в его жизни, становится курсантом. Далее сведений о нем нет, но в ноябре сорок первого Он в звании старшего лейтенанта командует ротой под Москвой, и в той роте целых двадцать пять бойцов, из которых половина почти не призывных возрастов, но позицию рота занимает такую, какую должна занимать полнокровная рота. Одной из темных ночей, из его роты немцы захватывают языка - пятидесяти пятилетнего татарина, который и по-русски то почти не понимает. Наказание - штрафной батальон. Пол года Он на самой, что ни на есть передовой, ранен, смыл позор кровью. Декабрь сорок второго их батальон штурмует безымянную высотку, у которой и названия то нет, а только порядковый номер «высота номер такая то». В бинокль Он наблюдает, как кинжальный пулеметный огонь с высотки вначале выкашивает первую роту, потом таким же образом укладывает вторую. Его вызывают к комбату. Он уже знает, зачем и что ему сейчас прикажут, в прочем должно быть Ему было все равно, свое решение Он уже принял. Комбат поставил задачу старшему лейтенанту, взять высоту такую то. - Товарищ капитан, считаю необходимым провести артподготовку, иначе и людей положим, и высоту не возьмем. - Товарищ старший лейтенант, приказываю взять высоту такую то, выполняйте. О чем он думал в этот момент? Ведь знал наверняка, что случится дальше, в прочем этого дальше и оставалось то минут на десять.
-Я людей на смерть не поведу, считаю необходимым провести артподготовку. (Наверное, в этот момент, многие поколения предков-офицеров смотрели на последнего из Рода и одобрительно кивали головами.) Тройка собралась быстро, приговор - расстрел. Рота видела, как их командира вывели из землянки, и повели в сторону ближайшего оврага, правда не отвели и на двадцать шагов, вернули обратно. Приказ вышестоящего командования гласил, комбата снять с занимаемой должности до особого разбирательства, за неумелое руководство вверенным ему подразделением, а Ему за невыполнение приказа, учитывая, что в сложившейся обстановке .... и т.д., но между тем..., заменить расстрел штрафным батальоном. В сорок третьем, Он принял свой последний бой, из их роты, в состоянии почти двухсотом, в живых осталось два человека, Он и безымянный рядовой. В госпитале, чудом выжив, Он познакомился со своей будущей женой. После войны Он снова работал учителем математики в обычной средней школе, жил как все, только никогда ничего не рассказывал о той войне, да его и не расспрашивали, так как орденов и медалей Он так и не заработал.
Война настигла его в семидесятом - последствия ранения. Одним ярким весенним днем семьдесят второго, уже, будучи тяжело больным, он позавтракал яичком всмятку, погулял по цветущему яблоневому саду, в обед позволил себе сто пятьдесят и папиросу, что в последнее время позволял себе нечасто и как обычно после обеда ушел к себе. Когда Его пришли будить... Весну он забрал с собой.


Он это мой дед, то какой он был, мы узнали, когда его не стало, но это тема для отдельного рассказа. У меня на столе стоит Его фотография, и, глядя на него, я все время задаю себе вопрос, а как бы поступил я?

Из записок полкового Электрика.
Политический преступник.
Чертушка дернул меня приехать в роту со стрельбища именно в критические дни нашего замполита. О том, что раз в месяц на него нападает бес активной деятельности вкупе с желанием еть по уставу все, что шевелится и имеет звание помладше, чем старлей в полку знали все. Беда была в том, что в отличие от женщин, "бешенство матки" заместителя командира по политической работе с личным составов РМТО старшего лейтенанта Посадчего было абсолютно непредсказуемым. Как самум в пустыне или шквал в море он налетал на вверенный ему личный состав и доводил его до такой степени затраханности, что мы откровенно завидовали легкой жизни жителей, прописанных в Содоме и Гоморре.
