В той степи глухой

Отслужившие свой срок РЛС не всегда сдают на металлолом. Иногда их отправляют «на расстрел» - используют на полигонах в качестве мишеней для стрельбы противорадиолокационными ракетами Х-58. Техническое состояние станции значения не имеет, лишь бы работал хоть один передатчик, чтобы головке самонаведения было за что зацепиться. Однажды я видел, как это выглядит на практике. Приемо-передающая кабина деловито и привычно крутится на лафете, все тихо-мирно. Вдруг что-то стремительно чиркает по небу и взрывается на бугре с такой силой, что здоровенные лопухи-антенны вместе с клепаными хребтовыми балками разлетаются, кувыркаясь, как будто они сделаны не из стали и дюраля, а из картона. У меня потом целый день было плохое настроение...
Пришло время расставаться и с моей старушкой П-37. Станция выработала назначенный ресурс, выпила у личного состава не одно ведро крови, и в последнее время заставить ее отработать полетную смену можно было только в результате вдумчивого двухчасового радиокамлания. А поскольку на полеты нужно было включаться часов в пять, регулярный утренний секс на матчасти приобретал особую остроту. И все равно, когда из отдела связи и РТО пришла команда отправить станцию на расстрел, я испытал чувство неловкости и стыда, как будто сдавал старика в богадельню. Шеф потом признался, что подумал то же самое...
На полигон нужно было везти только «машину N1», ту самую приемо-передающую кабину, «машину N2», индикаторную, полигонщики надежно спрятали в капонире и всегда использовали одну и ту же, менялись только ППК и комплект кабелей.
До полигона было не очень далеко, но выехали мы пораньше, потому что тащить ППК на крюке с большой скоростью запрещалось, а трейлера у нас не было. Кое-как зацепили водило лафета за фаркоп огромного КрАЗа, загрузили в кузов секции антенн, волноводы, катушки с кабелями и отчалили.
Экспедицию возглавил лично шеф, пилотировал КрАЗ самый опытный наш водитель - рядовой Гусев по кличке Серый Гусь (был еще второй Гусев, рыжий, того, соответственно, звали Ржавый Гусь), а меня шеф решил взять с собой неизвестно зачем. Впрочем, в кабине КрАЗа было тепло и просторно, и до полигона мы доехали как-то незаметно.
Личный состав полигона был представлен караулом в лице трех опухших ото сна бойцов и одного опухшего от беспробудного пьянства прапорщика, коротавших службу в снятом с шасси КУНГе с печкой. Пока затащили станцию на указанное место, пока разгрузили антенны и кабели, коротенький декабрьский день стал потихоньку тускнеть, растворяясь в сумерках. Светящее вполнакала солнце убыло в направлении Западной Европы, а из какой-то прорехи в небе посеял мелкий, колючий снежок. По-хорошему, нужно было заночевать на полигоне, но ни шефу, ни мне не улыбалась перспектива провести ночь в тесном вагончике в компании с прапором-ханыгой, поэтому мы тронулись в обратный путь и скоро заблудились. Плохо укатанные дороги между бесконечными колхозными полями выглядели совершенно одинаковыми, а дорожных знаков, естественно, не было и в помине. Иногда в свете фар мелькали буколические щиты, изображавшие жизнерадостного крестьянина, прижимающего к себе хлебный сноп, крестьянку с теленком, толстенького, розового поросенка и все в таком же роде. Интересно, что каждый щит был во многих местах продырявлен то ли вилами-тройчаткой, то ли картечью. Щиты звали в коммунизм, но нам нужно было гораздо ближе, на Минское шоссе, ведущее в родной гарнизон.
Минут через сорок блужданий в недрах КрАЗа что-то лязгнуло и оборвалось, после чего двигатель немедленно заглох. Серый Гусь попытался его завести, но, как и ожидалось, совершенно безрезультатно. Наш водитель тяжело вздохнул и полез из кабины, мы за ним. Ничего интересного под капотом не обнаружилось. Двигатель выглядел равномерно грязным, оторванных, отвинтившихся или просто выпавших на дорогу запчастей не наблюдалось. Я, как человек автомобильно девственный, заглянул под капот из чисто академического интереса, знания нашего водителя об устройстве дизельных двигателей, похоже, были еще скромнее моих, но шефу приходилось держать марку старшего офицера. Он задумчиво за что-то подергал, что-то покрутил, хмыкнул и приказал водителю лезть под машину, но зачем - не объяснил. Рядовой Гусев проворно нырнул под передний мост, повозился там и, выбравшись обратно, доложил, что «там, вроде, все как обычно».
