МЕЖСЕЗОНЬЕ (1995 г.)

История первая: Василий.

- Нет, ну что за дела,- огромный, как медведь гризли, Вадик-«Американец» облокотился на каталог запчастей «GM» и тоскливо посмотрел на входную дверь...
- Третий час сидим, а лавку до сих пор ни одна ... не зашла. А у меня, между прочим, полно вредных привычек, и самая хреновая из них - кушать три раза в день. Межсезонье, блин... - он снова выразительно посмотрел на вход в магазинчик...
- Тебя послушать, так ты у нас один такой голодный... Худой, как удочка, Петька- «Француз» вылез из своего угла и поправил на полке фару к «Пежо».- Я, может, еще больше тебя страдаю, у меня, между прочим, запаса сала «на три пальца» на боках нетути. Ты на одних «внутренних резервах» месяц протянешь. Как верблюд в пустыне.... Вон, у «жигулистов» тоже аншлага не наблюдается - выразительно посмотрел в нашу сторону... - И где Василий? Опять от работы отлынивает? Как кормить его, так «шапку по кругу», как пару копеек заработать для коллектива - не допросишься. Васька! А ну марш на сцену, «пайку» отрабатывать!
- Ну что разорались, - мой напарник по бизнесу Толик выносит на руках из подсобки огромного рыжего мохнатого кота. - Несу, несу «кормильца»...
- Вот так, теперь на бочок, и глазки что бы жалостные-жалостные,- Толик не спеша, укладывает откормленную Васькину тушку на прилавок. Заботливо поправляет подстилку, отходит и критически смотрит со стороны... Потом ставит рядом пустую пивную кружку и аккуратно изготовленный на принтере плакатик: «Граждане! Подайте на пропитание коту Василию!» Снова отходит и любуется композицией...
- Не верю, не единому слову не верю...- бормочет про себя Толик.- Не тянешь ты, Вася, на голодающего, никак не тянешь. Халтура...
Васька, явно обиженный пренебрежительным отзывом, внезапно издает такое пронзительно - жалостливо- требовательное «Мяяяяууууу», что все понимают: его скорая голодная смерть будет целиком на совести нашего дружного коллектива...
- Ну, ведь можешь, если захочешь! Молодец, получишь «Оскар» за лучшую кошачью роль - ликует Толик - Верю, верю... но не подам. Извини, дружище.... С первого покупателя получишь.
Василий удовлетворенно зажмуривает глаза и снова погружается в сонную нирвану...
...Входная дверь негромко хлопнула, пропуская в магазин угрюмого широкоплечего субъекта специфической внешности в сопровождении юной блондинки.
- Короче, брателло, меня к вам Жорик прислал...- начал «бритый» ( Жорик- хозяин соседнего автосервиса.) - У меня «восьмера» конкретно накрылась, надо помочь.... Понял, братан? Надо. Помочь. Чтоб скидка там, все как положено. По понятиям, короче.
А глаза ласковые-ласковые... Помянув про себя недобрым словом Жорика со всей его клиентурой («Надо помочь»! Нашел, понимаешь, мать Терезу в моем лице..., беру у «бритого» список и начинаю собирать заказ.
- Ой, котик! Блондинка тянет наманикюренную пухлую ручку к Василию, - а он не тяпнет?
- Не тяпнет - вдруг мрачно говорит Толик, - Не может он. Болеет, бедняга.... Усыплять думаем, да жаль.... Охотник был. Лучший в районе.... А сейчас все, отбегался. Паралич задних конечностей. (Я мысленно хватаюсь за голову!) «Кавказец» покусал...
- Кавказец покусал? Совсем «черные» озверели!- ахает блондинка и поворачивается к спутнику, -Слышишь, мало того, что по улице уже спокойно не пройти, так им и коты наши уже мешать стали...
- Чечены?- деловито спрашивает «бритый», почесывая «ствол» под кожаной курткой - Эти могут.... Вот помню, раз «стрелу» забили...
- Дай денег!- перебивает его блондинка, и ловко выхватив увесистое портмоне, кидает в кружку пару «зеленых» купюр.- Вы это, позаботьтесь о нем... Беееедненький...- рука снова опасно тянется к «парализованному», что бы погладить...
