Честно утянуто с анекдот ру... ну не мог удержаться.

Дело было на полигоне. Чистили курсанты гаубицу.
Все нормально бегали с банником туда-сюда, обильно орошали его особым моющем средством в состав которого входят различные щелочи. Все по-совковому - ни спецодежды, ни перчаток.
Приспичило тут одному по-маленькому. Отошел, оправился и снова в строй. Только чувствует - что-то не то, какой-то маленький дискомфорт постепенно переходящий в большой. Частицы моющей жидкости, попав на руки, вызывают небольшое раздражение, ну а на нежной крайней плоти произвели просто пожар. Пропорционально увеличению чувства дискомфорта у бойца стал увеличиваться в размерах детородный орган. Для начала с помощью подручных средств член обмыли и перевязали обычным бинтом. Профессионалов от медицины среди расчета не оказалось и вся повязка походила на 'гордиев узел'.
После произведенной процедуры бойца направили в санчасть. Врача в данный момент не было, прием вела молоденькая фельдшер. Строго посмотрев на бойца она спросила:
- Ну, что там у Вас?
- Да вот - и пострадавший уныло продемонстрировал неумело запакованное и выпирающее из не застегивающейся ширинки штанов свое достоинство.
- Что же Вы с ним такое делали?!
- Пушку чистил... - закончить фразу он не успел, поскольку этого было достаточно...