Положение становилось интересным. Было не очень холодно, градусов десять - двенадцать мороза, но кабина быстро остывала, а еще быстрее остывала вода в радиаторе. За время наших скитаний мы не встретили ни души, и не знали куда идти, бросив машину. У нас появился идиотский, но вполне реальный шанс замерзнуть посреди Московской области в конце ХХ века. Идею топить досками, оторванными от бортов грузовика и лавок, пришлось отбросить сразу, потому что у этой модели КрАЗа они оказались металлическими. Сотовой связи тогда не существовало и в помине, а взять с собой рацию мы просто не додумались.
В растерянности мы сидели в кабине и вдруг я хихикнул. Шеф подозрительно покосился на меня, но промолчал Приняв барскую позу, я начал с завыванием читать:
Зима. Пейзанин, экстазуя,
Ренувелирует шоссе,
И лошадь, снежность ренефлуя,
Ягуарный делает эссе.
Жеманные стихи Северянина в кабине военного грузовика, застрявшего в колхозных полях, звучали настолько дико, что шеф растерялся, пробормотал: «Бля...» и отодвинулся к дверце. Боец тихо дремал, положив шапку на руль.
Пропеллером лансуя в али, - продолжал я, -
Снегомобиль рекордит дали,
Шофер рулит, он весь в бандо,
В люнетках, маске и манто.
- Вот она, погибель советской авиации! - глядя на меня, с отвращением сказал шеф и полез из машины. Я слышал, как он лезет в кузов, потом его шаги загрохотали по кабине. Я выпрыгнул на снег.
Высокий и тощий шеф, в длинной военторговской шинели похожий на Дзержинского, медленно поворачиваясь, вглядывался в темноту. Внезапно он что-то заметил, быстро спрыгнул с кабины по капоту и приказал:
- Сидите здесь! Если через четверть часа не вернусь, сливайте воду! - и ушел прямо в поле.
Я вернулся в кабину. Заметно похолодало. Я растолкал бойца:
- Лопата есть? Давай пороем под снегом, может, чего-нибудь для костра найдем.
Мы стали разгребать неглубокий снег вдоль обочин и натащили кучу промерзших скелетиков каких-то растений. Я чиркнул спичкой, костер пыхнул и стремительно прогорел, не дав тепла. Прошло 15 минут, потом еще пять.
- Сливай воду! - приказал я водителю. Смысл этой затертой фразы неожиданно дошел до меня в ее первозданной, суровой остроте. Под двигателем зажурчало.
- В ведро сливай, хоть руки погреем!
- А нету ведра, трщ старший лейтенант! - радостно доложил воин.
Внезапно машина осветилась. Я оглянулся. По снежным облакам мазнули два столба света и уперлись в наш КрАЗ, а потом послышалось натужное рычание. Из темноты вынырнул огромный колесный трактор «Кировец» и подрулил к передку КрАЗа. Серый Гусь оживился, с грохотом выволок из кузова стальную трубу-водило, зацепил ее где-то в недрах трактора, и через несколько минут «Кировец» уже куда-то нас тащил. Вскоре показался металлический ангар, «Кировец» рявкнул гудком, и ворота ангара поползли в стороны.
В ангаре было полутемно, но зато тепло и пахло почему-то остывшей баней. Вдоль стен были расставлены какие-то сельскохозяйственные механизмы. Затащив наш грузовик на яму, «Кировец» вместе с шефом, который так и не вылез из кабины, уехал в противоположные ворота. Внезапно из каких-то дальних углов ангара появились причудливо одетые люди, повадками напомнившие мне морлоков. Морлоки, негромко матерно переговариваясь, обступили наш КрАЗ, открыли капот, слазили под машину. Откуда-то появились инструменты, и морлоки принялись споро свежевать грузовик.