И тут, «подлец» Василий, явно выйдя из роли и не вовремя расслабившись, изящно потягивается, тихонько повизгивает во сне и явственно дергает мохнатыми ЗАДНИМИ лапами...
«Аллилуйя! Славься Господи! Он может ходить!» Все! Звиздец! Приплыли! Сейчас нас тут всех и «положат» вместе с этой рыжей сволочью...- вихрем проноситься в голове.
- Мышечная память.- скорбно и невозмутимо говорит Толик,- Рефлекс, так сказать. Сон, плохой увидел. Про собак, наверное.... Про «фантомные боли» читали, надеюсь? Это когда ног нет, а боль есть.
-А то! - оживился «бритый»- Помню я раз в больничке с «огнестрелом» лежал...
...Через минуту синхронно со звуком закрывшейся двери яростно поворачиваюсь к напарнику:
- Тебя что, тоже «кавказец» в голову укусил?! Паралич у кота, видите - ли.... Да у него из всех болячек только лень хроническая, да обжорство!
- Да ты не кипятись! - Толик переворачивает пивную кружку на прилавок и разглядывает купюры на свет. - Ты же Ваську знаешь, он до обеда как бревно лежать будет. Не первый раз, чай... не последний. Кормилец.... Ну что, господа, кто «гонцом» будет? Василий угощает!

Памяти Бруно Яновича Дембовского - русского латыша, не говорившего по-латышски, но принёсшего Латвии больше уважения, чем все государственные деятели вместе взятые.

Прошедшим Днём Геолога навеяло... Это не рассказ. Это так... Зарисовка по памяти. Без сюжета, преамбулы и прочих причиндалов. Можно сказать - тост. Наливай стопку, читатель. Наливай. Чокаться нам всё равно не придётся. Так что выпьем каждый сам по себе, но по одному поводу. Слушай:

Бруно... Нет, в глаза все звали его по имени-отчеству: Бруно Янович. Но за глаза только Бруно. К сожалению, я не так много общался с ним. Всё время в поле, а если в камералке, то дни и ночи за бинокуляром, картами, схемами и образцами. А потом я уехал. А ещё некоторое время спустя Бруно не стало. И всего-то осталось те несколько посиделок за столом, да его насмешливый спокойный, мягкий голос.
Это был человек-легенда. Как и положено легенде, точных данных о нём найти, наверное, уже невозможно. Знаю, что родился он в Латвии перед Войной. Отец его был коммунист. Чуть ли не из латышских стрелков. В первые дни войны он погиб. Маленький Бруно и его старшая, но ненамного, сестра были эвакуированы в деревню под Тюмень. Был ли там детский дом или просто в семью их определили, не знаю. Знаю одно - пришлось детишкам худо. Видать не шибко с хорошими людьми свела их судьба. Что там было, Бруно сильно не распространялся, но замирать стали. И когда совсем дело стало плохо, решился Бруно на отчаянный поступок - написал письмо Сталину. Дескать, так и так, мы дети латышского коммуниста, погибшего за Советскую Власть, совсем замираем, хоть и в эвакуации. Понятно, что никакого ответа на это письмо он не получил. А некоторое время спустя, на выгоне за деревней приземлился маленький самолёт. Тогда его ещё не звали «кукурузником» и было это событие для тюменской деревни необычайное и сказочное. Из самолёта вышли двое товарищей в кожанках, потребовали привести Бруно с сестрой, погрузили в самолёт и увезли. Сестру определили в детский дом, а Бруно в только что созданное Нахимовское училище. Был он там самым маленьким на курсе по росту, но жить стало намного лучше. Дисциплина, питание по распорядку, жизнь тоже по режиму. Учёба. А потом была Победа. И нахимовцы были, пусть и игрушечные, но офицерики. В самой настоящей форме. И очень гордились своей принадлежностью к касте военных. А однажды их повезли в Москву на парад. Перед парадом были тренировки и жили они в казармах. Как-то раз дали команду построиться и приехавший откуда-то мужик отобрал троих замыкающих, самых маленьких по росту. Последним стоял Бруно. Мужик оказался из Кремля и привёз троих заробевших ребятишек