Надо сказать, что замполит был глуп. Все байки и анекдоты про тупых и недалеких политруков, казалось, были списаны с нашего. Собственно и капитана то ему не давали из года в год именно за его глупость, рафинированную и безупречную, коей немало удивлялись даже бывалые служаки-дуболомы. остается добавить, что был он профессиональный жополиз, доходящий в своем просто Салтыков-Щедринском чинопочитании до телефонного разговора со штабом полка по стойке "смирно".
В роту я приехал в самом радостном расположении духа, предвкушая встречу с городской подружкой, пока машину будут затаривать чистым бельем, продуктами, запчастями и прочими надобностями для стрельбища. Посадчий развеял мои радужные планы уже КПП.
- Ага! Пожаловал, наконец! То-то я смотрю, что на политзанятиях кого то не хватает! Завтра, чтобы как штык в ленкомнате, и никакой Ильмененко тебе не поможет! /песнь о ст.пр-ке Ильмененко в следующи раз! Ок?:-)/ А уедешь без моей команды обратно на стрельбище - неделю будешь в нарядах загибаться! Понял??? -
Совсем хреново. Мой расчет был вернуться вечером обратно в свою мастерскую, где в компании сослуживцев меня дожидались бутыль со спиртом, немалый шматок сала и прочие вкусности. Можно было бы и подискутировать на эту тему, но только не в этот конкретный исторический период. Если этому товарищу вожжа попадала под хвост последствия могли быть самые печальные для карьеры тихого полкового Электрика. Поэтому обложив мысленно замполита Большим Боцманским Загибом я оветил: "Есть!" и поплелся в казарму.
................................................
В этот раз Посадчий решил стать всей роте родным отцом. Зайдя в ленкомнату он огорошил нас таким спичем:
- Ну, что, бойцы! Давайте так сделаем - посидим сегодня просто, побеседуем, поговорим по душам, может анекдоты потравим. Все таки должны мы общаться и вне Устава. В лучшем смысле этого слова.
Рота, охреневшая от такого миролюбивого заявления, дружно выпучила глаза на такое чудо природы. Даже калмык Едигоров распахнул свои щелки, явив миру две коричневые изюмины зрачков. Человек по драконьи сношавший личный состав вруг раскуривал трубку мира! Это было страшнее чем самые страшные выволочки, потому что поверить в доброго замполита нам было сложнее, чем найти девственницу в общаге трикотажной фабрики за забором части.
- Ну, что? - не унимался старлей, - или будем конспекты писать, а? Андросов, - он повернулся ко мне, ты у нас известный хохмач, к тому же редкий гость, аксакал или саксаул, можно сказать, - гоготнул он собственной "шутке", - свежий анкдотец расскажи товарищам!
Внутри как то нехорошо ёкнуло, но то же самый бес, что пригнал меня в роту в неурочный час, не дремал, а начал активно толкать меня под "микитки".
- Есть один свежий, трищстрлнант, но его рассказыать нельзя. -
- Это почему же? Тут барышень нет, тут все свои.
- Свои то, оно свои, да анекдот армейский.
- Так еще лучше, - Посадчий уже ерзал от нетерпения.
- Так он про... - я замялся, - про замполита.
- Да? А ну ка..
- Не, трищ стрлнант, вы же меня потом и выебете за этот анекдот! Я лучше старенький расскажу, про медведя с зайцем.
- На хуй зайца! - взвился замполит, - давай новый, ничего не будет, обещаю.
- Ну, ладно, - я оглянулся на роту. Пацаны ждали развязки, понимая, что "это жжжж - неспроста", и, что за анекдотом этим последует что-то посильнее "Фауста" Гёте.
- Ладно, слушайте, - и я начал повествование, которое передаю и вам:
"Военный городок. Кафе. Сидят, бухают трое военных-отставников: Летчик, Танкист и Подводник. То-сё, байки травят. И вот заговорили про ЧП, несчастные случаи, медицину. Летун и говорит:
- У нас как то было дело - в самолете приборы отказали наиспытаниях. Ну экипаж в гору на всей скорости и влетел. Что осталось - в пакет собрали, сшили, реанимировали. Потом бегали как молодые. Вот как!
