Капитан Голубенко

Тормозная площадка товарного вагона, последнего в составе, который везет меня из Хабаровска куда - то в Казахстан, значительно романтичней любого места в моей родной в/ч 28161, где я служу уже третий год. Едем мы на битву с высокоим урожаем. С Дальнего Востока в Казахстан отправляются транспортные батальоны, сколоченные по принципу «с миру по нитке» - от каждой воинской части по нескольку автомобилей. В середине состава несколько «теплушек» - 3 для нас, одна для штаба батальона, одна для кухни. Между штабным вагоном, локомотивом и последней площадкой протягивается связь, но у наших связистов не хватило провода, и связь до последней площадки не дотянули. В конце состава 2 вагона с запчастями. Моя машина, ЗИЛ-157, стоит на третьей платформе от конца состава.
Перед отправкой капитан Голубенко, наш комвзвода, распределял обязанности на всю дорогу. Нашему пятому взводу, кроме прочего, выпадало круглосуточно нести дежурство на последней площадке эшелона. Я дал кулаком в бока двум корешам из нашей части, и мы вызвались бессменно нести там дежурство до самого Казахстана. Капитан удивился, но не возражал.
Капитан Голубенко удивлялся редко. У меня за полтора месяца нашего с ним знакомства, предшествующих отправке на целину, сложилось о нем мнение, как о человеке, который знает, что еще будет и что уже было. Наш взвод, собранный по крохам из разных воинских частей Хабаровска, в ожидании отправки разместили на пустыре. Капитан прибыл из Сов.Гавани и мы, находясь в Хабаровске, были приданы батальону, который формировался там. Мы поставили палатки, в два ряда составили машины, прямо перед нами были ворота армейских авторемонтных мастерских. Голубенко устроился жить там, а мы и рады были. И вот тут начались необъяснимые странности. Нельзя сказать, чтобы капитан нам надоедал. Заходил, посматривал, чего-то советовал. И всегда в руках у него был прутик с какого-нибудь кустика. Он никогда нас не ставил в строй, если ему надо было что-то всем сообщить, он просто говорил «ребятки, подойдите», и мы просто подходили толпой. «Ребята, если кому-то надо куда, подойдите, скажите, до которого часа». И после того, как кто-то опоздал, собрал нас и сказал «ты сам назначил время, когда вернешься. Ты сказал, до часу ночи. Так вот, до часу ночи я знаю, где ты, в час ноль одна я не знаю где ты. Умей планировать свое время, а главное, умей держать свое слово, разбейся, сделай возможное и невозможное, но сдержи. А теперь загибайся». И врезал пару раз прутом по заднице провинившемуся.
Он не требовал доклада по возвращении. Ребята отпрашивались до четырех, до пяти утра, он всегда отпускал и всегда знал, кто когда возвращался. За полтора месяца, которые мы провели на этом курорте, к нам ни разу не заглядывали всевозможные проверяющие, которые роились на противоположной стороне пустыря, где ожидали отправки другие батальоны. Их там строят по сто раз на дню, гоняют, а мы загораем, книги в библиотеке мастерских берем, читаем, а вечерами, по очереди, отправляемся на проверку местного населения, лучшей его части, на предмет выяснения отношения к военнослужащим срочной службы. И однажды кого-то из наших загребла комендатура. Не рассчитал дозу, поздно заметил патруль, бегал плохо... Так вот, капитан плюнул, сел на машину и через полчаса привез Донжуана на пустырь. Собрал нас, и сказал, чтобы мы сами принимали решение, что с ним делать. Мы решили оставить, капитан врезал ему двадцать розог своим прутиком и на том все и кончилось. Капитан отмазал у Хабаровской комендатуры! За полчаса! Это уже не странность. Капитан, по нашим понятиям, сотворил чудо. Да за таким капитаном...