на правительственный банкет, где для них был приготовлен отдельный столик, рядом с длинным столом, за которым сидели члены правительства. Спиртного, понятно, на детском столе не было, но были пирожные и лимонад. Представляете, что такое были пирожные и лимонад для сирот военного времени! И когда банкет был в самом разгаре, все говорили тосты, Бруно встал и сказал, что он хочет произнести тост. Маленький был, но отважный. Все замолчали и с интересом смотрели на отчаянного крошечного мальчишку в военной форме. А он сказал, обращаясь к Сталину, дескать, товарищ Сталин, помните - это я написал вам письмо, а вы прислали за мной самолёт. Спасибо вам за это, потому что иначе, наверное, мы бы с сестрёнкой не выжили. Старик расчувствовался, хотя письма того он, скорее всего, и в глаза не видел. А может видел, кто его знает? В общем, дело кончилось тем, что когда их повезли назад, Сталин дал команду катать их по Москве пока не скажут: хватит. И они катались по ночной Москве на правительственном лимузине. А потом было военно-морское училище. Потом не знаю. Закончил он его или нет, но пришло сокращение Вооружённых Сил и Бруно оказался в Горном Институте. Командование ВМФ, конечно, и не слыхало о нём. А должно было ставить свечки и молиться еженощно за то, что миновала их чаша сия. То ли сказалось то, что в детстве он был самым маленьким, то ли ещё что, но всю свою последующую жизнь Бруно суперменствовал. Причём он не рисовался. Он делал это так органично, так искренне и естественно и так ему это шло, что никто и представить себе не мог, что Бруно может вести себя как-то иначе. Простой, обычный советский супермен. Работал он всю жизнь в «Полярноуралгеологии» в Коми АССР. Но знали его, пожалуй, по всему северу аж до Камчатки. «Бруно! Как же, как же...». Если в районе работ отряда ходил медведь, Бруно непременно надо было его добыть. Вездеходы он водил только сам. Однажды утопив его в болоте, откуда вездеход пришлось тянуть тракторами. Но Бруно ничего не было. Любили его все. А женщины просто сходили с ума и в воздух чепчики бросали. Как было принято в тех кругах в то время, жён он менял регулярно. И каждый новый роман был искромётнее предыдущего. Перед его обаянием устоять не мог никто. Вертолётчики беспрекословно давали ему порулить вертолётом, когда партию перебрасывали по воздуху. Бруно просит. Святое дело. Совершенно непонятно, как в латышском пареньке, которому по определению положено быть холодно-рассудочным, оказалась русская душа, причём гипертрофированной даже для гусара широты и размаха. Всех приезжих журналистов отправляли непременно к нему. Когда киношники задумали снимать фильм по роману Олега Куваева «Территория», то консультантом им, естественно, дали Бруно. Он даже снялся там в какой-то роли. И довёл артистов почти до белой горячки. Но не это главное. Когда я читаю ту ахинею, которую журналисты пишут про геологов, смотрю фильмы или читаю книги, я прекрасно понимаю откуда растут ноги у этих суперменистых пижонов, которыми там изображены геологи. Это внешняя оболочка Бруно. Журналисту не понять, что всё это только обёртка для пытливого ума и огромной работоспособности. Что реальными заслугами Бруно были не убитые медведи и легендарные переходы, а отчёты о проделанных работах. Что имя «Бруно», выбитое на склоне канавами, это не показатель лихости и размаха, а показатель идиотизма в организации работ, когда запланированный объём канав надо было непременно пройти, невзирая на отсутствие необходимости в них. В общем, ни хрена они не понимали. Но даже их не могло миновать обаяние этого невысокого худощавого человека с мягкой хитроватой улыбкой и гривой волос.
- Бруно! Я латышский учу. Смотри: Ригас табакас фабрикас. Ну как? Получается?
- Пошёл ты на...
- Ха-ха-ха!!!