Танкист:
- А у нас в бригаде танк на учениях утонул. через неделю вспомнили, мол, бля!, там же экипаж сидел! Откачали, реанимировали, и домой их досрочно за подвиг.
Подводник:
- А у нас случай был: грузили тактические ракеты на субмарину. Одна, каааак сорвется с талей и на каплея грохнулась. Целыми от него только язык и жопа остались. Ну, язык к жопе пришили - теперь замполитом служит."
Наступившую тишину можно было резать ножом или пить, по желанию. Багровые от благоговейного ужаса и еле сдерживаемого ржания бойцы смотрели на замполита, ожидая в какую причудливую форму выльется его гнев. И тишина взорвалась!
- РОООООТАААААА!!!!! ВСТААААТЬ!!!!!! - лица у Посадчего не стало - был один огромный орущий рот.
- АНДРОСОВ! КО МНЕ!!! ПЯТЬ СУТОК АРЕСТА!!!!!!
- Есть пять суток ареста, - я лихо козырнул, - Разрешите идти? -
- ВОООООООООООООООН!!!!!!!! - оглушил меня акустическим ударом пунцовый старлей.
Сделав "налево, кругом" я четким строевым шагом двинулся к старшине, докладывать о пяти сутках кичмана под прорвавшийся наконец то хохот роты.
Эпилог: Штабные еще долго звали меня "Политический", кичу я отрабатывал, проводя электричество в дачном домике начальника гауптвахты, благо его дача была в ста метрах от стрельбища. А старший лейтенант Посадчий получил от комбата выговор за превышение полномочий - не мог он, по Уставу, обьявлять мне арест... не мог!
;-) Ну и само-собой - полный респект и табачный анлимитед от братьев по оружию.

ВНУТРЕННИЙ ДИАЛОГ

Как-то мы сидели с одним парнем на песке на берегу моря, пили ненавязчивое пиво и рассматривали весьма живописный горизонт - по нему бегали солнечные полосы, над ним висели ослепительно белые нагромождения облаков, и там, где ультрамарин неба нырял в бликующий темно-синий полог воды, медленно полз едва различимый кораблик. Обычно безалаберные чайки в тот день были сами не свои - небольшими группками улетали в сторону моря, потом через какое-то время так же сосредоточенно возвращались и исчезали над обрывом, там, высоко над нами. Мой друг, в то время офицер береговой охраны, пытался сказать что-то важное для него, и место вокруг, и безлюдье, и безветрие майского утра, и даже эти до смеха серьезные чайки вроде бы к этому располагали. И вот что он говорил тогда мне, совершенно сухопутному и абсолютно невоенному человеку:
- Смотри - вон там, - он вытянул руку, - видишь пароходик?
- Вижу, - говорю, - еле-еле...
- Это "Онега". Наш, границу охраняет. И отсюда очень романтично выглядит, особенно в такую погоду. Там, на променаде, - он взмахнул рукой влево, туда, где на длинной бетонной террасе, висящей на железных сваях над пляжем, начинали появляться редкие прохожие, - наверняка есть пара живописцев, а потом и детки придут из студии "на натуру", и вот этот кораблик на горизонте кому-то западет в душу как символ, наверно, свободы... Как "привет от Магеллана". И на холсте останется.
Только вот командира "Онеги", Олега Рожкова, эта вся красота не волнует. Совершенно. У него совсем другое в голове, и это "совсем другое" не имеет сейчас ничего общего с восхищением результатами творчества Посейдона и Эола. И дело не в том, что берег с моря выглядит однообразно, а в том, что Олегу и его экипажу приходится постоянно думать о будничной прозе человеческих существ, находящихся в море - а это все больше процедуры, автоматизм, рутина и постоянно напряженное "шестое чувство" - особенно, у командира.
Люди потом удивляются, почему старые командиры и капитаны, проведя всю жизнь в море, так мало им восторгаются. Ты вот тоже удивляешься, поди?
- Да как-то в голову не приходило... но вообще-то, действительно, некто Старый-Боцман-С-Попугаем - не особенно романтичный персонаж...