Серый Гусь, как водитель, чувствующий ответственность за вверенную ему технику, сунулся было помогать, но главный морлок в стеганом ватнике и красно-белой спартаковской шапочке-петушке проворчал, что мы что могли, уже сделали, и теперь с чистой совестью можем ложиться спать.
Я пригляделся. Вдоль стены ангара были проложены толстые трубы, обмазанные чем-то вроде цемента и обернутые металлической сеткой, а в углу поверх труб был сделан дощатый настил, на котором валялись брезентовые чехлы и какое-то тряпье.
С наслаждением стянув сапоги, я выбрал чехол почище, завернулся в него и закрыл глаза. Немедленно перед опущенными веками запрыгал длинный капот КрАЗа, зеленый приборный щиток, снежные, скучные поля по сторонам дороги, но скоро все куда-то уплыло, и я задремал. Спал я некрепко, но как ни странно, выспался. Сквозь сон доносились удары металла по металлу, бормотание морлоков и почему-то бульканье и урчание.
На рассвете меня разбудил шеф.
- Хорош клопа давить! Вставай! Сортир вон там, в углу за дверью, вода в кране на трубе, между прочим, горячая. Посмотри на столе, может, чего поесть найдешь, и бойцу оставь, а потом поехали.
- А чего, машину починили? Здорово... Сколько заплатили, товарищ майор?
- Да нисколько... За самогонкой и закуской только вот съездил и пил с ними всю ночь, но я-то только пил, а они еще и КрАЗ делали. Кстати, соляры налили полный бак.
Я оглянулся. Через грязные стекла в верхней части ангара пробивался утренний серенький свет, вокруг в странных позах спали морлоки, источая могучий самогонный дух. Я порылся в остатках закуски, но подумал и решил отложить завтрак до гарнизона.
Поднатужившись, мы с водителем откатили дверь ангара, и у меня перехватило дыхание. За ночь чистый, сухой снежок засыпал землю сахарной пудрой, переливающейся елочными разноцветными огоньками, одел в толстые и пушистые муфты ветки деревьев и кустов. Утренний воздух пах мандаринами и Новым Годом.
Дизель КрАЗа довольно ворчал, иногда басовито порыкивая. Мы быстро выбрались на нужную дорогу, и вскоре впереди появилась грязноватая полоса Минки, по которой вереницей бежали машины.
- Ну, все... - зевнул шеф, - дальше давайте сами. А я - спать. До гарнизона не будить, не кантовать, при пожаре выносить в первую очередь.
И уже засыпая, уютно устроившись в углу кабины, шеф пробормотал:
- Вот, запомни, старлей: народ и армия - едины!

Тёзка

Это было очень давно....
Всегда почему-то бывает, что перипетии судьбы или службы то разводят разных людей, то сводят вновь, возобновляя совсем случайное знакомство, и порою переводя его в крепкую дружбу, а порою - оставляя в душе легкое теплое чувство: мол, вот, с хорошим человеком знаком был. Бывает, конечно, и по-другому, когда остается надолго, а порою и навсегда, чувство обиды или хуже того - злости... но не об это сегодня, не об этом.
Был у меня хороший знакомый, тезка. Училище он закончил на год раньше меня, так что по училищным временам дружбы никакой не было - знакомы и все. Ну да впоследствии судьба удосужилась нас несколько раз столкнуть: сначала учили нас на новый комплекс в Кронштадте, а потом оказались в одной группе на классах.
На классы он приехал со второй женой, и был совершенно счастлив с ней. Где-то под конец учебы родился у них ребенок, и по истечении некоторого времени жену он отправил к родителям, и я тоже по весне отправил своих в теплые края... Так вот и оказались мы «соломенными» холостяками в ту Питерскую, вернее, тогда еще Ленинградскую весну.
Учеба вполне себе подходила к логическому завершению, и начали нас в то время возить по всяким окрестным гарнизонам - показывать то ПВО-шные, то общевойсковые системы защиты от средств воздушного нападения, ну и, конечно же, не обошли стороной приснопамятный Кронштадт, существовавший тогда во вполне «закрытом» статусе.
Вот там-то я впервые и узнал некую особенность моего старого знакомца и тезки. Он умел уговаривать.
