Оглавление:

Евгений Алмазов-Волосевич, широко раскрыв глаза от удивления, наблюдал за встречей Кадетова и Бигмаксова, и глубинным цыганским чутьем понимал — возврат к прежнему невозможен. Командир вышел из шатра провидицы совсем другим, изменившись необратимо, хотя и почти неуловимо, и в душе бывшего дипломата зародилась тревожная и сладостная первобытная тоска, будто бы следовало ему сию минуту пуститься в путь, а куда, зачем? Бог весть...

В двух шагах от него эту сцену наблюдали еще двое — странного вида мужик в засаленном белом халате в санитарском колпаке, и очаровательная стройная женщина слегка восточной внешности, похожая чем-то на бухгалтера. Пять минут назад они с понурым видом вышли вместе с Бигмаксовым из ворот украинского посольства. Ветеран хотел впарить этим трем лузерам свои самопальные жовто-блакытные карты, но теперь, понятно, об этом не было и речи.

Он прислушался к себе. Странное чувство в душе крепло, ширилось и вскоре оформилось в совершенно отчетливое предчувствие дальней дороги, не исключено, что и с казенным домом.

 — "И ночкой темною, дорогой лунною..."  — вдруг донес до него ветер обрывок песни.

 — Знак!-подумал Евгений, и его плечи сами собой ритмично заходили в такт музыке. Через минуту уже было совершенно ясно, что нужно делать, а через две бывший ресторатор и дипломат уже бодро шагал по направлению к колхозу "Путь Майдана", весело напевая "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью..." на арабском языке с легким одесским акцентом и выворачивая на ходу свою конфедератку.

******************************************

Председатель колхоза "Путь Майдана" Хаим Нахерсон понуро стоял у окна своего кабинета и смотрел, как во дворе правления сотник Папандопуло, начпрод Мирного Европейского протеста, за что-то отчитывает его заместителя Нильса Гусмана. Нильс был также главным бухгалтером, заведовал птицефермой и командовал саперным взводом. Сейчас он с мрачным видом слушал, как разоряется перед ним сотник, теребя за спиной гранату Ф-1, и, судя по всему, мечтал засунуть ее в шаровары Папандопуло.

Пять минут назад начпрод Мирного протеста вышел из кабинета Нахерсона. Собственно, этот визит и был причиной мрачного настроения председателя. Сотник приволок очередную пачку требований на продовольствие.

 — Рябчики с ананасами — два центнера. Икра черная и красная в ассортименте — сорок килограммов. Сало... Горилка... Плоды хлебного дерева... Акульи плавники...,  — список требований был таков, что пейсы старого председателя сами собой шевелились, как щупальца Деви Джонса.

 — Азохенвей! Нет, ви только посмотрите!  — воскликнул Хаим, в сердцах швыряя пачку требований на стол,  —  Посевные площади под стоянки для "Мазератти" отбирают? Отбирают. Девственниц почти всех для подъема духовности забрали? Забрали. И шо теперь, я вас спрашиваю? Старый Нахерсон становись раком и виполняй план? Шлемазлы трефные, кебенимат!  — совершенно бездуховно выругался Хаим и потянулся к бутылке "Кеглевича" из своих старых запасов.

Дверь распахнулась, и в кабинет без стука вошел, почти вбежал Нильс Гусман. Его бледное нордическое лицо было покрыто пятнами, обычно невозмутимые глаза метали молнии — словом, заместитель Нахерсона был вне себя. Молча переглянувшись с ним, Хаим наструил два полных стакана "Кеглевича" и протянул один из них Нильсу. Выпили не чокаясь и не закусывая. Помолчали.

 — Мне кажется, дорогой Хаим, что с этим Мирным протестом мы все есть немного допустили просчет!  — сказал Нильс, протирая очки,  — Вместо необходимого контроля и воспитания населения, для согласной работы во благо государства, у нас имеется большой элемент анархии и волюнтаризма. Это плохо сказывается на качестве народа, не способствует формированию должной элиты и приводит к нарастанию энтропических процессов.