- Да просто времени нет на красоту. И сил, как правило - они все заняты напряженным ожиданием подвоха, отовсюду, абсолютно от чего и от кого угодно. Читал Монсаррата? "Он любил море тяжелой, тоскливой любовью пожилого мужика к молодой ветреной любовнице, которой ни на грош не веришь, но без которой уже не можешь обойтись". Тяжелая, неблагодарная работа - даже если вот так, в прямой видимости собственного дома. Это даже хуже - каждый миг своей службы я могу наблюдать в бинокль собственный балкон, типа, видит око... Ну и всякое такое... Но и это не главное. Главное - оружие, погоны, статус, главное - доверенное право стрелять. Самому принимать решение отобрать чью-то жизнь, потому что этот кто-то кем-то признан врагом. Твоим врагом. Я иногда спрашиваю молодых стриженных матросиков - тощих, спящих на ходу - а кого же они здесь защищают. Знаешь, что всегда бывает сначала? Транс. Небольшой такой неглубокий ступор - как будто я спросил, любит ли он свою мать. Потом говорят - Родину. А это, говорю, что такое - Родина? И здесь сразу пугаются - мол, прицепился проверять на благонадежность и прочая, надо сделать каменную морду и лучше всего промолчать или сказать: "Россия". Такая вот фигня: призвали кого-то от чего-то защищать - это все равно, что посадили за факт достижения возраста 18 лет.
- Да ладно, - говорю, - это ведь у нас всегда было, никто и не задумывается особо...
- Оно, конечно, ладно, - если стрелять этому пареньку придется по плавающим бочкам. Но дело не только в пареньке. Дело во мне, понимаешь? Я-то ведь сюда добровольно пришел, не звал никто и на аркане не тащил. Книг начитался, фильмов разных... тоже свободы захотелось, дальних странствий. Может, дальние странствия - это тоже архетип?
- Чего?
- Ну, такая хрень - универсальный образ, единый для всех людей символ, знак чего-то, как, например, орел в небесах или цветущая летняя лужайка посреди леса - у всех примерно похожие чувства, если это представить или отвлеченно наблюдать. Вот эта "Онега", например: старый, ржавый, коптящий, громыхающий сторожевик, набор ненадежных инженерных сооружений, а если отсюда смотреть и всего этого не знать - ну, символ этих вот, морских путешествий и приключений.
- А при чем здесь ты?
- А-а-а... Ну, в общем, понял я однажды, что тяжело мне будет без личной ненависти расстреливать какого-нибудь браконьера, которого приказали расстрелять, а иначе уйдет в нейтральные воды и поминай, как звали. Даже, вот если честно - не смогу. Слава Богу, не случалось пока...
- Понятно. Баха почитай - там тоже есть про плавный дрейф от красоты, приписываемой оружию, к красоте, являемой небом.
- Да читал... Баху проще - ему надо было лишь сменить самолет, реактивный истребитель на биплан. Фердинанду Порше - танковое КБ на автомастерскую. А я вот - люблю авианосцы. Да, такие здоровенные, неуклюжие, неправильные и совершенно бесполезные в мирных целях корабли. На что мне их поменять? Возить по морю картошку из пункта А в пункт Б? Или ползать за рыбьими косяками в зимней Баренцухе? Это тот же артефакт - вид сбоку. Да и неинтересно.
- Ну, я тебе ничего здесь предложить не смогу - одно скажу: вас, военных, действительно слегка опасаются вот за эту особенность - умение не обсуждать приказы. Вроде и человек нормальный, а толстый плешивый генерал рявкнет: "Пли!" - и глаза у солдата сразу оловянные делаются, и он - стреляет. И даже непонятно, кто большая сволочь - кто командовал или кто исполнял. И кого можно простить, а кого - нельзя...
- Да они оба сами себя уже никогда не простят, поэтому и тебе необязательно.
- Может, и так, но я лично от вояк и ментов стараюсь держаться подальше - они, по-моему, даже не совсем люди, и это в основном добровольно... эй, да ладно, ты-то не такой...
