«Трах-тибедох-тах-тах!» - сказал Хоттабыч и его гарем остался доволен.
(вместо эпиграфа)

Это сейчас я знаю, что самая страшная пытка – это утром с тяжелого похмелья работать со спиртом, а когда-то в юном возрасте, считал иначе. Перед лицом вышестоящего офицера, имеющего повод устроить мне разнос, я испытывал просто суеверный ужас, с большим трудом загоняемый куда-то вглубь, видимо в яйца. И избавился от этой фобии очень даже не сразу. Те только-только оперившиеся (опогонившиеся) лейтенанты, еще не оставившие курсантских привычек, отдававшие честь прапорщикам ПЕРВЫМИ, помните вы это время сейчас, будучи майорами?
И вот внутренний карман оттопыривает пачка документов-удостоверений, и ты, весь такой наглаженный-отутюженный, блестящий всеми предметами амуниции, которые способен начистить до блеска, прибываешь пред светлы очи своего будущего начальника. М-да.
Группа вчерашних курсантов-однокашников мялась перед высоооокими дверями. За их потемневшими от времени створками лежала их судьба, оставалось лишь потянуть на себя эту гигантскую ручку – и, казалось, поток затянет тебя в эту судьбу, как в омут. Пустота в желудке, как перед первым прыжком с парашютом: ты чувствуешь, как сиротливо лежит там же пирожок, час назад съеденный в вокзальном буфете. Вдох-выдох, эх, Бог не выдаст, командир не съест! Толкаясь протиснулись в холл. Переговаривались исключительно шепотом, самые смелые – вполголоса. Окружающая действительность подавляла. Дежурный прапорщик, стоящий на верхней площадке мраморной лестницы, казался не менее, чем Зевсом-громовержцем, а сама лестница в нашем представлении могла конкурировать с потемкинской в Одессе.
Предъявили документы. «Зевс» просмотрел, поднял трубку телефона, коротко переговорил. Опустив трубку телефона, он хитро подмигнул нам. Почему-то это отнюдь не взбодрило молодых офицеров.
Спустившийся капитан сверил наши фамилии со списком, провел за собой по лабиринту коридоров и оставил ждать в комнате с окнами во двор, проинструктировав «по сторонам света» (туалет в конце коридора направо, курить можно только там, по коридору без дела не шляться, громко не разговаривать). С трудно передаваемыми чувствами опустились на стулья. Мандраж. Как в очереди к зубному. И так же как в очереди, возникла необходимость чем-то себя отвлечь. Были извлечены газеты, перечитанные еще в поезде, все углубились в их повторное изучение, пытаясь выцепить хоть что-то, что ускользнуло при предшествующих прочтениях. Ну, почти все. У Сереги газеты не было (ее использовали в качестве скатерти на вокзале). Он посидел с четверть часа, заглядывая в газеты соседей, но ничего интересного там не нашел. Да там и не было ничего интересного. Я, например, был занят тем, что в уме складывал цифры выигрышных номеров лотереи.
Серега еще немного поерзал, встал, походил по комнате, поглазел в окно. Все эти дефиле и вид пустого двора отвлекли его еще минут на пять. После чего он заявил: «Пойду, покурю». И покинул нас.
Все знают, что такое «стадный инстинкт»? Вот-вот. А у вчерашних курсантов он обострен до крайности. Вследствие чего через пять минут мы в полном составе передислоцировались «по коридору направо до конца». Пришли все, даже некурящие. А сортир – он везде сортир. То бишь – помещение начисто (вот что значит периодичность уборки!) лишенное официальности как таковой. Здесь вам не тут! Здесь можно расстегнуться, ослабить галстук, облокотиться или даже присесть на подоконник. И, сдвинув фуру на затылок, затянуться с наслажденьем столичной сигаретой, глубоко, с шипящим потрескиванием ароматного табака.
А в курилке, являющейся как-бы «предбанником» собственно сортира – только мы, все свои, вкруг пепельницы на высокой подставке. И как-то само-собой все расслабились, стали говорить громче. Пошли в ход недорассказанные вчера анекдоты. Кто-то вспомнил забавный случай, другой начал читать двусмысленные объявления из газеты. Посмеялись. Расслабились.
А вот этого военным делать не полагается. Никогда. Ибо… 3,14здец подкрался незаметно. Оправляясь на ходу в курилку со стороны сортира вошел целый полковник (вот что значит оставить неприкрытыми тылы)! Описать его гримасу я просто не берусь. Эта смесь удивления, возмущения, презрения, граничащего с брезгливостью и с неясной пропорцией составляющих… Небольшой табун каких-то зеленых лейтенантов пасется в почти генеральском сортире, нарушая таким хамским образом интимный процесс единения толчка и почти уже генеральской задницы. Это ж уму недостижимо! Лицо полкана сначала приобрело оттенок сукна мундира, постепенно, пятнами, переходя к цвету петлиц, то есть красному.