Штурман и Море

- В этой вечноживой равнине есть мозги, - сказал штурман, задумчиво глядя в кильватерный след, - и мы - их постоянная боль.
- Не надо сейчас о мудром, - ответил я, - философствовать. Зажигалку дай...
Больше философских разговоров не было - да и как они могут быть, если штурман после этого сменился и, зевая, нырнул вниз. Так что разговаривать о жизни мне на вахте оставалось с клюющим носом рулевым и задумчивым радиометристом, но их такого рода проблемы не волновали.
И, конечно, остался еще шум и блеск мироздания вокруг, за границами дрожащего и легонько переваливающегося на зыби корпуса, за пределами тусклого желтого света надстроек и скрипа мешающей полночную тьму антенны РЛС 'Вайгач'.
Этот шум и блеск дарил мне, вахтенному офицеру, обычному судоводителю, какое-то чувство соответствия необъяснимым, но каким-то захватывающим замыслам и путям сущего, и это осознается только сейчас, в свечении экрана и стуке клавиш, а тогда это просто и прямо шло параллельным курсом с моей душой. Не надо было понимать. Думать. Решать. Достаточно было не мешать себе чувствовать.
Но я-то, конечно, не мог себе этого позволить. На вахте. Не то, чтобы несущий командирскую вахту старпом сильно пугал, да и район был несложный, хоть и формально часть великой Атлантики - просто так научился. Ответственности. Здесь ведь тоже без слов - ответственность у нас означает перманентную вину. За все, что произошло и (это 'и' очень важно для понимания) не произошло 'за время моего дежурства'. Какие здесь могут быть чувства? Единственное, что приходит на ум - ощущение сведенных мышц по всему телу. Объективная реальность временно ответственного военного, данная ему вот в таком ощущении.
Да и что я мог сказать штурману, славному, но по-детски наивному владивостокскому старшему лейтенанту от 'С.О.Макарова'? Что я тоже считаю океан живым существом? Такого рода разговоры русский морской военный люд допускает только в формате 'после литра' - в основном. Не то время, что ли: Или место не располагает - это уж точно, флот не любит разговоров, которые его, флот, никуда не ведут: поэтому в такой 'чести' древнейшая профессия номер ноль - зам.
Все-таки эргономика ГКП - ходовой рубки, - важная штука. Вот кто, спрашивается, выбирал угол наклона остекления рубки? Вся аппаратурная сигнализация, как в зеркале - и красная, и зеленая, как и ходовые огни всех плавающих по воде инженерных сооружений. Вот это - точно как судно прямо на встречном курсе, а на самом деле, - только отражение лампочек РЛС и рулевой машины.
Пуст океан, пуст и спокоен. Так бывает, наверное, только в море - монотонный рокот дизелей убивает все вздохи и жалобы великой пустоши планетарного масштаба. Но знаете, что странно - нет в открытом море ощущения пустоты.
Мне случалось ездить бескрайними евразийскими степями. Так вот там есть места, где - пусто. Остановил машину, вышел, вздохнул, услышал ветер и птиц, купающихся в его волнах, и понял - пусто. Да, не взирая на все прелести разнотравья и 'желтого дрока с пирамидальною верхушкою' - пусто. Нет никого и ничего вокруг. В море такого не бывает. В море всегда есть кто-то еще. Или что-то...
Кто-то или что-то дышит. Равномерно вздыхая широкой грудью четырех океанов. Здесь, за островами, уже довольно сильная волна и брызги долетают до крыльев мостика. Я беру пеленги и слушаю дыхание моря. И вот его частичка, сверкнув юрким кошачьим глазом, растворилась в рукаве свитера (большие корабли завели себе тюремный распорядок и требуют вахтенного офицера в форме с повязкой. Не люблю большие корабли, и это, пожалуй, взаимно), прикоснувшись своей свежестью к коже. Откуда ты, капелька? Как тебя зовут твои родственники? Как они тебя узнают?
Нет, такие рассуждения не являются обычным фоном жесткой и напряженной службы вахтенного офицера на ходу. Там главное - ответственность, да хватит об этом. Важно другое - такие отвлеченные мысли не мешают мне делать свою работу, что бы там не говорили о концентрации и внимании. Я уже устал убеждаться, что лучший способ что-то прощелкать - это как раз напрягаться. И тем важнее упущенное, чем больше суетишься. Но это - уже часть опыта. Непропиваемого и потому бесценного.
А все-таки хорошо, что есть океан. Хорошо, что его можно считать огромным неповоротливым животным, могучим, но травоядным. Так его получается уважать. Эй, океан! Мы с тобой - одной крови. Ты и я. Ты ничего мне не должен, я ничего - тебе. Ну, разве только потерпи мое общество несколько дней, ты же знаешь, что я не смогу жить в тебе без этого ухающего и вонючего железного корытца - моего корабля. Крепкого, надежного, где-то даже элегантного, но по сравнению с тобой - немощного и несерьезного. Уж прими все, как есть. А я - приму тебя. Со всеми твоими 8-ю баллами, ураганами, Белыми Шквалами, айсбергами и Бермудскими треугольниками. Мы, люди, развели здесь, у тебя, такой бардак - ракеты, торпеды, как обычно, убиваем друг друга просто так, потому что кто-то сказал - идите и убивайте. Прости нас, мы не хотим зла тебе и твоим жителям. Думаешь, этого хотят рыбаки? Да нет, вряд ли. Рыбаки хотят есть. И дети у них тоже хотят. Нам, понимаешь, предписали получать еду в поте лица. Соленом, как ты. Ты уж извини. И эти здоровенные танкера, и черная вязкая смерть твоих птиц из их танков - без нее многие замерзнут. Мы разучились жить один на один с природой. С тобой, океан. Прости - я один не в силах это изменить. А если я об этом заговорю, да вот хоть сейчас, на следующий выход пойдет другой командир боевой части связи. Мной же займутся добрые ребята в белых халатах.
Да, мы, люди, все сумасшедшие. Иначе как объяснить постоянные войны? И тот факт, что я стою перед тобой на палубе боевого корабля? Но послушай - я никак не угрожаю тебе - я не могу даже подумать об этом. Кому тогда? Для чего мы здесь во всем блеске разворотов башен и хищно задранных крышек пусковых? Вот это ты хочешь знать: Н-да. Я не знаю. Ты мне веришь?
Понимаешь, это все не для тебя. Это - для других людей, таких же, как я, как этот сонный рулевой, как спящий палубой ниже командир, как моя сестра или дети моего флагмана. Мы, люди, не умеем находить свое место на Земле без этого всего. Хочется научиться, но не получается. Ведь проще с дубиной: Что? Тебе кажется, что не стараемся? Да, конечно: В детстве все хотят. У тебя ведь тоже было детство, когда в тебе зарождалась органическая жизнь. Мог ли ты представить, что корона эволюции, люди разумные, придумают только один способ выяснять отношения - войну? Если бы ты тогда был так мудр, допустил ли бы ты это?
'Длинный путь нужен. Миллионы лет. И все это время учиться и понимать, понимать и учиться. Ко мне редко приходят люди, которые учатся всю жизнь. Как-то приходил один бородатый Старик, а до него никого не припомню. Вам, людям, недосуг слушать советы. Вы же такие мудрые...'
Какие мы мудрые? Каждый живет свою коротенькую жизнь, а выживает только с помощью других - так легче.
'Вот-вот. Я подолгу зову бывающих у меня одиночек - яхтсменов, слышат все, откликаются единицы. Боятся меня. То есть - себя. Я только отображаю их страх, как в зеркале. Они видят себя и пугаются, называя это Силами Природы, форс-мажором. Какой же это форс-мажор, если я лишь показываю реальность человеческих помыслов?'
Такова уж наша природа. Ты прости, я за всех говорю, хотя это очень нагло. Но просто люди думают, что завоевывая что-то для себя или других ценой смерти, неважно, человеческой в перебитой пополам торпедой подводной лодке или дельфиньей в черной плеве прибрежного мазута, они никак за это не отвечают. Ничем не платят. Такую ответственность легко переложить на кого-то другого.
'Понимаешь теперь, почему меня называют жестоким? Почему люди делят себя на живых, мертвых и тех, кто в море? Мне не на кого переложить ответственность. Все, что есть во мне - это я. И ты сейчас - это тоже я. Понимаешь? Я отвечаю и за твою жизнь, и за твою смерть. Но я ничего не могу сделать с безответственностью того, кто увидит тебя в перископ. За ваши разборки я отвечать не могу. Понимаешь?'
Понимаю. И честно говоря, я не знаю, какой мне предстоит сделать выбор. Обычно кажется, что его не будет - все решит кто-то другой. Но где-то там, в будущем, есть и мой выбор:
....................
Ты слышишь?
....................
Эй, я обидел тебя обидел?