И вот мы расположились на этой площадке. Отобрали у поварят чайник, набрали воды и вечером пустились в путь. У меня с собой фотоаппарат, в машине пол-бардачка пленок, вокруг Клуб Кинопутешествий. Биробиджан, Благовещенск, Свободный, Шилка и Нерчинск. А между ними тайга, сопки, реки, чистые, с песчаными берегами и галечными перекатами. Воздух голубой. Обзор 270 градусов, не то, что из вонючей теплушки. Романтика, однако! Днем мы на площадке все втроем сидим, путешествуем.
Посреди этой романтики остановился наш эшелон на какой-то забайкальской станции. Товарный поезд - не трамвай, на минуту не останавливается. Спрыгнули мы с площадки размяться. Смотрим - рядом, на соседнем пути, в вагон товарный дверь приоткрыта. Заглянули, а там полный вагон деревянных бочек, только в середине немного места, и сидит там грузин, а перед ним одна бочка на боку и краник в ней. Спросили у него, что все это значит? - Вино, говорит, везу колхозное на Дальний Восток. Ну мы отошли, по карманам пошарили, воду из чайника выплеснули и к грузину. - Продай нам вина, а? - Слушай, зачем продай, я тебе, солдату, так налью. И не взял денег, а вина налил в солдатский чайник с кавказской щедростью. Сгонял я в какой-то ларек, что виднелся невдалеке. А там, кроме вафель ничего съедобного. Взял три пачки. И выпили мы это вино, вафлями зажевывая. И такое вино вкусное оказалось, что пошли мы к грузину еще раз. - Слушай, дорогой, ты нас вином угостил, спасибо, но теперь продай нам, очень понравилось. И набрал нам еще вина виночерпий, еле уговорили деньги взять. Только подошли к площадке, а тут дежурный по эшелону идет. Я хватаю чайник и к крану, метрах в пятидесяти торчит. Чайник поставил, гимнастерку снял, обливаюсь до пояса и на ребят поглядываю. Ну не выливать же! Вода холоднючая, зараза, у меня уже на шее иней выступил. Наконец дежурный отчалил. - Чего он так долго торчал, спрашиваю. - Воды хотел попить, видит, ты за водой пошел...
Мы на радостях и второй чайник по быстрому приговорили, набрали в него воды ледяной, а тут и тепловоз зацепили, и помчались мы дальше. Вокруг красота, объективом ее ловлю и затвором щелкаю. Но второй чайник повел себя предательски. Пленка быстро кончилась, я открыл фотоаппарат, убедился визуально, что пленка вся вышла, понял, что засветил пленку, понял, что хорошее вино сыграло со мной плохую шутку, закрыл фотоаппарат и загрустил. Запасные пленки в бардачке, вроде и рядом, но в таком состоянии перелезть через вагоны по крышам нечего и думать.
Но тут, к моей радости, поезд все тише и тише, и вот уже совсем ползет. Дорога там извилистая, вокруг тайга, далеко вперед не просматривается. Но удалось увидеть, что тепловоз входит на перегон на желтый. Значит, следующий может быть красным, вот он и тянет потихоньку. Сунул я ребятам фотоаппарат и сиганул с площадки за пленкой.
Если бы я сиганул влево, на междупутье, все бы обошлось. Но чайник продолжал делать свое черное дело, и я сиганул по привычке вправо. А по откосу бежать оказалось тяжеловато. Вино в животе плескалось, обломки вафель плавали в вине, как весенние льдины, и все это мешало переставлять ноги. Обогнал полтора вагона, оставалось полвагона, и вот они, платформы. Но тут машинист увидел следующий светофор. Зеленый. Почувствовал это по тому, что теперь просто бежал рядом с серединой вагона и не мог продвинуться вперед на миллиметр. Да еще и дорога под уклон. Пора возвращаться на площадку, фальстарт! Немного сбавил темп, поглядывая назад, поджидая площадку, и в последний момент споткнулся о какую-то булыгу. Не упал, но потерял полсекунды. Площадка пронеслась мимо! Я выскочил на шпалы между рельсами и припустил за своим поездом. Вы когда-нибудь пробовали бегать, что есть сил, по шпалам? А сообразить на ходу, после кавказского вина, что по междупутью бежать легче? После полчайника чудесного вина с вафлей? Интересно, кто установил, что именно такое расстояние должно быть между шпалами? Какого он был роста?