Ну вот признайтесь себе честно, как на духу: куда бы вы пошли весенним вечерком, будучи совершенно свободными и не обремененными думами о семье и детях? Да еще и в городе, исстари носившем определение «Города камней, б...ей и бескозырок». Если кто-то скажет, что не в кабачок на Ленина, коих там было два, или не в ДОФ, я, честно говоря, почти усомнюсь в искренности говорящего... Почти, потому что уговорил - до сих пор понять не могу как - меня тезка пойти на пустынное побережье острова и поискать в полосе прибоя «какие нибудь интересные штучки»...
Так вот и оказались мы с ним на Кронштадтском берегу... Гуляем... Два вполне себе вменяемых каплея, «не кривые и не горбатые». Ходят себе по берегу, под ноги посматривают... то вдруг согнутся, поднимут что-то, рассматривают...
Не занимая воображения читателей дальнейшими ненужными подробностями, скажу, что гуляли мы там до темноты, и уловом нашим стали несколько ржавых железок, несомненно принадлежавших воинской амуниции, причем явно не нашего времени. Меня эти «бранзулетки» совершенно не интересовали - ну никогда не интересовали меня вещи, не имеющие практической ценности, и страсти к собирательству не имел и по сю пору не имею никакой, так что отдал я все найденное тезке и благополучно выкинул из головы. Хотя до сих пор благодарен ему за тот прекрасный вечер - штилевой Балтийский вечер.
Да. Я из головы все помянутые находки выкинул, но не тезка. И, как оказалось в дальнейшем, наш вечерний культпоход привел его к совершенно парадоксальным мыслям, и, соответственно - поступкам.
Возвращаясь опять же к началу своего рассказа о том, что служба иногда сталкивает снова и снова: оказался у нас всех, выпускников ЧВВМУ на классах, один знакомец - мичман Ваня Пыздник, служивший на какой-то из кафедр связанных с радиоэлектроникой. Кстати, не забывая о политкорректности, заранее прошу извинения у всех украинцев, если неправильно написал его фамилию. Но в русской дикции фамилия его звучала именно так.
В наши курсантские годы он проходил службу на кафедре кораблевождения в помянутом ЧВВМУ, фамилией своей, несомненно, гордился, и непременно всех, пытавшихся ее «облагозвучить», сурово поправлял.
Кое-кого из «выдающихся» экземпляров своих подопечных по училищу он помнил, и к таковым видимо относился и мой тезка.
Каковая память, видимо, и послужила поводом к дальнейшим событиям. Буквально через недельку по возвращению в «альма матер» из Кронштадта тезка мой приловил меня во время перекура на самоподготовке, и с горящими глазами стал излагать очередную свою идею. Суть ее заключалась в том, что, находясь во всемирно известной Северной Венеции, и имея такие возможности как у нас, грешно было бы этим не воспользоваться, а именно - не продолжить поиски попавших по случайности или нарочно в водные пространства Ленинграда разнообразных раритетов прошлых времен.
На резонный мой вопрос, а чем он, собственно, собирается извлекать из довольно прохладной по весне воды находящиеся там, по его мнению, раритеты, тезка сообщил, что уже провел предварительные переговоры с Ваней Пыздником, который хорошо его помнит (тут впервые в моей душе появились смутные сомнения о целесообразности дальнейшего участия в мероприятии), и в принципе получил... ну пока не согласие, но вполне заинтересованный диалог, плавно переходящий в вопрос эквивалента, вернее, количестве и градусности эквивалента, необходимого для совершения сделки.
Из горячего монолога я не понял самой сути - чего же тезка хочет выменять у Вани в обмен на вожделенные миллилитры и градусы, и получил-таки в конце концов удивленный ответ:
- А я что, не сказал? Так магнетроном «Дон»-овским будем каналы тралить.
Тут надо отметить две вещи: первое - мне бы никогда не пришло в голову попытаться найти что-нибудь в мутной воде Ленинградских рек и каналов с помощью магнита. И второе. Даже если бы такая шальная мысль и оказалась в темном и пустом пространстве, именуемом «военно-морская голова», то вторая, а именно - использовать в качестве магнита магнетрон - там уж точно появиться не могла.
Но в его - смогли.