- А какой? Вот откуда ты знаешь, обстоятельства не поставят меня перед приказом стрелять... ну, скажем, в твоего двоюродного брата?
И вот здесь я замолчал. Если бы он сказал - "в тебя", - это была бы шутка. Глупая и суеверно-опасливая, но шутка. А так... даже если учесть, что у меня нет двоюродных братьев, одни сестры, это представить вдруг оказалось как-то прохладно, как-то натянуто, но - возможно. И я ему сказал:
- Ну, не знаю. Ты все-таки далеко, да и никто из моих в море не ходит, так что тебя я не боюсь. И даже не поэтому, а просто... ну, не боюсь.
Он засмеялся:
- Да уж, кровожадным пиратом меня вообразить трудно! Скорее трусливым, хо...
И вот в таком примерно духе мы говорили с ним почти до вечера. Потом, проголодавшись, перекусили в ресторанчике на берегу, и там он сразу как-то притих, умолк, и стало заметно, что легкая музыка, сигаретный дым и людской гул над столиками - в общем, не очень его атмосфера, не "его тарелка". А потом рейсовый автобус довез нас до дорожной развилки, и он, коротко попрощавшись, вышел и исчез в сгущающейся темноте, а я доехал до железнодорожного вокзала, сел в поезд и покатился домой, в совсем другую страну и другие мысли, условия и условности. В другую жизнь. А этот парень остался там, на берегах песчаных обрывов, чтобы охранять морские дороги, тщетно пытаясь свести в единую систему уравнений совесть и должность. Душу и государственные интересы. И, честно говоря, имея возможность узнать, как у него дела, что с ним, я никак не решусь этой возможностью воспользоваться.
Конечно, потому, что парень этот никогда не был реальной, физической личностью. Он был и есть - часть меня, часть, забытая мною там, на этих песчаных дюнах.
Что мне с ним делать, а?

На 19 ноября, в день РВиА (тогда ещё Мишка в угаре перестройки не перенес этот праздник) мы стояли в поле. Вечером офицеры удалились праздновать сей замечательный день в соседний дивизион. С нами остался старшина дивизиона (прапорщик), который уже через полчаса после отъезда командования очень утомился службой и прилёг поспать в кузове тягача. А мы что, не артиллеристы что-ли? Вопрос о том, где достать "шампанское" решили быстро - в дежурной аптеке (всего-то 40 км до Каттакургана). На шишиге взвода управления специально отобранная команда двинулась за вкусьненьким. Молодая аптекарша-узбечка была несколько озадачена столь поздним визитом военных, но виду особо не показала - мало-ли какие завихрения у людей в погонах. В аптеке оказалась настойка боярышника, продавали ее почему-то в фабричных бутылках (375 мл, я потом такие домой таскал, когда студентом подрабатывал грузчиком на фарм. фабрике). Аптекарша, подивившись такому странному выбору медикаментов (ну не пьют узбеки настойку боярышника), вежливо осведомилась - сколько нам надо пузырьков, один или два. Узнав, что нам нужно двадцать, она открыла глаза до вполне европейского размера или даже чуть больше. Когда же мы взяли повышенные социалистические обязательства и для упешного выполнения встречного плана попросили еще двадцать её взгляд стал совсем как у какающего покемона. Утром хмурому, похмельному комбатовскому взгляду открылась страшная картина - на огневой полный бардак и запустение, расчеты в повалку спят в чехлах от орудий. После построения л/с и беглого осмотра выяснилось, что круглые морды и узкие глаза в моде не только у китайцев (у наших азиатов место на лице, где были глаза вообще можно было определить только по бровям). Дальнейший осмотр показал, что трезвых среди бойцов нет. Обведя мрачным взором синий качающийся строй, товарищ капитан сплюнул тягучей, желтой слюной и молвил:"Молодцы военные, ничего не скажешь - молодцы", после чего, безнадежно махнув рукой залез в шишигу и уехал похмеляться, оставив нас на растерзание командирам взводов.