Пацаны пребывали в мечтательном настроении. Они как-то отрешенно, мне даже показалось, равнодушно смотрели, как в пяти метрах от них за поездом, соревнуясь с двумя секциями тепловоза ТЭ-3 и пытаясь попадать точно на шпалы, мчится их товарищ. Я не мог им орать, и так дыхание на пределе. Но до них вдруг дошло, что тут не просто развлекаются или готовятся к олимпиаде. Вскочили, засуетились. А до площадки уже метров десять. Показываю им вниз, на магистральный кран, показываю жестами, чтобы его открыли. Перегибаются, смотрят на сцепку, потом на меня, потом опять на сцепку. Не понимают. Покрутили ручку тормоза... Ага, ее можно крутить до вечера! Тут у меня дыхалка совсем закончилась. Показал я им, чтобы пилотку бросили. Бросили пилотку, поняли, а сигареты зажилили. И уехали.
Подобрал я пилотку. Ну, сейчас следующий будет, сяду. Но следующий появился минут через десять, и шел он на зеленый, километров под сотню. И следующий за ним тоже. Во все внезапно потемневшее небо нарисовался портрет капитана Голубенко. Я понял, что надо идти на станцию. Сошел в тайгу, выломал палку, разделся, свернул все шмотки в узел, повесил палку с узлом через плечо и пошагал на запад. Было около полудня.
Поезда проносились мимо, рявкая на меня гудками, я поглядывал, чтобы не оказаться между составами, день был солнечный, вполне можно было сойти за туриста с пачки сигарет «Памир». Попутные поезда шли груженые бревнами, встречные поезда были точной копией попутных, та же сосна и листвяк. Страна большая, все при деле...
Часа через два впереди показался большой железнодорожный мост с запреткой и будкой с часовым на противоположном берегу. Сойти с дороги, обойти мост, переплыть реку. Река широкая, течение быстрое, крокодилы в Сибири не водятся, пить охота, вода холодная в кране была, в реке не намного теплей будет, плаваю хорошо, с сапогами на голове не пробовал, до реки по тайге идти, если переплыву, то и после. Комар заест, медведь закусит - взвешивал я за и против. Оделся и попер на мост.
Часовой на том берегу тупо смотрел на незнакомого солдата, бодро шагающего по тщательно охраняемому объекту. Я поравнялся с ним, спокойно прошел мимо, и, когда между нами было уже несколько метров, окликнул меня. Я подошел, он никак не мог прийти в себя, наверное думал, что он спит на посту и это все ему снится. Документы у меня были в кармане гимнастерки, я объяснил человеку, что поезд мой остановился на перегоне, я спрыгнул в кусты, поскольку в теплушках нет туалета, а поезд взял, да и ушел, пока я штаны натягивал. Очень правдивая, жизненная история, но часовой не поверил и вызвал караул. Прибежал караул, проверил у меня документы. Начкар, наверное, раньше выспался, поэтому соображал хорошо и в историю мою поверил почти сразу, только сдвинул пилотку на лоб да затылок почесал. Тут станция недалеко, километров пять, обрадовал он меня. А закурить у меня нет, не курю я.
И потопал я на станцию, радуясь, что не узбеки сегодня в карауле стояли. Но хоть воды попил из фляжки. На станции сразу к диспетчеру завалился. Объяснил ситуацию. Вот черт, говорит он мне. А я только что пассажиру зеленый дал. Но за ним идет такой же воинский эшелон, как тот, от которого ты отстал. Я ему два желтых повешу, ты как, на ходу сядешь? - Конечно, а закурить у тебя есть? - Не, не курю я...