Такого рода шутки, да необычное имя только и напоминали о том, что Бруно латыш. Но честное слово, из-за него столько народа стало уважать ту землю, на которой родился такой замечательный человек, сколько, наверняка, не дал ни один латышский деятель культуры или политики. Вечная вам память, Бруно Янович! А тебе, Латвия, спасибо. Много к тебе претензий, много между нами непонимания. Но спасибо тебе огромное за то, что на твоей земле родился такой человек. До сих пор, приезжая к своим старым товарищам, разговор непременно свернёт на: «А вот Бруно...» и обязательно будет выпита стопка в его память. Вот и сейчас я такую стопку выпью. За Вас, Бруно Янович Дембовский!

1982 год. Начало сентября. Мы, где-то около сотни салаг-первокурсников Полтавского высшего зенитного ракетного командного училища, зашуганные после КМБ, сидим на лекции по истории КПСС и лихорадочно записываем за начальником кафедры марксизма-ленинизма, кандидатом исторических наук полковником Ревуцким Михаилом Ивановичем. Мы еще не знаем, что все, что он говорит, можно прочесть в учебнике,поэтому мы пыхтим и старательно записываем. Лекция только началась, уснуть еще никто не успел. Тема лекции - "Зарождение марксизма в России". Речь идет о первой марксистской группе "Освобождение труда". Полковник четко проговаривает следующий текст:
- В сентябре 1883 года в Швейцарии, в городе Женева, была образована первая марксистская группа "Освобождение труда". Возглавил ее Плеханов Георгий Валентинович. Кроме него,в группу вошли Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод.
По аудитории проносится легкий смешок: фамилии нелепые и смешные. Смешок стихает, потом опять нарастает, перерастает в смех и в гогот. Я отрываюсь от конспекта, смотрю на доску и вижу: на доске вертикально написаны первые буквы фамилий членов группы "Освобождение труда". Полковник лукаво улыбается, затем тщательно стирает написанное и продолжает лекцию.
Надо ли говорить, что эти фамилии я помню до сих пор?

ЗАПИСКИ НЕГОДЯЯ
(продолжение)

МЕТАЛЛ И ОГОНЬ

Так уж получилось, что повествование имеет структуру матрешки. Автор вспоминает о прошлом, а герои этого прошлого обязательно поднимают предыдущий слой их общего бытия. Да и невозможно, сидя сейчас за столом, употребляя "Смирновскую" и глядя, как за окном опускается летняя ночь, не погрузиться в не далекую тогда еще юность. И при этом совершенно не обязательно, что воспоминания будут течь исключительно в русле, стандартном для юности всех времен и народов - вино (ну или пиво) и любовь... Хотя, одно из этих слов сразу обращает нас в 1983 год, в Набережные Челны (нет, кажется, - уже или еще - город Брежнев), где возле квасной бочки стоят наши герои и отхлебывают по очереди из трехлитровой банки с пивом. К ним подходит милиционер и стеснительно говорит:
- Ребят, вы тут на виду не пейте, за угол, что ли, отойдите...
И только от одного просительного тона милиции твоей юности (случайность, но какая приятная!) хочется снова туда. И не только на улицы Челнов, но и в свой 5-й горячештамповочный цех КамАЗа, где течет практика будущих обработчиков давлением.
Помните запах завода? Запах горячей окалины, масла, рукавиц из голубой свиной кожи (каждый день новых!), коржиков с молоком в картонных тетраэдрах, которые развозят по пролетам юркие «Москвичи», уворачиваясь от апельсиновых электрокаров с потертыми плоскими бивнями, - и ухающие звуки огромных «Хитачи», от которых дрожит весь цех, от которого дрожит земля, когда ты после обеда лежишь вместе с другими рабочими на газоне и куришь, считая, сколько осталось до конца смены.
