Нужды насущные
или Почему в училище не учат мочиться из положения лежа?

Наш инструктор утверждал, что снайпером необходимо родиться. Дескать, с самого рождения нужно заглянуть младенцу в глаза, в самый зрачок, - а нет ли у него там градуированной тысячными сетки… Ну, это так, присказка.
Так или иначе, но лежу я сейчас на самодельном топчане из столешницы и дверцы шкафа, пристроенному к дырке в наружной стене от попадания БМПэшного снаряда. Аккуратная такая дырка, диаметром сантиметров 15. Сектор просматривается неплохой: единственная дорога из поселка.
Тылы обезопасил. Лестницы на мой второй этаж нет, ее обугленные останки лежат на первом. Порядком прокопченные стены практически не отражают света, следовательно, обнаружение моего силуэта в окне внешним наблюдателем маловероятно. Да я и не произвожу резких эволюций, лежу себе, не дергаюсь.
Лежу уже третий день, стало быть, являюсь уже полноправным жильцом этого дома. Точнее, той половины, что от дома осталась. Тут, по всему, была какая-то контора. Вон, в углу даже пишущая машинка завалялась. Обломки мебели, ворохи обгоревшей бумаги, здоровенный сейф, упав, перегородил короткий коридор. Комнатка моя тупиковая, но путей отхода аж три: через сейф по коридору в сторону лестничного проема, через окно с единственным, случайно уцелевшим закопченный стеклом, или через дыру в потолке. Плита перекрытия сместилась и упала одним концом в комнату, эдакий пандус на крышу. Удобственно.
Когда вернусь, надо будет доработать малость сошки. Чтобы регулировались по высоте плавно, а не на три фиксированных положения. И новую резинку затыльника достать.
В наушнике щелкнуло, голос Сереги, начавшийся с середины фразы: '…ыишь меня, Наденька? Прием'. Слышу, слышу, блядский потрох. 'Слышу хорошо. Верочка, как у вас? Прием'. Вера-Надежда-Любовь. Придумали ж позывные, блин. Наблюдатели - Вера, я, стало быть, Надежда, а база, естественно, Любовь. Серега сопит, щелкает и снова с середины слова: '…ка тихо. Ждем-с'. Да уж, что еще остается. Достаю из кармана кружок сырокопченой колбасы, отправляю в рот. Не жую, сосу как леденец. Полкармана настрогал еще с рассвета, до сумерек должно хватить, а там можно и по-серьезному… Глоток воды через трубочку (одноразовые системы для переливания крови - это просто находка, ей Богу: заполнил пластиковый пузырь водой, сунул в карман разгрузки, трубочку с зажимом к погону. Захотел пить - захватил губами, нажал зубами на зажим и живительная влага льется тебе в рот).
На первом этаже хрустнуло под чьей-то ногой битое стекло. Осторожно переворачиваюсь на левый бок, правая рука ложится на набедренную кобуру. Внизу сначала тихо, потом с грохотом падает что-то, вроде пласта штукатурки, голоса. Блядь, дети! Судя по голосам - лет десяти-двенадцати. Самый шкодливый возраст. Такие могут и на второй этаж попытаться забраться.
Не переставая прислушиваться, осматриваюсь. Снаружи вблизи никого. Старик ведет в поводу тощую корову (ориентир - сломанное дерево, 300 метров), во дворе ближайшего дома женщина лет 40 вывесила и чистит ковер (ориентир - левее трубы котельной, около 100 метров). Левой рукой на ощупь через ткань разгрузки нажимаю на кнопочку рации. В наушниках у меня и наблюдателей пищит условный сигнал 'Нештатная ситуация'.
Мне вот что интересно, ежели эти пацаны сюда таки сунутся, что мне с ними делать? Одного я смогу скрутить, даже связать найду чем. А с двумя? Не мочить же их! Осторожно, стараясь не издать ни звука, спускаю ноги с лежака на заранее расчищенный пол. Подтягиваю шнуровку на берцах. Пацаны о чем-то базарят, вроде спорят. Один очень громко кричит, хрен знает, что, но по интонации - 'Атас!'. ЗАСЕКЛИ!!!?? Практически сразу вслед за криком - громкий хлопок! Очень громкий (закрытое помещение) и очень неожиданный. Он застает меня в положении 'на корточках', когда я, вывернув голову, пытаюсь рассмотреть, что делается внизу. Очень неустойчивое положение, надо сказать. Что и сказалось… Потеряв равновесие, я всем весом приземлился на пятую точку, удачно выбрав для этого приземления место, где хранились запасы моих собственных жидких экскрементов, аккуратно запакованные в полиэтиленовые пакеты. Вследствие чего оные пакеты моментально потеряли былую герметичность. Более дурацкого положения у меня в жизни не было! Сижу в разрушенной халабуде почти в центре отнюдь не дружественного населенного пункта в луже собственной мочи, напуганный малолетками. А Серега по рации запрашивает, что за взрыв на первом этаже и живой ли я вообще?
В общем, 'клиента' в тот раз так и не дождались. Как стемнело, я свернулся и вдоль реки вышел в точку встречи с наблюдателями. Через несколько часов мы уже тряслись в подобравшей нас вертушке, где я вяло отмахивался от Сереги, избравшего меня в качестве мишени для своих дурацких шуток. Дескать, смотри, молодой (это он своему напарнику), на настоящего профи, - он даже ссать умеет лежа, не то что вы, молодняк.