Мы стояли не дыша, вытянувшись в струнку, глаза навыкате. Чья-то сигарета выпала изо рта на пол розоватого мрамора. Ей-Богу, я услышал не только звук падения, но и звук, который она издавала в полете! И тут полкана прорвало!
О, как он говорил! Как умело подбирал он изысканные эвфемизмы, описывая наше умственное и физическое несовершенство! Как четко расставлял он пунктуацию, переходя с одного предмета на другой, какое глубокое знание человеческой анатомии и разнообразных половых извращений проявил! Мы были смяты, распяты, расстреляны, сожжены и растоптаны, а наш прах был развеян над близраположенным писсуаром. Перл-Харбор и 22 июня 41 в одном флаконе.
– Кх-мм! – сказал некто. Не мы, это точно. Способность говорить была утрачена вместе с чувством времени и только боль в барабанных перепонках, выдержавших этот артналет, не давала сомлеть. Полковник резко, на каблуках, выполнил поворот кругом… И уперся в широкий ряд наградных планок. Поднял голову и увидел погон с зигзагообразным плетением и двумя звездами. Крупными такими звездами, не то что у него. А еще выше было лицо. Да, это было именно лицо, а не рыло, как у большинства виденных мной генералов. Что-то такое исходило от этого лица. Нечто, что пахнет порохом, кровью и сгоревшим тротилом. Лицо волевое и старорежимное. Таким лицом мог обладать генерал армии, победившей Наполеона и разгромившей Гитлера. У таких генералов даже звание надо писать с большой буквы.
– Как ВЫ, Товарищ Полковник, Разговариваете, С Младшими ОФИЦЕРАМИ?! – слегка повысив тон, четким как строевой шаг голосом, отчеканил Генерал. Полкан изобразил пантомиму рыбы на берегу, открывая рот, но не произнося звуки. Генерал смотрел на него сверху вниз. Мы, как выяснилось, тоже. И вообще с каждой минутой полковник как бы мельчал на глазах, сдувался что ли. На вопрос Генерала, что послужило причиной его гнева, он тоже не смог внятно ответить, что-то мямлил про то, что «не положено» что-то там…
– Что «не положено»? Срать не положено? Ссать не положено? Курить запрещено? – Генерал произносил каждый вопрос на тон выше предыдущего
– …Нарушение формы одежды… – выдавил из себя полковник, лицо которого по цвету напоминало баклажан.
– Нарушение, говорите. – Генерал скользнул по нашей группе взглядом. От этого взгляда мороз пробирал по позвоночнику, отчего плечи сводило судорогой, а грудь выпячивалась в поле зрения четвертого человека. Только тут я понял, что стою не просто навытяжку, но и держа руку у козырька криво сидящей фуражки, а в левое плечо упирается локоть стоящего рядом Сереги.
Взгляд Генерала, совершив эволюцию, вернулся к полковнику, отчего тому стало заметно хуже.
– Нарушение формы одежды, говорите… Товарищ полковник, а где ВАШ головной убор? И почему вы не приветствуете старшего по званию?!
Колени полковника дрогнули, по горлу у него прошел комок размером с апельсин, а на висках повисли крупные капли пота. Пауза вполне устроила бы Станиславского, но его с нами не было. Зато был Генерал, который на наших глазах сделал выволочку полковнику. Нет, не за то, что тот забыл одеть фуражку, идя в туалет, не за то что молчал «как рыба об лед». Но за то, что позволил себе выражать свои чувства неуставным языком. Эвон как!
После чего, сжалившись, отпустил. Полковник ломанулся в дверь с радостью молодого бычка, которому хоть и прижгли клеймо на жо.. на филейной части, но яиц не лишили и на колбасу не извели. Генерал же повернулся к нам и изрек:
– Товарищи офицеры, не дадите ли газетку, э… почитать.
Естественно, державший газету левофланговый мгновенно выбросил вперед левую руку с зажатой в ней газетой, почти под нос Генерала. Это выглядело несколько необычно, поскольку мы продолжали стоять по стойке смирно, как на параде, с правой рукой у виска. Генерал, похоже, был несколько смущен, торжественностью, с которой ему была вручена помятая газетка.
– Вольно, – скомандовал он. Позже Серега утверждал, что при этом он улыбнулся: может быть, я не видел. Генерал развернулся и пошел в направлении ряда кабинок.