И вот ты уже штампуешь - после обрезного пресса ты впервые допущен к штамповочному. Хватаешь клещами ползущую из печи цилиндрическую заготовку, ставишь ее на попа в центр матрицы, убираешь из зоны штампа клещи («оставишь там клещи, руки оторвет нахуй», - проинструктировал мастер), нажимаешь на педаль, ползун едет вниз, заготовка, поставленная неопытной рукой начинает валиться набок, ты снова суешь клещи, пытаясь поправить, но ползун неумолим, - удар! - и ручки клещей взлетают вместе с твоими руками вверх и, кувыркаясь, уносятся к вершине пресса с обхватившими их испуганными до судорог рукавицами. Стоя с задранными руками, ты поднимаешь глаза вверх и смотришь - на месте ли кисти, потому что по ощущению, их оторвало, и они сейчас летят в рукавицах. Потом ты достанешь из зоны штампа сплющенные в причудливую пластину губки клещей и увезешь их домой на память о неоторванных руках...
А потом, после жара штампового пространства, будет душ, и ты весь черный до пояса, трешься мочалкой, и пенный Лис, жмурясь, бредет вдоль кабинок с куском чужого мыла в руке, на ощупь находит кабинку, в которой моется Камиль, дает ему легкого пинка под голый зад и протягивает заимствованное мыло обернувшемуся. Но это опять не Камиль, теперь он оборачивается мастером их участка, который сейчас недоумевает - кто здесь мог дать ему пинка? Разве что начальник участка. Однако, увидев двухметрового студента, берет мыло молча и кладет его рядом со своим куском, и моется дальше, думая, - наверное, отец у этого наглеца - большая шишка...
Да, отец - шишка, замдиректора оборонного завода, но наглец просто рассеян. Сегодня он чуть не погиб, вернувшись с обеда. Когда студенты Л. и Х. подошли к прессу Лиса, газовая горелка, греющая штамп, чтобы он не остыл во время обеденного перерыва, - эта горелка не цвела голубыми язычками. Но при этом из ее отверстий с шипением вытекало нечто без цвета и запаха.
- Это газ или воздух? - сказал студент Х. - туда же еще воздух подается вот этим шлангом. Может, газ кончился?
- А хрен его знает, ничем не пахнет, - сказал Лис, засовывая голову в штамповое пространство и нюхая. Выполз, подумал, сказал: - А чего думать-то? Трясти надо! - и, надев каску и надвинув на лицо пластиковое забрало, протянул в зону штампа руку с зажигалкой.
- Стой! - крикнул студент Х., отбегая, но было поздно.
Зажигалка чиркнула. Прозрачное как мыльный пузырь пламя, мгновенно раздувшись, кинуло Лиса на спину. Вместе с хлопком бегущего студента Х. догнал жар. Он пригнулся, развернулся на пятке, и побежал обратно, к изуродованному трупу.
Целый Лис сидел на полу и моргал обгоревшими ресницами. Его черные кудри поседели от собственного пепла, опаленные поверху. Сорванная каска валялась далеко позади. Металлические трубки горелки развернуло черными внутренностями наружу.
- Интересно, - сказал Лис. - А почему он дальше не горит, этот ебаный газ? Автоматика, что ли у них какая есть, сразу отключает подачу? Я, когда летел, думал: щас весь этот остоебавший цех сожгу нахуй, и поедем мы, наконец, домой. Мама, забери меня отсюда...
Вот уж где покопаться в астрологических таблицах, - почему именно в штамповом пространстве лисовского пресса в тот день случилось два всплеска огня - и где были в тот день ответственные Марс и Уран, по каким домам они трансгрессировали?
Но нет под рукой таблиц, а потому сразу перейдем в послеобеденный аврал, когда все гудело и грохало, и к прессу студента Х. пришли наладчики переустановить штамп. Пользуясь свободной минуткой, он отправился гулять по цеху и через ОТК, где трудились студентки из Минска, забрел на линию Лиса. Постоял, любуясь на его труд. Молодому гиганту была доверена работа на штамповке самых тяжелых заготовок - для больших шестерен. Раскаленные блины диаметром около полуметра ползли по транспортеру от штамповочного пресса, Лис хватал их клещами, и, опираясь ручками клещей о край матрицы, отработанным движением кидал оранжево сияющий как огромный леденец блин в матрицу и нажимал на педаль; ползун опускался и со звоном и хрустом обрезал облой (кольцо выдавленного при штамповке лишнего металла); ползун поднимался, штырьки в матрице на мгновение выталкивали блин над матрицей, Лис сталкивал его на задний транспортер, ловил клещами уже падающий сверху облой и кидал его за спину в тару, наполненную синеющими кольцами. Это было красиво - выверенные движения, ползущие по ленте пылающие солнца, они же, но красные, закатные, остывающие в таре, ветер из подвального люка, вздувающий пузырем спецовку штамповщика -
А Лис, похудевший от жары, был похож на коммуниста Урбанского, - он был воплощением молодого пролетария.