Пошел я к пятой и шестой рельсе, тут эшелон подоспел. Запрыгнул на него, помахал диспетчеру ручкой и поехал своих догонять. Впереди, платформ пять, усмотрел часового возле машины. Я к нему перебрался, а он тоже не курит. Вот черт! Не успели мы с ним парой слов перекинуться, поезд наш вдруг тормозит и останавливается на перегоне. И бегут к нам дежурный по эшелону с дневальными, снимают меня с платформы и ведут в штабную теплушку. Господа офицеры увидели, как я запрыгнул на платформу, позвонили на тепловоз.
И давай мне допрос учинять, кто я и откуда, и кому ручкой махал и почему. Один мои документы в руках держит, а сам спрашивает, сличает. Наверное, замполит. И хочется ему орден получить за поимку шпиона империалистического, пытавшегося выкрасть секретную схему перестановки колес у автомобиля ГАЗ-51 или, что еще хуже, срисовать внешний вид карбюратора К21Г. Но я держался, как учили правильные детские книжки держаться советских разведчиков в застенках Гестапо, своих не выдавал и в конце концов замполит понял, что ордена за меня ему не дадут, вздохнув вернул мне документы и пообещал сдать в Чите в комендатуру. Пусть там разбираются.
Попадать в комендатуру мне вовсе не хотелось. Прощай целина, с позором в часть вернут, а то еще и дезертирство пришьют. На стене штабного вагона проступил лик капитана Голубенко. Затосковал я слегка. Ну ничего, до Читы еще почти сутки, за это время что-нибудь придумается.
Тут вдруг наш состав притормаживает, идет все тише и тише и совсем останавливается посреди тайги. И на платформы лезет толпа мужиков с косами, да баб с корзинками всякими. Наверное, где-то поблизости сено косили, а машинист местный, с ним заранее договорено, да кто ж знал, что ему воинский эшелон подцепят? Нежданные пассажиры скоренько разместились на платформах под машинами и поезд тронулся, а дежурный по эшелону принялся крутить ручку телефона, ругать машиниста и требовать немедленной остановки. После обещаний всех мыслимых и немыслимых кар на его голову машинист остановил состав. Деж в сопровождении дневальных, оставив одного дневального охранять меня, чтобы я не сбежал, прихватив еще несколько человек, бросился ловить нарушителей. Шум, гам, по кустам носятся толпы народа. Один мужичек сел под пушистую елочку, достал термос, налил чаю. Сидит, тормозок жует, чаем запивает. Вокруг беготня, ловля диверсантов, а его никто не трогает. Он ведь ни от кого не убегает. Развеселил меня этот мужик.
Тепловоз дал гудок и поезд медленно пополз. Деж с дневальными запрыгнул в вагон, бабы с мужиками опять, высыпав из тайги, взлезли на платформы. Мужик под елкой допил последний глоток, завернул термос, положил его в котомку и тоже прыгнул на платформу. Деж плюнул в тайгу. Машинист двинул вперед контроллер. Мы помчались дальше.
Солнце уже почти касалось сопок, когда мы наконец остановились на маленькой станции, скорее, полустанке «Жанна». К кухне потянулись гонцы от теплушек с бачками и чайниками. Товарищи офицеры гурьбой пошли туда же. Я подошел к двери. Поезд стоял в трех метрах от густого кустарника.
- На минуту, за кустик - сказал дневальному.
- Давай, только быстро.
Спрыгнув с вагона неспеша зашел за куст. Сто метров со скаткой, противогазом и карабином на зачет в части пробегал за 13,8 секунды. Теперь, наверное, поставил мировой рекорд. Но углубляться в тайгу не стал, а свернул в сторону тепловоза, подполз к краю кустарника напротив него и стал смотреть вдоль состава. Голосов слышно не было, но было видно, как из вагонов вдруг посыпался народ. Выждав с полминуты после того, как последний скрылся в тайге, я чуть не ползком шмыгнул за тепловоз и поднялся в кабину к машинистам. Ребята были молодые, быстро въехали в ситуацию и начали по рации долбить Жанну, чтобы давала отправление. Запросили, где мой эшелон, номер его еще в Хабаровске я записал. Разрыв шесть часов!