КОРОТКИЙ МАРШРУТ
Надо заметить, что работа военных авиаторов – это тяжёлый, изматывающий нервы труд, абсолютно незаметный и непонятный непосвящённым. Казалось бы, что здесь такого – отсидел в кабине некоторое время ничего не делая, ведь самолётом управляет железный лётчик – автопилот? На самом деле всё гораздо сложнее. Взять тот же Ту-95. Полёт на боевое дежурство занимает от 12 до 18 часов. Всё это время экипаж сидит на парашютах, а отнюдь не мягких банкетках. Туалета нет, вместо него, простите за натурализм, – мочеприёмник или бутылка с пробкой. И, что самое тяжкое, экипаж готов в любую секунду применить оружие мощностью в несколько Хиросим, находящееся на борту, погибнуть в результате атаки перехватчиков вероятного противника, разгерметизации и чёрт-те чего ещё, что может случиться в полёте. Причём, надежда на парашют, как средство спасения, невелика. Сколько случаев, когда благополучно покинув терпящий бедствие самолёт и штатно приземлившись, экипаж погибал в холодной воде, в горах, в тайге? Ведь служба спасения далеко – не успеют… Я уж не говорю о такой вещи, как дозаправка в воздухе, когда командир экипажа теряет за считанные минуты несколько килограммов веса – куда там гербалайфу!
Были времена, когда боевое дежурство в воздухе было неотъемлемой частью работы дальней авиации. Наши стратегические бомбардировщики летали по всему миру, защищая интересы СССР и напоминая всем, что дядя Сэм – не самый главный на планете. Налёт у экипажей был немалый. Уставали, конечно, как черти. Обычно после возвращения и послеполётной подготовки домой никто не расходился. Что бы скинуть напряжение собирались у кого-нибудь в гараже и принимали «русское лекарство от стресса». Соблюдалось это неукоснительно. Жёны были крайне недовольны – кому понравится, когда благоверный, слетав в Скандинавию и проболтавшись там около суток, возвращается домой подшофе?

Вот на этом фоне и произошла история, которую рассказал мне дядя Серёжа. Он в ту пору летал в экипаже майора Квинихидзе – грузина по национальности и атомной бомбы по темпераменту. Майор был женат на русской женщине, которые, в отличие от кавказских женщин, мужу в рот не смотрят и своё мнение при себе не держат. Поэтому майор после каждого полёта на боевое дежурство вынужден был выслушивать выступления жены на тему: «Сколько можно пить и дома не бывать?» Как же он любил жену, если, с его-то горячей кровью, ни разу не позволил себе слова худого в ответ сказать, не говоря о том, чтобы поднять руку? Но всему есть предел. И в какой-то момент нервы доблестного авиатора не выдержали. Он сгрёб жену в охапку, привязал её к стулу офицерским ремнём с портупеей и, со словами: «На большой маршрут я тебя не пошлю, а вот на короткий – слетай!»(попробуйте прочитать эту фразу с грузинским акцентом), – ушёл в гараж. Часа через четыре несчастная женщина кое-как добралась до входной двери и стала звать на помощь. Её вопли услыхала жена замполита эскадрильи, который жил в квартире напротив…

Когда майора нашли, он был изрядно навеселе и на возмущение замполита беспечно заметил: «Подумаешь – пять часов, да она ещё береговую черту не пересекла!»