'Право на борт! Не думай, просто кричи: ПРАВО НА БОРТ!!!!!!'

- ПРАВО НА БОРТ! - мой сиплый клекот режет гудящую тишину ночного ГКП.

Ударенный этим звуком рулевой не успевает подумать - он реагирует, как учили: выполняет команду. Корабль на 15 узлах тяжело кренится на левый борт, в штурманской рубке летят на палубу справочники и прокладочный инструмент. Резкий звонок корабельной АТС, вслед за ним на ГКП влетает командир в трусах:
- Что такое??!!
В телефоне дрожащий голос механика:
- Что?! Что случилось?!! Что по курсу??!
- Ничего: Я не могу объяснить, товарищ командир. Прошу дать команду сигнальщику осветить курсовые ноль-девяносто левого борта...
Мой командир уже в возрасте. Он секунду смотрит на меня в упор.
- Сигнальный - ГКП! Осветить левый траверз!
Мощный луч света рождается в пещере диаметром 45 сантиметров и втыкается в воду у левой скулы. Идет вдоль борта в корму...
Сразу за кормой, почти уже в изогнутом кильватерном следе, подпрыгивая на волнах, уходит в ночь ржавая рогатая смерть, немецкий привет из середины века, поднятый из глубины стараниями морской воды - проржавел минреп, якорь-цепь:
Пресловутое минное заграждение 'Юминда' - здесь лежат в толще вод упокоенные океаном тысячи русских людей. Советских? Да какая разница. Только живые, мертвые и те, кто в море...
Я молчу - боевая готовность ?1, мне остается только спуститься в радиорубку, наблюдая, как старпом старательно, высунув язык, кодирует донесение по разным мудреным таблицам и прочим способам скрытно дать понять людям, которые идут за нами и навстречу, какой страшный подарок моря остался за нашим транцем. Моря? Нет - человека. Приходящего домой, устало ужинающего и гладящего головку спящего ребенка. Тогда, в 1941.
Я молчу. Молчит и Океан. И я благодарен ему за это больше, чем за свою спасенную шкуру. Говорят, так молчать можно только с настоящими друзьями.
Я молча спускаюсь по трапу - сейчас в эфире начнется свистопляска. Я должен донести место этой мины до тысяч моряков, идущих через ночную Балтику, до диспетчеров портов, до оперативного дежурного флота, ВМФ, рыбаков и 'купцов', для всех, всех, всех...
Я молча спускаюсь по трапу, перед дверью оборачиваюсь и вижу - долго, застывше, пронзительно смотрит в мою спину штурман, которым так гордится бригада. Безаварийщик и профессионал-везунчик. Обычный старший лейтенант из далекого Владивостока.
Который умеет разговаривать с Морем.

На военной кафедре Казанского универа висел плакат, напечатанный в типографии, танки там, самолеты, корабли, войска парадным строем и махонькая табличка, ее я выучил на всю жизнь. Вот ее текст: "Почти 100% личного состава Вооруженных Сил СССР имеют высшее, среднее и неполное среднее образование"

Что греха таить, все мы в чем-то люди, даже будучи одетыми в курсантское х/б, и, соответственно, не чужды влечению к противоположному полу. В разной степени и с различной результативностью. Но не зря же нам в училище преподают тактику, опять же форма имеет значение, да и содержание - вполне на уровне. Следовательно, увольнительную в зубы и - полный вперед. А можно и без увольнительной. А можно (тоже вариант) вообще с территории не уходить, вона сколько офицерских дочек... ходит. Ну, и мы за ними, с ними, от них. Вот о последнем я и хочу рассказать.
От девушек курсанты получали разнообразные подарки и не все из них были приятными. Некоторые приводили нас в санчасть, где добрейший айболит прописывал NN-ое кол-во антибиотиков в мягкие ткани. С понятием был мужик, да и судя по его экстерьеру, тоже не чужд простым радостям жизни.
Эдак некоторые "удачливые ловцы" к нему по два-три раза залетали. Всех их он после третьего раза напутствовал примерно таким образом:
- А ежели ты, сукин кот, ко мне снова с трипаком припрешься, я покажу тебе, каким манером лечился от этой заразы вождь мировой революции товарищ Ленин в одна тысяча восемьсот кком-то году!
- Это каким? - вопрошал заинтригованый курсант.
- А вот, - лекарь доставал с полки потрепанный веками том, напоминающий манускрипт, со стершимся тиснением на обложке, - пособие, 1887 года выпуска, для практикующих хирургов. Так, страница 214, "Лечение венерических заболеваний". На, читай сам!
На двух страницах пожелтевшей бумаги с ятями и пр. довольно подробно описывался способ лечения, суть которого была в введении в те же многострадальные мягкие части сырого некипяченого молока, вследствие чего у больного повышалась температура (до 42 по Цельсию), и если он выживал, то, с некоторой степенью вероятности, выздоравливал.
Такая вот наглядная агитация здорового образа жизни и предотвращения случайных связей.

P.S. За точность воспроизведения текста из "ветхого завета" не ручаюсь, сам его не читал... Тьфу-тьфу-тьфу.