Жанна дала, наконец, зеленый, ловцы меня вернулись ни с чем. Ребята, переглянувшись, достали кусок фотопленки и ограничили сверху стрелку самописца на 90 км/час. Давненько не было попутного поезда, дорогу впереди никто не держал. Я даже не догадывался, что товарный состав может мчаться, как поезд «Ленинград-Москва», называемый «Красная Стрела»! Я сидел и прикидывал, где я догоню своих. Солнце зашло, было уже совсем темно, когда ребята сказали «все, здесь нам остановка». И остановившись, показали на соседний состав, рефрижератор. - Этот дальше пойдет. Я поблагодарил их, слез с тепловоза и только подошел к тепловозу на соседнем пути, как он тронулся. Уже на ходу ввалился в кабину. Машинисты, на этот раз не молодые, слегка шарахнулись, но тоже быстро поняли, что к чему. Пленку они, правда, не доставали, ехали спокойно, но мои шансы уже выросли. Мой родной эшелон тоже ведь останавливался на ужин. И его никто не подгонял, как на Жанне. Да еще надо учесть остановки для замены тепловозов, я то пересаживаюсь на ходу. Могу и догнать, к утру хорошо бы... И вот часа в три ночи мы входим на какую-то станцию, и нам дают остановку. Наш состав замедляет ход, а справа, по соседнему пути идет на выход мой эшелон, и плывет мимо меня мой ЗИЛ на платформе. Я спрыгнул с тепловоза, но не так, как спрыгиваешь, чтобы остановиться, а не гася скорости, в три шага, почти не касаясь ногами земли перелетел к своему эшелону и запрыгнул на платформу. Все! Догнал!
Перелез на свою платформу, умылся хорошенько. На целину я ехал во второй раз и к кузову у меня был приколочен умывальник и сорокалитровая фляга с водой. В бардачке 10 пачек сигарет! Перекурил и лег поспать. Только бы ребята, которые сидели на площадке, не проболтались. Спрыгнул, мол, а дальше не видели, и баста! И с тем заснул под стук колес.
Проснулся от тишины. Рассветает. Большая станция, сразу слышно. Сижу тихонько, жду. Так и есть - деж с дневальным идут, посты проверяют. Подпустил их поближе, Вылез на подножку, потягиваюсь. Деж стал, смотрит на меня, как на привидение.
- Ты кто?
- Докладываю.
- Так ты ж отстал!
- Кто, я? Как отстал? Вот он я! В машине спал! А где это мы? Что за станция?
- Чита. Пошли в штабной вагон!
Пришли. Рассказываю, как было дело:
- Поезд тихо шел, я за пленкой спрыгнул, в машину залез, пленку взял, а поезд уже быстро идет, ну я посидел, посидел и заснул...Вы в машине смотрели? (Надо перехватывать инициативу)!
- Нет, чего в ней смотреть, когда видели, что ты бежал за поездом?
- Кто видел?
- Ну там солдатик на посту в середине эшелона на повороте видел, как ты бежал?
- Он что, меня знает?
- Нет, но видел, как кто-то бежал...
- А ребята, которые со мной ехали, видели, что я отстал?
- Нет, они сказали, что ты спрыгнул, и больше они тебя не видели...
- Ну не знаю, кто отстал, а я вот он! В машине надо было посмотреть!
Во время этой беседы капитан Голубенко молчал и улыбался. Тут появляется военный комендант. Как, мол, фамилия вашего бойца отставшего? Шаталов? Шагалов? А то одного там в другом эшелоне задержали...- Да нет у нас отставших, снимайте розыск, мы ошиблись, поверку провели, все налицо - довольны отцы-командиры! Было ЧП - и нету!
- Ну, пошли домой, сказал Голубенко. А по пути в наш вагон остановился.
- Что догнал, молодец, а за то, что отстал, чтобы завтра постригся наголо.
Не проведешь капитана Голубенко, и не пытайся!!!