Этим процессом в совершенстве владел и студент Х., но с заготовками меньших масштабов. Помнят руки, помнят! - чуть не закричал сейчас автор. - Дайте мне! Хватаешь клещами за облой, тянешь на себя и вправо, кренясь всем телом, разгоняя, рывком кидаешь в матрицу, как на сковороду, и чуть двигаешь, чтобы легла в свою нишу, - и, вытягивая клещи, уже жмешь на педаль... А когда ползун поднимается, унося кольцо облоя (сейчас, остывая, оно чуть сожмется и выпадет), ты толкаешь блин вперед, его подхватывает лента транспортера, а ты продолжаешь двигать клещи вперед и вверх, ловя на них уже падающее кольцо, и продолжаешь движение, вынося облой за свое правое плечо, и кольцо слетает с клещей в корзину, а ты возвращаешь клещи в зону, к подъезжающей заготовке...
Чтобы отвлечься от жаркого дыхания штампа и монотонности, в это время студент Х. играл сам с собою в шахматы вслепую, создавая дебютные заготовки. В промежутках между шахматами сделал рацпредложение, облегчающее труд обрезчика облоя - просто лопату с приводом от ползуна, которая ловит облой и уносит его назад. Тетка из БРИЗа рацуху не приняла, заметив: «легко хотите работать, товарищ рабочий».
Но вернемся к Лису. Он обернулся, увидел Х., кивком подозвал его и прокричал:
- Постой пять минут, щас обоссусь!
Рабочий Х. принял клещи. Лис убежал. Вновьзаступивший начал бодро, бормоча под нос: «В сто сорок солнц закат пылал, в июль катилось лето»... Но к ужасу легковесного Х. оказалось, что эти заготовки ему не под силу. Попробуйте, будучи весь такой изящный, изящными же клещами зацепить, поднять и перенести в штамп раскаленный блин от штанги тяжеловеса. Блин не хотел держаться в тонком клюве клещей, выворачивался и падал обратно. А на него уже наезжал следующий, и вереница неумолимо двигалась, - она двигалась, как танковая колонна на одного худенького бойца - блины толкали друг друга, огненно торосились уже в штамповом пространстве, - студент Х., прикрываясь локтем от жара, орал далекому штамповщику, который методично формовал и посылал блин за блином, но то был робот, одетый в ветреную спецовку, он весь был набором движений и больше ничем. Пробудить его могли сирена или красная лампочка, но никак не слабый голос и трепыхания какого-то студента. Жар нарастал, рукавицы и рукава задымились, но гора промасленной окалины и стружки под штампом вспыхнула раньше. И когда огонь поднялся пионерским костром, студент Х. с криком «да ебись ты!», бросил клещи в огонь, и позорно бежал.
...Он стоял за колонной и смотрел, как у пожара возникали один за другим мастер, начальник участка, Лис, - толпа прибывала. Он смотрел, как они орудуют огнетушителем и, размахивая руками, орут друг на друга, как Лис оглядывается и не находит того, кто все это устроил. Х. поднял голову и увидел, как стелется под фонарями высокого потолка одеяло черного дыма - над всеми пролетами, над всем цехом. Он нервно засмеялся и, боцая по металлическому полу огромными черными ботинками, побежал окольным пролетом к своему прессу.
- Ты меня сперва испугал, - сказал Лис вечером. - Я ж решил, это ты горишь там - ну как такой костер без органики устроишь?! А когда понял, что ты просто смылся, то подумал - лучше б тебя звали Джордано Бруно! Мне таких пиздюлей вставили! Поссал, называется...

(продолжение следует)