P.S. Никому я об этом до сих пор не рассказывал, надеюсь и здесь все останется меж своими.

Взято с: http://2003.novayagazeta.ru/nomer/2003/33n/n33n-s00.shtml
Вот воспоминания новых ветеранов - бывшего старшины и капитана - командира отделения и командира взвода сводного отряда Московского ОМОНа. Их обобщенный послужной список включает службу в штабе группировки, на знаменитом КПП 'Кавказ', сопровождение колонн через всю Чечню, зачистки и охрану чеченского нефтекомплекса.

Награды и визиты
- На моей памяти было их немного. В самом начале войны приехали два полковника за орденами Мужества. Две недели пили в штабе группировки. Да еще как напьются - орут: 'Последний бой, он трудный самый...' И ордена получили...
Генерал - 'участник боевых действий'. Приехал в отдельном вагоне. Пока поезд разгружали, его сопроводили в расположение. Пришел, хряпнул водочки, руки пожал - и его сопроводили обратно... После я слышал, как он гордо заявлял, что восемь раз был в Чечне...
Прилетел целый генерал-майор, но еще относительно молодой. Камуфляж на нем американский. Автомат болтается, диски заряжены и перемотаны лентой. Забегает в штаб: 'Сынок, где командующий?' - А к командующему нельзя с автоматом. Побежал дальше. Стенки тонкие, слышу, он больше не топает... 'А можно мне 'участника боевых действий' (нагрудный знак и книжка)? Ну что я здесь был. Жене хочу показать...'
Рушайло приезжал, еще когда был главой МВД. Поковырял лопаткой у штаба группировки внутренних войск, прямо перед домиком командующего, и возникло там дерево. Начальником для нас тогда был генерал-лейтенант Воротников - мужик умный и справедливый, но не мог же он запретить министру озеленение при окружающем-то лизоблюдстве. Вот и получилось дерево с табличкой, что Рушайло его посадил.
Дерево это невзлюбили коллективно и от всей души. Смеялись все. Выливали на него помои, вываливали мусор... А командиры, хоть и старались этого не замечать, но все же поставили к нему часового, который начал под него писать. В общем, дерево периодически загибалось. Так комендант его под покровом ночи несколько раз менял, чтобы никто не догадался, что дерево, знавшее Рушайло, уже давно умерло.

Говаривал капитан Гусев: "Связь - дело тонкое. А где тонко, там и рвётся"

Борис Семенович, Факультетский Зам и относительность восприятия.