Спаситель Башни

«Боже, когда же она заткнется???» - раздражено думал Гюстав д’Аржиньи, владелец десятка небольших магазинов, бывший мещанин, а теперь, после женитьбы на бедной, как церковная мышь, но с гонором королевы Кастилии графине д’Аржиньи, сам в результате ставший графом, ныне депутат муниципалитета Парижа, завязывая галстук. Мадам д’Аржиньи высокомерно обращаясь к этому мужлану (ах, если бы не его деньги..) повторяла в двадцатый раз - «величайшие умы Франции - Золя, Бальзак, Мопассан требуют убрать это железное чудовище инженера Эйфеля, мы, как цвет духовной.. и т.д. ..». Скрипнув зубами, депутат повторил в двадцатый же раз елейным голосом:
- .. ну дорогая, не волнуйтесь, прошу Вас, все собрание против этой башни, да и по договору с мсье Эйфелем он обязан разобрать это уродство в этом, 1909 году, успокойтесь..

В эти же самые минуты майор Жак Феррье, пионер радиодела во Франции вытаскивал из шкафа редко доставаемый парадный мундир, и рассматривал его, не побила ли где-нибудь вездесущая моль.

Мэр Парижа, развалясь в кресле и пожевывая трубку с вырезанным на вересковой чашке лицом старого пирата прогудел басом
- ну, и последний вопрос сегодняшнего заседания - о сроках демонтажа башни Всемирной выставки инженера Эйфеля..
Маленький, чрезвычайно похожий на крысу секретарь вдруг заерзал на месте, мэр вопросительно посмотрел на него.
- Господин мэр, по этому вопросу просит слово майор Феррье.
Депутаты недоуменно переглянулись - кто это?

Майор при полном параде, но с невероятно тусклыми, нечищеными давным-давно галунами вышел к небольшой стойке. «Черт побери, как же говорил сержант Папен, как он это говорил..» Майор нервно налил стакан воды, взял его в руку -
- Уважаемые господа - и немедленно выпил.
Далее последовала пятиминутная речь майора, состоявшая в основном из отборного французского мата начала ХХ века, смысл которой сводился к следующему - башня инженера Эйфеля представляет собой великолепную радиоантенну, и муниципалитет будет сборищем пассивных гомосексуалистов, если лишит армию такого устройства.

По окончании в зале наступила мертвая тишина, внезапно прервавшаяся резким громким стуком выпавшей изо рта мэра трубки с пиратом на чашке. Глаза у пирата были вытаращены не меньше, чем у хозяина трубки, но спустя мгновение его пасть с выбитыми зубами медленно растянулась в одобрительном оскале. Майор, круто повернувшись почти строевым шагом вышел за дверь.

Гюстав д’Аржиньи, вошел в родовой особняк на бульваре Ваграм и столкнулся лицом к лицу с графиней, ожидавшей его со старинным, украшенным хрусталем венецианским подсвечником в руках (графиня до сих пор не признавала электричество у себя в доме. В МОЁМ доме, черт побери!!!).
- Гюстав, завтра у меня в салоне соберутся достойнейшие люди, цвет парижского общества, я хочу им объявить дату сноса башни - когда?
Депутат посмотрел на нее совершенно необыкновенным, грозно сверкнувшим взглядом и произнес фразу на малопонятном для графини, и совершенно диком, недопустимом французском, смысл которой сводился к следующему - «всякая, занимающаяся любительской проституцией гражданская сволочь может отправляться в анальное отверстие, занимать там сидячие места, и не открывать рот, когда речь идет об интересах армии!» Затем он резко повернулся, и шарахнув дверью скрылся в своей спальне. Окаменело-возмущенное выражение на лице графини постепенно сменилось задумчивым, она подошла к буфету, поставила тоненько звякнувший подсвечник, и достав пару бокалов плеснула на самое дно немного коньяка, развязала пару тесемок на пеньюаре и, взяв бокалы осторожно постучала в дверь спальни графа.