Обладая изрядной долей целеустремленности, а также качеством, о котором я говорил, а именно - умением уговаривать, еще через неделю наверное тезка торжествующе извлек из портфеля (в те дальние времена так называемые «дипломаты» еще не получили повсеместного хождения, и пользовались мы в основном уродливыми произведениями искусственно-кожаной промышленности, именуемыми стыдливо портфелями), магнетрон, надежно принайтованный к веревке.
В обсуждении предполагаемого мероприятия тут же подключилась вся группа, в ходе обсуждения возобладали две основополагающие идеи, не являвшиеся противопоставлениями, но как бы дополнявшие друг друга. Суть их была: «Ни х...а не получится» и «Пи....ей заработаете». Последняя идея не уточняла от кого, а просто констатировала факт. Следует учесть, что страна в тот год готовилась к печально известной московской Олимпиаде, и, если не подводит память, что-то там такое проводилось и в Ленинграде, из-за чего и выпустили «на флота» нас несколько ранее обычного срока. То есть хоть и было еще до начала месяца два или три, но правоохранительные органы «бдили» более серьезно, чем обычно.
Таким образом, в состав экспедиции вошли ее непосредственный инициатор и я, по своей природной мягкотелости еще в крейсерские времена получивший неофициальную характеристику от товарищей «морально нестойкий», так как сколько бы ни крепился, никогда не мог отказать себе в удовольствии поучаствовать в сомнительных с точки зрения устава мероприятиях.
Как и положено на флоте, операция была тщательно спланирована и залегендирована. Но именно здесь-то и таились подводные камни, ибо слабые знания мною тактики использования минно-тральных сил, отраженные тройкой на экзамене тактики, и подвели нас впоследствии. О знании тактики моим коллегой говорить не приходилось, ибо он справедливо считал, что то, что нужно, вобьют в голову на флоте, а все остальное - от лукавого, и нефиг эту тактику учить. Шпаргалки вполне хватит.
То есть в результате планирования были нарушены важнейшие заповеди любого пьющего человека, равно как и любого планировщика операции, который должен, осуществляя планирование, ответить на четыре сакраментальных вопроса: «Где?», «Когда?», «С кем?», и «Сколько?» - ибо как учит нас теория вероятностей, если хоть на один вопрос дается отрицательный ответ, то формула полной вероятности предсказывает более чем семидесятипроцентную неудачу.
Тем не менее, начать мы решили с Фонтанки, а если получится какой-нибудь результат, плавно перейти к другим «водным артериям» города.
Так вот и оказались мы на набережной Фонтанки в районе Инженерного или Михайловского, как кому больше нравится, замка. На удивление обычно довольно пустынная вечером набережная оказалась людной. То есть ощутить себя в полной мере без надзора посторонних глаз никак не удавалось. Некоторое время, потоптавшись бессмысленно, мы все же решили приступить к осуществлению.
Магнетрон был извлечен из портфеля и заброшен в реку. Первый же или второй «заброс» привел к вожделенному результату: к магниту прилип изрядно поржавевший ключ «амбарных» размеров, тут же с восторгом упрятанный в портфель.
Надо сказать, что удача нас вполне воодушевила, и мы стали меньше обращать внимание на окружающую действительность. «Заброс» следовал за «забросом»... но... видимо, судьбе было глубоко наплевать на некий азарт, охвативший нас, и кроме маленького кожаного кошелечка с упрятанным внутри ключиком - типа рояльного или от секретера - больше нам ничего не попадалось.
Хоть мы и утратили слегка чувство времени и пространства, этого нельзя было сказать о Ленинградских гражданах. Кто его знает, может быть, какой-то из прохожих вспомнил бурные годы юности и борьбу с «агентами иностранных разведок», не знаю. Но от дальнейшего проведения минно-тральной операции нас отвлекло внятное покашливание за спиной.
За спиной у нас оказался вполне официальный служащий советской милиции в небольшом звании, точно вспомнить не могу, но количество звездочек на обоих погонах у него не превышало такое же количество на одном погоне каждого из нас. За спиной у официального представителя власти кружилось какое-то гражданское лицо, пытавшееся изобразить полную индифферентность к происходящему.