В разгар зимы, как это обычно и бывает в жизни, роту второго курса военно-морского училища настигла сессия. Экзамен по чрезвычайно тупорылой и запутанной науке 'Теория электро- и радиоцепей и сигналов' не нравился никогда и никому. Эта наука - из разряда тех, аббревеатурам которых обычно пишут эпитафии. Например, 'рогатая' (артиллерийская) дисциплина СПУСКА: Системы и Приборы Управления Стрельбой Корабельной Артиллерии. 'Сдал СПУСКА - собирайся в отпуска'. Наша же ТЭРЦ была мудренее, скучнее и гораздо оторваннее от реальности. И гораздо подлее, потому как эпитафии ей не придумывались. Так и жили - с надеждой отмучаться, получив 'Подход - полбалла, Отход - полбалла, Раскрыл е#ало - и еще два балла'. В сумме - четкий, как строевой шаг, трояк, которому за заслуги перед СССР, по-моему, давно пора ставить памятник. В виде, например, трехглавой трехлитровой бутылки водки.
Вадик Тришкин отличником не был, но имел интересную особенность головного мозга - чем алогичнее становилась наука, тем проще она запоминалась. Попыток понять запомненное Вадик никогда не предпринимал, и с этим он очень угадал в жизни и службе, которые, как известно, не сулят философам ничего хорошего.
В результате Вадик шел на этот экзамен первым, даже раньше двух активно пыхтящих котелками взводных 'ботаников', и совершенно не волновался. За все пять лет такое было только дважды - вот этот случай и НК (Научный Коммунизьм) на пятом курсе. НК как научная дисциплина имел еще более извращенное представление о логике, мире и своем месте в нем, но это уже другая история.
Вытянув билет с 'интегрирующими цепями', Вадик сразу заявил, что подготовка ему не нужна, и принялся покрывать доску арабской вязью причудливых формул. Прямо над доской, академично отклоняясь от вертикали, висел огромный, явно срубивший не один курсовик, красочный стенд, повествующий о знаменитом русском ученом-электротехнике Б.С.Якоби и его, оказывается, правильных взглядах на пролетариат. Стенд был выполнен на проморенной фанере, и фамилия великого ученого была написана фактически белым по коричневому.
До училища Вадик активно играл в баскетбол. И, кроме того, всегда опровергал известное правило, гласящее, что анекдоты лучше рассказывать в компании длинных, чтобы поржать дважды: первый раз - с анекдота, второй, - когда дойдет да наиболее удаленных от земли мозгов. С основным чувством жизнеобеспечения советского курсанта - юмором, - у него все было хорошо.
Естественно, никто не заметил, как Борис Семенович Якоби был незатейливым, но элегантным способом лишен не только исконной фамилии, но и вообще уверенности посетителей кабинета ТЭРЦ в том, что он - Борис Семенович.
Теперь на всякого, сюда входящего, сурово смотрел Якобы Борис Семенович. То есть, неизвестно, то ли он Борис Семенович, то ли не все так просто.
- Я, - говорил потом, вытирая слезы, Вадик, - хотел добавить между 'Якобы' и 'Борис' в скобках слово 'квази', чтобы никто больше не сомневался, но места было очень мало.
И капкан, притаившись в дебрях трудной науки ТЭРЦ и сложном камуфляже ситуационных вероятностей, затих распахнутой пастью над головами ручейка курсантов, плавно текущего через эшафот у доски.
Спустя некоторое время, как и положено Коммунистической Партии, которая, как известно, за все бралась, но ни за что не отвечала, в аудитории появился замполит нашего факультета. Собственно, это мог быть замполит любого другого факультета, а еще это мог быть и Генсек. А почему нет? Только зам удовлетворял необходимым требованиям ситуации - он мог вот так просто заявиться на экзамен, он ни хрена не смыслил в предмете, и еще он должен был как-то поучаствовать в процессе. Так получилось, что кроме замполита в те времена всем этим трем условиям соответствовали начальник училища и все, абсолютно все снежные люди и инопланетяне.
Но у нас - появился наш зам. Весело плеснув водички в стакан, он огляделся, освоился в аудитории, побарабанил пальцами по столу и негромко, но бодро спросил у принимавшего экзамен капраза-отставника:
- Извините, все-таки интересно, а как его настоящая фамилия?
- Кого? - сидевший спиной к портрету капраз посмотрел на зама поверх очков.
- Ну, вот этого, якобы ученого-электротехника?

Тот факт, что глупо хлопающий глазами у доски Вовик Субботницкий получил-таки свои три балла, во-первых, совершенно ничего не говорит о степени пристрастия допроса, а во-вторых, ярко свидетельствует о справедливости Творца в Его промысле, потому что существовали абсолютно все человеческие основания поймать 'банан': великие и могучие два шара - любовь и ненависть советской научной школы. Обошлось...
Возможно, сейчас, в эту самую минуту, где-то далеко, между сползающими в океан глетчерами Исландии и кипящим прибоем Фарерских островов, в безмолвии стылого гидрокосмоса, опираясь рулями глубины о зыбкую холодную реальность, висит в воде над темной бездной гаджиевский БДРМ. Тихо лодку глубины качают... Это очень точно описано у Покровского - этакий звездолет в пустынной черноте между далекими галактиками. Иногда, редко, всего-то два-три раза в сутки, корабль на своем маршруте поднимается к поверхности океана, чтобы выставить из воды антенны, для быстротечного сеанса связи с землей и определения своих координат по пролетающему от горизонта до горизонта спутнику. И первым человеком в экипаже, получающим информационное подтверждение существования за пределами его прочного корпуса нашего, огромного, разумного и бестолкового мира, является не кто иной, как Вадик Тришкин, хохмач и командир боевой части связи подводного ракетоносца.
Эй, мужик! Ну, за тебя...
Пронеси тебя судьба мимо всех 'толстых' торпед в эти смутные времена.
Без всяких 'якобы'.

Классика фольклора связистов:
"Сильна Красная Армия, но связь её погубит!"