В 1918 году, когда с помощью башни было принято сообщение о капитуляции Германии, и Феррье, к тому уже времени полковника, просили повторить ту речь 1909 года, он, немало смущаясь отнекивался, и отвечал, что все уже забыл, да и повторить сержанта Папена невозможно - уникум.

О сходности мышления высших умов

Рассказал мне эту историю дядька.
До армии он закончил ПТУ и работал телемастером. Попавши в армию, соответственно, стал радистом и большую часть времени чинил всякое электронное старье, из которого состоит вооружение технических частей СА. Должность у него была непыльная, начальство его ценило, так что проживал он постоянно у себя в радиовагончике и уставщиной особенно не интересовался. Однако на второй год службы ему и его другу порядком поднадоела брюква из столовой и "буратино" из буфета части. Посему решили они промышлять в окрестных деревнях - кому радиолу починить, кому телевизор, кому утюг. В части их было десятка два дивизионов (точек), на которые приходилось периодически ездить, так что несколько деревень в округе они могли спокойно посещать. План поначалу работал отлично, от клиентов отбоя не было, так что сальце и самогонка в радиовагончике не переводились. Однако через пару-тройку месяцев все небогатое хозяйство деревенских оказалось починено и положение с подогревом быстро стало катастрофическим. Бойцы загрустили и стали усиленно думать, как вернуть былое счастье.
Эврика на них упала неожиданно. Заметив, что телевизор в Ленинской комнате неадекватно реагирует на близко расположенный радар, дядька засел у себя в вагончике и склепал простенький генератор помех в метровом диапазоне с питанием от аккумулятора. Дальше все стало делом техники. Определив, где живет ближайшая бабка с телевизором, они днем прятали генератор в кустах на задах, включали на пару-тройку часов и потом шли по деревне спросить, у кого что сломано. Ясное дело, что днем телевизор смотрели только бабки, а потому клиент находился легко. Дядька с умным видом начинал тыкать осциллографом в телевизор, а его приятель тем временем выключал генератор. Восстановив журчание советского первого канала, дядька принимал дары природы от счастливой хозяйки и удалялся.
Таким образом, в хороший день им иногда удавалось починить несколько телевизоров в одной деревне, путем стратегических перемещений генератора. Единственным неудобством было то, что все хозяйство приходилось таскать по нескольку километров на своем горбу.
И вот однажды их послали за каким-то делом в соседнюю часть. Верные принципам своего бизнеса, друзья тут же направились в ближайший хутор и задействовали свое секретное оружие. Однако все пошло как-то не так.
Бабка уверяла, что все работало еще утром, однако бабкин ящик шипел, кряхтел, но показывать упорно ничего не хотел, даже несмотря на то, что дядька несколько раз сбегал включить/выключить генератор, проверил все цепи питания, все лампы и конденсаторы. Телевизор выглядел как живой, но не работал. Промучившись несколько часов, дядька плюнул, пообещал вернуться с другим набором инструментов и пошел назад в часть. На душе у него было скверно, так как за работу ему ничего не дали, обед он прогулял, а надеяться в чужой части на заначку в столовой было бесполезно. Друг его чувствовал себя нисколько не лучше, волоча в двух вещмешках генератор, аккумулятор и осциллограф. Недалеко от части они нагнали двух местных дедков-связистов, тоже с грузом барахла и злых, как чертей. На предложенную сигаретку и вопрос, что случилось, местные ответили так:
- Дык епт..ть, пошли в деревню местным телевизор делать на.., а он
б.. то показывает, то не показывает, хоть ты зае..сь. Весь день
пром..дохались, так ни хрена и не сделали.

А дядька решил промолчать.

Скопировано с anekdot.ru