Говорят, что молодые пилоты эту историю рассказывали своим боевым подругам в качестве назидания. Не все верили, но вопросов: «Чем вы там занимаетесь?»– старались не задавать.


(Прислали коллеги, откуда украдено не знаю.)

БЫЛИ "ПАРКЕТНОГО" КРЕЙСЕРА-8 или "я русский бы выучил только за то…"

"Паркетный" крейсер уже который день жарился под флоридским солнышком. Палуба была наводнена американскими коллегами.
Классные, оказывается, парни - эти американцы! А мы их всё время на учениях "Вулканами" (крылатая ракета - прим. Авт.) глушим. Вон они какие улыбчивые и общительные.
Общительные… А кстати, и когда ж они успели в "великом и могучем" русском так поднатаскаться, если "железный" занавес только-только расходиться начал? И говорят как хорошо - куда там нашему "школьному" английскому. Об этом мы спросили дружелюбных американских офицеров, и внимательно выслушали их ответы.
- Я еще до колледжа посещал кружок "русско-американской дружбы"! Там я и выучил русский язык.
- Я закончил исторический университет, увлекся историей славян, и поэтому выучил русский язык.
- О! Я в восторге от русской литературы. Толстой, Тургенев, Пушкин, Лермонтов! Мне так понравились их произведения, что я выучил русский язык!
- Мои далёкие предки были русскими. Я заинтересовался историей своей семьи и решил выучить русский язык.
Звучали и другие замысловатые и интригующие истории о том, какими неисповедимыми путями просыпалась в простых американских парнях неистребимая тяга к познанию русского языка. Почему-то именно любители русского обожали фотографироваться (конечно, своим фотоаппаратом) на фоне вооружения и аппаратуры крейсера, с восторгом обменивались адресами для дружеской переписки, с маниакальной настойчивостью уточняя должности и анкетные данные новоявленных друзей.
И только один офицер под конец очередного фуршета на вопрос об истоках знания русского мудро улыбнулся и промолвил:
- РАБОТА У МЕНЯ ТАКАЯ!
Штирлицы, блин.

Старые, но всегда свежие переговоры (http://www.ostrie.ru/category/35/)
Разговоры пилотов с диспетчерами. Были опубликованы в немецкой
"BILD". Имели место на самом деле, т.к. все разговоры пилотов с
диспетчерами записываются.

Диспетчер (Д): Во избежание шума поверните на 45 градусов направо.

Пилот (П): Что за шум можем мы на высоте 10.000 метров создавать?

Д: Тот шум, когда ваш 707 с 727 перед вами столкнется.

******************

Д: Вы Airbus 320 или 340?

П: Конечно же А 340.

Д: Тогда не могли бы вы перед стартом ОБЕ турбины запустить?

******************

П: Доброе утро, Братислава.

Д: Доброе утро. К сведению: это Вена.

П: Иду на посадку в Братиславу.

Д: Это действително Вена.

П: Вена?

Д: Да.

П: Но почему? Мы же хотели в Братиславу.

Д: Okay. Прервите посадку и летите налево.

*******************

Диспетчер одному пилоту, который слишком жестко посадил самолет:
"Посадка не должна быть тайной. Пассажиры должне знать когда они
приземлились"

П: Ничего страшного. Они аплодируют все равно всегда.

*******************

Пилот "Alitalia", которому удар молнии вывел из строя половину Cockpit:
"У нас почти все накрылось. Ничего не работает. Даже показатель высоты
ничего не показывает."

Через пять минут в эфир выходит пилот другого самолета: "Заткнись и умри
как мужчина!"

*******************

П: У вас горит один посадочный огонь.

Д: Я надеюсь, что горит больше.

П: Я имею ввиду он дымит.