Дальше все было как положено по уставу. Милиция с отданием воинской чести представилась, понудив нас сделать то же самое. Дальше последовал вопрос, сразу же напомнивший кинофильм «Добро пожаловать, или...»
Морской бой скоротечен. Эта крылатая фраза, повторяемая неоднократно опоздавшим к обеду в кают-компанию, наполнилась вдруг почти физически ощутимым смыслом, и к сожалению, не вполне шутливым.
Однако и перед властью стояли не сопливые юнцы-лейтенанты, а закаленные годами крейсерской службы капитаны. Поэтому ответ был четок, и прозвучал почти мгновенно:
- Ключи ищем!
- Какие?
- От квартиры!
- А как они туда - (взмах рукой в сторону Фонтанки) - попали?
- Да понимаете...
...И дальше мой тезка пустился в пространные объяснения по поводу того, что вчера он, полный надежд получить в Военно-Морской библиотеке (а она, кто не знает, и посегодня в Михайловском замке) вожделенные книги по истории военно-морского искусства, прибежал сюда, и вдруг, уже почти совсем на пороге, вспомнил, что сунул куда-то читательский билет, и поставил портфель на ограду и стал в нем рыться, и чтобы лучше видеть, наклонил его (портфель), и ключи, зацепившись, видимо, за подкладку колечком, выскользнули и упали в воду... И как он, не имея второго комплекта, который увезла жена, ночевал не в квартире, а в общежитии, и как выпрашивал магнетрон...
Все это повествование сопровождалось кучей подробностей, например, в связи с женой он помянул весь процесс покладки ее в родильный дом и счастливое разрешение от бремени, и еще много других, не менее интересных подробностей.
По мере продвижения рассказа к логическому завершению лицо милиционера все более теряло всякую официальность и все более и более становилось похожим на гримасу человека, только что хряпнувшего сотку коньяка и обильно закусившего эту дозу лимоном без сахара...
Гражданское лицо за его спиной прекратило колебательные движения и тоже прониклось повседневностью момента.
Если сказать правду, у меня появилось отчетливое желание заткнуть этот словесный фонтан, хоть я и понимал, что умение говорить так, что собеседника хочется немедленно убить, только чтобы не слышать больше, нам сейчас крепко на руку.
Наконец милиция не выдержала.
- Ладно, документы у вас есть?
Их у нас, как говорится, было, что мы и продемонстрировали, не выпуская своих удостоверений из рук. Впрочем, несмотря на вечер, света было вполне достаточно, и, удовлетворившись осмотром раскрытых «корочек», милиция посоветовала нам быстренько поиски заканчивать и идти себе по своим делам.
Что мы, в общем-то, и сделали, хоть тезка еще пытался «выторговать» пару забросов, мотивируя тем, что без ключей он будет продолжать влачить жалкое существование в отрыве от любимой квартиры. Морщась, как от зубной боли, милиционер говорил лишь: «Идите-идите...» - помахивая рукою в сторону Невского.
Ну да в общем, настрой на дальнейшее «траление» значительно поутих в связи с произошедшим, да и к тому же оказались практически - хоть и малой кровью - выполнены обе идеи, прозвучавшие в процессе обсуждения нашей операции в группе сокурсников.
Так и пошли мы потихоньку в сторону Невского, рассуждая о наличии в этом прекрасном мире несправедливости и слишком скором окончании всего хорошего...
Не знаю, то ли об особенности моего тезки знало начальство, то ли еще какая причина была тому виной, но после классов на флот он уже не вернулся, отправившись в (по-моему) Горьковское училище учить военно-морскому делу будущих интендантов.
...
Мы увиделись и коротенько поговорили с тезкой лет примерно через двадцать на праздновании Дня Победы в Севастополе. Он был женат уже третий или четвертый раз, и как и всегда, был абсолютно счастлив в браке. Он пытался затащить меня в колонну ветеранов авианосных кораблей и, наверное, преуспел бы в этом деле, если бы не поступила команда начать движение.
И так и ушел он от меня, возвышаясь почти на полголовы над всеми окружающими, с торчащими из-под фуражки русыми волосами «гражданской» прически в праздничной колонне ветеранов.
Я надеюсь, мы еще увидимся... Так хочется, чтоб тебя опять уговорили на какую-нибудь авантюру.