Хаим выслушал эту тираду и подумал:

 — Голова! Настоящий руссише копф-задним умом силен!

Сам он давно уже понял всю суть этого Мирного протеста, и теперь мечтал только о том, чтобы он провалился к черту вместе со всеми своими сотниками.
В дверь робко постучали.

 — А войдите!-безразличным голосом сказал председатель, разливая по второй.
Дверь отворилась, и в кабинет вошел Ветеран.

Узнать его, однако, теперь было непросто. Свою конфедератку он неизвестным способом превратил в кипу, из под которой двумя спиралями вились накладные рыжие пейсы, из жилетки получился вполне приличный лапсердак, а из украденной недавно уздечки вышли отменные тфилин-ремни, которые Евгений намотал на лоб и на левую руку. Теперь он почти ничем не напоминал цыгана и старался не смотреть на свое отражение в огромном кабинетном трюмо.

 — Здоров, председатель!  — произнес он, бодрой походкой пересекая кабинет и энергично встряхивая в пожатии руку Нахерсона,  — Я — внук Моше Даяна.

От подобного начала Хаим едва не проглотил свою вставную челюсть, а Нильс Гусман промахнулся вилкой мимо огурца и впустую задвигал челюстями, закусывая "Кеглевич".

Ободренный произведенным эффектом, Ветеран, не останавливаясь, кратенько, минут за пятьдесят, изложил Хаиму и Нильсу историю Шестидневной войны, уснастив ее такими подробностями, от которых случился бы инфаркт у любого сотрудника Музея Израиля. Закончил он свой рассказ душераздирающим эпизодом пятнадцатичасового боя против колонны сирийских танков, которые он, тогда еще пятилетний сын бригады ПАЛЬМАХ, в одиночку сжег, имея всего лишь одну пачку бенгальских огней и бутылку шампанского "Вдова Клико".

Все время, пока Ветеран вел свой рассказ, Нильс слушал его, раскрыв рот, а старый Хаим тайком усмехался в пейсы, с подозрением поглядывая на тфилин рассказчика. Что-то они ему до боли напоминали, но что ...

 — Однако! Бойкий молодой человек, и прохвост, видать, не из последних!  — думал Нахерсон, рассеянно поглаживая лежащий на коленях "Узи", — Ладно, послушаем, что ты еще споешь.

Наконец Алмазов-Волосевич закончил свой рассказ, и наступила тишина, нарушаемая лишь сдержанными всхлипываниями Нильса.

 — Ну-с, бахУр яфЭ (красавчик, ивр.), и чем же такому героическому хайялю (воину) может быть полезен старый шлемазл Нахерсон?

Дальнейший разговор представлял собой странную и витиеватую восточную игру словами и фразами, отчасти напоминающую базарный торг лошадиных барышников, биржевой прогноз на РБК и выступление главы секты сайентологов. Примерно через полчаса стало ясно, что внука Моше Даяна очень интересует фирменная тачанка, подпольное производство которых наладил в колхозе Нахерсон, и с которого он имел неплохой гешефт, позволявший колхозу сводить концы с концами. В обмен на нее доблестный воин Израиля предлагал ни много, ни мало — три десятка отборных финских работников, которые со дня на день ожидались в Москве.

Неизвестно, что случилось с Нахерсоном, но он как-то сразу поверил обаятельному молодому человеку, и через пять минут Ветеран уже рассматривал замечательную мототачанку с 260-сильным шестицилиндровым субаровскими двигателем, на полугусеничном ходу, с возможностью запряжения ездовых собак, оленей и лошадей, вооруженную авиационной пушкой ШКАС и снабженную строгим логотипом "Нахерсон" на боку. Ударили по рукам, и вскоре Ветеран уже мчался по Москве, весело напевая "Семь сорок..." и выворачивая кипу обратно в конфедератку. В кабинете молча бился головой об стол Хаим Нахерсон — он наконец-то понял, на что были похожи филин внука Моше Даяна.